13. СЫН ПОЛКА -1.
Микрорайон был похож на полуостров, втиснутый в городское море, но отделенный от него оврагами, на обрывах которых кургузились серые толстостенные форты. В прошлом веке они были офицерскими казармами и в них квартировали гусары. После революции сюда вселились гражданские, в войну - фрицы, выселившие жильцов - и те в овраге копали землянки. После войны на казармы надстроили по этажу и опять вселили военных, но уже не гусар, а летчиков и ракетчиков - офицеров с близлежащей воинской части. Здесь они жили, отсюда отправлялись на службу, старели и выходили в отставку. В периметре фортов имелись палисадники и дровяные сараи, с чуланами на каждую квартиру. Там хранили дрова, которыми топились квартиры. В урочные дни КЭЧ привозила длинные бревна, и жители кромсали их пилами на самодельных козлах, кололи, складывали охапки дров под замок, часть стразу уносили домой - топить "титаны" – котлы для подогрева воды. А еще в чуланах сараев своих разводили куриц, кролей, водяных крыс, нутрий, что шли на мясо и шапки. Когда в квартирах проводился ремонт, если дело бывало летом, жильцы тоже переезжали в сараи. А для деток эти постройки с дорожкой и перилами по второму этажу - был настоящим сказочным замком. Играя в рыцарей его штурмовали с мечами и копьями, обстреливали из луков стрелами с наконечниками из пластилина, или обливашками балуясь - из мягких флаконов поливая друг друга водой. А зимой с него с воплями летали в сугробы. У одного сарая была голубятня, склепанная из зеленых щитов, у другого – кургузый столик и лавочки. И пили пиво за ним мужики с окрестных домов, и забивали козла и трепались.
Вот в этом районе, в одной из квартир над приусадебной десятиной с клубникой и ягодой, малиной, смородой, крыжовником, появился Евгений на свет. Трешка и палисадник числились за ветераном войны, тогда еще и не ветераном, а просто летчиком орденоносцем, героем-полковником. Дочь ветерана была мамой Евгению, а вот папой... С папой неясно.
Маленький Длинный не помнил отца. Он знал только Тень! Или разговоры о Тени, странным образом к нему относившиеся. Эта тень иногда набегала на лица домашних, особенно женщин. Вот крутится мальчик на кухне, и вдруг говорят про какие-то "лименты", что на сына задерживают, А кто такие лиенты, и почему лиенты мои? - невинно вопрошает четырехлетний бутуз, - и Тень набегает на лица!
Или вот, на девятое мая. В парадных мундирах, гремя орденами, по кварталу ходит легион ветеранский. К соседям, с которыми дверью в дверь на площадке, приходят товарищи, судят-рядят за жизнь, а Длинный крутится рядом. Старики, соседовы гости сплошь одни летчики, как и дедушка его неприветливый, к которому гости редко захаживают. Да, все летчики, что Геринга скинули с неба! А многие даже и немцев сбивали, взять хоть сызнова деда - целых пять штук! Хотя и летали на бомбере, а сбил из пушки в носу ил-4-го. Штурманом был его дед. И вот Длинный бродит меж них, лазит слушает разговоры. Ждет с замиранием сердца, вдруг кто-то скажет, что больше фрицев на землю спустил. Потом люди уходят к столам, за столами звякают вилки, бутылки гремят, водочка льется! И разговоры идут. Но какие? Уже не военные, а снова про Тень! Мол, мы на фронтах с врагом воевали, а нынешние на кафедрах, с бабами. Что же, соседский практолог женился он на мамке-доцентше московской? «Да, - отвечает бабушка не его, а соседа-мальчишки, - говорят, развода потребовал. Да так все обставил, что это для них будет лучше. И малого, мол, не забудет, мальчонку. По лечебной части сказал всегда готов к помощи». «Что ж он, специально на старой женился? - а что ж, за любовью пошел! За связями, точно. – старцы судачат, - Ну да - завздыхали над тенью, - точно ты говоришь, Емельяныч - мы на фронтах с фашистами бились, а у этих в постелях фронты. "И не факт, где и проще" - вдруг кто-то шутнет - и смех разрядкой проходит.
А Длинный снова не знает, о ком это речь, кто его "не забудет" - к женщинам обращается, да ведь тень на их лицах опять! Что же это такое?
