ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
СЕНТ-ЖЕНЕВЬЕВ В ПРЕДМЕСТЬЕ ПАРИЖА...
Когда мне было лет 12, отец где-то достал дефицитную в то время пластинку: «Александр ГАЛИЧ. КОГДА Я ВЕРНУСЬ…». Разумеется, в этом возрасте я не особенно понимал кто и куда собирался возвращаться, но песни мне понравились. Я часто слушал этот диск. Вернее, одну песню. В ней рассказывалось о том, как к кому-то пришел черт. Я был горд, что мне разрешили слушать «взрослую музыку», а присутствие в песне «черта» очень меня забавляло! Хотя, оставались совершенно непонятными разговоры родителей о каких-то «осязаемых проявлениях свободы» и «косматых бровях, которые еще были выщипаны не до конца». Честно говоря, меня не
интересовали родительские разговоры, ведь в тот момент моя детская фантазия рисовала озорное сказочное существо с рогами и пышной кисточкой на длинном хвосте. Я, даже заучил первый куплет наизусть:
— Я считал слонов и в нечет и в чет,
И все-таки я не уснул,
И тут явился ко мне мой черт,
И уселся верхом на стул…
Много лет спустя, родители принимали в Израиле гостей — Валерия Гинзбурга, младшего брата Александра Галича и его супругу Людмилу Чудновскую. Наверное, это был год 1996, потому что мы поздравляли Валерия Аркадьевича с присвоением ему звания Народного артиста РСФСР. Он был, действительно, легендарным кинооператором. Его фильмы «Солдат Иван Бровкин», «Когда деревья были большими», «Комиссар», «Печки-лавочки» вошли в «Золотой фонд» советского кинематографа. Людмила Георгиевна же, посвятила себя увековечиванию памяти выдающегося родственника. Она написала книгу о Галиче, искала утерянные рукописи поэта, устраивала литературные вечера.
Конечно, в этот вечер в нашем доме звучали стихи:
— И сказал мой черт: — Ну, как, старина,
Ну, как же мы порешим?
Подпишем союз, и айда в стремена,
И еще чуток погрешим!
И ты можешь лгать, и можешь блудить,
И друзей предавать гуртом!
А то, что придется потом платить,
Так ведь это ж, пойми, потом!
Прощаясь, Валерий Аркадьевич подарил родителям сборник стихов брата, изданный во Франции при его жизни. А Людмила Георгиевна, как бы невзначай, попросила:
— Дима, когда доведется быть в Париже, пожалуйста, не поленись, загляни на Сент-Женевьев-де-Буа. Положи на могилу Саши четыре гвоздики: две от Валеры и две от меня. Сами мы уже это сделать вряд ли сможем...
Ворота на кладбище были открыты, но само кладбище оказалось пустым. Я медленно бродил по узким тропинкам, разглядывая надгробья со славными русскими фамилиями. Моросил дождь. Неожиданно, как из под земли (если это сравнение может быть уместным в данном случае) передо мной появилась небольшая группа русских туристов. На просьбу указать направление к могиле Галича, рыжий гид молча махнул рукой куда-то вглубь кладбища. Дождь усилился. Я открыл зонт и
пошел по указанной дороге.
«Блажени изгнани правды ради», — гласила эпитафия. Стоя с гвоздиками в руках, я вспоминал тот вечер, когда скромный и аристократичный Валерий Аркадьевич нараспев читал стихи брата, а его супруга, прикуривая новую сигарету от только
что выкуренной, рассказывала об Александре Галиче:
— В декабре 71-го Сашу исключили из Союза писателей, а
потом и из Союза кинематографистов. На следующий год, после третьего инфаркта, он получил вторую группу инвалидности и грошовую пенсию. Нет, он не хотел уезжать из России, но другого выхода не было. В 74-ом Александр Аркадьевич
поселился в Осло, но очень быстро переехал в Мюнхен. Начал работать на радио «Свобода». В этом «террариуме единомышленников» он не смог найти общего языка с Викой Семеновой, первой ведущей на «Свободе». Она была еще той… «штучкой».
Зная характер Людмилы Георгиевны, несложно догадаться, что она использовала не такое безобидное слово.
