ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
"Я ВСЁ ОТДАМ, ЧТОБ ОПЯТЬ ПРИКОСНУТЬСЯ..."
Ранним майским утром поезд «Лондон-Шеффилд» мчал меня в неясную даль. Я часто увлекался красивыми женщинами, но это был особый случай. Рассчитывать на взаимность мне и в голову не приходило, я мечтал только видеть её,
любоваться ею…
Под глухой еле слышный стук колес, в раздумьях о колдовском обаянии Джи, добрался до милого уютного городка в графстве Саут-Йоркшир, мгновенно поймал такси, чтобы продолжить путь в Чатсуорт-хаус. Ещё минут двадцать в компании с пузатым лихачом и машина резко затормозила у живой изгороди:
— Приехали, сэр. Вот он, особняк с четырехсотлетней историей.
Джорджиана ждала в просторной гостиной. Хрупкая, но в
тоже время статная и величественная, она оценивающе смотрела на меня, чуть скосив глаза. Её пепельные локоны были кокетливо собраны под черной шляпой, полностью открывая прекрасное лицо. Так хотелось прикоснуться кончиками пальцев к этой пленительной бархатной коже. Мне показалось,что Джи приподняла бровь, словно прочитала мои мысли. Мы долго смотрели друг на друга и только резная позолоченная
рама разделяла нас…
Портрет Джорджианы, герцогини Девонширской был последней работой великого Томаса Гейнсборо. Последней и роковой — живописец скончался через несколько месяцев после того, как подписал полотно. Говорят, перед смертью он шептал
имя Джи, своей прекрасной модели и тайной возлюбленной.
Несомненно,она была самой знаменитой британкой своего времени, законодательницей английской моды и, как принято сегодня говорить, «светской львицей». И хотя Джорджиана умело выстраивала свой имидж на публике, в личной жизни
ей удавалось это куда меньше. Выйдя замуж за аристократа и богача Уильяма Кавендиша, 5-го герцога Девонширского, она так и не стала любимой. Душевную боль Джи пыталась лечить алкоголем, патологической страстью к азартным играм и внебрачными связями…
— Вы осуждаете меня? — спросила герцогиня.
Растерявшись, я неуверенно мотнул головой.
— Мне всегда мечталось о браке с мужчиной, который смог бы подобрать достойную оправу дорогому алмазу, коим я была. Поэтому и выскочила замуж в день своего семнадцатилетия. Боже правый, как я была наивна! Уильям, хотя и был богат,
оказался ужасным занудой и домоседом. Признаюсь, тихие семейные радости никогда не доставляли мне удовольствие. Я хотела блистать. Я хотела забраться на небо и собрать все звёзды! Согласитесь, ведь я достойна этого!
Я смотрел на красавицу, заворожённый прелестной искренностью, с которой она говорила. Джорджиана была не просто известной, а скандально известной особой. Весь лондонский свет сплетничал о герцогине. Обсуждали ее дерзкое поведение, острые политические высказывания, умопомрачительные наряды. Джи позволяла себе невероятную роскошь: даже подвязки и чулки модницы были украшены вышивкой с драгоценными камнями. Разумеется, что специфическая популярность супруги совсем не радовала герцога Девонширского.
— Уильям мечтал о наследнике. Но забеременеть у меня получилось только через девять лет. У нас родилась девочка. Представляете! После девяти мучительных лет — девочка! Супруг даже не смотрел в мою сторону…
Через два года я опять оказалась в деликатном положении. И снова — девочка!
В словах Джи было столько обиды и боли, будто бы события, о которых она рассказывала, произошли только вчера, и время ещё не успело залечить страдания.
— Мальчик появился лишь в 1790-ом году. Наградой мне был холодный супружеский поцелуй и чувство исполненного «женского долга». В конце концов, я тоже имела право на счастье. На свое женское счастье! Меня любило много мужчин.
Я же — только одного. Когда мы познакомились, Чарльз Грей был молодым подающим надежды политиком. Пожалуй, он был единственным мужчиной от которого я слышала не только слова страсти, но и слова любви. Позже он получил титул графа и стал премьер-министром.