Да и ладно, бог с ними. Дел невпроворот у малого, будет он думать про тень! В роще над оврагом со старшими в футбол погонять, в прятки-догонялки поиграть, сходить в поход по глубокому оврагу к Душегубке-поляне, заглянуть в старый бункер, что остался с концлагеря. Прибиться к старшим, почти взрослым ребятам, что уже в школу ходят, , послушать рассказы о том, как лазали в Крепости. Как в одной из башен наткнулись на немца. Да, раненый фашист до сих пор обитает в одной из башен кремля! "Мы выскочили - а он у пулемета лежит перед бойницей, - увидел нас - и так, давай на нас пулемет разворачивать! Еле успели сбежать!" - с дрожью говорили друг другу, нервно гладя чуприны.
Много дел. Об отце ли тут думать? Как-то спросил он у мамы про Тень, где мол, папа, а та улыбнулась, вздохнула - папа твой далеко, но он тебя помнит и любит. И однажды вернется. А ты пока об этом не думай, расти и учись хорошенько.
Ну и ладно. Вернется - и хорошо. Дефицитом мужского влияния ж он не обижен. У матери брат был, офицер, частенько захаживал в дом. Изредка, но и его нелюдимого деда навещали друзья-ветераны, с ним он ходил и на демонстрации, и на парад 9 мая, держась за большую, твердую руку.
И раз в неделю дед ходил в часть. Солдат ему выделяли. Сам дрова наколоть он, конечно же, мог. Однако, нужным считал дать работу служивым. Ведь как никак, не полковничье, не командира же части занятие с поленьями-чурбанами возиться! Его интерес – стратегический. Ну вот, солдаты пилят, колют, веселятся, а Длинный дрова собирает важно, в сарай свой, в поленницу складывает, носит ребятам от бабули бутерброды с сыром и чай, что та впопыхах настрогала...
Соседи тоже дрова себе колют. Кучи дров! Стук-стук! Хряп-хряп! Дружно идет работа. Переговариваются, шутят, вечером пива приносят - разливного из бочки, что стоит у Кинотеатра.
А по воскресеньям нужно последнюю серию "Ну погоди" посмотреть! В том самом кино, в детском зале, за 10 копеек. Перед сеансом съесть булочку с соком! И погрузиться в рисованный мульт!
А потом на рыбалку, на озеро в парке, вместе со старшими. Надо червяков накопать - тоже работа.
Утром - порыбалить, вечером с пацанами в роще у костра посидеть, картошку пожарить. Пока крик матери не услышит в форточку: "Женя-а-а! Домой! Десять часов!" А на следующий день - чудо! Событие века! Ребята из школы копали червей и немецкую каску нашли! И целый день в башне замка - высокой площадке сарая - ржавую землю с округлого железа соскабливать, и слушать рассказы, кто прежде что находил - кто штык, кто обломок винтовки. Соседские дети на салазках прошлой весной снаряд от катюши приперли к подъезду. Все взрослые выскочили! Саперы приехали. А шуму-то было... И вдруг надоедает ковыряться – снова побегать охота? Ну что? Футбол? Футбол.
И Длинного тоже с собой забирают. Соседи морщатся - "Малого зачем берешь?" "Пусть на воротах стоит, у него руки здоровлые, ловкий" "С дедом своим если что, побазарит" "А что его дед?» «Да дед его нас из роди гоняет» «А, это который вас с рощи гоняет?" "Ну да".
И бежит радостный Длинный, взятый в команду. За деда ему стыдновато бывает, что приходит иногда, и начинает командовать, вон, мол из рощи! не портить природу! Дети, уходят, бурча, а Длинный окольным путем за бабулей бежит. Та приходит, вычитывает: "Опять тебе, старый, командовать не кем? Зачем детей гонишь? Пусть в мячик играют!" И, выждав, чтоб старый ушел - опять детвора вся на поле! Гоняет между деревьев! Да здравствует матч!
А в конце обсуждение - завтра на Спартаке стадионе будет футбол. Нужно малого будет заслать в дырку в заборе, посмотреть, стоит ли милиция. А потом самим на трибуны пролезть.И целую ночь - мысль о взрослом футболе глаза не смыкает, о миссии важной сердце тревожит. Только на следующий день жара устанавливается. И народ обливашки расчехляет. Выливает измягких флаконов в кастрюли шампуни мамаш, протыкает в крышках дырочки шилом - и тут же на улицу! И битвы опять - теперь - водяные!
Мамин заграничный шампунь вылит в кастрюлю, где только что тушились маслята. Потому Женя Мишин наказан - никакого футбола! «Вечером будешь со мной читать про Печорина. – Не, давай диафильмы! – умоляет наказанный шкет, надоело ему мамино чтение, и тут же бьет ладонью по лбу – остолоп! Какие еще диафильмы! Приезжает воронежский «Факел», вечный враг нашей «Искры»! Весь город стоит на ушах, поедет на матч!
