Часть третья. Приказано выжить

Кросс, самбо, турник, брусья, острая боль,
И чувство, что полный ты, кажется, ноль.
Всё это мы, вместе шагая, прошли,
Сквозь пот в единички пробились нули.

Владилен Елеонский, ОВШМ

Глава первая. Доцент Говоров.

  После окончания первого курса нас переселили на второй этаж четырехэтажного общежития на улице Пушкина, который освободил только что выпустившийся четвёртый курс. Здесь были гораздо более просторные комнаты, широкий длинный коридор, однако нас встретили всё те же двухъярусные койки, прикроватные тумбочки и встроенные шкафы вдоль одной из стен.

  Едва мы прибыли из месячного отпуска, чтобы приступить к учёбе в новом качестве, нашив на рукава две полоски вместо одной, первыми нашими впечатлениями были уборка мерзлой моркови с заснеженных октябрьских полей доблестной Шатской области, сытные полевые обеды и колоссальное облегчение от того, что нам не надо ходить в наряды по столовой, теперь нас там заменили новобранцы-первокурсники.

  Главным нашим нарядом теперь стал караул, в котором мы охраняли периметр зданий школы на улице Ленина, оружейный арсенал и сидели на контрольно-пропускном пункте нашего общежития на улице Пушкина вместе с дежурными офицерами, которых назначали из числа преподавателей. За каждым из нас в оружейной комнате был закреплен автомат Калашникова, из которого мы ежегодно делали три пристрелочных выстрела и три выстрела на зачёт, однако в караул боевые патроны нам не выдавали.

  – А как охранять, если в магазине нет патронов? – как всегда, отличился Викторов, задав острый вопрос.

  Рыков, выкатив глаза, в своей обычной манере, когда не поймёшь, шутит он или говорит всерьёз, посмотрел на него как на слабоумного.

  – Главная опасность – пожар, не проспите его, богом прошу! А насчет патронов, Викторов, давай договоримся так. Выдам я тебе магазин с патронами под свою личную ответственность, если ты меня сумеешь убедить, что те, кто вдруг захочет получить оружие, не унесут тебя вместе с автоматом и снаряженным магазином!

  Видимо, Викторов не сумел его убедить, и в караул мы по-прежнему ходили с пустыми магазинами, однако штык-нож нам всё-таки стали выдавать. Не знаю, была ли в том заслуга Рыкова или кого-то ещё.

  Мы бегали кросс каждое утро вместо зарядки, зимой часто отправлялись на левый берег Иртыша и там ходили многокилометровые марши на лыжах, устраивали соревнования между взводами и дивизионами, почти каждую неделю стреляли из пистолета в тире и посещали занятия по физической подготовке, на которых не только в футбол играли, но также осваивали приёмы борьбы и боевого самбо.

  В январе, когда окончился первый семестр второго курса, и мы сдали третью свою сессию, отец прилетел из Афганистана в Москву лечиться, у него выпали буквально все зубы, настолько сильными были нервное напряжение и непривычный климат. Там он договорился, чтобы мне вырезали гланды в госпитале МВД.

  Операция прошла не очень успешно, и, приступив к учёбе во втором семестре, я не мог нормально разговаривать, за что с ходу получил от Кабанова прозвище Сипатый, которое мне впервые понравилось. Тем не менее, было очень неудобно, когда преподаватель спрашивал на семинаре, а я в ответ сипел:

  – У меня вырезали гланды, я не могу разговаривать.

  – Хорошо, – как правило, слышал я в ответ. – Когда поправитесь, придёте на кафедру и отработаете тему.

  Если посмотреть со стороны, то спрашивали с нас очень серьёзно, и к каждому семинару, хоть урывками, хоть на коленке, хоть краем глаза перед отбоем или на перемене, мы готовились, читали учебники и листали лекционные тетради. Тем не менее, очень многое из того, что нам преподавали, оставалось совершенно непонятным или вызывало слишком много вопросов. Система предлагала просто запомнить огромный объём разнообразной информации, от которой временами голова просто шла кругом.

  Здесь мне снова (в который раз!) помогла мама.

  – Валера, всё запомнить невозможно, да и не нужно. Улови, какую главную закономерность изучает наука, эта закономерность является её предметом. К примеру, что такое уголовный процесс?

  – Это установленная законом процедура, которая обеспечивает объективный сбор, фиксацию и использование доказательств в целях установления истины по уголовному делу.

