Глава 42
На следующий день мы явились в приёмную де Тревиля и стали дожидаться вызова. В приёмной я заметил молодого человека лет восемнадцати-девятнадцати, худого и высокого, одетого довольно бедно, но по острому взгляду его чёрных глаз легко было угадать, что в груди у него клокочет огонь гасконской гордости и горячности, эта гремучая смесь качеств наблюдалась у почти всякого мушкетёра тех времён, поскольку де Тревиль предпочитал набирать в мушкетёры прежде всего своих земляков гасконцев.
Секретарь де Тревиля выглянул из кабинета и произнёс:
— Господин д’Артаньян! Господин де Тревиль ждёт вас.
Юноша тут же чуть ли не спотыкаясь рванулся в двери кабинета, как будто стоит ему опоздать лишь на секунду, и двери закроются перед ним навсегда.
— Презабавный молодчик, — сказал я Портосу. — Тоже, небось, просится в мушкетёры, и наверняка имеет не менее трёх рекомендательных писем от старушенций времён Карла IX, пропахших лавандой и геранью, и все они – дальние родственны нашего славного де Тревиля. Седьмая вода на киселе.
— Сейчас де Тревиль выставит его взашей, — ответил Портос со смехом.
В этот момент в приёмной появился Ла Шенэ, секретарь Короля, который зашёл в кабинет де Тревиля, разумеется, без стука и не спрашивая соизволения. Он, вероятно, что-то сообщил, поскольку мы услышали возгласы де Тревиля: «Как?! Не может быть?! Что вы говорите! Я разберусь с этим немедленно!»
Дверь открылась, Ла Шенэ ушёл, вслед за ним из дверей выглянул сам де Тревиль, который окинул взглядом ожидающих, заметив меня и Портоса, сказал:
— Арамис, Портос и Атос, заходите немедленно!
Поскольку Атоса с нами не было, мы с Портосом вошли в кабинет де Тревиля лишь вдвоём.
Поначалу де Тревиль даже не заметил, что Атоса нет с нами, поскольку он не удостоил нас взглядом. Было видно, что он заметно нервничает.
Между тем юный гасконец, по-видимому, не понял, что у де Тревиля возникло более важное дело, нежели беседа с ним, поэтому он вместо того, чтобы выйти, спокойно присел на одно из кресел, как будто бы тот разговор, который должен был состояться между нами и де Тревилем, был спектаклем, специально организованным для него. Де Тревиль, между тем, был так взволнован, что напрочь забыл о юноше и не обращал на него никакого внимания. Я и Портос делали ему знак глазами, указывая на присутствие постороннего, но капитан не обращал на это никакого внимания. Он начал свою тираду с места в карьер, набросившись на нас как голодный тигр на кусок мяса.
— Так-так-так, господа мушкетёры! Что я узнаю о вас? Знал ли я, что доживу когда-нибудь до такого позора?! — воскликнул он, театрально вскидывая руки. — Мои славные мушкетёры, оказывается, позволяют себе дебоширить? Они напиваются до беспамятства, горланят непристойные песни, после чего их арестовывает патруль их гвардейцев кардинала! Хороши, нечего сказать! Ну хорошо, я понимаю, что иногда можно позволить себе провести вечер где-то в злачном кабачке! Может быть, я простил бы и ваше пьянство. Непристойные песни, господа, это тоже полбеды. Но позволить себя арестовать каким-то там гвардейцам кардинала!? Сколько их было? Не отвечайте, я знаю, что их было столько же сколько вас, а именно – шестеро. Шесть гвардейцев кардинала спокойно арестовывают шестерых мушкетёров Короля, как малых детишек, за то, что они позволили себе спеть что-то непристойное! Сколько же надо было выпить вина, чтобы шесть жалких гвардейцев арестовали вас как каких-то уличных пьяниц? Наверное, я мало вас муштровал? Я испортил вас, слишком избаловал! Мушкетёры снимают квартиры, спят на кружевном белье и мягких матрацах, пьют по утрам фруктовые соки с пирожными, и превратились в изнеженных девиц? Как же иначе объяснить, что шестеро мушкетёров позволили себя арестовать шестерым всего лишь гвардейцам кардинала? Что же вы молчите? А я ещё думал, что лучшие мои мушкетёры – Атос, Портос и Арамис, никогда не заставят меня краснеть. И вот, полюбуйтесь на них! Они позволяют себя арестовать и увести из трактира как расшалившихся не в меру мальчишек!
— Но если нас арестовали, то почему же мы на свободе? — спросил я.