— Вика была замужем за Мишей Мондичем. Во время войны он участвовал в массовых арестах русских эмигрантов в Праге. А когда в 46-ом клюнул в жопу жареный петух, бежал в Германию. Там он стал сотрудничать с ЦРУ. Галич и Семенова
часто лаялись. Однажды, она назвала его «жидом», он ее…
— Люся, за столом ребенок, — перебил супругу Валерий Аркадьевич.
— В его возрасте «ребенки» уже женятся. Некоторые во второй раз!
15 декабря 1977 года Саши не стало. По официальной брехливой версии — в результате несчастного случая. Продажные врачи пришли к выводу, что Саша погиб от удара электрическим током при настройке телевизора. Чушь! Его убил КГБ! Я
в этом уверена…
Мои воспоминания прервал огромный черный ворон. Он пролетел низко над могилой, облетел меня по кругу и опустился на перекладину мраморного креста.
— Кар! — разнеслось по кладбищу.
Я вздрогнул. Ворон внимательно смотрел мне в глаза, словно, гипнотизировал. Я отчетливо слышал его гортанное хриплое курлыканье:
— Но зато ты узнаешь, как сладок грех
Этой горькой порой седин.
И что счастье не в том, что один за всех,
А в том, что все — как один!
И ты поймешь, что нет над тобой суда,
Нет проклятия прошлых лет,
Когда вместе со всеми ты скажешь — да!
И вместе со всеми — нет!
Дождь усилился. Звуки бьющихся о зонт капель были похожи на молебное пение. Во всяком случае, мне так казалось. Я медленно брел по мокрой тропе. Поравнявшись с ярким пятном мозаичного ковра на фоне черно-серых надгробий, замер: «Рудольф Нуриев, 1938-1993» .
В отрочестве я слышал это имя от соседки — подруги родителей, журналиста и большой поклонницы балета. Кстати, она одна из первых разглядела в маленьком тбилисце Коле, будущего талантливого артиста Николая Цискаридзе. В день моего
двадцатилетия, соседка подарила мне книгу «Прыжок к свободе». Из нее я узнал, что летом 1961-го Нуриев был включен в труппу знаменитого Кировского театра, которая отправлялась на гастроли в Париж. После триумфа в столице Франции все
артисты должны были продолжить гастроли в Лондоне. Но у КГБ были другие планы. Кто-то «наверху» решил лишить Нуриева звания солиста и зарубежных гастролей. Под предлогом приглашения на кремлевский концерт, сотрудники госбезопасности пытались проводить танцовщика в самолет,отправлявшийся в СССР. Подруга Рудольфа, миллионерша Клара Сент, провожавшая его в аэропорту, во время прощания
шепнула на ухо: «Ты должен подойти к полицейским и сказать что хочешь остаться во Франции».
Советские агенты пытались оттеснить артиста от полицейских. Но Нуриев буквально прыгнул в руки жандармов. Через год он стал звездой мирового масштаба. Именно эта книга лежала на моем столе в первые годы эмиграции, укрепляя надежду остаться в профессии в новой незнакомой стране.
Я стоял у мозаичного ковра, которым было покрыто надгробье Маэстро. Нуриев коллекционировал старинные ковры, особо любимые кочевали с ним по гастролям, вдохновляя на новые танцы и представления. Эскиз посмертного ковра выполнен художником Парижской Оперы Энцо Фриджерио. Он с необыкновенной точностью повторил самый роскошный экземпляр из коллекции артиста.
Из-за фиолетовой тучи выглянуло робкое солнце. В его косых лучах ковер выглядел еще торжественнее. Даже пару отколупленных туристами мозаичных смальт, не порочили его величия. Впрочем, величие, честь, талант невозможно опорочить, как не колупай. Я опустился на колено, чтобы возложить гвоздики к портрету Артиста. Из-за фотографии неожиданно, как черт из табакерки, выпрыгнул знакомый ворон:
И ты будешь волков на земле плодить,
И учить их вилять хвостом!
А то, что придется потом платить,
Так ведь это ж, пойми, — потом!
И что душа? — Прошлогодний снег!
А глядишь — пронесет и так!
В наш атомный век, в наш каменный век,
На совесть цена пятак!
Спустя некоторое время, в беседе с антикваром, польским эмигрантом и приятелем Нуриева Анджеем Левандовским, с которым я познакомился в легендарном «Le Louver des Antiquaires», мне раскрылись подробности творческой жизни артиста, неприукрашенные прессой факты из его биографии, истории о капризах и чудачествах Рудольфа.
