... что ты получила это мое письмо. Пробки на магнитных бутылках подтекают, а здесь сыро, плесень повсюду и бурая слякоть течет по стенам. Холодно, как же холодно! Впрочем, тут это воспринимается как должное. Приходится соответствовать и красить белые вороньи перья в серый колер, дабы не угодить в известное заведение, аналоги которому, похоже, существуют во всех мирах.
Недавно нарисовалась любопытная возможность. У разных миров есть точки сопряжения, и через них идет понемногу туннелирование в обе стороны. Проваливается всё – лишь бы масса подходила, да удачно сложились обстоятельства. Мне эти точки известны, а обстоятельства можно и устроить. Человек – это не животное без перьев и с мягкой мочкой уха, это тот, кто устраивает обстоятельства по разумению своему. Так что письмецо я таки заброшу – но не факт, что оно попадет именно к тебе, как и не факт, что я-первый буду его отправителем. Ну и ладно.
Летающие тарелки и прочая невидаль прибывает к вам из этих мест. Шансов у бутылки оказаться в твоих ладонях – да и, прямо скажу, в любых других – микроскопически мало. Я пишу скорее потому, что хочу занять делом руки и мозги. Я сам сжег мосты, решившись на авантюру. Но к этому вынудили обстоятельства. Ты мне изменила; мои руки в крови Олега – так что еще оставалось делать? Только войти в Транслятор и запустить переход. А помнишь, как всё начиналось?
Я в тот год праздновал окончание университета. По причине студенческой нищеты пирушку устроили в общежитии. Ты оказалась на ней явно не случайно: очень уж светились любопытством глаза. Я сразу тебя заприметил. Алкоголь и спад напряжения после дипломных хлопот уже дали себя знать. Обозначилась мыслишка: «Вот бы уединиться с той второкурсницей в темном уголке, да потискаться всласть». Еще бы, я же специалист с дипломом в кармане, а ты – пигалица с бледными веснушками и простодушным взглядом. Но дистанцию ты умела держать уже тогда. Это подкупало. Много позже мне казалось, что я, добившись-таки со временем твоей благосклонности, доказал себе что-то, а твоя проскальзывавшая порой холодность является залогом верности. Но потом, в тот день, когда – ты помнишь? – мы завели разговор о том, что пора завести ребенка, я почти случайно заглянул в твою переписку и обнаружил письма от Олега и ответы ему. Ну да, у меня не очень хорошо шли дела, зарплаты не хватало, затянула работа, эйфория первой любви отхлынула, не успев смениться тихой привязанностью – но так кинуть! Так предать!
Я возненавидел Олега. Эти его суетливая тусовочная активность и вечное кружение среди неформалов всех мастей раздражали неимоверно. «Кружок православных атеистов», «Союз меча, орала и анала», «Собрание Лидеров Бездействия» - так, кажется, назывались сообщества, в которые он был вхож? И почему ты не видела, что он записной пошляк? Неужто корявые стишки, которые он тебе слал, строчки, из которых дешевый эпатаж торчал, как иголки из наволочки с ежом, не вызывали чувства отторжения?
Ты отвечала на письма Олега, и сквозь тексты мне виделись твои ужимки, двусмысленные ухмылочки, и за кадром мельтешила моя собственная клоунская рожа с торчащими над теменем рогами, знаешь, такими, какие бывают на предновогодних распродажах, ветвистыми, из розовой пластмассы и в блестящей мишуре.
Всё могло кончиться не так тошнотворно, если бы я сказал, что знаю о письмах. Ну, разошлись бы, ну, поняли бы, что вместе не ужиться… Но я усердно и втихаря расчесывал язвы, я через силу улыбался тебе, сгорая от ненависти, я выслеживал Олега и строил невыполнимые планы мести. Я даже хотел застукать вас в постели и бездействием потакал вашему сближению, а позже, когда это случилось… Эх, не буду пока об этом.
А между тем, время было похоже на гармонь, которая то бешено пульсирует мехами, то замирает в футляре в тоскливой неподвижности. Спасала работа. Шеф был зверь по части новых идей. Сам он начудил изрядно, и в академической среде его хвалили за математическую изощренность, за парадоксальность мышления, но его затей всерьез не принимали, а порой и покручивали пальцем у виска. Может быть, Шеф видел, что со мной плохо, и нагружал по-полной.
Темпорология была его коньком. На одном из семинаров Шеф заявил, что главная задача физики - отказаться от понятия времени, потому что природа того, что временем называется, будет раскрыта тогда, когда будут найдены явления еще более глубинные. Вот с этим-то я и стал разбираться.