Делясь сокровенном, Джи искала во мне поддержку и понимание. Роман между Джорджианой и Чарльзом был чрезвычайно бурным, хотя и коротким. Когда герцогиня отяжелела от любовника, Уильям, узнав об измене, снял со стены ее знаменитый портрет, вышвырнул его в чулан и выслал жену во Францию. Там она должна была родить своего внебрачного ребёнка.
Герцог пригрозил, что если Джи посмеет вернуться прежде, чем он даст на то свое согласие, она больше никогда не увидит своих детей, оставшихся жить с отцом в Англии. Доведенная до отчаяния, герцогиня покорилась воле супруга и уехала за
границу. Там она родила девочку.
— Три года в изгнании, вдали от детей были для меня настоящим кошмаром. Даже с новорожденной Элайзой мне было дозволено видеться крайне редко. Она полагала меня своей тётушкой, а Чарльза — старшим братом. По утрам я заливала горе вином, а по вечерам — проигрывала в карты.
Когда Уильям позволил мне вернуться домой, он, разумеется, потребовал прекратить все контакты с Греем и воздержаться от прежних привычек. Я чувствовала, что Чарльз, который был гораздо моложе меня, давно охладел к моему телу, поэтому отпустила его. Не скажу, что мне это далось легко, ведь я до
сих пор люблю его…
Вспоминая о Чарльзе Грее, Джорджиана, казалось, стала ещё красивее, её глаза светились счастьем. А может, это солнечный лучик из окна напротив пробежал по полотну Гейнсборо. Пробежал молниеносно, словно угадав, что через секунду взгляд
моей собеседницы снова потухнет:
— После моего возвращения, Уильям отказался вернуть портрет на место. Может, он догадывался о романе с художником. А, может, на то была иная причина. Но так или иначе, картина осталась пылиться в чулане.
Единственной отдушиной для меня была Бесс...
Я не ожидал, что на первой же встрече разговор зайдет о заклятой подруге Джи, фальшивой и эгоистичной Бесс — Элизабет Фостер — и воспринял это прямодушие, как знак особого доверия. Честно говоря, я всегда умел располагать к себе женщин,
но с такими дамскими откровениями столкнулся впервые.
— Мы проводили много времени вместе. Даже ходили слухи, что наши отношения нечто большее, чем просто дружба.
Но на сплетни, как Вы уже поняли, мне всегда было наплевать!
Я предложила Бесс поселиться у нас в доме на правах моей лучшей подруги и гувернантки малышки Шарлотты. Это было моей большой ошибкой... — Джи замолчала.
В комнате воцарилась тишина. Ощущение невероятной близости с этой хрупкой женщиной крепло с каждой минутой.
Я подумал, что мог бы вот так стоять и беседовать с герцогиней до самого вечера…
— Я доверяла ей, понимаете? Доверяла, как самой себе! Когда узнала о её романе с мужем, была готова разорвать обоих! Однако одумавшись, предпочла проглотить обиду. Даже, не указала подруге на дверь…
По сути, Уильям, Джорджиана и Бесс открыто сосуществовали втроем. В обществе об этом любовном «тройственном союзе», разумеется, узнали очень быстро, и все трое мгновенно стали героями сплетен, пересудов и нелицеприятных карикатур.
— Уильям оказался настоящим монстром! Он даже не считал необходимым поддерживать иллюзию приличия!
Как мужчине, мне было, что ответить Джи. Но какое я имел на это право?
— Я была настолько привязана к Бесс, что сама дала согласие на этот чудовищный треугольник. Меня спасало только шампанское и карты! Я снова начала играть, играть, играть...
Я играла каждую ночь! Всю ночь напролет! Уильям молча покрывал мои долги…
Герцогиня отвернулась, стесняясь своих слёз.
Джорджиана продолжала жить вместе с Уильямом и Бесс под одной крышей вплоть до своей смерти в 1806-м году. Она скончалась от цирроза печени, на руках своей подруги, благословив ее на брак с Уильямом. Герцог вскоре женился на Элизабет Фостер, и она стала следующей герцогиней Девонширской.
Новоиспеченная герцогиня, войдя в дом в новом статусе, приказала вернуть на прежнее место знаменитую работу Томаса Гейнсборо, хранящуюся в чулане. Но к всеобщему изумлению, портрета Джоржджианы там не оказалось. Вскоре о картине все забыли.
