Беседы о русской эстетике | Беседа 13. Европа минувшего. Романтизм, романтика, романс
/ Комитет национального наследия, 2023.
/ Московский клуб русской эстетики, 2023.
\ Арт-журнал «Пантеон»: http://panteono.ru/2023-04-14
——
БЕСЕДЫ О РУССКОЙ ЭСТЕТИКЕ
Беседа тринадцатая. Европа минувшего. Романтизм, романтика, романс
• Ирина Куликова, куратор,
Московский клуб русской эстетики
• Руслан Богатырев, ведущий эксперт,
Комитет национального наследия
— Ирина Куликова: Романтику в наши дни воспринимают как нечто надуманное и отвлечённое. Не имеющее никакой связи с реальностью, бесполезное и даже вредное. Когда на наших глазах рушатся устои мира и идут жестокие боевые действия, людям не до романтики…
— Руслан Богатырев: Если заглянуть в дневники Ивана Алексеевича Бунина, можно заметить, что чем яростнее, жёстче и беспощаднее становится мир вокруг, тем чаще на страницах встречаются картины смиренной природы и безмолвного звёздного неба. Подобное можно обнаружить и в дневниках другого большого мастера русского слова — Михаила Михайловича Пришвина. В дни войн и революций романтика проступает в душе человека особенно явственно. Она служит и мечом, и щитом, и путеводной звездой.
Почему европейский романтизм в музыке и литературе внезапно возник как бы из небытия, возник именно в конце XVIII — начале XIX веков? Причин тому несколько. Но одна из них прямо перед глазами — тектонические потрясения самых основ бытия: Великая Французская революция (1789-1799), Наполеоновские войны (1799-1815), крушение Священной Римской Империи германской нации (1806), образование Германского союза (1815), который стал включать в себя помимо немецких королевств, герцогств, княжеств также частично Австрию и Пруссию.
Вспомните по аналогии, что произойдёт буквально спустя столетие, когда в нашу русскую культуру войдёт Серебряный век: Русско-японская война (1904-1905), Первая русская революция (1905-1907), Первая мировая война (1914-1918) с последующим крушением Российской, Германской, Австро-Венгерской и Османской империй, Февральская и Октябрьская революции (1917), Гражданская война в Советской России (1917-1922).
Суть подобного парадокса войн и революций весьма точно выразил английский поэт-романтик Перси Биши Шелли: «Избыток зла порождает добро».
Но вернёмся к зарождению европейского романтизма… Германия именно в те пылающие годы вплоть до конца первой трети XIX века во весь голос заявила о себе в классической философии (Кант, Фихте, Гегель, Шеллинг, Шопенгауэр), в поэзии (Гёте, Шиллер, Гейне) и музыке (Бетховен, Шуберт, Мендельсон, Вебер, Гофман). Британия — в поэзии: Байрон, Бёрнс, Шелли, Китс. Италия — в музыке: Керубини, Чимароза, Паганини, Россини, Беллини, Доницетти. Франция, униженная и растоптанная, стала раскрываться в искусстве уже ближе к середине-концу XIX столетия.
Полный сбалансированный комплект звёзд первой величины сложился именно у Германии: философия, поэзия, музыка. И она использовала это конкурентное преимущество. А дорогу ей в европейских умах и сердцах вольно или невольно расчистил как раз-таки император Наполеон Бонапарт.
В те годы великих потрясений Германия стала родиной Йенской и Гейдельбергской школ романтизма: Шлегель, Тик, Новалис, Арним, Брентано…
— Ирина Куликова: Тема нашей сегодняшней беседы укладывается в три слова. Вроде бы родственных, однокоренных: романтизм, романтика, романс. Как их определить? В чём между ними различия?
— Руслан Богатырев: Мы безо всяких пояснений и уточнений понимаем, о чём идёт речь. Но как только начинаем всматриваться в эти понятия, всматриваться пристально, вдруг осознаём, что даже в среде специалистов нет однозначности, нет полного единства. Да и вряд ли они должны быть. Слишком уж ёмки и многогранны эти понятия. Их восприятие заметно менялось в разные периоды истории, уходящей вглубь веков. А уж степень их родства и взаимопроникновения — вообще предмет самых жарких и непримиримых дискуссий.
— Ирина Куликова: Возможно нам стоит дать читателям точные определения?
