Коллаж автора. Фото 1 – Не смотрись в утюг поутру. Фото 2 – наш старенький Воронежский трамвай конца сороковых годов у Новодевичьего монастыря.
Свет мой зеркальце скажи
Да всю правду доложи
Я ль на свете всех умнее
Талантливей и скромнее?
Молвит зеркальце в ответ:
Спесивый ты придурок, дед,
А живёт на белом свете…
Здесь таких, как ты, две трети!
По мотивам А.С. Пушкина
- Вот уж старая образина! – мрачно пробормотал Пётр Иванович, смотрясь в оставленный супругой на столе утюг «Филипс», - кто ты, рожа?
А может, врёшь ты мне, заморская дрянь, да ещё отполированная, как стекло! И врёшь назло. Я, конечно, стар, но талантлив чертовски, а это преображает внешний вид, делает его красивым и благородным.А печать интеллекта?
Красивые голубые, мудрые и печальные глаза… Как там у Екклезиаста: «Много мудрости – много печали». Будешь печальным, когда кругом на миру сплошь болезни и сумасшествие, а тёмно-синие мешки под глазами, - Пётр Иванович потрогал указательным пальцем правый, - не портят картины, только подчёркивают глубину таящихся за ними обширных знаний.
- Слышь, дед, - послышался из кухни напористый голос жены, – оставь утюг в покое. Руки трясутся, не дай Бог, уронишь на пол, поцарапаешь, а может, и себе на больную ногу брякнешь, с тебя станется! Утюг дорогущий, мне его подруга подарила на юбилей. Ну, чё ты в него уставился? На нём узоров нет!
- Началось, - забормотал Пётр Иванович, - обязательно с мысли собьёт. Забирай свой утюг. Он мне на хрен не нужен.
- Ты что бормочешь? Перед утюгом с утра расселся. Померяй давление и иди к себе в берлогу или бук включи. Погоду глянь, а я чай поставлю. Позову…
Пётр Иванович тяжело вздохнул, поднялся и зашаркал по коридору в комнату. Уселся в кресло и мысли нахлынули. Взгляд остановился на портрете, где он был ещё Петей семнадцати лет.
- Надо же, какой я был кудрявый. Недаром супруга говорит - вылитый Есенин! Уже тогда было видно творческое начало. Куда что делось? Нет, творчество, естественно, осталось и даже прибавилось, а вот кудри…
Говорят, душа не стареет. Больше того, утверждают, что с годами душа становится всё моложе и моложе.Скорее всего, тут намёк,что старики часто впадают в детство. Не знаю. Я не впал. Кажется. Сохранил трезвый и могучий ум!
А если не смотреться поутру в утюг или даже в зеркало, то и не поймёшь, сколько тебе лет, и как сильно тебя согнули болезни и прочие непотребные обстоятельства жизни.
Нынче осенью встретил однокурсницу по институту – так оторопь взяла: еле ноги волочит, согнулась в три погибели, и голос стал скрипучим, как несмазанное колесо телеги. Я ещё подумал:
- Что она такая старая, как наш трамвай конца сороковых? Сейчас он выглядит не очень – видел его фото в интернете, а раньше ведь так весело тренькал. Мы же с этой однокурсницей и трамваем ровесники, дети войны.
Вот жена друга из Ростова написала в личку (друг-то постарше меня на три года будет и компьютер не ведает, не то что я – могу всё. Правнук научил!), что Витя рыбалку забросил, сил нет, и не знает чем заняться.
У меня таких проблем нет, слава Богу. Народный писатель! Как на пенсию вышел двадцать лет назад, так и пишу. Не очень грамотно (сказывается вечерняя школа), однако рассказы хороши! Лучше всех. Есть такие, что и Чехову бы иметь не стыдно, а может, и Гоголю! А грамотность… Так у меня друг есть. Грамотный - жуть! Отличник. Он всегда поможет запятые собрать, да влепить их куда надо.
Я и раньше писал. В стол. Столько написал – стол распух, а теперь публикую их на литературном сайте. Там всё умещается. Читателей полно! Скоро тыщ двести будет. Иногда перечитываю и сам себе завидую: видна рука мастера!