Сколько мы переговорили, сколько выпили кофе, сколько извели мела! Пространство, время, масса – исходные понятия, суть которых ясна только для профанов. Для специалиста же они изначальны и потому неопределенны. Мы строим здание науки, не имея под ним фундамента! Мы можем измерять, не зная при этом, над чем трясём своими весами, линейками и секундомерами. С базара за такой подход поперли бы немедленно, а в науке сходит с рук уже три сотни лет, и ничего…
Короче, я думал о времени, пока однажды не осенило: а ведь времени-то никакого и нет! Почему ученые не измеряют, скажем, длину крыльев ангелов? Да просто потому, что ни одного ангела для выполнения этой процедуры поймать не удалось. Есть молчаливая договоренность: в мире есть только то, что можно, хотя бы в принципе, наблюдать и измерять. Но прошедшее не наблюдаемо, равно как и будущее. Мы находимся в плену семантики, полагая существующим то, что вбито в мозг правилами грамматики. Да, всякому видны кости динозавра – но мы видим их сейчас, а не вчера.
Это был только первый шаг. Второй же я сделал почти сразу. Почему время ушедшее становится всё более туманным? Только лишь потому, что новые напластования скрывают его следы? Или же в этом есть что-то более основательное? Я накинул на понятие времени узду квантовой механики – и обнаружил, что неопределенности неизбежно и естественно нарастают по мере тиканья часов. Я поднапрягся и путем математических фокусов исключил его из динамических уравнений – и тогда выкристаллизовалась истина: времени нет, но есть множество пространств, в которые мы поочередно проскальзываем. Каждое такое пространство валится еще куда-то, и все напоминает бесконечную рябь на воде, когда каждая волна порождает новую, сама с нею и взаимодействуя. А еще важнее было то, что технически несложно доказать это опытом. Я собрал установку и начал экспе….
***
…ентябрю всё было готово. Я положил в бокс тарелку (это было в субботу и уже где-то около полуночи) и включил агрегат. Вся процедура заняла минут двадцать. Приборы зафиксировали все происходящее в точном соответствии с моими расчетами. Вот только тарелка не исчезла, как я того ожидал. Она так же стояла на платформе и нагло отсвечивала фаянсовой рожей.
Все, казалось, рухнуло. Я мотался по лаборатории, орал, потом выпил те двести грамм вонючего спирта, что хранились в сейфе. А еще я клял тебя, клял свою неудавшуюся жизнь… И Олега клял, разумеется. Заснул я на раскладушке, а ночью проснулся потому, что мочевой пузырь готовился лопнуть. А еще страшно болела голова, и какая-то мысль о тарелке кружилась и кружилась. Я облегчился в раковину (почему-то это называлось у нас «мочиться по-Менделеевски»), потом схватил тарелку, поставил ее на стол, а рядом уместил двух ее сестер из шкафа с посудой для праздничных посиделок. Тарелка из бокса была другая! Чуть побольше, чуть потоньше, с иными завитками росписи.
Ну, правильно. Законов сохранения не обманешь. Количество вещества в обоих пространствах не должно измениться – и почему я об этом сразу не подумал? Хорошо еще, что тарелка, а не кусочек внутренностей Солнца или, того хуже, нейтронной звезды. Вот только за всем этим крылся еще один вывод: где-то там, в невообразимом иномирье, мой двойник колдовал с похожей установкой и делал те же ошибки.
Захватывало дух.
Я не спал уже почти двое суток, ноги тряслись, и потому поймать ржаво-бурую старуху Анну Ивановну, кошку-приживалку отдела, удалось не сразу. Она царапалась и никак не хотела лезть в бокс. Но я вышел победителем, и через полчаса на месте неопрятной Анны Ивановны вальяжно лежала ухоженная рыжая красавица с тонким ошейником и только чуть дергала хвостом. Ого! Мой-то двойник роскошествует! Что ж, пришло время поговорить. Я набросал на компьютере и распечатал письмо.
«Привет, брат, сын, двойник, я – не знаю, как к тебе обращаться. Ты мне заочно симпатичен. Как жизнь? Как продвигаешься? Жене привет передай! У меня все ОК, кроме семейных дел!»
Через полчаса моя бумаженция сменилась на другую: «Игорек, братишка-двойничишка, здорово! Здорово с обоими вариантами удорений! Пламянный привет Оленьке! Живу прекрасно, наследник обозначился!»
Ого! Мою-то жену зовут Мариной, а Он какую-то Оленьку поминает. И дела в семье, судя по всему, получше моих. Завидно, однако. И что у меня-второго с грамматикой? Или Там так правильно?
Я шел домой, и радость открытий, усталость от бессонницы и горечь ревности варились, пузырясь, в моей бедной черепушке.
У дверей квартиры навстречу мне попался Олег. Он отвел глаза в сторону и быстро проскользнул мимо. Вороватая походка, ненавистная рожа… Мы разминулись так быстро, что догонять не имело смысла. Все равно скажет, гад, что шел не от тебя. Случайный гость, блин… От слова «случка»…
Ты была в спальне. Одетая. Кровать застлана. Но вот на полу валялся маленький разноцветный квадратик с надорванным краем – упаковка от презерватива. Сердце у меня рухнуло куда-то в ноги. Я поднял квадратик и молча поднес его к самым твоим глазам. Если бы ты стала выкручиваться, просить прощения, то я, наверное, придумал бы оправдание всему, хоть это и кажется невозможным. Но ты смотрела совершенно безразлично – только глаза сузились, да чуть приподнялась верхняя губа. Помню, как я заорал, как схватил со стола ножницы, замахнулся на тебя – а потом выскочил из квартиры и побежал.