  – Молодец, вот отсюда и пляши. Предметом уголовного процесса как науки  является не какая-то там, а именно такая процедура, которая обеспечивает объективный сбор информации, в результате чего те или иные данные становятся фактами, подтверждёнными государством, и теперь служат доказательствами по уголовному делу, вот в чём суть. Важно находить и применять только такую процедуру, которая действительно обеспечит объективный сбор данных. Именно её будет поддерживать государство.  Эта закономерность непрестанно соблюдается в уголовном процессе на практике, а если не соблюдается, то уголовного процесса в действительности просто не будет, одна лишь пустая форма, фикция, теперь ты понял? Вот таким вот образом проанализируй каждый предмет, сможешь?

  – А если я что-то не понимаю в деталях, тогда как быть?

  – Обязательно просмотри методическое пособие кафедры, комментарии к законам, лекции, учебники, научные статьи. Если всё-таки по-прежнему будет непонятно, то подойди к преподавателю, обратись к нему по имени-отчеству и скажи, что, мол, в вашей лекции прозвучало так-то, в учебнике сказано то-то, однако правильно ли я понял, и после этого задай свой вопрос, запомнил?

  – Да, кажется.

  – Если так спросишь, преподаватель обязательно тебе всё разъяснит.

  Поначалу мне не очень верилось, однако моё скептическое отношение мгновенно пропало после того, как пару раз после лекций я обратился к преподавателям, причём вопрос задал так, как советовала мама. Я вдруг воочию убедился, – следует уметь задать вопрос, в этом, в самом деле, присутствовала магия!

  Преподаватели, как правило, спешили покинуть лекционный зал, но после того, как я начинал задавать свой вопрос по незримой шпаргалке мамы, неожиданно замирали, очень внимательно на меня смотрели, а затем с улыбкой коротко разъясняли своими словами. Вот что было самым ценным! Они объясняли суть кратко и своими словами. Помимо этого, они запоминали меня и позже весьма благосклонно и снисходительно относились к моим ответам на семинарах и экзамене.

  – А экзамены и зачеты сдавай так, – продолжала напутствовать меня мама. – Возьми билет, сядь, успокойся, внимательно прочитай все вопросы и буквально за пять минут набросай по каждому план ответа, – вначале определение понятия, суть закономерности, которая проявляется по данному вопросу, затем краткий экскурс в историю и дискуссия, после этого функциональные проявления и практическая значимость, и, наконец, примеры того, как заработает всё на практике, если знать названную закономерность и следовать ей. Видишь, и здесь закономерность надо сразу в лоб указывать, а не ходить вокруг да около, как большинство студентов и слушателей делают! Дальше мысленно представь, как ты будешь отвечать по своему плану. Наверное, имеет смысл указать источники – нормативные акты и научные труды. Постарайся вспомнить самые главные из них, назови фамилии видных ученых, не забывай, что экзаменатор тоже что-то мог писать на эту тему или говорить на лекции. Наконец, самое важное, о чем практически все забывают. Вспомни или сам придумай как можно больше примеров из истории,  современной жизни, из газет, телерепортажей, криминальной хроники, откуда угодно, но как можно больше живых иллюстраций подготовь. Если ты вообще ничего не будешь знать по билету, но постараешься так построить свой ответ по этому плану да ещё с примерами, преподаватель никогда не поставит тебе неудовлетворительную оценку. По крайней мере, удовлетворительная отметка в зачётной книжке тебе будет обеспечена, ничего не знать невозможно, и это тоже закономерность! Главное мобилизовать все свои знания на ответ именно по этому билету. В жизни всё взаимосвязано, и если ты знаешь какой-то вопрос, то всегда можно перебросить от него мостик к ответу на вопрос, по которому ты готов гораздо хуже.

  – Неужели так просто?

  – Помни, что готовиться надо по всем вопросам билета одновременно. Ни в коем случае не готовь их по очереди, так обязательно не успеешь и начнешь нервничать. Пусть одни лишь планы ответа по вопросам у тебя будут, но зато они будут у тебя по каждому вопросу.

  Мне было страшно применить эту методику, поскольку никто из слушателей так не делал, а преподаватели вообще почти не затрагивали вопросы методики ответа на экзаменах. Тем не менее, вера в маму была незыблема, она была такова, что я решился и на экзамене по историческому материализму ответил именно так.

