(с) 7 глава. Первое заседание.
Мое первое заседание прошло в назначенный день в конце сентября. В 11 утра я уже была на месте, возле указанного в повестке судебного зала заседаний. Пригласили в зал с опозданием на полчаса. Я вошла одновременно с адвокатом Чагиным и села на ближайшую скамью. Чагин – на дальнюю, противоположную, напротив меня.
- Встать, суд идет!
Загремели скамьи, зашуршали куртки, лежащие на коленях. Взгляды присутствующих устремились вперед и вверх, туда, где словно на пьедестале восседала дама в черной мантии. Дама скороговоркой вещает:
- Слушается гражданское дело о защите чести и достоинства Копытенко Павла Андреевича.
Дама сидит, мы стоим. Дама от нас далеко, на возвышении, в массивном кресле, похожем на трон, мы – внизу, среди обшарпанных письменных столов, скамеек и перегородок. Слушающих гражданское дело – немного. Истец, вступившийся за честь и достоинство своего покойного отца, Копытенко-старшего, бывшего высокого парт-аппаратчика, якобы оскорбленного мной в книге, – отсутствует. Хотелось бы на него взглянуть, задать несколько вопросов, ведь он был свидетелем того времени, когда погибла группа Щеглова, а его отец был участником сокрытия истинных причин гибели группы. Проживает истец в Москве. Но наверняка мысленно сейчас он с нами, в судебном заседании Дзержинского суда Санкт Петербурга. Второй ответчик, издательство Камертон, напечатавший мою смелую книгу, так же отсутствует. Итого: я, да адвокат Истца Чагин, да две судейские помощницы, да сама судья, вот и весь состав заседания.
Судья Реутова вызывает во мне интерес и трепет. Наверное, это свойство всех судей – вызывать трепет окружающих. Судия – нечто библейское, пограничное с миром не земным, даже не с параллельным, но с заоблачным, где все иное, нет лжи, несправедливости и лицемерия, где каждый как на ладони, со всеми недобрыми мыслями, затаенными, низменными хитростями и уловками, и надеждой выкрутиться. Судья районного суда, словно упавшая с высоты заоблачных небес - тень суда высшего, Страшного в своей обнаженной, истинной справедливости, с которой человек земной если и сталкивается, то в случаях исключительных. Встречаться глаза-в-глаза с правдой бывает не просто в мире, заполненном туманными иллюзиями, мечтами и грубой, неприглядной, физической материей. Я смотрю на судью пристально, не скрывая любопытства. Встречаю взгляд, устремленный сквозь меня в пустоту зала. Лицо тюремной надзирательницы бесстрастно, плоско и еще.. простецки-неинтеллигентно, хотя и надменно-спокойно, как лицо за прилавком деревенского сельпо.
Я же с пылающими щеками, нервными, дергающимися коленями и руками, теребящими пачку бумаг, мысленно рвусь в бой. Дайте мне слово, и я изложу ситуацию всю, как есть: неправедность обвинений, незаконность исковых требований к псевдониму и приписывание мне ложных цитат, которых нет в моей книге, как не ищите, а те цитаты, которые есть – принадлежат не мне, но современникам и соратникам Копытенко. Да, согласна с истцом: цитаты не просто негативные, но оскорбительно- негативные. Даже презрительные. До неприличия унижающие честь и достоинство. Я передала их дословно. В позапрошлом веке за меньшее вызывали на дуэль. А Копытенко младший все эти годы отстраненно закрывал глаза на выпады в сторону его отца. «Глупый, полуграмотный, бульдозерного типа мужлан, хам, самодур, злопамятный и вздорный, грубый и нахрапистый, костолом…» - вот лишь некоторые цитаты в его адрес из книг, статей, воспоминаний и видео-сюжетов. И почему Копытенко-младший отмолчался, когда его отца одна из соратниц Микояна в своих мемуарах назвала и вовсе «бандит»? Так называют преступника, но не человека с честью и достоинством.
