ЧАСТЬ II
Глава I
Смахивание пыли с книг
Прошло более трёх недель с возвращения Бернардин в Лондон. Она вернулась в свой старый дом к дяде, в лавку подержанных книг. Она проводила время, смахивая с книг пыль и расставляя их по порядку, так как старый Зервия Холм потерял к ним всякий интерес. Теперь он больше сидел в небольшой внутренней комнатке, как обычно читая «Историю Рима» Гиббона. Покупатели клиенты могут порадовать себя приходом, а Зервия Холм никогда не старался копить деньги, и теперь это заботило его даже меньше, чем прежде. Скромный завтрак, скромный обед, коробочка с нюхательным табаком и полка, заполненная Гиббоном, - вот и всё, что требовалось старику: неприхотливая жизнь и потому лишённая любви, ибо чем меньше мы просим, тем меньше получаем.
Когда умерла Мальвина, его жена, люди говорили: «Он затоскует без неё».
Но он, видно, не тосковал без неё. Он завтракал, брал свою щепотку нюхательного табака, своего Гиббона - точно так же, как раньше и в тех же количествах.
Когда Бернардин впервые заболела, люди говорили: «Он огорчится. Он по-своему любит её».
Но он, похоже, не огорчился. Он не разбирался в болезнях. Его тревожила только сама мысль о болезни, так что он отбросил её. Он смутно помнил, что отец Бернардин внезапно заболел, что силы оставили его и что он превратился в развалину, а потом умер. Это было двадцать лет назад. Тогда он подумал о Бернардин и сказал себе: «История повторяется». Вот и всё.
Недобрый? Нет, потому что, когда ему сказали, что она должна уехать, он с любопытством посмотрел на неё и вышел. Он очень редко выходил. Он вернулся с пятьюдесятью фунтами.
- Когда деньги закончатся, - сказал он ей, - я найду ещё.
Когда она уехала, люди говорили: «Ему будет одиноко».
Но он, видимо, не чувствовал одиночества. Однажды его спросили, и он ответил: «Со мной всегда рядом Гиббон».
А когда она вернулась, люди говорили: «Он обрадуется».
Но её возвращение, похоже, оставило его равнодушным.
Он посмотрел на неё своим обычным невидящим взглядом и спросил, чем она собирается заняться.
- Буду смахивать пыль с книг, - ответила она.
- О, осмелюсь сказать, они нуждаются в этом, - заметил он.
- Немного займусь учёбой, - продолжила она. - И ещё буду заботиться о вас.
- А, - неуверенно пробормотал он.
Он не понял, что она имела в виду. Она никогда не была ему особо близка, да и он никогда не был ей особо близок. Он почти не обращал внимания на её приходы и уходы; она же никогда не пыталась привлечь его внимание или, скорее всего, терпела в этом неудачу. Теперь она собиралась заботиться о нём.
Это был её дом, куда она вернулась. Бернардин вернулась с множеством идей, как скрасить его преклонный возраст. Оглядываясь назад, она видела, как мало внимания она уделяла тёте с дядей. Тётя Мальвина умерла, и Бернардин не печалилась о ней. Дядя Зервия был пока с ней; она будет с чуткостью относиться к нему и завоюет его расположение. Она решила, что лучшим началом послужит забота о его книгах. Каждую книгу она тщательно чистила. И вот старый тёмный магазинчик засиял восстановленной чистотой. В Бернардин стал пробуждаться интерес к поставленной задаче. «Займусь-ка этим», подумала она. Сами книги интересовали её меньше всего. Она никогда не заглядывала в них, разве чтобы смахнуть с них пыль; но она была рада хоть чем-то заняться; чем-то, что может помочь ей в трудное время. Потому что самое мучительное в болезни - когда она отступила, когда нет никакого оправдания своей праздности и вялости, когда мы реально могли бы при желании работать. Тогда для нас наступает момент начать с того, что подвернётся, пока мы не обретём достаточно мужества и готовности вернуться к нашему собственному конкретному делу, которым мы всегда стремились заниматься и к которому мы теперь безразличны.
Так что Бернардин чистила книги, иногда продавала их. Она всё время думала о Бирюке. Ей не хватало его. Она никогда не любила прежде, но она полюбила его. Одинокая фигура вставала перед ней, и глаза её наполнялись слезами. Иногда слёзы капали на книги и оставляли на них пятна.
Однако в целом она бодрилась, но ей всё давалось с трудом. Она утратила свой прежний задор, и пока ничто не заменило его. Она пыталась вернуться в круг своих знакомств, но обнаружила, что контакта с ними не находится. Пока она болела, те активно занимались общественной, образовательной и политической деятельностью. Она считала их холодными, особенно женщин; те считали её слабой. Они разочаровались в ней; она же теперь искала в них больше человеческих качеств и тоже разочаровалась.
- Ты изменилась, - сказали они ей, - но ты же тогда болела, не так ли?