— И где же тогда те молодцы, которые нас арестовали? — подхватил Портос.
— Погодите-ка, — задумался де Тревиль. — Так значит вас не арестовали? Но где в таком случае Атос? Он убит? Ну конечно, его убили, как я сразу не догадался! Как же он позволил себя убить? И как вы, господа, это допустили?
— Нас было шестеро против шестерых, это верно, — сказал я. — Но на нас напали сзади, без предупреждения, и мы поняли, что это нападение тогда, когда Атос, де Лорм и де Шантен получили смертельные раны, они были сражены вероломными и внезапными ударами в спину.
— Ударами в спину, говорите вы? — спросил с тревогой де Тревиль. — Вы говорите, что Атос, де Лорм и де Шантен получили смертельные ранения? Они убиты?! Не может быть!
— Возможно, что Атос не убит, — ответил Портос. — Но де Лорм и де Шантен убиты, это достоверно. Спаслись только мы с Арамисом и дю Фьерваль, который не смог противостоять двум гвардейцам, нападавшим на него с двух сторон.
— Так всё и было, — подхватил я. — Мы же с Портосом отбивались каждый от двоих, пока к ним не пришли на помощь те, которые атаковали перед тем дю Фьерваля. Простите, капитан, мы не справились вдвоём против шестерых.
— Вдвоём против шестерых? — переспросил де Тревиль. — Напали без предупреждения, сзади, говорите вы? Какие негодяи! Если всё было так, как вы говорите, это меняет дело!
— Всё было именно так, — ответил Портос. — Я готов поклясться на Библии.
— Из-за чего же всё началось, господа? — спросил де Тревиль уже гораздо мягче. — Я теперь знаю о подробностях сражения, но я должен знать и о его причине, чтобы оправдаться перед Его Величеством.
— Мы тихо-мирно ужинали вином, раками и ещё кое-какой снедью, — ответил я. — Портос взял одного из раков и стал им играться, изображая, будто бы рак танцует сарабанду.
— Сарабанду, вы говорите? — спросил де Тревиль с оживлением. — Варёный рак? Весь такой красный? Что-то мне это напоминает!
— Нам тоже напомнило это одну весёлую песенку, о том, как одно духовное лицо, коему пристало носить всё красное, с головы до пят, переоделось в шутовской костюм венецианцев и исполняло сарабанду, — ответил я.
— Танцующий рак! Славно придумано! — воскликнул де Тревиль со смехом. — И что же дальше?
— Наша песня, вероятно, была слишком громкой, — продолжал я. — На звуки этого пения и прибыли эти шестеро.
— У меня порой бывает слишком громкий голос, — сказал Портос смущённо.
— Они попросили вас прекратить пение? — уточнил де Тревиль.
— Напротив, они потребовали, чтобы мы вновь пропели всю песню от начала до конца, — ответил я.
— Странная просьба! — воскликнул де Тревиль.
— И нам тоже так показалось, — поддержал я. — Атос ответил, что мушкетёры короля не поют на заказ, а поют лишь тогда, когда им это придёт в голову, теперь же мы уже не в настроении и не в голосе.
— Славный ответ! Молодец! — похвалил де Тревиль Атоса. — Неужели они напали на вас после этого? Прямо в кабачке?
— Они отказались выпить за здоровье Короля, — ответил Портос.
— Но они, вероятно, были на службе? — спросил де Тревиль.
— Но при этом они предложили нам выпить за здоровье кардинала, — добавил я.
— Какая наглость! — воскликнул де Тревиль. — Отказаться выпить за Короля и тут же предложить выпить за кардинала – да ведь это бунт!
— Да, сир! — ответил я. — Теперь вы видите, чего заслуживали эти негодяи. Но Атос сказал, что сейчас мы ужинаем, однако решить наш спор в отношении тостов мы можем назавтра поутру. После этих слов гвардейцы покинули кабачок.
— То есть вы разошлись миром? — уточнил де Тревиль. — Я ничего не понимаю! Как же тогда возникла эта дуэль?
— Это была не дуэль, а коварное нападение из-за угла, примерно через час после этого разговора, когда мы вышли из кабачка и направлялись к дому Портоса, ничего не подозревая и не ожидая подобной подлости, — ответил я.
— Шпага, пронзившая грудь бедняги де Лорма, вышла с обратной стороны и задела меня! — воскликнул Портос. — Когда мы поняли, что это – нападение, и нам предстоит защищаться, нас уже было не шестеро, а только трое.