Без таких метких, устрашающих отзывов моя версия не смогла бы состояться. Она во многом держится на самодурстве героя и его страхе потерять должность. Таком жутком утробном страхе перед грозящей возможностью скатиться с руководящих высот вниз, к своей отчей землянке с покосившимся плетнем, что кажется готов уничтожить каждого, вставшего перед ним на пути, даже если этот вставший – всего лишь игра воображения.
Туристы погибли из-за ложного доноса и злой воли высшей силы. И даже сами виновники их гибели, отдавшие приказ о ликвидации, не сильно верили лжедоносам. Но страх за свое теплое кресло, страх оказаться в немилости у благосклонной к ним системы по причине инакомыслия и свободолюбия каких-то взбалмошных студентишек - пересиливал голос совести, и без того заглушаемый шумовыми помехами вынужденного лицемерия, притворства, рабского поклонения перед высшей властью и нарочитого проявления грозного величия к нижестоящим.
Все доказательства собраны в моей папке. Хотя эти доказательства косвенные, но и книга моя не является показанием под присягой свидетеля в уголовном деле, а всего лишь версией, основной и тремя сопутствующими вариантами возможных событий, которые ни опровергнуть, ни утвердить на сто процентов пока нельзя.
Здесь, в тесном судебном зале я похожа на пса, скребущего лапами с еле сдерживаемым запалом, ограниченного в свободе коротким и жестким поводком административного регламента. Моя роль ответчика - покорно слушать тихое, невнятное бормотание судьи, понять которое, как ни старайся, не получится. В секунду схватываю весь пепельно-серый – мышиный образ Реутовой, и сознаю: меня не ждет ничего хорошего. Внешне своей бесцветностью судья напоминает меня самою, только вариант, наделенный властью безграничной и безнаказанной. Ее взгляд скользит словно в пустоте, не проявляя интереса к автору, написавшей смелую книгу о трагедии 60-летней давности в Ущелье Щеглова. Дарить внимание жалкому существу, пенсионерке, не имеющей средств на адвоката – ниже ее достоинства. Из богатого судейского опыта наверняка ей известно: оно, существо, вскоре начнет сопротивляться и трепыхаться, возможно огрызаться и закидывать судью пачками ходатайств и жалоб. Тем приятнее будет давить его самолюбие, легко, играючи, до полного уничтожения в день вынесения победного Решения. Победного для Копытенко. Да, волку приятнее терзать гордого сторожевого пса, нежели полудохлого потерянного котенка.
- Доверяете ли вы суду? – раздается неожиданно отчетливо. Голос судьи вынырнул из ватного небытия наружу. Голос неестественный, с высокими нотами дружелюбности, не соответствующими ее свирепому выражению. Едва заметное покачивание головой вбок. Нервный тик? Не будь на ней мантии, я приняла бы ее за даму преклонных лет, страдающую пагубной зависимостью, которую держит в форме лишь сознание своей избранности и принадлежности к почетному судейскому сообществу.
Я слышала, так бывает с актерами: больные, немощные, похмельные, - они с трудом добираются до гримерки, но оказавшись на сцене в один миг преображаются, согласно возложенной на них миссии властвовать над зрительным залом, заполненным энергией восхищения и поклонения. Судья Реутова, облаченная в царственную мантию, конечно же сознает, кожей чувствует трепетную, раболепную вибрацию стоящих внизу у ее ног покорных существ. Мантия, как символ неприступности и непредвзятости, некая форма, скрывающая не только недостатки фигуры, но и прочую индивидуальность личности, наделенной властью судить «по своему внутреннему убеждению, основанному на всестороннем, полном, объективном и непосредственном исследовании».
- Доверяю, – произношу, опустив глаза. Оттого, что кривлю душой, малодушничаю из-за желания поскорей перейти к сути вопроса, мой голос едва слышен. Могла бы сказать честно и громко, глядя судье в глаза: «не знаю». Или: «скорее нет, чем да». А лучше: «очень бы хотелось доверять, очень!» Но так отвечать не принято. Могут начаться разборки: «Уточните, вы требуете отвод?». Я стану виновницей впустую потраченного времени. Судья окончательно рассвирепеет и в отместку отвергнет все мои доводы. Нет, если уж пришла в чужой монастырь, буду играть по их правилам. В состязании «выИграть процесс» или «проИграть» - от меня зависит многое, но далеко не все.