Я очнулся от раздумий, почувствовав рядом с собой свежее дыхание легкого ветерка. Это было довольно странным, поскольку все окна в комнате были плотно закрыты. В следующую секунду на яркой солнечной полосе, пересекающей паркетный пол, мелькнула серая тень.
— Позвольте показать вам парк. — Джи нежно держала меня за руку. Ладонь её была горячей и немного влажной.
Мы вышли из дома не размыкая рук, словно пара, идущая к алтарю. Чистый воздух, полный ароматов свежескошенной травы, ворвался в мою грудь и разлился по телу. Герцогиня же оставаясь равнодушной к бодрящей прохладе:
— Я всегда восторгалась Томасом и как мужчиной, и как художником…
Гейнсборо возник между нами неожиданно. Я полагал, что в истории с портретом герцогини Девонширской была поставлена точка. Но оказалось, Джорджиана только начала рассказ о запутанных событиях, которые растянулись на долгие двести
лет.
— Наверное, Уильям и Бесс были искренне удивлены, когда в чулане вместо портрета увидели пару жирных мышей. Но разве я могла допустить, чтобы мой образ стал десертом для этих серых тварей?
Джи поморщилась и невольно взмахнула рукой, словно отгоняя грызунов.
— До сих пор никто не знает куда подевалась картина. Вы первый, кому я открываю эту тайну… Я её подарила! Подарила даме небогатой, но образованной, которая смогла оценить величие прекрасной работы. Только через много лет, в 1836 году
портрет обнаружили в скромном доме пожилой учительницы. Старушка призналась, что его завещала ей мать, рассказав необычайную историю о подарке, полученном от одной знатной особы. Женщина немного подрезав портрет, повесила его над
камином. В 1841 году учительница продала картину торговцу антиквариатом за 56 фунтов стерлингов, а он, оправив холст в новую раму, подарил его своему другу коллекционеру Винни Эллису . Когда же Эллис умер в 1876 году, его наследники
сдали подарок в аукционный дом «Кристи», где его приобрел арт-дилер Уильям Агнью за астрономическую сумму в 10 000 гиней. В то время, это была самая высокая цена, когда-либо уплаченная за картину на аукционе. Однако, три недели спустя в галерею, принадлежащую Агнью, проник вор. Шедевр был похищен!
Джи старалась не путаться в датах и не перескакивать с одного на другое. Она явно гордилась, что история, происшедшая с портретом, была похожа на авантюрный роман, впрочем, как и её собственная жизнь.
— Все попытки разыскать творение Гейнсборо были тщетными! Ниточка, раскручиваемого лондонской полицией клубка, привела сыщиков в роскошный особняк на престижной Пикадилли. С недавних пор, в нём поселился некий аристократ
по имени Генри Раймонд. Он вращался в светских кругах и был вхож во все модные салоны столицы. «Бобби» окружили дом и уже потирали руки, предвкушая, как наденут наручники на злодея, но…
В доме оказалась только престарелая леди, которая сообщила: «Сэр Генри Раймонд соизволил съехать. А вот оплатить трехнедельную аренду дома, этот прохвост не удосужился! Так что, господа, если вы его отыщите, передайте, что при первой
же встрече миссис Гибсон надерет ему…» Но полицейские уже
не слушали миссис Гибсон.
Джи обладала недюжинным талантом рассказчика. Я улыбался, глядя, как она изображает престарелую даму.
— И только через двадцать пять лет, детективы из Скотланд-Ярда поняли, что под личиной состоятельного аристократа скрывался дерзкий вор и мошенник Адам Уорт, по кличке «Наполеон».
Оказалось, что Уорту срочно потребовалась крупная сумма, для того чтобы внести ее в качестве залога за освобождение из тюрьмы своего брата. Преступник намеревался быстро сбыть картину и выкупить любимого родственника. Но после её похищения, планы злодея изменились: Уорт решил не расставаться с портретом. Для этого у него были две причины. Первая — брат был оправдан судом и выпущен на свободу. А вторая и главная — Адам влюбился!
Герцогиня рассмеялась в голос, позабыв об этикете.
— Разумеется, он влюбился не в меня, а в образ, который
создал великий художник. Вернее, в сущность, которую святотатец разглядел в этом образе! С этих пор мой портрет стал для него иконой, он никогда с ним не расставался. Повсюду носил картину с собой в огромном чемодане с двойным дном.