— Руслан Богатырев: Вы полагаете, это упростит дело? В данном случае мы рискуем попасть на те грабли, на которые нередко наступают в погоне за точностью и однозначностью. Причём жертвой, по моим наблюдениям, чаще становятся представители именно гуманитарных областей знания. Максима Мишеля де Монтеня безупречна: «Люди ни во что не верят столь твёрдо, как в то, о чём они меньше всего знают».
Как математику, мне несколько проще воспринимать неизбежную условность любых ментальных конструкций, любых моделей, теорий и построений. Тем более, в области истории и искусствоведения. Сухая академическая категоричность, замкнутая внутри выстроенной системы, пусть самой стройной и непогрешимой, априори ущербна и уязвима. В отличие от недосказанности и неопределённости. Она бессильна перед беспощадным фактором. Имя которому — время. Титаны античности это прекрасно осознавали. Потому и отдавали приоритет искусствам, а не чистым наукам.
Диалоги Платона — блестящий тому пример, разбивающий в пух и прах тщетные усилия многих дотошных и педантичных философов прошлого и настоящего. Голая однозначная истина, возведённая в абсолют, не облечённая в защитные одежды мифа, легенды, иносказания, рано или поздно тускнеет, ржавеет, превращается в тлен. Федерико Гарсиа Лорка: «Только тайна позволяет нам жить, только тайна»…
— Ирина Куликова: Простите, но ведь мы как-то должны устранять хаос, чтобы наводить порядок в жизни, в уме…
— Руслан Богатырев: Разумеется. В меру своих знаний, сил и способностей. Главное — без фанатизма. Без догматизма и абсолютизации истин. Любая модель есть проекция, а не сама суть бытия. Это всего лишь наш очередной инструмент упрощения бесконечно сложного и изменчивого мира. И в этом смысле применение модели есть проекция другой проекции. Любая модель имеет ограничения применимости, ограничения своего отображения на действительность. И вот именно эта «инструкция к эксплуатации» данного инструмента у нас чаще всего отсутствует. Внутри модели у нас может быть всё стройно и логично. Но вот корректность её применения, верификация, проверка её полноты и адекватности реалиям окружающего мира — задачка не из лёгких. Часто просто недостижимая.
— Ирина Куликова: Подождите, вы хотите сказать, что лучше избегать строгих и категоричных формулировок и правил?
— Руслан Богатырев: Да. Мы можем выстраивать их у себя в голове, в нашем воображении, в нашем ментальном компьютере. Но вот при «печати», при переводе из ментального состояния в отчуждаемые от нас звуки, символы, слова должны придавать им многозначные образы. Хотя бы для того, чтобы защитить их от тлена.
Однако в рассуждениях о категоричности и условности мы как-то уклонились от темы. Итак, романтизм, романтика, романс… Как вы полагаете, что из этих понятий первично? В плане времени или смысла.
— Ирина Куликова: Наверное, романтика…
— Руслан Богатырев: Попробуем порассуждать. Романтизм — это название вполне конкретного движения, направления в искусстве. Точнее, в литературе и музыке. Впрочем, не стоит забывать и про живопись. Почти как в архитектуре — готика, барокко, классицизм, ампир, модерн. У романтизма вполне определённые рамки: конец XVIII — первая половина XIX века.
Романс… Это понятие есть как в литературе, так и в музыке. Если учесть, что ранние образцы носили устный характер и нередко распевались, можно пока на литературу и музыку не делить. Обратившись к «Энциклопедическому словарю Брокгауза и Ефрона» (1890-1907), нетрудно сделать вывод, что романс в поэзии первичнее романса в музыке. И что продвигался он от Испании к Германии, а затем ко Франции. Россия в XIX в. исторически была в самом конце этой цепочки.
Сверимся по наиболее авторитетному музыкальному справочнику конца XIX в. — «Музыкальному словарю Гуго Римана» (Riemann Musiklexikon, 1901-1904). Там постулируется приоритет Испании: «Родина романса — Испания». А вот рамки исторического периода, увы, отсутствуют.
— Ирина Куликова: Можем ли мы их хотя бы приблизительно очертить?