А пока я торопился к последнему пристанищу наследника богатейшей когда-то семьи Российской Империи,человека,чья судьба стала блестящим примером благородства, щедрости, милосердия и чести. Князь Феликс Юсупов.
Молодой, утонченный, красивый, образованный, находчивый, баловень судьбы и неутомимый артист Феликс обожал розыгрыши и маскарады. Он переодевался в женскую одежду и с легкостью дурачил офицеров и господ, порождая водоворот
сплетен вокруг своей и без того яркой персоны. Но все изменилось в 1908 году, когда погиб на дуэли старший брат Феликса.
Позже, в мемуарах князь напишет, как в полном смятении он занимался благотворительностью, помогал больным и нищим,
организовал госпиталь.
Во время учебы в Лондоне, в один из приездов в Россию, Юсупов встретил свою будущую жену. Великая княгиня, внучка императора Александра III Ирина Романова влюбилась в красавца князя без памяти. Правда, за любовь пришлось побороться и, разумеется, она победила! При благословении Николая II, свадьба состоялась. Дядя-император подарил племяннице 29 огромных бриллиантов. На свадебной церемонии на Ирине была тиара из алмазов и хрусталя фирмы «Картье» и
кружевная вуаль, ранее принадлежащая Марии-Антуанетте. После пышных торжеств, молодые поселились в роскошном Юсуповском дворце на Мойке, где для них было отведено целое крыло.
С именем князя Юсупова связано немало преданий и легенд, самая известная из которых приписывает ему ведущую роль в организации убийства Григория Распутина. Не меньше историй существует о его коллекции драгоценностей и произведений искусства. Правда, во время бегства от большевиков захватить с собой княжеской семье удалось не так много. Да и те великолепные произведения и драгоценности им пришлось продать, чтобы обеспечить жизнь в Париже, где они осели около 1920 года.
Между тем, почти нигде не упоминается о том, что во время Второй мировой войны, нацисты предприняли не одну попытку завербовать Юсупова. На него давили, ему угрожали, шантажировали, но князь категорически отверг требование немецкой агентуры поддержать фашистскую Германию. При этом он так же ответил отказом российскому правительству вернуться в Санкт-Петербург, сославшись на неприятие Советского Государства.
Две последние гвоздики легли на скромную могилу без оградки.
Конец жизни князь провел в скромной квартире, в которой часто бывали режиссер Ингмар Бергман, драматург Жан Кокто, актер Жан Маре. Говорят, несколько раз к Юсуповым заглядывал Шарль де Голь. Феликс Юсупов ушел из жизни в 1967 году. Ему было восемьдесят. Ирина скончалась через три года. За неимением средств их похоронили в одной могиле с матерью Юсупова, Зинаидой Николаевной.
Постояв у могилы минут пятнадцать, я не заметил, что снова полил дождь. Холодные струи цепкими щупальцами проникали за ворот куртки, но я их не чувствовал. Мне хотелось помолиться. Но молиться я не умею…
Нет, умею, наверное… Но по-своему…
Я посмотрел под ноги, чтобы ненароком не вступить в лужу, коих образовалось множество. На дороге сидел взъерошенный ворон, который с равнодушием смотрел на свои опустившиеся мокрые крылья. Казалось, птица преследует меня:
И кому оно нужно, это добро,
Если всем дорога — в золу…
Так давай же, бери, старина, перо
И вот здесь распишись, в углу!
Тут черт потрогал мизинцем бровь…
И придвинул ко мне флакон…
И я спросил его: — Это кровь?
— Чернила, — ответил он…
Закончив дела в Париже, я вернулся в Израиль, а через пару дней вылетел в Москву.
— Тебя искал твой друг. Голос знакомый, но я не поняла чей, — сказала жена, протягивая клочок бумаги, на котором записала номер телефона.
«Другом» оказался мой приятель, известный баритон, необыкновенно быстро сделавший карьеру в столице. Неожиданно он пригласил меня на чашку кофе. Мы зашли в кафе около театра «Моссовета». «Друг» предложил присесть за стол, за
которым уже вальяжно расположился незнакомец в строгом сером костюме, нелепо на нем сидевшем, как сидит гражданская одежда на военном. Но это уже другая история…
Аллилуя, аллилуя
— Чернила, — ответил он.