А многие мерзавцы и не читают – завидуют молча. Зубами скрипят.
- Дед, - перебила стройные мысли супруга, - иди завтракать. Каша готова, чай на столе.
- Ну, вот опять перебила мысли супруга… Супруга – слово-то какое канцелярское, звучит официально. Говорят, что во времена Пушкина над этим словом даже насмехались. В славянских языках супруга означала пару волов, запряжённых в телегу. В одной упряжке… Смехота! А если они тянут в разные стороны? Или вообще «на сторону»? Любопытно.
Вот жена – это теплее. Само слово имеет индоевропейские корни (где-то я читал об этом) – это уже позже им воспользовались древние славяне. Жена – это род. То есть рожающая детей. Слово имеет одни корни с «геном» и генетикой вообще. В.И. Даль писал, что «Супруг и супруга почему-то почитается более вежливым, чем муж и жена». Ошибся он: «Не вежливым», а именно официальным, как в протоколе.
На свете много умных людей, вроде меня. Интересно, как бы они прокомментировали нынешний «гражданский брак» и слово «сожительница»? Супругами их точно не назовёшь. Какая уж тут упряжка!
- Эй, философ, где ты застрял? - повторно раздался голос супруги – официальный и жёсткий, как оцинкованное железо. Он звучал как подведение итогов на партийной конференции.
- Опять сбила с мысли, - с досадой промелькнуло у Пётра Ивановича в голове, - не даёт размышлять! А овсянка её – гадость. Надоела до чёртиков.
Хотя на шашлыки и зубов-то нет… Да и мяса тоже. Наверное, они, женщины, живут дольше потому, что едят овсянку. И уходят на пенсию раньше мужиков. А может, они потому дольше и живут, что раньше уходят на пенсию? Поди разбери. Надо об этом подумать на досуге. В старости есть свои, хоть и небольшие, но плюсы.
Старости рубеж совсем не страшен.
Зубы не болят – их больше нет.
И жена верна – ей не до шашней.
Пётр Иванович прервал рассуждения и поплёлся в кухню тяжело опираясь на палку. Их, палок или тростей, у него «полна коробочка». В инвалидке дают через два года бесплатно, раньше друзья, пока были живы, дарили, ученики тоже старались. Теперь он сам мог дарить их, но хромых вокруг видно не было.
Он с отвращением посмотрел на кашу. Может, её с котлетой? Да нет! Котлета и каша, вроде бы, как гений и злодейство, а по-моему… Исторические примеры есть.
- Даже и не думай лезть за котлетой, - прозвучал стальной голос жены, - я сразу поняла, что ты надумал, когда посматривал на холодильник. Котлеты на обед, а каша – она и есть каша! Лопай так. Я её посолила.
- Чёрт возьми, она и мысли умеет читать. Ванга! А солит всё и пересаливает. Говорю ей - не соли, тебе нельзя соль трескать – гипертония. А есть другое слово, более красивое: гипертензия! Почему болезнь одна, а названия разные? Надо подумать.
Что-то я хотел тебе сказать, да забыл.
- Ну, и хорошо, что забыл, а то опять скажешь на полчаса! Вспоминай без меня, а я пошла одеваться. Надо капусту купить для борща.
- Опять мне одному сидеть за столом. Почему нельзя вместе? Вот Раневская говорила, «что питаться в одиночку так же противоестественно, как сидеть в клозете вдвоём»!
- А ты бы ещё дольше копался. Я когда тебя позвала? Каша даже остыла!
Пётр Иванович с отвращением посмотрел в тарелку и придвинул чай. Хлопнула входная дверь – это ушла жена в магазин. Пётр Иванович тяжело поднялся и пошёл в комнату. Плюхнулся в своё кресло и прикрыл глаза.
- Устал, чёрт возьми. Что такое делал? Думал и притомился. Это старость и есть, - мелькнуло, - вроде только проснулся, а уже устал.
Пётр Иванович вступил в смертельный возраст – так он про себя назвал свои восемьдесят лет. Почему бы и нет? Вот Ширвиндт, ему почти девяносто, называет свой возраст «средней тяжести»! А у меня какой?
