Харьковская трагедия
Май 1942
"Да не посрамим земли Русской, поляжем
костьми тут - ибо мёртвые сраму не имут!."
Нестор Летописец" Повесть временных лет".
Бой затихал. Вместе с глухими раскатами весеннего грома он перекатился через поле и овраг, захлестнул высокий берег реки, куда широкой россыпью устремились спасающие свои жизни люди. Фиолетово-чёрные тучи с сабельными проблесками молний, кроящими небо «так-разтак», уносились, уходили за просеку и недосягаемую теперь берёзовую рощу, оставляя везде крупные капли дождя, и неземную какую-то свежесть и прохладу. Только разноцветная радуга, а не взорванный накануне мост, ещё соединяла берега неширокой реки, переполненной плывущими людьми, их скарбом и животными. Но, ни счастливое избавление от плена и, такое же спасение из водных тенет, ни докучливые особисты, "ждущие" окруженцев в фильтрационных лагерях, не имели никакого значения, поскольку сама судьба уже поделила их - на живых и мёртвых.
Яков Леонидович почти добежал до стожка свежескошенного сена, когда его ударило в спину. Падая, он успел увидеть лежащего в трёх шагах от него лицом вниз Славку. Уже по позе юноши, по безвольно раскинутым на траве рукам, нелепо свёрнутой мальчишеской шее всё было ясно… Слишком много сокровенного знал генерал о поле боя. Слишком много видел и пережил на нём. Неоднократно сам представлял себе этот день и свой последний час, а может и минуту…
Но не сына!
Сколько раз он мог погибнуть тогда, в Гражданскую, когда за военную сметку и лихость молодой комполка получил первый свой орден Красного Знамени. А в Испании, где его знали, как «компаньеро Рохес». И потом, на бесконечных учениях между лекциями в академии Фрунзе. Во время Большой чистки в 37 – 38 годах чудом остался жив и даже сделал неплохую карьеру: за два года быстро вырос от командира полка до командира корпуса. Перед самой советско-финской войной получил звание генерал-майора и с началом Великой отечественной был уже командующим армейской группой войск Юго-Западного фронта.
И вот пришло его время…
Командарм с трудом дополз до тела сына и перевернул его. Пуля попала прямо в затылок. Как любил он, играясь, пропускать меж пальцев эти жёсткие заросли непослушных кудрявых волос «не по Уставу» длинных, а теперь страшными, почти чёрными сосульками, безвольно лежащими на воротнике почти детского размера куртки.
Еле сдерживая слёзы, отец расстегнул портупею и снял шинель. Мокрая, она остро пахла псиной и какой-то химией. Генерал укрыл юношу и заботливо подоткнул по краям полы этого погребального савана войны. Славик ещё ребёнком, обожаемый нянькаю и мало получивший ласки от матери, не засыпал, пока его вот так вот, не «приголубят». Уже студентом второго курса Ростовского политеха просил няньку, «подросшую в должности (генерал шутил) до экономки», приголубить его, как в детстве…
Командарм закашлялся кровью: дурнота и чёрная муть накрывала его, но задушить себя генерал-майор не дал. Вспомнил, как в ноябре 1941 года участвовал в заседании Военного совета фронта, где разбиралось самоубийство генерал-майора Котлярова, застрелившегося в своем блиндаже. В предсмертной записке, он написал: «Общая дезорганизация и потеря управления. Виновны высшие штабы. Не хочу нести ответственность за общий бардак. Отходите за противотанковые препятствия, спасайте Москву».
Похожее, пережил и сам. В марте 1942 докладывал, и не раз «по инстанции» командованию фронта, о неправильной оценке сил противника, о недостатке разведданных. Ему быстро заткнули рот и проинформировали о том, что другая, «бодрая» информация уже ушла в Ставку. В результате: в мае случилось то, что случилось…
Этому событию предшествовала семейная драма. Якова Леонидовича и Славку в 40-ом году бросила жена и мать. И без того живущая свободно женщина предпочла скитаниям по гарнизонам столичные прелести и погоны капитана НКВД, своего «клятого полюбовника», как говаривала нянька-экономка. Мужчины остались одни, но беда только сплотила их.