А ночью прятал её под кроватью, накрывая одеялом.
Весной 1890-го года, пробил час «нашего» расставания.
Ограбив банк, Адам почувствовал, что на этот раз дерзкое преступление с рук ему не сойдет. Он был уверен, что единственный способ сохранить картину — переправить её в США.
Упаковывая портрет, Уорт плакал. Его лоб покрылся холодной испариной, а пересохшие губы шептали:
Вот и все, пришел час расстаться,
Все отдам, чтоб опять прикоснуться,
Я уже не могу остаться,
И, увы, не смогу вернуться...
Мы подошли к небольшому искусственному водопаду. Его мелкие прохладные брызги блестели и искрились в солнечных лучах, разбиваясь о наши лица.
— Вы не находите, что маленькая капля любви — это гораздо больше, чем целый водопад? — спросила Джорджиана и присела на каменную скамью. Я остался стоять рядом, ожидая разрешения присоединиться.
— Не будьте таким робким, прошу Вас, — герцогиня улыбнулась — В ногах правды нет.
Под шум падающей воды, Джи продолжила свой рассказ:
— Интуиция Уорта не подвела. Его, действительно, вскоре арестовали. Из тюрьмы Артур вышел в 1901 году старым немощным калекой, потерявшим все свое состояние. Но страсть будоражила его остывшую кровь, чувства заставляли сильнее
биться изможденное сердце. Воссоединиться со своей властительницей дум стало навязчивой идеей старика, и он решил уехать в Америку. Оказавшись на чужбине, бывший вор испытывал тяжелую нужду. И тогда он решил вернуть портрет законным владельцам. Через детективное агентство Уорт предложил наследнику Уильяма Агнью, у которого он когда-то украл полотно, выкупить его за 25 тысяч долларов.
Продав портрет, Адам Уорт скончался.
Из густой кроны деревьев прорвалась плакучая трель соловья. Его грустная песня звучала словно реквием по несчастной любви.
— Работа, которая к тому времени была признана одним из лучших творений Томаса Гейнсборо , покинула Чикаго в марте 1901 года и через пару месяцев благополучно прибыла в Лондон. Новый хозяин, наверняка, не был моим поклонником, так как сразу поспешил перепродать портрет. На этот раз его купил известный коллекционер Джон Пирпонт Морган за 150 тысяч долларов.
Картина пробыла в семье Морганов до 1994 года, пока мой пра-правнук Эндрю Кавендиш, 11-ый герцог Девонширский, не пожелал приобрести её. Он выложил за семейную реликвию почти 400 тысяч евро и через двести лет вернул её домой.
Джорджиана медленно встала, потянув меня за собой. Несколько минут, а может дольше, мы стояли, глядя друг на друга, и каждый молчал о чём-то своём.
— Надеюсь, я не заставила вас скучать? — спросила Джи.
Я хотел очень многое ей сказать, но она уверенно прижала
свой изящный палец к моим губам:
— Мне пора, прощайте. Не надо меня провожать...
Лёгкая фигура герцогини медленно растворялась в воздухе.
Её уже было почти невидно, когда солнце неожиданно спряталось за низкое облако и заморосил мелкий дождь. Мне нужно было возвращаться в Лондон. Рейсовый автобус отправлялся в Шеффилд через пятнадцать минут. Я едва успел запрыгнуть в
него, как двери, издав шипящий звук, захлопнулись и мы помчались по мокрой просёлочной дороге.
Несмотря на непогоду, в Шеффилде я не мог удержаться, чтобы не заглянуть в антикварную лавку. Равнодушно пройдя мимо прилавка с посудой и статуэтками, я заметил в маленькой темной комнатушке, которая служила подсобкой, коллекцию живописи. Старый торговец зажёг в каморке тусклую лампочку. Мгновенно, из дальнего угла, мне бросился в глаза старинный миниатюрный портрет, покрытый слоем пыли. С портрета всё так же оценивающе, приподняв одну бровь, смотрела на меня самая красивая англичанка в роскошной шляпе — Джорджиана Кавендиш, герцогиня Девонширская. Не торгуясь я приобрёл миниатюру.
С тех пор она напоминает мне о нашей встрече. О встрече, которой не было...