  Произошло настоящее чудо! Вот когда я ощутил, что как, оказывается, приятно изменять мир.

  Едва я озвучил план ответа по первому вопросу, преподаватель вдруг сказал:

  – Хорошо, переходите к следующему.

  Я буквально опешил и не поверил своим ушам. Такого никогда не было!

  Ему пришлось повторить:

  – Что же вы замолчали? Вы хорошо отвечаете. Переходите к следующему вопросу.

  Хорошо отвечаю! Поразительно. Я всего лишь озвучил план своего ответа, но ничего толком ещё не ответил!

  Приободрившись, я продолжил в том же духе. Так мы с ним за какие-то полминуты добрались до третьего вопроса.

  Здесь он меня прерывать не стал. Я начал излагать так, как посоветовала мама, назвал главную закономерность, поиск которой и подтверждение которой содержит ответ на этот вопрос, озвучил источники, фамилии кое-кого из авторов, обозначил практическую значимость, начал приводить примеры из жизни.

  Глаза экзаменатора зажглись как гирлянды на новогодней елке. Мы оживлённо дискутировали, наверное, полчаса, пока он не загнал меня в угол, и теперь я думал лишь о том, чтобы он смилостивился и поставил мне трояк.

  Когда я весь красный вывалился из аудитории, меня сочувственно встретили мои товарищи.

  – Что, Валера, двойка? Крепко он тебя гонял! Жуть.

  – Нет, что-то поставил. Три, наверное.

  Саша Ти выхватил у меня из рук зачётку и ловко раскрыл.

  – А «отлично», не хочешь? Везёт тебе, Валерка! А я по этому предмету вообще ничего не понимаю.

  Если раньше я получал по большей части «хорошо», а «отлично» давалось, как говорится,  потом и кровью, уж бессонными ночами, это точно, то теперь у меня были сплошь отличные оценки, учёба покатилась как по маслу, а в ночь перед экзаменом я в  отличие от многих своих товарищей сладко спал.

  – А я тебе говорила! – радуясь моим успехам, с очаровательной улыбкой сказала мама.

  Всё, кажется, шло хорошо, однако вскоре произошёл тот прискорбный случай, о котором я хочу рассказать. Во втором семестре на втором курсе у нас пошли профильные предметы, среди которых выделялся уголовный процесс. Лекции читал доцент Говоров.

  Фактически он не читал, а разговаривал с аудиторией, на пальцах объясняя смысл установлений уголовно-процессуального закона с примерами из практики, и было очень интересно. Говорил он хорошо, понятно, а голос его звучал так красиво и звонко, словно переливались колокольчики. Высокий, под два метра ростом, несколько угловатый, он как-то неловко нависал над кафедрой, когда читал, и кафедра казалась под лектором игрушечной.

  Некоторые слушатели даже просили заменить их в наряде, так им хотелось попасть к нему на лекцию. Скоро мы все знали, что капитан Говоров – выпускник нашей школы, он мастер спорта по дзюдо, воспитанник Грыжука и недавно защитил кандидатскую диссертацию.

  Помимо должности доцента кафедры он замещал должность помощника заместителя начальника школы по науке, и ему прочили большое будущее.
Когда лекция только начиналась, мы, как обычно, шумели, шелестели тетрадями, перешептывались и пересмеивались, однако стоило только ему начать говорить, как все потихоньку затихали, и внимание всех переключалось исключительно на него.

  В этом присутствовало какое-то волшебство! Говоров никогда не повышал голос и не делал замечаний. Лишь изредка, как бы между прочим, он едко комментировал поведение какого-нибудь попавшего в его поле зрения особо нерадивого слушателя, который занимался на лекции посторонними делами или отвлекал соседей.

  – Большая умница, строг, но справедлив, – вот что неизменно слышали мы от наших старшекурсников-земляков о доценте Говорове.


Глава вторая. Рита.

  Говоров требовал отработки всех пропущенных семинарских и даже лекционных занятий. Как-то раз и мне довелось явиться к нему на кафедру, чтобы отработать пропущенный в наряде семинар. Я полагал, что всё будет так, как бывало раньше с другими преподавателями, – мне зададут парочку формальных вопросиков и закроют пропуск в журнале, но не тут-то было!

  Он принялся увлеченно гонять меня по всему пройденному материалу, и я просто взмок, словно вместо кафедры попал в парилку.