Отец понимал, что долго не протянет. Пуля пробила правое лёгкое, и на губах пузырилась алая кровь. Их скосило одной очередью. Автоматчик, не стал даже проверять точность своей стрельбы и, метрах тридцати от стожка, ушел с цепью стороной - дальше добивать окруженцев.
Одна мысль терзала и не давала покоя генералу: почему он на днях не отправил Славика самолётом, как оказалось последним, присланным для эвакуации командования армии. Первый раз командарм видел сына таким гневным: лицо красное, сжатые кулаки.
- Категорически нет! Мне уже 19! Только с тобой…
И последнее, чем добил:
- Многим солдатам по 18. Ты не так воспитывал меня папа!…
Почему Яков Леонидович принял такое решение? Не лететь, а выходить с сыном из окружения. И сам же отвечал на него: а как потом с этим жить? Как смотреть в глаза всем оставшимся подчинённым и брошенным солдатам и офицерам. И ещё. Не будь Славик «белобилетником» с пороком сердца, а простым солдатом, то, возможно выжил бы и вышел в прорыве с боевыми товарищами к своим! Может быть… Может быть…
В тыл отправили знамёна частей, документы и раненых…
И вот, он, генерал-майор и командарм, лежит пробитый пулей навылет и истекает кровью. А рядом погибший сын.
Не на чужой земле.
На своей, родной.
И кругом враг…
Страшно, умирать вот так…
Как он оказался один? Где его бойцы? Организовывая на двухкилометровом участке фронта прорыв, он не смог обеспечить свой собственный и погубил сына… Горько. Горько.
Генерал достал из кобуры свой воронённый «Зауэр». Он идеально лёг в руку.
Теперь, снять с предохранителя…
Поднять пистолет к виску…
А перед глазами замелькали картины банкета по случаю проводов советской делегации из Германии весной 1940 года. Здесь наши специалисты, согласно Договору о взаимном сотрудничестве между двумя странами, закупали у немцев новейшее промышленное оборудование и технологии, а так же уникальные механизмы для производства отдельных конструкций самолётов, танков, орудий, боеприпасов и даже чертежи немецкой военной техники. Мы щедро платили зерном, нефтью, лесом. Среди многого в Москву «везли» новейший пикирующий бомбардировщик Ju-87 - знаменитую «штуку» и, даже, линкор «Лютцов» (у нас он стал «Петропавловском»).
Последним аккордом банкета были личные подарки: нашим презентовали эти самые «Зауэры» в особенных кожаных папках, где они лежали, как ордена на бархатных подушечках. Все уже хорошо подпили, и Яков Леонидович сказал полковнику «напротив», что поражён такой открытостью немецких «друзей» и спросил шутя: «Не жалко?” В хмельных глазах офицера промелькнуло что-то звериное: «Скоро вы нам всё вернёте…» Поражённый комкор переспросил немца, но тот сделал вид, что не понял русский.
Нет, стреляться он не будет. Не дождутся. Хоть одного фрица, но приберёт с собой…
Наваливающаяся дурнота заставила его поторопиться, и командарм, ломая ногти, начал срывать цепкий дёрн и ковырять землю. Его подгоняли приближающиеся гортанные голоса. Генерал хорошо знал немецкий: фрицы собирали в плен оставшихся в живых. Документы и партбилет, студенческий билет сына и какие-то медицинские справки легли в ямку, как в «родную». Туда же были уложены ордена и медали. Только генеральские петлицы он не стал трогать, а набрякший кровью китель застегнул на все пуговицы и, даже на последний крючок.
Почти теряя сознание Яков Леонидович различил всё же три приближающиеся фигуры вражеских солдат и, с трудом передёрнув затвор, выстрелил по ним шесть раз. И, перед тем как был истерзан автоматными очередями, увидел, как ближний к нему фашист согнулся и упал на колени…
Жители соседнего хутора издали наблюдали за суетой немцев у их стожков. А затем и вовсе, под страхом смерти они были пригнаны к телам убитых с приказом – закопать!
После изгнания фашистов документы и награды были случайно подняты плугом, который зацепил бесценный клад во время вспахивания колхозного поля.