— Руслан Богатырев: Если посмотреть различные современные энциклопедические ресурсы, романс Испании обычно датируют Средними веками. Нередко XV веком. Что же, на то есть основания: вполне конкретный письменный источник: «Cancionero Musical de Palacio» (Королевский сборник полифонических песен XV–XVI вв.). Рукопись этого сборника была обнаружена в 1870 г. в библиотеке Королевского дворца в Мадриде. Он считается музыкальным памятником испанского музыкального Возрождения и отражает придворный репертуар Католических королей, а также музыку, которая звучала при дворе герцогского дома Альба. В сборнике 548 произведений (в основном песни на 3 или 4 голоса). Из этого числа около 40 романсов. Репертуар охватывает период с 1460 по 1520 гг. Песни любовной, религиозной, исторической, рыцарской направленности. Языки: латынь, кастильский, каталонский, баскский, французский и португальский. Авторы далеко не анонимные. Среди них даже такие знаменитые иностранцы, как лидер франко-фламандской полифонической школы XV–XVI вв. Жоскен Депре.
Произведения исполняли профессиональные музыканты (певчие и менестрели-инструменталисты), которые получали приличное жалованье и входили в состав придворных капелл (порядка 30-50 певчих).
Католические короли — так именуют двух испанских монархов-супругов: королеву Изабеллу I Кастильскую (1451-1504) и короля Фердинанда II Арагонского (1452-1516). Это и есть XV–XVI века. Самый конец кровопролитных веков Реконкисты, отвоёвывания христианскими испанцами и португальцами земель, занятых арабами (маврами; Кордовский халифат, Гранадский эмират).
— Ирина Куликова: А Испания в XII–XIV веках? Если вспоминать про германских миннезингеров, о которых мы уже говорили.
— Руслан Богатырев: Это уже сложнее. Собственно говоря, Испания как государство ведёт свой отсчёт с 1479 г., с XV века. С того момента, как спустя 10 лет после династического брака молодой Фердинанд, наконец, стал официально королём Арагона, что позволило объединить под одной короной Кастилию с Арагоном. Кстати говоря, Христофора Колумба оба монарха и снарядили в экспедицию в 1492 г. С 1516 г. в Испании почти на два столетия воцарилась испанская ветвь Габсбургов, наступил золотой век испанской культуры (Веласкес, Эль Греко, Сервантес, Кальдерон).
Помимо упомянутого сборника «Cancionero Musical de Palacio» можно выделить и более раннюю антологию «Cancionero de Colombina» («Сборник из библиотеки Колумба»). Он включает анонимные и авторские образцы, созданные между 1460–1480 гг. Достоверно известно, что сборник находился в севильской библиотеке сына Колумба — Фернандо, а после его смерти вся библиотека (около 15 тыс. томов) перешла в распоряжение Кафедрального собора Севильи, где и хранится по сей день. В этом сборнике насчитывается 95 произведений. В подавляющем большинстве песни на испанском языке.
Итак, с романтизмом и романсом некоторая ясность есть. Теперь о романтике.
«Толковый словарь русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова (1935-1940) гласит, что романтика есть синоним понятия романтизм. Именно в таком смысле трактует это понятие и «Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона». Более того, там раскрытие семантики, смысла представлено цитатой из В. Г. Белинского: «В теснейшем и существеннейшем своём значении романтизм есть ничто иное, как внутренний мир души человека, сокровенная жизнь его сердца. В груди и сердце человека заключается таинственный источник романтизма: чувство, любовь есть проявление или действие романтизма, и потому почти всякий человек — романтик. Исключение остаётся только или за эгоистами, которые кроме себя никого любить не могут, или за людьми, в которых священное зерно симпатии и антипатии задавлено и заглушено или нравственной неразвитостью, или материальными нуждами бедной и грубой жизни. Вот самое первое, естественное понятие о романтизме».
Кратко подведём итоги наших изысканий и рассуждений. Романтизм в широком смысле является синонимом романтики. В узком — конкретное направление в искусстве. Значит, в нашей тройке понятий первична именно романтика. Далее идёт романс (XV в.). И лишь потом — романтизм (XVIII–XIX вв.). Эти слова и понятия тесно связаны друг с другом. Исторически и культурно.
— Ирина Куликова: А как появился европейский романтизм? И какая из стран была здесь первой?