Олега я нагнал в арке дома и тут же, не останавливаясь, ударил. Удар пришелся над ключицей. Олег повалился спиной на грязный асфальт и вцепился, хрипя, ногтями в шею. Ноги его судорожно дергались, из-под брюк потекло. Он выгнулся и затих – а черная струйка меж его пальцев сочилась под голову и там продолжала шириться. Какое-то время я стоял, оцепенев, и только сдавленно дышал. Ненависть из меня утекала, сменяясь ужасом и сожалением. Я бросил ножницы (они звякнули о стену арки, потом еще раз об асфальт) и сначала попятился, потом трусцой побежал. Ни каких мыслей о дальнейшем не было. Хотелось лишь оттянуть развязку – какой бы она ни была. Жизнь кончилась.
Как-то само собой вышло, что я вернулся в институт. Помню недоуменную физиономию охранника. На рукаве моей рубашки обильно темнели пятна крови. И когда я успел выпачкаться? На пропуск охранник, кажется, и не взглянул.
- Порезался? – спросил он. Я кивнул, что-то пролепетал про аптечку, которая есть наверху и кинулся по лестнице к себе.
В лаборатории вдруг стало ясно, как действовать: нужно лезть в бокс. За десяток минут я просверлил его корпус и ввел пусковой механизм внутрь, так, чтобы последнюю операцию выполнить самому. Пусть я-второй отдувается, у него-то всё, похоже, гладко. Стоит, небось, в кабине, ножками сучит от нетерпения. Ничего, сейчас ты у меня получишь по полной программе… Кто-то яростно стучал в дверь, но у меня уже было все готово. Пускатель щелкнул, как сломанная куриная кость, и я не почувствовал ничего – разве что свет стал тусклее, да запахло канифолью.
Я открыл дверь бокса и выбрался наружу. Помещение было похоже на то, из которо…
***
…потому что мир катится к исчезновению. Конечно же, оно наступит ой как не скоро, но это означает бесцельность и бессмысленность бытия. Бытия во вселенском смысле. Знаешь, когда впереди маячит совершенная пустота, в которой даже смерть кажется наполненной движением и теплом, руки опускаются. И неважно, что твое собственное бытие закончится задолго до этого, и даже жизнь далеких правнуков успеет истечь и завершиться – все равно это давит, потому что любые начинания рано или поздно засосет в эту пустоту, и бороться с мирозданием бессмысленно. Его брюхо переварило множество миров, не оставив следа.
Конечно же, быт затягивает, и каждодневные мелочи вытесняют такие мысли. Нужно ходить на работу, ковыряться на постылой даче, спать с женой, наблюдать, как растет сын. К сыну я вполне прирос. Забавный мальчишка. Схож с тобой, пусть не внешне, но чем-то неуловимым.
Моя новая жена так и не заметила подмены мужа. Но Ольга похожа на тебя, по крайней мере, по характеру. Да, у нее есть свой Олег, разве что с другим именем – и мне, чтобы убедиться в этом, не нужно лезть в ее компьютер или заглядывать в телефон. Достаточно увидеть сына, которого я-второй полагал, вероятно, своим. Впрочем, грех жаловаться. Не нырни я в бокс – и всё сложилось бы иначе. А тут меня никто не преследует. Шеф здесь старше, не так придирчив, а мой статус в институте выше, так что кабина Транслятора в полном моем распоряжении. Разумеется, можно снова войти в нее и двинуть дальше – и я скоро так и поступлю. А дурак, готовый поменяться со мной местами в бесконечном многообразии миров, всегда найдется. Я буду искать все более отличающуюся вселенную, пока не набреду на ту, где нет ни тебя, ни Олега, ни Ольги, и начну там новую жизнь.
Знаешь, у здешних есть странная религия. Они полагают, что если идти против потока, толкающего нас из одной плоскости мира в другую, то можно удержаться на месте. Так станешь вечным, но при этом застынешь, как муха в янтаре. Они полагают, что достижение такого безграничного упокоения и есть счастье. Наверное, наши культуры все же различаются и, по мне, лучше прыгать из мира в мир, чтобы однажды откинуть копыта, чем уподобиться замороженной селедке.
А ты – каково-то тебе теперь? Посадили придурковатого благоверного, ухандокавшего твоего любовника, или же он сам наложил на себя руки? Ну, так знай: тот бедолага, для которого все так кончилось – это не я. Не совсем я. А я – вот он, жив и здоров. И люблю тебя, хотя нельзя придумать ничего глупее.
Но открою тебе секрет, поскольку любые секреты имеют смысл только тогда, когда людей не разделяет бесконечность. Надеюсь, что он наполнит тебя бессильной ненавистью. Помнишь, как ты была три недели в Черногории? Море, солнце, рыжие черепичные крыши, улочки метровой ширины, запах свжеподжаренной скумбрии, ракия и пршут. Ты вернулась счастливой и загорелой, глаза сияли – а я чувствовал себя котом, обожравшимся сметаны в отсутствии хозяйки. Так вот, пока тебя не было, я…