И к вечеру Длинный, посаженный дома, с глубокой тоской наблюдает тянущуюся к оврагу мужскую толпу. Там, над оврагом, вдоль части можно срезать путь к стадиону. Гуськом, в одиночку и большими компаниями идут через рощу мужики с авоськами с пивом. А вот и ребята, собрались под окнами, ждут.
"Ма-ма, ну ма-ам!"
Мать машет рукой напоследок: почему ты не взял флакон из под шампуня-то нашего? Зачем тебе польский сподобился?
Мама! - возмущается Длинный, - ну ты же сравни как давится польский тюбик и наш! Наш вообще не сжимается, он как полено, а польский ребристый прозрачный мягкий бочок - просто прелесть. И струя длинней чем у всех!
«Тебе твой водила новый подарит, еще привезет, фармазонщик. Ишь, завела ухажера-мажора, - бурчит с кухни бабуля, гремя звонко тазом. Карпов ей принес знакомый рыбак. Бабка карпов в тесте готовит. - Отпускай уже сына, ребята, вон, ждут».
Мама! - укоризненно мать отвечает и машет рукой, что ж, беги.
И Длинный - мигом - через десять ступенек - на улицу!
Матч, матч, матч! Битком набитые трамваи еле плетутся. Болельщики связками бананов висят на боках, на дверях, что не могут закрыться. А команда детей - оврагом,оврагом, через дамбу, в обход «Спартака», к забору у стелы высокой с орлом, парящим на чашей с трибунами. И - облом! Не пройти им к заветной дыре, впадине земляной, над которой железные копья ограды ровно стоят. Милиция цепью там выстроилась, ходит, смеется и шутит. Видит детей – пальцем грозит. Что ж, идут ко главному входу, к воротам помпезным, где контролеры стоят, что квитки отрывают. Становятся у него, ждут с печальными лицами. Видят в узком проходе, как зеленеет ровное поле – где еще такую поляну найдешь! Бегают молодчики в красивых футболках – в городе такой и не встретишь! В начале второго тайма пожилой дядька в черном мятом пиджаке, со значком ветеранским и с повязкой на рукаве, тихо отодвигает ажурный барьер - валите, но быстро. И хлопцы - бегом на трибуны, а те забиты битком. Народ сидит на ступенях, пьет пиво в бутылках, есть рыбу, орет, не пускает! Ничего, проскользнем, место найдем. Главное-то, кто сегодня вратарь? Неужто «Ваше Сундучество снова?! В рамке - не Городов?! Значит, просрем…»
Плотно детство летит, скоро школа - все успеть нужно. Нету времени думать о Тени!
Но как детство не дли, а когда-то пора вступать во взрослую жизнь.
Сборы в школу. И школа. И первое сентября. Линейка. Мальчишки вихрастые в синих костюмчиках, девочки с бантами - огромными бабочками. Ранец тяжелый - ручки, карандаши, стирашки, пеналы, трнспортиры, цветные закладки, альбомы, тетрадки - полный ранец всякого добра набивался. И был с этим ранцем на линейке среди своих соплеменников Длинный - словно тростинка в поле среди мелкого клевера, на которую сел квадратный, желто-черный шмеляка. Нет, не умела мама, литературная барышня и училка, товар для мальца подбирать. Стоял Длинный первым в ряду, так сяк переламывался.
Что и сказал ей приятель, что тоже пришел на линейку и поодаль встал, а потом тихо пробрался к учительской группе, и к нежному ушку нагнулся. Но это было потом. Сначала Евгений пришел на линейку один, как на бой. А женщин на войну не берут! А после линейки и первых уроков он встретил Евгения, протянул быстро руку, представился - Виктор, друг мамы. Пойдем, погуляем? Давай свой портфель.
Так и пошли – Женя, длинный, с пятиклассника ростом, и Виктор, невысокий товарищ, чуть выше его, с зачесанным назад темными прядями едва не до плеч, что по верху темными очками, что грембнем, заколоты. Весь из себя мужик фирменный! Улыбка с круглого лица не уходит! Сам в джинске и осанка - назад чуть не падает. И брюшко небольшое вперед чуть торчит, в модной заграничной футболке! Как у молодчиков на поле футбольном. Но что ж он пузатый такой?»
"Где видишь пузо?! Неправда! - весело хмурился, когда раззнакомились Женька и Виктор, - а ну!
Он мигом животик равнял и приказывал - вмажь! Бил кулачком Евгений с размаху, бил вроде в мякоть… и кулак с болью отдергивал! «твердо. "Ну что, сковородка? - хохотал весельчак. "Сковородка, ага - соглашался пацан.