— Руслан Богатырев: Понятие романтического появилось в британской литературе в XVII в. Английский писатель Джон Эвелин (John Evelyn, 1620-1706), один из основателей Лондонского королевского общества, профессионально занимавшийся садово-парковым искусством и даже занимавший пост уполномоченного по благоустройству улиц и зданий Лондона, в одной из своих работ середины XVII века для описания деталей пейзажа использовал слово «романтический». Он буквально чудом выжил в годы страшных потрясений, среди которых были Великая лондонская чума (1665-1666) и Великий лондонский пожар (1666), унесшие жизни около 100 тыс. человек (примерно 1/5 всего населения крупнейшего города мира).
Не исключено, что одним из важных побудительных мотивов обращения тогда к романтическому стала Английская революция, её мощные общественные потрясения: Война трёх королевств (Англия, Шотландия, Ирландия, 1639-1651), подавление Ирландского восстания (1641), казнь короля Карла I Стюарта (1649), создание Английской республики (1649), диктатура генерала Оливера Кромвеля. За этими годами кровопролития последовала Реставрация Стюартов (1660). Английская монархия после кровавой 20-летней гражданской войны была восстановлена.
Пожалуй, ключевой импульс к появлению европейского романтизма дал не кто иной, как Иммануил Кант. Да, великий немецкий философ, читавший в Кёнигсбергском университете лекции по логике, математике, метафизике, этике.
Земную жизнь пройдя до половины, в возрасте 40 лет Иммануил Кант, вдохновлённый Руссо, пишет трактат «Наблюдения над чувством прекрасного и возвышенного» (1764). Высокие дубы и уединённые тени священной рощи возвышенны. Цветочные клумбы и затейливо подстриженные деревья прекрасны. Ночь возвышенна. День прекрасен. Тишина летнего вечера, мерцающий свет звёзд, одинокая луна — всё это у натур, обладающих чувством возвышенного, вызывает презрение к земному и даёт ощущение вечности. Возвышенное всегда должно быть значительным. Прекрасное может быть и малым. Возвышенное волнует, прекрасное привлекает. Иммануил Кант: «Когда возвышенное или прекрасное превосходят меру, их обычно называют романтическими».
В 1790 г. выходит капитальный труд Иммануила Канта «Критика способности суждения». Он стал не только основой эстетической теории Канта, но и манифестом европейского романтизма. Притом, что ни разу это слово и производные от него там не встречаются. Царство природы и царство свободы. Философия природы и философия морали. Законы физические и законы нравственные. Законы науки и законы искусства. Эстетика: прекрасное и возвышенное. Прекрасное чаще встречается в природе. Возвышенное — в идеях, в самом человеке. Динамически раскрывается в силе; математически — в пространстве.
По Канту, первое место среди искусств занимает поэзия. Она расширяет душу и даёт свободу воображению. Сразу вслед за поэзией идёт музыка. Она глубоко волнует душу, но это ближе к наслаждению.
В 1796 г. в Йене формируется кружок единомышленников. Его инициаторами были братья Август и Фридрих Шлегели. Именно они и ввели понятие «романтическая поэзия» (Romantische Poesie). По сути, это новый виток Ренессанса, возрождения культуры на основе заветов античности. Но это уже не антирелигиозное возрождение. Напротив: возврат к истинно религиозному взгляду на мир.
Фридрих Шлегель в 1794–1796 гг. написал несколько работ по школам греческой поэзии. Его старший брат Август Шлегель к тому времени уже считался экспертом по Гомеру и выполнил блестящие переводы Шекспира. Философская основа нового движения: Платон, Кант, Фихте. На самый верх пьедестала поэзии и мысли был водружён Иоганн Вольфганг Гёте. Во главу угла Шлегели ставили слияние философии и поэзии (Кант + Гёте), пронизанное понятием благозвучия.
На смену мистике готического романа приходит немецкий романтизм. В состав этой Йенской школы, объединённой вокруг нового журнала «Атенеум», вошли также Людвиг Тик, барон Фридрих фон Харденберг (Новалис), Вильгельм Ваккенродер, Фридрих Шлейермахер, Август Бернгарди, Фридрих Шеллинг.