— Довольно, господа! Это я уже слышал! — резко прервал Портоса де Тревиль. — Я не могу более слушать рассказ о столь низком коварстве, о такой подлости! Я немедленно доложу всё Королю! Но где же Атос? Неужели его тоже убили?
В этот момент двери приёмной де Тревиля открылись и в них появился Атос. Он был бледен как полотно, но жив! Мы с Портосом обомлели.
— Атос! Вы живы? — воскликнул де Тревиль.
— Я прошу прощения за опоздание, господин капитан, — произнёс Атос ровным голосом, и лишь те, кто его знали как я и Портос, услышали по тембру этого голоса, насколько Атос был слаб. — Я готов выполнять любые ваши приказы.
— Вашу руку, славный наш Атос! — воскликнул де Тревиль и бросился обнимать Атоса.
При этом он случайно задел рану Атоса, который побледнел ещё сильнее, невольно вскрикнул и упал бы на пол, если бы Портос не подхватил его.
— Что с ним?! — воскликнул де Тревиль. — Врача! Немедленно врача!
Я выскочил из дверей и велел секретарю немедленно призвать врача.
Врач распорядился перенести Атоса на диван в комнате отдыха де Тревиля, примыкавшей к его кабинету, где и занялся Атосом. Мы с Портосом вышли из кабинета чтобы обсудить создавшуюся ситуацию. Я ожидал, что и молодой гасконец выйдет вместе с нами, но он остался в кабинете де Тревиля как ни в чём ни бывало. Это меня насторожило.
— Заметили этого молодого гасконца? — спросил я Портоса. — Он всё это время прислушивался к нашему разговору.
— Если это – шпион кардинала, я задушу его одной рукой! — воскликнул Портос с горячностью.
— Надо сначала всё выяснить, — ответил я. — Мы его испытаем, а там поглядим, что это за птица. А пока просто будьте с ним поосторожней, и ни о чём по возможности не беседуйте.
Через некоторое время из дверей приёмной де Тревиля вышел Атос. Выглядел он намного лучше, и мы с Портосом так обрадовались этому, что уже позабыли о молодом гасконце.
— Нужна ли вам помощь? — спросил я Атоса.
— Всё в порядке, — ответил он. — Де Тревиль дал нам отпуск на два дня, впрочем, мы должны быть поблизости, так как, возможно, мы ему понадобимся для того, чтобы подтвердить ваш рассказ Королю. Не знаете ли вы, что случилось с дю Фьервалем? Я его нигде не вижу. Может быть, негодяи его убили?
— Я также ничего о нём не слышал, — ответил я. — Попытаемся узнать его судьбу.
После этого мы разделились, чтобы поспрашивать других мушкетёров, не видели ли они Фьерваля.
Я как раз разговаривал с двумя своими товарищами и почувствовал, как припекает. Быть может, волнение этого дня сказалось на мне. Я решил вытереть пот, достал из кармана свой платок, совсем позабыв, что в этом же кармане у меня лежал платок Камиллы де Буа-Траси. Она дала мне его для того, чтобы я использовал его как пароль при встрече с Бекингемом, которому было сказано не доверять никому, у кого не окажется подобного платка. Дело в том, что Камилла иногда помогала своей кузине Марии в её интригах, но делала это очень осторожно, редко и неохотно. Мария же побоялась использовать в качестве пароля свой платок, поскольку он уже однажды фигурировал в подобном же деле, о чём я рассказал выше.
Я увидел, что уронил платок лишь после того, как он упал на мостовую. Поднимать столь приметную вещь на глазах у собеседников я не рискнул, поэтому я наступил на него ногой, чтобы его не унесло ветром, и чтобы он не привлекал внимания моих собеседников, но края его торчали из-под моей ступни.
Собеседники мои не обратили никакого внимания на этот платок, или же сделали вид, что ничего не заметили, но тут как на зло появился тот самый молодой гасконец.
Он подошёл ко мне и обратился самым наглым образом несмотря на то, что мы не были представлены друг другу.
— Сударь, вы уронили платок! — сказал он и указал на платок под моей ступнёй.
— Вы ошибаетесь, сударь, — ответил я. — Мой платок при мне, так что идите своей дорогой.
— Погодите-ка! — сказал один из моих собеседников, де Жуардо, вырывая платок буквально силой из-под моей ступни и поднимая его. — Но ведь он прав! Это, действительно платок! И если он не ваш, то чей же он? Да здесь ведь герб в виде короны и буквы «К. Б.»! Мне кажется, я знаю, чей он! Ведь это герб Камиллы де Буа-Траси!