  – Придёшь ещё раз, у тебя есть серьёзные пробелы.

  Таков был его вердикт. В отличие от других преподавателей он всегда разговаривал со слушателями на «ты», но получалось у него это вовсе не фамильярно, а как-то тепло, по-братски.

  Огорчение по поводу того, что я не сумел отработать пропущенное занятие, быстро растаяло. Говоров заинтересовал меня оригинальной постановкой вопросов, я принялся энергично лопатить Комментарии к Уголовно-процессуальному кодексу, восполнять обнаруженные пробелы, и на следующей нашей встрече чувствовал себя гораздо более уверенно.

  Он улыбнулся и не просто закрыл пропуск, а поставил мне в журнал оценку «пять».

  – Молодец, Тобольцев. Так держать!

  Я до сих пор люблю уголовный процесс, хотя изначально мне нравились и по-прежнему нравятся более общие предметы – теория и история государства и права, история политических и правовых учений. Любовь к уголовному процессу мне привил доцент Говоров.

  Мы все чутко относились ко всему, что с ним происходит, знали в каких соревнованиях по дзюдо он участвует, переживали, когда он выполнял норму на заслуженного мастера спорта, а когда узнали, что у него скоро свадьба, дотошно выясняли, какая счастливица стала его избранницей, красивая ли она, откуда появилась, чем занимается, где они познакомились, и так далее.

  Капитан Говоров был человеком большого сердца, и мы чувствовали, что таких людей стране не хватает не только на преподавательских должностях, но и в более высоких сферах, поэтому были искренне рады, когда прошёл слух, что его забирают на руководящий пост в областное управление внутренних дел. Тем более, что согласно слуху, он сохранял должность доцента кафедры по совместительству, и мы не теряли его как лектора и экзаменатора.

  Никто не мог допустить даже мысли, что его кто-то ненавидит, и, наверное, поэтому я так хорошо запомнил тот случай после одной из его лекций. Зал опустел, а передо мной оставался сидеть какой-то рыжий слушатель из первого дивизиона. Он долго возился с тетрадью, наконец, вырвал листок и принялся что-то старательно выводить на нём. Увлекшись, слушатель не заметил, как лекционная тетрадь соскользнула у него с колен на сиденье, а оттуда юркнула в щель и упала на пол прямо мне под ноги.

  Я нагнулся, чтобы отдать её невнимательному владельцу. Тетрадь валялась на полу в раскрытом виде. Подняв её, я сразу определил, что это лекции по уголовному процессу, они были составлены  небрежно, и мне вдруг бросилась в глаза выведенная поверх всех записей густым красным фломастером фраза:

«Звони, звони, колокольчик, скоро тебе Пипец!»

  Не знаю почему, но мне показалось, что это зловещее обращение было адресовано лектору. Какое-то очень гадкое чувство подступило к самому горлу. Я тихонько положил тетрадь обратно на пол, поднялся, чтобы выйти из зала, а, уходя, легонько тронул рыжего слушателя за плечо.

  – Ты тетрадь обронил.

  Он обернулся, и я вдруг узнал в нём Харитонова, того самого слушателя, из-за которого на первом курсе едва не отчислили из школы Андрея Викторова. Тогда, только-только  поступив в школу, мы убирали лук, поливочная секция сорвалась с болтов во время жуткого степного урагана и травмировала его.

  Харитонов принялся смешно озираться, заглядывая себе под ноги, а я вышел из лекционного зала. Когда он, наконец, тоже вышел, я вернулся обратно, потому что мне показалось, что под его кресло вместе с тетрадью упал ещё какой-то листок. Я в самом деле нашёл его. Он лежал в тёмном углу, и поэтому, наверное, Харитонов его не заметил. Это был пустой бланк, изготовленный из плотной бумаги. Заглавие укрупненными печатными буквами гласило: «Поликлиника УВД Шатского облисполкома. Заявка на получение лекарственных средств».

  Я обескуражено повертел бланк в руках. Зачем он понадобился Харитонову, непонятно.

  Подумав немного, я бросил его в пластмассовую корзину для бумаг и в этот момент заметил, что на обратной стороне бланка что-то жирно написано шариковой ручкой. Я не поленился и снова выудил карточку на белый свет, на обратной её стороне была аккуратно выведена и несколько раз старательно обведена следующая фраза: «Бициллин пять. Флакон 10 мл, 2, 4 млн. ЕД».