Много о чем говорили, а потом Виктор маме ранец его неудобный сменить посоветовал. Вместо классный другой баул привезет. И привез, спустя пару недель. Был он в загадочном "рейсе", и притащил для Евгения бежевый, замшевый, чудно простроченный словно бы стропами, с заграничными ярлыками, ГДРовский «баг» – так он его назвал. Мать улыбалась, но несколько озабоченно, а Женька от радости чуть не прыгал, тут же из проклятого ранца переложил причиндалы и во двор побежал, друзьям хвастаться.
А когда в дом вернулся, взрослый застал разговор.
Бабка с дедом на лавке сидели. а мать вместе с Виктором, в кухне, где яблоня штрифели налитые чуть не в окошко совала, с чаем в фаянсовых чашках, шоколадкой большой и баранками. Виктор покачивал головой, вытягивал руку к окну, и жамкал пальцами, будто плоды призывал, и смеялся. Говорила мать - и он быстро серьезнел. Женя прислушался - и? Она была против баула! Тихо и настойчиво повторяла она, что все дети как дети, ни у кого заграничного нет, и если он будет отдельным, ему устроят бойкот. "И что делать?" - усмехался по-доброму друг. "А то,- отвечала учительница, - быть как все… и не быть как все. Для себя».
- Ага! – поднимал живо палец их гость, - Боишься, что сын выделится, а сама ему про Печорина вечерами читаешь, который весь из себя. - укоризненно друг отвечал. - Хочешь, чтобы он не вырос серостью, а сама на нее ориентируешься.
- Я говорю про другое. - настойчиво повторяла мать, - Есть тихое достоинство интеллигентного человека.
- Знаем мы ваше достоинство, мандельштам-пастернак-"ворованный воздух", слыхали, бывал я на ваших московских кухнях, пока в МАДИ штаны протирал, - со смехом взрывался приятель, - тоже мне, салон Анны Павловны Шерер! Я тебе так скажу, Вера, - нет никакого "тихого достоинства", есть жизнь среди наших людей, где полно неученых, не битых болванов. Развела дураков советская власть, и чем дальше, тем их больше плодится. Что в теплице быстрей прорастает? Сорняк, ну понятно. Если никто не пропалывает. Что же, к сору подстраиваться, к сорнякам? Хороших вещей не носить7 Есть вещь, надо пользоваться. Вещь для нас, а не мы для нее. Завидовать начнут - и пускай завидуют, если родители дураки, зависть к вещам воспитали. Но мы-то не мещане. Отобрать попытаются - пусть дерется! Главное, сам пусть не хвастается. Баг – всего лишь вещь, и оттого, что он заграничный, Женя лордом не станет. Это надо привить – пользоваться вещами, но не гордиться.
«Вот еще - отобрать попытаются», - хмыкнул Евгений, с детства привыкший к стычкам со старшими, - пусть только полезут. У него руки – длинней, чем у всех. Живо морду причешет.
Забежал на кухню, глотнул чая из Виктора чашки - мать возмутилась, нахмурилась, цапнул ее буреброд и убежал под заливистый смех человека с очками на темени.
- Тихое достоинство только развращает. Пришел к вам балбес кран починить, вы с тихим достоинством ему рубль на водку суете, вместо того чтобы за начальником ЖЭУ сходить, чтоб с лоботряса три шкуры содрали. Ведь дальше без рубля на карман он и делать ничего не станет. Понимаешь? Через ваше достоинство все и гниет. Пропалывать – ниже вашего тихого достоинства. Вот и выходит, что сволочь локтями работает, а вы в уголочке стоите с тихом достоинством вашем. Досидитесь, ей богу.
- У Жени проблемы, - вдруг мать отвечает, как-то ненавязчиво сменив тему, словно ни о чем прежде и не говорила, - ему нужна тренировка, а он ни в одну секцию не хочет идти. Очень быстро растет…
И началась у Женьки мажорская жизнь. Игрушки, прикиды, шмотки-бирюльки, грюндики-шмундики - все повалило с загранки, куда то и дело приятель мамин мотался - колесил по соц.лагерю Виктор. Стал частым гостем у деда, а еще больше – у соседских дедов. Ветеранская компания сувениры разглядывала, о жизни в восточной Европе расспрашивала. Дядя Витя легко отвечал, да, хорошо там живут. Особенно в «рейхе» , где магазины ломятся от любого товара, дороги еще от фашистов зачетные, и пьяных не встретишь на улице. Дисциплина - ого. А с собственностью-то как? Есть ли частник? Так на мелком частнике все и держится. Что сам сделал, то и продал. Можешь отельчик свой завести, кафешку, сам владеешь – сам и работаешь. "Артелию, стал быть?" «Конечно, артелью, или кооперативом семейным. И даже найм допускается.".