- Да, ваша честь, доверяю, – чеканит уверенным тенором представитель Истца, Чагин. Адвокат. Не сказать, чтоб неизвестный и малооплачиваемый. Молодой, чуть за 40, толстый, в очках, с таким неожиданно буднично-невозмутимым, дружелюбно-открытым, широким лицом. Одет не по рангу, простецки, джемпер и широкие мятые джинсы с подогнутым низом. Кажется, так носили в 80-х. Более похож на сельского интеллигента, бухгалтера или счетовода, возможно даже заведующего рабочей столовой. В Интернете о нем много чего есть и хвалебного, и ругательного. Конечно же, он согласился на процесс с одной целью: добавить себе известности и авторитета. Еще один жирный плюс в его адвокатской практике не будет лишним. О судье Реутовой я тоже навела справки: отзывы о ней самые устрашающие, да и 6-й, низкий для ее возраста класс квалификации говорит о многом.
Чагин начинает читать какое-то заявление. Настораживаюсь. Когда Реутова давала ему слово? Тихо, монотонно, словно молитва: «согласно статьи .. ГПК.. Российской федерации.. в связи с тем, что мой доверитель.. прошу..». Стараюсь вникнуть. Что там у него? Новый иск! Уточненный и дополненный денежной суммой взыскания. Час от часу не легче. Оказывается, месяц или больше назад, когда я не посещала суд из-за неоповещения и даже не интересовалась ходом дела - сам Копытенко-младший с женой приезжал в Петербург из Москвы на заседание, и теперь все дорожные расходы за приятное путешествие в культурную столицу он включил в новый Иск. Чагин зачитывает часть текста, добродушно подчеркивая, что сумма, включенная в новый иск, подразумевает траты только одного лица, его доверителя, (вот такие мы добрые, не жадные и вовсе даже справедливые, радуйся, ответчица, нашей милости, могли бы и жену, как вынужденного сопроводителя – включить в расходы). Я начинаю нервно елозить, тоскливо отмечаю, что взыскание по иску выросло на сумму размером в две с половиной моих пенсии.
Чагин передает экземпляр нового иска мне, еще один - судье. Та бесстрастно бросает: «Суд определяет: уточненный иск принять к производству». И, глядя поверх наших голов, добавляет:
- Ответчик, вы согласны с уточненным иском, или вам нужно время ознакомиться с новым документом?
Я не знаю, нужно мне время или не стоит оттягивать момент вынесения заранее готового, неизбежного и провального для меня, Решения. Но знаю точно, с дополнительным иском не согласна. Привстаю и растерянно бормочу:
- Да, конечно же… мне нужно время. Да, нужно время ознакомиться.
Судья объявляет о переносе заседания. И тут я спохватываюсь, словно кто-то толкает меня в бок:
- Уважаемый суд, позвольте с моей стороны сказать по существу дела и предъявить доказательства. Это ссылки на авторов, чьими трудами я пользовалась при создании книги, скриншоты страниц из интернета, ссылки на видеодокументы. Вот, пожалуйста, ходатайство и приложенные к нему 50 листов, подтверждающих, что каждая фраза, с которой не согласен истец, идет не от меня лично, а является дословным воспроизведением авторитетных источников. Прошу уважаемый суд учесть: я не ставила цель порочить честь и достоинство Копытенко, но его личность связана с гибелью девяти человек, и это подтверждено свидетелями событий, мне поневоле пришлось изучать эту личность с помощью авторов, знавших его при жизни. Не моя вина, что характеристики оказались негативными и оскорбительными для истца. Что ему мешало подать опровержения на обидные, гуляющие в интернете и стоящие на полках библиотек, тексты?