Бабушка умерла в восемьдесят пять, мама так же, даже в один месяц – август. Тётя, сестра мамы, прожила восемьдесят семь лет. Она в семье долгожитель. Дед не дожил месяца до восьмидесяти… Можно ли их всех считать долгожителями? Сколько жили древние? Какой-то умник написал, что средняя продолжительность жизни в древности была не выше тридцати лет. Полная чепуха потому что в те годы существовала высокая смертность детей. Умер ребёнок до года, плюс, например, семьдесят лет получится семьдесят один, а в среднем 35 лет!
Возьмём Пифагора – он умер в восемьдесят, философы Ксенофан и Парменид – за девяносто, а Горгий и Демокрит перешагнули за сто! Философы жили долго, впрочем, как и литераторы. Философ Исократ уморил себя голодом в девяносто восемь лет, а так бы жил и жил… Драматург Софокл прожил девяносто. Он написал свою последнюю пьесу в восемьдесят два года, а Филемон, автор комедий, прожил девяносто девять! А вот Архимед только семьдесят пять. Инженерная наука сгубила его раньше поэтов и философов. А я кто? – Пётр Иванович поскрёб затылок, - по образованию инженер, а по призванию – писатель. Ладно, отнимем от Филемона пару, можно и пяток лет, получится девяносто четыре! Тоже неплохо.
Как-то на днях Петру Ивановичу, крайне редко видящему сны, приснился его дед. Он был очень худым, высоким, с седым хохолком на голове. Полосатый синий халат болтался на нём, как на вешалке. Пётр Иванович очень любил бабушку и дедушку и как мог помогал облегчить деду его страдания до самой его смерти. Брил, менял постель, бегал за кислородной подушкой и так далее.
Дед «пришёл» под утро. Подошёл к креслу, на котором спал Пётр Иванович, положил руку ему на плечо и сказал: - Я скучаю по тебе, сынок (бабушка и дед считали его сыном – он жил с ними с грудного возраста, и они часто называли то внучком, то сынком). Пойдём со мной, покажу, как я существую. Сыграем в шахматы, а может, гусарика распишем (гусарик – ущербный преферанс, где играют два игрока. Пётр Иванович с дедом иногда расписывали такую пульку).
Пётр Иванович перепугался насмерть:
- Не-е-е, - заблеял он, заикаясь, - я к-к-к тебе н-не хочу, мне ещё рано. Не всё ещё написал, что задумал. Я лучше на дачу. Пётр Иванович вцепился в подлокотники судорожной хваткой. Дед ничего не ответил. Молча горестно покачал головой, повернулся и пошёл к двери.
Пётр Иванович проснулся в холодном поту. Зачем-то засунул градусник в подмышку, положил в рот витаминку и затих.
- Склероз, наверное, подумал он, приснится же такое! Старость – гадкая штука. Вот молодость у человека случается и во второй раз, и даже в третий(это когда бес в ребро), а вот старости второй не случится. Если уж пришла, так всё, не отвяжется, зараза, пока не помрёшь.
Многих стариков мучает вопрос, что после смерти? – Пётр Иванович вынул градусник. Взял лупу, посмотрел температуру: тридцать пять и шесть.
- Да ничего нет после смерти, сказал он вслух. Всё имеет свой срок эксплуатации. И автомобиль, и человек, который выдумывает себе чёрт знает чего. То реинкарнацию, то жизнь на небесах… Проповедник Екклесиаст говорил:
- Всё идет в одно место: все произошло из праха и всё возвращается в прах.
От страха перед смертью произошли все религии. Кому хочется превращаться в прах? Это государство наше мечтает, чтобы абсолютно здоровый, богатый гражданин, всегда плативший налоги, помер в день выхода на пенсию. Фиг вам, устрою страшную месть за мизерную пенсию и здравоохранение – доживу до ста лет!
Японский поэт Такубоку написал о старости:
Жить торопился
Не знаю отчего,
Я так мечтал
На поезде поехать.
Вот — с поезда сошёл,
И некуда идти.
Я писал, а Теняев рихтовал! Спасибо ему, настоящему другу.