"Вот, - кричали старики, - при Сталине кооперативы на каждом углу, и найм даже был, да Хрущ, идиот, порушил артели!"
Но - все под чутким контролем. Тоже и в Венгрии, строго телефоны полиции на каждом углу. Чехословакия - пиво, сосиски, но там нас не любят. "Понятно" - качали старики головой. А Югославия - почти как во Франции. Частников много, и даже хозяев средних с наемниками."Владельцы?" - "владельцы, а есть иностранные" Он обычно он в Загребе у западного немца в починке бывает, что мастерскую свою там поставил. Сервисы, мастерские - наемникам платят прилично, так те и чинят на совесть, не то, что у нас, где за работягой все переделываешь. И нет распределения нашего, когда в Прибалтиках-Грузиях и в Москве барахла завались, а глубинка сидит с голым задом. У них там все одинаково. Понятно, города побогаче, да не настолько.
Подробно мамин приятель рассказывал, долго.
Хмурились старики, чесали затылки. Не обрадовало услышанное. Бедней и дурней, чем в исконной Руси, было только в Румынии.
А Длинный злился. Он гулять не пошел, в своей комнатухе Виктора ждал, а его – на соседский допрос. Морили деды балагура, выходил он от них уставший, замученный. Сам только с рейса - и на вот. Поэтому на Женьку времени уже и не оставалось. И он – понимал. Ведь к маме же ездит герой, не к нему. С матерью оставались на своей половине, там ворковали. Длинный вздыхал – пропал вечер.
А однажды Виктор из рейса подкатил прямо к их дому. Густые липы зелеными лапами оглаживали высокий тент с надписью бортовой СОВТРАНСАВТО", не глуша дизель водитель быстро выскочил, забарабанил в дверь, забежал в квартиру, покланялся бабке, поприветствовал деда - "с откуда?" " Из Польши!" подхватил Длинного от уроков под мышки, поискал в комнатах мать - но та была еще в школе, разочарованно хмыкнул, и поволок непонимающего подростка к своему тягачу. Вспрыгнул на высокую подножку, открыл красную дверь, показал рукой - полезай!
А Жеку и не надо упрашивать - мигом по лесенке и в кабину! Сел на упругие кресла, поерзал - высоте поразился – как у него из окна! Следом водитель. Взревели цилиндры, фура с шуршанием лип по спине двинулась словно морское чудовище среди водорослей, петлю городка проползла, на улицу вышла с трамвайными рельсами и тихо, с достоинством среди маломерок пошла, поплыла... И что говорить... Дух перехватило у Женьки! Кабина, приборы - как в самолете, высота - как в полете! Что по сравнению с этим какие-то джинсы и джемы, пусть даже весь класс восторгается! Вот где мечта... А если бы Виктор.
А тот прямо мысли читает
- Хочешь, водить научу? Нет, не сегодня, не сразу. Чуток подрасти, подучись.
А Длинный – хочу, хочу – и говорит торопливо: как в парке водил он электромашинки на штанге!
А Виктор лишь хмыкает. Ишь ты, машинки! Я тебе покажу такие машинки - век не забудешь! Одно условие, надо качаться. Руль - вещь тяжелая. Сильные руки нужны. Как у нас с турником? Два-три раза? Нет, не пойдет.. Как десятку махнешь - буду ездить учить. А сейчас и браться-то нечего.
А Длинный совсем соглашается. Прежде он турник обходил, потому что болтался сосиской, под смех что своих пацанов, что девчонок, а теперь обещал себе тут же с него не слезать!
«Турник же есть у подъезда? Ну вот. Прошел – подтянись. Так и нагонишь силенок»
Так они едут уже вокруг города, а Виктор Женьке о своих поездках рассказывает, о равнинах расейских, о карпатских горах... Потом доезжают до тихого озера, останавливаются. Виктор глушит мотор. Вылезает из кабины, идет к кустам проверять, все в порядке на пляже укромном. "Любят у нас за собой не убрать" - хмурится он, хотя это место немногие знают. Но если что - переедем, сиди пока"
И вот - место в норме, и водитель пассажиру кричит, чтобы взял с койки скатку. "С койки"? "Скатку" - не понимает Евгений. А Виктор смеется, становится коленками на кресло, и откидывает за спинками матовую, под цвет обивки, кулису. За ней аккуратно застеленное спальное место, с подушкой и байковым одеялом. На одеяле - тряпка в рулон тесный скручена. "Скатка" - вот это что.