У Новалиса есть необычный роман «Генрих фон Офтердинген» (1800), созданный в заочной полемике с Гёте. Поэзия внутри прозы. Философская сказка. Прототип главного героя — легендарный поэт-певец, миннезингер, живший в начале XIII века. Странствия юного Генриха, который после долгих скитаний находит в затерянной пещере заветный голубой цветок — символ немецкой романтической поэзии. Долгожданное счастье герой обретает в Матильде, своей возлюбленной. Они познакомились в романтическом кружении танца, под чарующие звуки вальса. Именно Матильда и превращает всю жизнь поэта в музыку — вершину постижения поэтической истины. В финале романа Матильда и голубой цветок переплетаются в череде волшебных превращений. Он счастлив. Наступает гармония в мире и в его душе…
Первые немецкие романтики... Свобода мысли, полёт фантазии, тайны истории в мистицизме мифологии, поэтике народных сказаний, экзотике дальних странствий… Новалис: «Поэзия, чарующая и яркая, как нарядная Индия, противостоит холодному, мёртвому Шпицбергену комнатного разума».
С конца XVIII века начинается и эпоха английского романтизма, подпитанного идеями Великой французской революции и Войны за Независимость США. Вновь основное поле битвы за умы — поэзия и проза. Три поколения: старшее (Блейк, Ворлдсворт, Кольридж, Саути, Скотт), среднее (Байрон, Шелли, Китс), младшее (Карлейль).
— Ирина Куликова: Большое спасибо за столь детальный экскурс. Многое теперь прояснилось.
— Руслан Богатырев: В заключение, если позволите, — лирическое отступление, подводящее итог нашей беседы. Вряд ли кто иной столь точно и поэтично выразил суть романтики и романтизма, нежели это удалось сделать Константину Дмитриевичу Бальмонту («Романтики», 1936).
Приведу здесь избранные фрагменты того эссе. Специально искать и читать его вряд ли станут. А в контексте беседы есть надежда, что всё же вчитаются в мудрые, возвышенные и прекрасные строки выдающегося русского поэта. Которые куда важнее, полнее и объёмнее сухих академических определений.
<< Есть в каждом языке чёткие слова, имеющие свойство магической формулы… К разряду таких слов-формул, сразу вызывающих тот или иной образ или целый ряд образов, сразу и чрезвычайно чётких, и совершенно неопределённых, произвольных, относится и слово романтик, романтизм…
Если обратиться к рассмотрению самого слова, мы видим, что впервые оно стало употребляться в половине XVII столетия в Англии. Самое раннее известное его употребление мы находим в 1654 году: художник Эвелин называет место у подножья горы романтическим. Из Англии это слово перешло в XVIII в. во Францию и в Германию, ещё не став боевым лозунгом. Сначала романтический лишь означало живописный, таинственный, сказочный, похожий на вымысел. Немцы, всегда завладевающие чужими изобретениями, чтобы довести их до законченности и закрепить за ними своё имя, овладели и этим словом — романтический, чтобы создать школу, теорию, целый устав романтизма. Но это создалось лишь мало-помалу. Ещё в 1798 г. Фридрих Шлегель, один из основателей романтической школы в Германии, понимал это слово так общо, что писал: «Романтично всё превосходнейшее, всё действительно поэтическое в современной поэзии»…
Романтик, воплощая в себе жажду жизни, жажду разносторонности, являясь чёткой вольной личностью, всегда стремится от предела к Запредельному и Беспредельному… Воспринимая Землю как самоцельную планету, которую нужно целиком понять и завоевать своим прикосновением, романтики являются тем бродилом, которое, разрушая старое, создаёт новое. Их родина никогда им недостаточна. Их родина — не их родина, а бег души к вечной родине мыслящих и красиво творящих. Это выражается в романтиках и внешне. Любя Землю, как планету не в частичном минутном её лике, а в звёздно-небесном её предназначении, они жадно устремляются к новым, ещё не познанным её частям, к иным странам, к чужим краям…
Величайшие поэты иных стран и иных времён, стоящие на черте эпохи Возрождения и эпохи Мировых Открытий, Данте, Сервантес, Кальдерон, Шекспир делаются священными певцами романтиков. Желая найти самого себя, выработать безупречно своё художественное «я», Гёте бросает пасмурную Германию и уезжает жить в золотисто-лазурную Италию, как уезжают в Италию, чтобы подышать воздухом бессмертия, и француз Ламартин, и датчанин Эленшлегер. Байрон и Шелли, менее всего чувствуя себя дома в родной-неродной Англии, покидают её навсегда, их родиной становится горный лабиринт Швейцарии, голубая Италия, героическая Эллада. И в последней своей поэме, «Остров», Байрон уносится в предельную даль, в Океанию, к островам Таити, Тонга и Фиджи, куда позднее в действительности уедут окончить свою жизнь романтики наших дней, Стивенсон и Гоген. А Шелли, всё более и более погружаясь в умозрительные дали, делается к концу жизни настолько духовным, что его истинным отечеством становится Воздух и Океан…