Для неё, больной и бесполезной, было позорно находиться рядом с этими здоровыми, активными людьми. Именно так ощущала Бернардин. Но она изменилась, и во многом сама осознавала это. Не то, чтобы она стала непременно лучше, но она стала другой; возможно, более человечной и, по всей вероятности, менее самоуверенной. Она всегда жила в мире книг, и теперь она разорвала эту преграду и вышла в более широкий и свободный мир.
В её жизни появились новые интересы. То, что она потеряла в силе, она приобрела в нежности. Сама её манера держаться стала мягче, манера говорить - менее напористой. По крайней мере, её критиковали те, кто не так уж сильно любил её до болезни.
- Она научилась, - говорили они меж собой. Они не были учёными. Просто они знали.
Несколько её знакомых приблизили девушку к себе. Та изнывала от одиночества рядом со старым человеком, и, хотя здоровье её немного поправилось, нуждалась в заботе. Они лелеяли Бернардин как могли: сначала нерешительно, а потом с тем сладким деспотизмом, который для всех нас - лёгкое ярмо. Они привязались к ней как никогда. Они чувствовали, что она больше не анализирует и не взвешивает их на своих умственных весах в поисках легковесности; так что теперь они чувствовали себя с ней свободнее и стали проявлять перед ней такие качества, на которые раньше она никогда не обращала внимания.
Шли дни, и Зервия стал замечать, что в его жизни что-то поменялось. Однажды он читал о Неро, как вдруг заметил на столе рядом с собой цветы. Отложив своего Гиббона, он вместо чтения нежно погладил лепестки. Бернардин не видела этого.
Как-то утром, когда её не было дома, он вошёл в лавку и заметил там большие перемены к лучшему. Видно было, что кто-то на славу постарался. Старик был доволен. Он любил свои книги, хотя в последнее время совсем их забросил.
- Она никогда не увлекалась ими, - удивился он. - С чего бы вдруг такой интерес?
Зервия решил понаблюдать за ней. Он обрадовался, когда она вернулась с прогулки. Но она не знала. Если бы он в течение тех первых трудных дней хоть как-то дал ей понять своё доброжелательное к ней отношение, её это поддержало бы.
Он наблюдал, как она кормит воробьёв. Однажды, когда её не было, он пошёл и сделал то же самое. В другой раз, когда она забыла, он ошеломил её, напомнив ей.
- Вы забыли покормить воробьёв. Они, наверное, уже проголодались.
Лёд, похоже, тронулся. На следующее утро, когда она расставляла книги в старой лавке, он вошёл и стал наблюдать за ней.
- Я рад, что вы здесь, - произнёс он. Больше он ничего не сказал, но Бернардин вспыхнула от удовольствия.
- Мне жаль, что все эти годы я слишком мало внимания уделяла вам, - мягко ответила она.
Он не совсем понял, о чём она, и поспешно вернулся к Гиббону.
Потом они стали вместе прогуливаться. Им не о чём было беседовать: его не интересовал внешний мир, а ей была неинтересна римская история. Но они старались стать ближе друг к другу. Оба годами жили вместе, но ни на шаг не сблизились; теперь же они делали свои робкие шаги навстречу друг другу: она осознанно, а он - безотчётно. Но это был медленный и мучительный процесс - как и всё у человека.
- Хоть бы что-то нашлось общее, что мы оба любим! - подумала Бернардин. - Это сблизило бы нас.
И вот общий предмет увлечения найден, как бы это ни казалось маловероятным. Их внимание привлекли ломовые лошади - те большие, сильные и терпеливые труженики дорог; с тех пор все прогулки были им интересны и в радость. Их фаворитами стали лошади пивоваров, хотя были и другие, которые заслуживали их одобрения. Зервия начал разбираться в них и узнавать. Он был как ребёнок в своём новообретённом увлечении. На Троицу они оба отправились на парад ломовых лошадей в Риджент-парке. И ещё много дней спустя они делились друг с другом впечатлениями от полученного удовольствия.
- В следующем году, - сказал он ей, - мы должны подписаться на фонд, даже если придётся продать какую-нибудь книгу.
Он не любил продавать свои книги: он болезненно расставался с ними, как некоторые со своими иллюзиями.
Бернардин каждый день покупала себе газету, но однажды вечером пришла без неё. Она уже давно искала место преподавателя, и ей повезло без особой трудности получить это место в одной из средних школ на временную лёгкую работу. На радостях она совсем забыла купить себе газету.
Старик это заметил. Надев свою потёртую фетровую шляпу, он вышел на улицу и принёс экземпляр Дейли Ньюс.
- Я не помню, что вы любите, но эта подойдёт? - спросил он.
Он весьма гордился собой, что уделяет ей внимание - совсем как Бирюк, когда тот становился добрым и заботливым.
Бернардин подумала о Бирюке, и на глаза сразу навернулись слёзы. Когда она не думала о нём? Потом её взгляд упал на первый лист и в колонке смертей остановился на его имени. Она прочитала, что мать Роберта Аллитсена скончалась. Так что Бирюк наконец-то обрёл свободу. В ней эхом отразились его слова:
- Но я знаю, как ждать. Если я и не научился чему-то ещё, то зато научился ждать. И однажды я буду свободен. А потом...