  Я вспомнил, что когда Надежда Владимировна делала мне уколы бициллина, которые помогли мне в борьбе с ревматизмом, моя доза была 1, 2 млн. ЕД, и её мне хватало на месяц. Кому, интересно, понадобилась двойная доза, и что может быть с человеком, если ему единовременно введут такую дозу?

  А ещё я вспомнил, что Надежда Владимировна, когда в первый раз ставила мне укол, спросила:

  – У тебя есть гиперчувствительность к новокаину?

  Я машинально ответил, что нет. Теперь мне вдруг подумалось: «А причем здесь гиперчувствительность к новокаину, какая связь между бициллином и новокаином?»

  Кстати, в тот день мне следовало бежать в поликлинику. После того, как вырезали гланды, мне стало гораздо легче. Болезненность, которая как рюкзак с чугунными чушками, постоянно висела у меня за спиной, наконец-то, отступила, на щеках у меня впервые за долгие годы появился румянец, и в восемнадцать лет я вдруг почувствовал, что такое настоящая здоровая жизнь. Микробы, гнездившиеся в горле, отравляли мне существование, и только после того, как хирург вырвал их вместе с гландами и выбросил в медицинское ведро для отходов, они оставили меня, наконец, в покое!

  Тем не менее, Надежда Владимировна посоветовала сделать ещё один укол. В тот день я пришёл в поликлинику, чтобы сделать его, однако она была занята с каким-то генералом и поручила сделать укол медсестре Рите, которая дежурила в процедурном кабинете. Рита оказалась привлекательной стройной молодой женщиной с роскошными, чёрными, как смоль, волнистыми волосами, ниспадавшими до самых плеч из-под медицинской шапочки.

  Её тёмные глубокие глаза пытливо заглянули мне в самую душу, и я смутился. В момент, когда я спустил брюки, обнажив зад, в процедурную вдруг с недовольным видом заглянул капитан Говоров и рассеянно буркнул:

  – Долго ещё?

  Рита резко обернулась.

  – Вы видите, что я занята? Закройте дверь!

  – Видите ли, я опаздываю на лекцию.

  – Ничего не будет с вашей лекцией, а у меня пациент с осложнением! Тем более, что ваша медсестра ещё не пришла.

  Говоров посмотрел на меня не очень хорошо, однако послушно закрыл дверь. Рита всадила мне иглу, а я, чтобы отвлечься стал изучать пухленькие амбулаторные карты пациентов, которые были стопкой сложены на тумбочке у стены.

  Первой в стопке лежала карта Говорова, и на её картонной обложке слева направо снизу вверх было чётко выведено крупными алыми буквами:

ГИПЕРЧУВСТВИТЕЛЬНОСТЬ К НОВОКАИНУ!

  Сделав укол, Рита заботливо помассировала мне ягодицу, чтобы не осталось кровоподтёка, затем приказала одеваться и не отрывала от меня глаз, пока я не застегнул последнюю пуговицу на ширинке своих форменных брюк, чем ещё больше смутила.

  – Ах, мужчины, мужчины! Вот так, а потом – уколы, ага?

  – У меня это от гланд, – промямлил я.

  – А гланды отчего, – от мороженого?

  Я не нашёлся, что ответить, и она обворожительно расхохоталась.

  – Все ваши гланды ниже пояса. Вы в отличие от девочек – страшные сладкоежки. Вот такой парадокс, мотай на ус. Надежда Владимировна сказала, что это последний укол, однако здесь во флаконе осталось ещё на одну дозу.

  – Оставьте себе, у вас же, наверное, есть ещё пациенты.

  – Есть, конечно! Благодарю.

  В этот момент зазвонил телефон, она, поморщившись, подняла трубку.

  – Да, слушаю. О… конечно, конечно! – Её лицо мгновенно преобразилось. – Ты пока поднимайся, я сейчас закончу и сразу приду. – Она положила трубку, взяла зеркальце, критически оглядела своё безупречное лицо, затем окинула меня насмешливым взглядом. – Ах, ладно, одна смена моя будем считать, наконец, закончилась, начинается другая. Пошла!