Каждый романтик и в грёзе и в жизни мог бы применить к себе зачарованный стих Лермонтова: «Тучки небесные, вечные странники» — или чеканное слово Байрона: «Пилигримы вечности». Каждый истинный романтик должен быть путником, ибо только в путях и странствиях завоёвываешь мир и себя, отталкиваешься от обычной черты, чтобы вступить в свежую тайну, в воздухе которой раскрываются новые цветы и поют и кличут необычные птицы, с иной окраской перьев, с иным размахом крыльев. И тем, что мечта всегда уводит романтиков в новые страны, они делаются такими, что поэтический и жизненный лик их уводит людей к новым достижениям…
Совершенный человек в совершенной природе — вот завет Новалиса. «Делаться человеком есть искусство, — говорит он. — Законченный человек должен как бы одновременно быть во многих местах и жить во многих людях… Человечество есть высшее чувство нашей планеты, нерв, которым это звено связано с верховным миром, глаз, который оно вздымает к небу… У нас одно предназначение: мы призваны создать, образовать Землю… Человек есть некое солнце, его чувства — его планеты»…
«Есть красноречие в ропоте ветра, лишённого голоса, есть мелодия в журчании ручья и в шелесте осоки; непостижимым образом сочетаясь с какими-то движениями нашей души, эта музыка природы возбуждает в нас безумный восторг, извлекает из глаз наших слёзы мистической нежности в не меньшей мере, чем благородный энтузиазм забот о родном крае или голос любимого существа, чьё пение звучит лишь для нас одних» («О любви»). Так говорит о любви и ветре Шелли…
Звуки золотого колокола, качающегося в голубой вечности, строки, обрызганные звёздной росой любви, магнетизм лунного света, уводящего душу в тайну, серебряные бубенчики мечты, рассыпавшиеся по весенним лугам, жаворонок, притянутый солнцем, в полёте поющий и в пении летящий, облако, которое меняется, но не умирает никогда, необъятный оркестр океана, в котором хорошо утонуть, слиянье воедино вселенской любовности, поэзии и музыкальности, голубой цветок, ведущий в непознанные дали, к торжеству пения, музыкальное начало всего совершающегося, звук как основа мира, звук как основа человеческой души, через любовь познавшей всё, — это и много ещё другого есть в глубоких созерцаниях и в мелодических напевах Шелли и Новалиса. Отсюда, дорогой лучей и тропинками внушений, разбег путей к лунному безумию музыки Шумана, к напевному шелесту колосьев и волн в созданьях Шопена, к слиянию поэзии, музыки, любви, боли и искупления в могучих и нежных разливах музыкальных огней колдующего Вагнера…
Новалис и Шелли — два верховные гения романтики, оба сливающие красоту личности с красотой и полнозвучностью творчества, оба за краткую 29-летнюю жизнь создавшие как бы поэтический труд нескольких жизней, где-то в других воплощениях, ими уже пережитых…
В очарованном царстве Романтики логической неизбежностью является чрезвычайная любовь романтических поэтов к четырём лицам. Прометей, Фауст, Дон-Жуан, Дон-Кихот — четыре образа, притягивавшие к себе сердце романтиков, и особенно три из названных первыми, вызвали бесконечное число поэтических разработок. Прометей — порванная преграда между небом и землёй, Фауст — жажда беспредельного знания, Дон-Жуан — жажда беспреградной любви, Дон-Кихот — рыцарь мечты в бесконечном стремлении.
В человеческой душе два начала: чувство меры и чувство внемерного, чувство безмерного. Древняя Эллада — это чувство меры. Пафос романтики и творческий огонь нашей современности — это чувство внемерного, беспредельного. Мы хотим пересоздания всей Земли, и мы её пересоздадим, так что все на Земле будут красивы, и сильны, и счастливы. Это вполне возможно, ибо Человек есть Солнце и его чувства — его планеты. >>
—
Руслан Богатырев — математик, поэт, публицист, историк науки и искусства, директор Европейского центра программирования им. Леонарда Эйлера, вед. эксперт Комитета национального наследия, рук. отделения истории русской и зарубежной музыки Русского общества классического романса, главный редактор арт-журнала «Пантеон».