— В таком случае он выпал из экипажа, в котором она, по-видимому, здесь проезжала, — сказал я.
— Что ж, я передам его её супругу, с которым мы состоим в дружеских отношениях, - ответил де Жуардо.
— Не стоит, — ответил я. — Я и сам смогу передать его супругу госпожи де Буа-Траси, поскольку я также в дружбе с ним.
— Но почему же вы, а не я? — спросил де Жуардо.
— Но почему же не я, а вы? — спросил я в ответ.
— Господин Арамис прав! — вмешался молодой гасконец. — Он имеет право возвратить платок, поскольку ведь это он его уронил.
Мои собеседники расхохотались, а я почувствовал острое желание заколоть его прямо тут.
— Молодой человек, — сказал я мягко, как только мог. — Ступайте-ка вы своей дорогой и не вмешивайтесь в разговоры мушкетёров. И в особенности воздержитесь утверждать что-либо, чего не знаете наверняка.
— По-вашему я лгу? — вспылил молодой человек. — Как же вы говорите, что не роняли платок, если я сам видел, что вы его уронили?
Тут волна гнева поднялась во мне ещё сильней. Я припомнил, как из-за такого же платка Марии я чуть было не вляпался в неприятную историю. Я вспомнил также и то, что человек, проявлявший чрезвычайный интерес к моему платку, был шпионом кардинала.
«Что ж великолепно! — подумал я. — Вот мы и выяснили, кто вы на самом деле!»
— Сударь! — сказал я. — Ступайте своей дорогой и смотрите, чтобы она не пересекалась с моей!
Де Жуардо понял, что, возможно, сейчас состоится вызов на дуэль, поэтому он тронул за рукав нашего третьего собеседника, кажется, это был де Безмо, и кивнул головой в сторону, предлагая ему закончить беседу.
— Совсем забыл, ведь мы же спешим! — воскликнул де Безмо.
После этого оба моих собеседника, де Безмо и де Жуардо, отошли от нас, предоставляя мне и молодому гасконцу закончить наши объяснения.
— Итак, сударь, вы считаете для себя допустимым совать свой нос в чужие дела настолько глубоко, чтобы интересоваться содержимым карманов незнакомого вам человека? — сказал я, пытаясь сохранить спокойствие.
— Я лишь хотел подсказать вам, что вы, должно быть, по оплошности уронили платок, о потере которого, вероятно, впоследствии сильно бы сокрушались, — ответил молодой гасконец с самым невинным видом.
Мне казалось, что после фразы о носе ни один гасконец не смолчал бы, и наша дуэль уже была предрешена, но этот юноша, казалось, умел держать себя в руках, что ещё в большей степени убедило меня, что он – шпион кардинала.
— Знаете ли вы, что если мушкетёр считает нужным уронить платок и наступить на него ногой, то никто в целом мире не может запретить ему этого делать? — спросил я.
— Если ваши планы относительно этого платка были именно таковы, как вы говорите, я сожалею, что их нарушил, — ответил гасконец. — Вы можете свободно уронить этот платок ещё раз и наступить на него. Будьте уверены, я не стану вам мешать.
— Да вы смеётесь надо мной? — воскликнул я. — Если у вас не хватает ума сообразить, что Париж не вымощен батистовыми платочками, и что в том случае, если один из них лежит под ногой королевского мушкетёра, то это вовсе не случайно, и, следовательно, ему и надлежит там лежать до той поры пока не наступит подходящее время его поднять, тогда вам и вовсе не следовало бы приезжать в Париж.
— Быть может, я и покину Париж, но не раньше, чем мы закончим с вами, — ответил гасконец смело. — Вы, вероятно, спешите вернуть платок его владелице, но я надеюсь, что завтра в два часа дня позади Люксембургского дворца мы сможем обсудить все тонкости ваших взглядов на то, что надлежит делать гасконцу в Париже, а чего ему делать не надлежит.
Надо сказать, его ответ мне понравился, и место он назначил весьма толково.
— Почему позади Люксембургского дворца? — спросил я. — Вам знакомо это место?
— Ничуть! — ответил молодой гасконец. — Мне лишь известно, что разговоры такого рода, который предстоит нам, лучше всего вести именно там.
После этих слов он резко развернулся на каблуках и пошёл в сторону, противоположную дому де Тревиля с таким видом, как будто бы только что попал из мушкета в глаз белке с расстояния в полтораста шагов.
(Продолжение следует)