  Я с удивлением взирал на происходившие в ней динамические перемены. Она развернулась на высоких каблучках, вдруг как-то обреченно махнула рукой, словно собралась прыгнуть в омут, затем содрала с головы шапочку и, решительно тряхнув своими притягательными кудрями, направилась к выходу.

  Сам не знаю, почему это у меня вырвалось, но оно вырвалось.

  – Рита, а вы не могли бы дать мне свой номер телефона?

  Она обернулась, и её чёрные вразлет брови кокетливо приподнялись.

  – А зачем?

  – Знаете, я хотел бы проконсультироваться по поводу того, чем обычно болеют мужчины-сладкоежки, и есть ли способы предохранения, – скороговоркой отбарабанил я, – с выработкой практических навыков, естественно.

  Не сводя с меня восторженных глаз, она широко раскрыла свой в меру напомаженный рот, чуть приподняла свою милую головку и неожиданно громко расхохоталась.

  – А ты молодец, – прекратив, наконец, безудержно смеяться, сказала она, вернулась к столу, плотно заставленному многочисленными пробирками, взяла чистый бланк, быстро черкнула на нём пару строк и протянула мне. – Возьми, пациент, свой рецепт и соблюдай режим, тогда девушки полюбят.

  Что скрывалось за этой загадочной фразой, я понял гораздо позже, когда повзрослел, а в тот момент я думал о другом. Наверное, не надо было быть особо проницательным, чтобы предположить, что Рита отправлялась на свидание с мужчиной.

  Я не удержался и решил проверить своё предположение. Люди мне были чрезвычайно интересны, и я хорошо помнил слова ветерана в самолёте в то волнительное лето, когда я ещё только собирался поступать в школу уголовного розыска.

  – Хочешь быть сыщиком, практикуйся и не жди, что кто-то тебя чему-нибудь научит!

  Говорова в коридоре не было. Наверное, он не дождался своего укола и убежал на лекцию.

  Красиво покачивая округлыми бедрами, Рита прошла в дальний конец коридора и растворилась за белой занавеской, скрывавшей какую-то дверь. Через полминуты в эту дверь вошёл плотный солидный дядя в форме полковника внутренней службы.

  Коридор опустел, я подошёл к занавеске и осторожно приподнял её. В центре двери красовались добротная медная табличка с надписью: «Служебное помещение. Посторонним вход воспрещен!» и потёртый железный ромбик с номером «213».

  Я прислушался. За дверью послышалась какая-то оживлённая возня, звук поцелуев, какие-то сдавленные звуки, затем полковник что-то начал весело бубнить своим густым басом, а Рита в ответ хохотала так, словно её щекотали под мышками.

  Конечно, я забыл бы об этом незначительном эпизоде, Рита – красивая женщина, и как все имеет право на личную жизнь. Цепочка происшедших далее событий напомнила мне его.

  Странная фраза, написанная в лекционной тетради Харитонова, не выходила у меня из головы, и я много думал о ней. Интересно, что за ней скрывается, – просто злоба слушателя, который не может усвоить лекционный материал, или, может быть, нечто более серьёзное, вот вопрос, который не давал мне покоя.

  В конце концов я пришёл к выводу, что вряд ли здесь может быть что-то в самом деле серьёзное, тем более, что, как я знал из случайно услышанных реплик ребят, Харитонов знаниями не блещет, учится кое-как, однако преподаватели каким-то волшебным образом ни разу не поставили ему неудовлетворительную оценку, хотя он систематически несет на занятиях какую-то ахинею. Ещё он прославился тем, что в его взводе ребята его буквально ненавидели за то, что он постоянно от чего-то лечился и непрестанно приносил медицинские справки, что влекло за собой освобождение от нарядов и хозяйственных работ. Получалось, что все тянули лямку, а Харитонов был на особом положении.

  Каково же было моё изумление, когда язвительные слова, начертанные Вениамином Харитоновым в лекционной тетради, оказались пророческими. Не прошло и недели, как на лекцию по уголовному процессу явился другой преподаватель и сообщил, что капитан Говоров серьёзно заболел, и сколько времени потребуется на лечение, – неизвестно, а лекции вместо него будет читать он, подполковник Николаев.
Мы все впали в настоящий ступор и никак не могли понять, что случилось.

  Лекция прошла безобразно, – Николаева почти никто не слушал. Ребята не могли поверить, что спортсмен-дзюдоист капитан Говоров мог вообще иметь какие-то проблемы со здоровьем.