Тирада далась не просто, дрожащим голосом с запинками и паузами, заполненными предательскими «эээ» и «ммм», но убедительно и обоснованно. Мне все время казалось, что вот-вот меня перебьют, скажут «понятно, садитесь!». Не перебили. Наверное, от удивления: оно, это жалкое, юридически безграмотное существо заговорило! Я делаю несколько шагов в сторону судейского пьедестала и кладу на стол величественной, словно бюст римской статуи, судьи Реутовой, документацию, так долго и скрупулезно собранную, и которая подогревает мою уверенность. Я еще хочу сказать на словах о версии, в которой нет утверждений и что судить версию все равно, что судить логические предположения исследователя, о статье конституции, которая дает мне право высказывать открыто свои суждения, тем более в адрес лица известного, когда-то наделенного властью, а значит публичного. Но чуть открываю рот: «позвольте мне сказать…», как слышу грозное:
- Ответчик! Садитесь, ответчик! Мы вас услышали.
Но мяч брошен и судья вынужденно размышляет, бесстрастно глядя на скрепленные листы, не спешит вникать и вкладывать бумаги в материалы дела, как только что, не задумываясь поступила с поданным, вдвое подорожавшим иском. Несколько секунд заминки и тишины.
– Скажите, а копии у вас есть? Вы дали копии представителю истца?
Голова судьи дернулась подбородком вверх и влево. Похоже, Паркинсон уже не за горами. Однако игровой мяч ответно и дерзко брошен мне в руки, теперь моя задача спешно и достойно парировать.
- Нет. – Достойно не получается, так хотя бы спешно и честно. Я вяло возвращаю мяч.
- Ходатайство не принимается. – Судья победоносно, кулаком с размаху бьет по мячу в мою сторону.
Секретарша резво вскакивает из своего угла, возвращает мне внушительную пачку бумаг. Я не сразу понимаю происходящее. Но спохватившись, (нет, игра не окончена!) швыряю подобранный мяч прямиком в руки даме в мантии, то есть вскакиваю и снова кладу стопку бумаг перед ее носом:
- Я не знакома с полномочиями данного лица. Не знаю кто он. Доверенность на его имя я не получала. Почему я должна предъявлять документы постороннему, неизвестному мужчине?
Откуда это прорвалось? Какой-то автоматизм, словно мной руководят и за меня действуют сторонние, куда более сообразительные чем я, силы. Наступает неловкая пауза. Слышится лишь быстрое щелканье клавиатуры секретаря. Мяч снова перед носом судьи, она некоторое время в замешательстве теребит и крутит его в руках, потом небрежно и устало, словно отмахиваясь, бросает:
- С полномочиями представителя истца знаком суд и этого достаточно. С доверенностью и материалами дела вы можете ознакомиться в канцелярии. Заседание окончено.
Судья снова дернула головой, на ее щеках неровно зарделись два бардовых пятна. Ходатайство с пачкой доказательств, долго и скрупулезно собранных, и рассортированных по темам, хранящих жар вложенного в каждый лист кропотливого и упорного труда – возвращаются и тяжело ложатся передо мной на стол. Прячу бумаги в красивую и вместительную кожаную папку. Эта папка – давний подарок от уважаемого и любимого мной писателя, я очень надеялась, что она принесет мне удачу.
- Распишитесь в повестке.
Судья встает и спешно ретируется в потайную заднюю дверь. Ее просторная, черная мантия летит за ней вслед, еле поспевая, и прежде чем скрыться за хлопнувшей дверью, делает нам прощальный, насмешливый жест: «вот вам!».
Я мысленно негодую: шла на заседание вдохновленная, уверенная, с папкой, полной неопровержимых аргументов, а возвращаюсь приниженной, проигравшей раунд, стороной. Зря смалодушничала с первых минут. Все началось с робкого, притворно-смиренного «доверяю» - именно эта нерешительность, и унизительное желание казаться хорошей, законопослушной - отправило меня торным путем готового алгоритма следовать позиции покорности и не противления. Вместо попытки сломать сценарий и вырваться на встречу непредсказуемости, получила стандартное: унылую досаду от демонстрации собственного бессилия. (с)
Анна Русских. апрель 2023.