Берут одеяло, потом Виктор из огромного ящика, под вторым пассажирским, достает бутерброды, кефир, лимонад - ящик тот оказывается - маленький холодильник, сгружает Женьке и вот они заводят пикник. У сентябрьского озера наблюдают, как золотая листва смотрится в воду, по берегам перевернутым... И нет ничего лучше этой минуты!
Лежат – говорят. Но больше - молчат. Через час рулевой ищет камень, пускает его по озеру блинчиками - тоже и Длинный. А после и в город, обратно. И так же прекрасно Евгению, так ему хочется снова на озеро, чтоб каждый приезд: с шуршаньем - под липами, вровень с окнами свойскими, тихо, степенно - по городу, среди маломерок, как великан над мирком лилипутов. А на шоссе – и за ветром в погоню! Чтобы поймать его тут, у воды, в которую смотрится лес.
Только вдруг Виктор уйдет? Разругается с мамой, как часто у них это бывает, и больше не явится? Возможно такое?
И смущенно, и даже слегка виновато вздыхает водитель. "Все от мамы зависит" – потом говорит. И добавляет, да ладно, что мама. К тебе буду ездить. Если ты хочешь.
- Хочу. Конечно, хочу!
- А хочешь, чтоб я с вами жил? Стал папой твоим?
Снова мысли читает!
- Конечно!
И водитель кивает довольно. Что же, посмотрим. Как мама...
И снова Жека один. Скучный класс, дети буквы выводят, палочки складывают, а ему, мамой-училкой с малолетства обученному, хоть дома сиди. Или с друзьями играй. Нет, не с друзьями. Уже и игры с товарищами так не прельщают, как с Виктором совместный досуг. И ожидание, ожидание. Вдруг не вернется?
И к разговорам на кухне, среди домашних своих, теперь он внимательнее. Только заходит речь о вещах - кофемолке, или чудесному венгерскому миксеру, в заграничной цветастой коробке, что бабушка даже распаковать и боится, не зная, с какого конца подходить к агрегату - так Жека сразу ухо востро. Слушает, что о Викторе скажут. А - не говорят ничего. Наоборот, речь вдруг снова заходит о Тени.
"Это зачем?! - удивляется Женя, - Тень им теперь для чего?" Да и что такое она? В голове ведь невольно и мысли о Тени пропали! Пусто, как не было! Виктор же вот! А у взрослых-то – здрасте! И - снова здорово…
И берет на себя он миссию - Виктора в его отсутствие в разговорах родных утверждать.
"Почему ты миксером не пользуешься? Дядя Витя тебе подарил.- упрекает бабулю, та - отмахивается. Венчиком старым позвякивая, сливки взбивает на торт.
"Мам, когда дядя Витя приедет, ты с нами поедешь за город?" - мать плечами опять пожимает. Или говорит неохотно: "посмотрим". Правды от них не добившись, к деду идет за советом. Дед смотрит хоккей, Спартак – ЦСКА. Женя вспоминает водителя, как он нелюдимому деду легко говорил: конюшня всех топчет? Дед с ним смеялся по-доброму. И Женя на счет обращает внимание, ведет ЦСКА. «Конюшня всех топчет?» А дед и взлетает на кресле, что в «Иле» своем - не болтай, чего не знаешь! Обиделся он? Испугался? И - пауза. Оба смотрят хоккей. И снова вопрос на устах: а что дядя Витя? Приедет он скоро? Когда? - Не ведаю, нам не докладывают, - чуть обиженно дед отвечает, будто Виктор о рейсах может докладывать! "Что, по водиле скучаешь?" – потом хмуро брякает дед. Женя кивает согласно, и говорить начинает, что ждет на фуре новой прогулки...
"Старый! - с кухни бабка кричит, - давай-ка ты правда кость разомни. Свези нас на нижний рынок по утру." "Ладно, - дед отвечает и на Евгения смотрит, - сами прокатимся, чего ждать водилу."
«Водилу?»
Дед говорит басом, уверенно, гордо. Свою белую "Волгу" по праздникам только наружу выкатывает. То есть, если выкатит - праздник. Если домашних с собой повезет - светопреставление целое. А чего, почему? А того, что нет водителя деду. А ездить же нужно только с личным водителем! Как же иначе? Орденоносцу, асу, замкомандиру бомбардировочного крыла, без шофера личного ехать - не плевок ли в душу полковничью? Но бабку ослушаться страшно, та - быстро в рядовые разжалует!