  Лишь один я знал, что он их, в самом деле, имел, поскольку лично видел, как он заходил на укол в процедурный кабинет поликлиники УВД. Меня подмывало поделиться своим знанием с товарищами, однако, едва открыв рот, я вдруг понял, что лучше пока помолчать. Что-то недоброе почудилось мне во всей этой истории, и всё благодаря тому, что я случайно увидел старательно выведенную надпись в лекционной тетради Харитонова: «Звони, звони, колокольчик, скоро тебе Пипец!»

  – Валера, что с тобой? – спросил меня кто-то из ребят, кажется, Женя Макдеев.

  – Да так, думаю, в какое кино сходить, – «Ответный ход» или «Внимание, всем постам!»

  – Вот, блин, все за Говорова переживают, а ему кино!


Глава третья. Мама.

  Набирала обороты вторая весна нашего пребывания в стенах школы милиции. Распустились почки, радостно зачирикали воробушки, и теперь мы не бежали через плац, спасаясь от трескучего сибирского мороза, а намеренно шли неспешно, чтобы лишнюю минутку подышать свежим пьянящим воздухом.

  Внезапно я увидел солидного полковника внутренней службы в новенькой фуражке, из-под которой белели седые височки. Он стоял на плацу и тепло беседовал с нашим Харитоновым. В полковнике я без труда узнал того самого мужчину, который имел свидание с Ритой в служебном помещении поликлиники УВД.

  – Папаша с сыночком разговаривает, – с засунутыми в карманы брюк руками буркнул Викторов, проходя мимо меня.

  Я дрогнул от этих слов так, словно меня электротоком тряхнуло. Так этот полковник, оказывается, отец Харитонова! Не мудрено, что Викторов так среагировал на них, – из-за этих людей он едва не вылетел из школы за здорово живешь.

  Какая-то странная мысль сверкнула у меня в голове, но я не успел ухватить её, настолько быстро она промелькнула. Обычная картина, – папа пришёл в школу по делам, а заодно решил повидаться с сыном, однако почему она вызывает во мне чувство гадливости, вот что было непонятно.

  Я поглубже вдохнул в грудь воздуха, чтобы попытаться сосредоточиться, поднял голову к небу и вдруг в окне второго этажа нашего старого учебного корпуса заметил Нину Григорьевну. Она улыбалась и энергично махала мне рукой, приглашая к себе.

  Я забежал к ней в комнату. Она шагнула ко мне и по-матерински положила руки на плечи, хотя по возрасту годилась мне, наверное, только в старшие сёстры. 

  – Давно тебя не видела, возмужал, налился силой. Молодец!

  – Просто гланды вырезали, и сразу стало легче.

  – Вырезали всё-таки? Решился, хорошо. Пять минут найдешь? Давай-ка чаю попьём.

  Во время нашего оживлённого чаепития неожиданно случился примечательный разговор.

  – У нас вся школа новость обсуждает, – вдруг глухо сказала Нина Григорьевна.

  – Какую?

  – Доцента Говорова увезли в реанимацию.

  – Да вы что?

  – Всё произошло неожиданно! Никто ничего понять не может.

  – А что с ним?

  – Почки отказали. Теперь полковник Харитонов из управления может спать спокойно.

  – Полковник Харитонов?

  – Да, его хотели уволить по выслуге лет, а на его место прочили нашего Говорова.

  Разговор этот состоялся в пятницу, а в субботу мне удалось выбить увольнение и, прежде чем отправиться к маме, я по её просьбе заглянул домой к Тимченко, благо, что они жили неподалеку от школы. Надежда Владимировна хотела померить мне давление и убедиться, что со мной всё в порядке после укола.

  Дверь открыла её младшая дочь Людмила. Она училась в седьмом классе. Я не видел её, наверное, полгода, и очень удивился происшедшим переменам. Румяная пышка с прыщами на лице вдруг стала превращаться в  привлекательную стройную белокожую девушку.

  – Маму срочно вызвали на работу. Она сейчас придёт. Пока попьём чаю.

  Раньше она никогда ничего мне не предлагала и не готовила, со мной почти не разговаривала, и то, что она вдруг так свободно и тепло заговорила, тоже приятно удивило. За чашкой чая наш разговор продолжился. Её интересовало буквально всё, что происходит в моей жизни слушателя школы милиции.