И потому Женька грустнеет. Не сравнятся "катания" деда с вольницей Виктора! Дед свою "Волгу" только целый час выгоняет из гаража, чтобы рядом поставить, осмотреть, ворота чинно закрыть, прогреть огромный движок.. Потом сто метров до подъезда он едет как на параде, словно линейку когорт озирает. А вокруг же только деревья, какие когорты? А потом, когда дамы рассядутся, чинно, объезжая каждую веточку, ямочку, листик, два часа они плетутся на рынок. Водитель седой рулит осторожно, глядя строго и прямо, на светофорах за пять секунд до желтого тормозя. "Деда, еще же зеленый!" "Молчи, сейчас будет красный" Женя вслух считает проверочно - раз, два, три, четыре, пять - и потом только желтый горит. «Видишь, деда?» Молчание. Странно, что сзади люди плетутся, не пикнул. Словно знают кто в "Волге" сидит. Не гудят, не бузят. Один как-то раз бойкий «жигуль» у светофора нажал на сигнал, задудел недовольно «фа-фа-а!» и получил на орехи. Полковничью стать свою вынеся, дед к «жигуляке» прошествовал, и смуглого дядьку потом отчитал аж пять минут. А тот и уехать не смел, глотал обидные фразы. Там были "арбузы" "спекуляция" и "война", на которой за счастье абрека и за возможность ему честных людей обдувать, совершил он 300 полетов за смертью и пять мессеров в группе сбил… Итак, доезжают до рынка. В сквере дед паркует машину и чинно, с женою своей, уходит в овощные ряды. Открытые, и на воздухе, прилавки, что аж распирает от живых пирамид - яблоки, груши! Колбасы! Дефицитные мясо-колбасы – пожалуйста! Что же вы ноете?! Мама вздыхает, правда, есть все, да ведь дорого. Не получится с рынка кормиться.
"А дядя Витя? Он же деньги оставил!"
Мама снова вздыхает. Под ручку ведет. А Женя вновь вспоминает - про дальнобоя он не добился ответа. Дед промолчал. И лишь снова, когда на кухне женщины вдруг вспоминают про Тень, которую оказывается, зовут Станиславом, он в гневе на кухню бежит. "У нас есть Виктор, зачем Станислав?!" Мать моет посуду в нагретых лоханях, а бабка, крутясь у плиты, лишь машет с плеча полотенцем: "перекати-поле твой Виктор".
- А тень, что ли, лучше? – кричит в ответ Женя, - ваш Станислав, чем он лучше?!
И уходит в слезах.
А женщины в шоке стоят, друг на дружку уставившись.
А потом происходит немыслимое: поселяется Виктор с ними! Всоседней комнате! То есть, не как раньше - ночку ночует, потом пропадает. А теперь до рейса живет на их половине. Вещи свои перенес, полотенца, рубашки. Телевизор японский, "Арктур" стереолу! Пластинки заграничные появились в квартире. "Маяк" - ленточный магнитофон, и хобби к нему напросилось - коллекционируй пластинки и записи. С ними проблем не будет вообще! Виктор все привезет! А однажды Виктор смущенно сказал, что поедут они в путешествие с мамой. "На Камазе?" восхитился Длинный. "В свадебное путешествие на грузовике? Нет, так не ездят!! - засмеялся Виктор, - женщина обидится.
- В свадебное? - сердце у Женьки так и зашлось.
- В свадебное. Мы Ленинград собрались посмотреть. Эрмитаж, Русский музей. Ничего, если тебя не возьмем? Будешь дома, пластинки покрутишь, кассеты. В Питере холодно, со снегом дождь обещают, - тут на лице Виктора виноватость изобразилась, уголки губ к низу пошли. – к тому же одни музеи в программе.
- Да ну их эти музеи! - закричал Длинный, - а ты теперь никуда не уедешь?
- Конечно, уеду. Работать же надо? Обязательно - в рейс! - засмеялся новоиспеченный отец, - а на тот год поедем на юг, в Абхазию, в Гагры.
И все же они на «Камазе» проехались! После ЗАГСА Длинный прицепился к матери, уши прожужжал об их пикниках. Через пару часов Виктор в костюме приехал, и выплыли они из квартала, мать между собой посадив, дочухали классно до озера. Видон у водителя был виноватый и немного глумной. В костюме, в рубашке, с бабочкой щегольской-буржуинской вел он «Камаз». Ни дать ни взять, жулик из «Мстителей», Буба Касторский! Поэтому надувал щеки, выдувал воздух сквось губы - трым-бырым-бырым, тррр.... Длинный смеялся, мать - улыбалась нервно и сдержанно, покачиваясь на ухабах, словно разобранная и плохо собранная ребенком нелепая кукла. А на озере сюрприз ожидал - черная «волга», красные «жигули», и несколько мужиков с цветами, и двое в простых одеждах, небольшой столик с шампанским и лимонадом. Солидный мужчина, сунувший бетонную ладонь для рукопожатия, дал знак и пара ребят в комбезах синих, простых залезла в кабину, и «Камаз», к облегчению матери, запылил по проселку. Длинный растерялся – а как же назад? Но Папа подмигнул: ничего, определят куда надо. Знакомся, это - Чепыгин Иван, начальник моего производства автобазы и мой однокашник, Ивана жена, тетя Валя..
Весело прошел тот пикник, несмотря на хмурость и рваные тучи... Только шашлык не успели пожарить, закапало с неба, махнули рукой - ладно! Айда в ресторан!
И на двух машинах рванули в кабак. И как ехали! С гиканьем, с дудением фар, под красный свет, даже один раз инспектор ГАИ их нагнал на машине, однако, послушав отца, отдал честь и поздравил.
Так началась счастливая жизнь. С дедом Виктор сошелся давно, бабку же обаял не подарками, а сноровкой мужской, в доме как-то сразу все стало работать, крючки к стенам приросли, в трофейных шкафах что скрипело - умолкло. Солдат дед просить прекратил, все Виктор и Длинный пилили-рубили, с мужиками соседскими ладя. И даже своего "козла" - рогатину для пиления – сколотили в одно воскресенье. Четыре палки к небольшому полешку прибитые, концевиками, словно рогами иксатыми, в небо смотря. И по настоянию Длинного назвали устройство древесное Стасом. Отец сначала нахмурился - чего это - Стас? А Длинный схитрил - да препод один есть вреднючий. Отец покачал головой, но ничего не сказал. А Длинный на улице дядькам про "Стаса" хвалился, и дома, на кухне, видя, как бабку и мать это бесит. Но обе - молчали. Лишь вечером Женя слыхал, как мама папе вычитывала, а Виктор только смеялся: да ладно. Это ж учитель. Совпало. А мать еще больше кричала – он в классе начальном, там училка одна, как ты не мог понять! Зачем поощряешь позорить…
И дверь плотней прикрывала.
Хмурился Длинный – чего «зачем поощряешь»?
И запретила маманя "козла" человеческим именем звать. Однако, она опоздала. прозвище разошлось по дворам. А поскольку рогатин было немного, а пилили часто дрова - дед Михаил козла своего в сарае начал скрывать, - то иногда приходили соседи с пилой и просили – выдайте Стаса, Михало Иваныч, Витькиного козла. Он нам разрешил!" Скрипел зубами дед, но нехотя выходил на улицу, шел к крайней двери снимал висячий замок, и дверь отворял: нате, пользуйтесь. Попилите, обратно в сарай, ключ домой занесете "
Да, вписался Виктор в компании! Где балагура не примут? Где высшей кастой, что по загранке мотается брезговать будут? Где кредитора, у которого всегда до получки трешку займешь, к пиву не кликнешь, для шахмат и домино, места за столом не оставишь?! К тому же ящик чешского пива Виктор бывало и сам на стол выставлял! Вот тут уж к компании все население городка собиралось! А Виктор для вида еще постоит-постоит, потом берет Длинного под руку - и - айда на турник. Или мячик гонять. И жребий кидают - кому первому в рамку.
И пошла жизнь своим чередом. Хотя через год, на радость мамаше и бабке, в районе дома стали переводить на колонки, а титаны - эти стальные пузыристые колонны с печкой убрали. Перестали пилить дрова у сараев, и козел, соответственно не удел оказался. А однажды он взял и пропал. Перед третьим классом Длинный вдруг вспомнил – где же мой Стас? В сарай побежал - а там пусто. Как же так, удивился малец, где мой козел? Стасик?»
«Где.. что твой Стас?» - дед удивлялся, - да был он… в Мо…»
"А украли! - сказали хором бабка и мать, делая страшные жесты, - ночью украли" " Как украли, он же был под замком? Деда, а у нас что ли, ломали сарай" "Нет!" - отвечал летчик бодро, знаков супруги не видя, совершенно Женю в непонятность вводя.
"Тогда как он пропал?!" - А так, кому-то отдали, а он не вернул. Я не знаю! - бубнил замявшийся дед, увидев, наконец-таки бабкины жесты.