  – Жаль, что я девочка, а девочек к вам не принимают. Так хочу стать следователем!

  Нашу довольно оживлённую и неожиданно крайне непринужденную и завораживающую беседу прервала Надежда Владимировна. Когда она вошла на кухню, я буквально обомлел. Мама Люды была без преувеличения вся чёрная.

  – У нас ЧП в поликлинике, Валера. Молоденькая медсестра по ошибке ввела пациенту не то лекарство, и его увезли в реанимацию.

  – Его фамилия Говоров?

  Она удивлённо встала посреди кухни.

  – А ты откуда знаешь? Ах, да, он ваш преподаватель.

  – Медсестру зовут Рита?

  – Нет, медсестру зовут Валя, она совсем недавно у нас после медицинского училища. Рита – её сменщица.

  – Ввела по ошибке не то лекарство?

  – Да, именно, говорит, что не знает, как такое вообще могло случиться. Флаконы объёмом десять миллилитров стоят в специально отведённом месте. Она точно знала, где какие, поэтому привычно взяла один из них, развела порошок, набрала шприц, начала вводить и только тогда с изумлением вдруг обнаружила, что маркировка на флаконе другая. Боже мой, бициллин пять!.. Она выдернула иглу, прервав инъекцию, однако было поздно. Никто не может понять, как бициллин пять оказался среди лекарств. Его там просто не должно было быть! Ума теперь не приложу, что будет.

  – Выходит, что бициллин хранится в порошке во флаконе емкостью десять миллилитров?

  Надежда Владимировна села за стол и в недоумении уставилась на меня.

  – Да, так.

  – Там два миллиона четыреста единиц, а обычная доза в два раза меньше – один миллион двести тысяч?

  – Да, совершенно верно.

  – Флакон, который взяла Валя, ранее вскрывался?

  – Да, одна доза на миллион двести порошка была использована.

  – А как чувствует себя Говоров?

  – Состояние стабильное. Врачи делают всё, что могут, у него очень сильное сердце. Есть надежда, что выкарабкается, а Валю вызвали в прокуратуру.

  Дальше разговор не клеился. Надежде Владимировне грозили крупные неприятности, она была явно не в духе, и я поспешил уйти.

  Провожая меня, чего раньше никогда не было, Люда горячо шепнула в дверях:

  – Ты не стесняйся, заходи. В три часа я возвращаюсь из школы и практически весь оставшийся день сижу дома. Скучно, а так хоть поболтаем!

  Сбегая по ступенькам подъезда, я с удивлением подумал, что за те полгода, которые я её не видел, Люда повзрослела и похорошела не только внешне, а ещё я кожей почувствовал, что нравлюсь ей.

  Все выходные я ходил сам не свой, и у меня пропал аппетит, что начало беспокоить маму.

  – Валера, что с тобой?

  – Да так, у нас один очень хороший преподаватель неожиданно тяжело заболел.

  – Говоров? Слышала. Пусть у него всё наладится. А у меня для тебя приятная новость!

  – Какая?

  – Отцу сократили командировку по состоянию здоровья, и он возвращается домой. Будет проездом в Шатске, а затем после отпуска приступит к новым должностным обязанностям, ему предлагают какую-то высокую должность в министерстве внутренних дел Казахстана.

  – Здорово! Так, значит, ты скоро уедешь?

  – Да, мой дорогой. Скоро вместе с отцом мы будем переезжать в Алма-Ату.

  Однако даже эта очень хорошая новость (наконец-то отец вернулся с войны!) не смогла в полной мере улучшить моё настроение. Мне вдруг стало казаться, что я смогу разгадать тайну неожиданной болезни Говорова. Мне не давали покоя зловещая запись Харитонова в лекционной тетради, как будто знающая всё наперед, и бланк поликлиники УВД, на обратной стороне которого было аккуратно выведено то самое лекарство, которое по ошибке пыталась вколоть медсестра Валя, однако вовремя остановилась.

  В комнату тихонько вошла мама, когда я в глубокой задумчивости сидел на диване.

  – Не помешаю?

  – Нет, конечно!

  – О чём думаешь, если не секрет?

  – Да так, обо всём и ни о чём.

  Она как-то загадочно посмотрела на меня и положила на столик, стоявший рядом с диваном, сложенный вдвое листок.

  – Хочу рубашку твою постирать, чтобы завтра ты пошёл на занятия в свежей, до утра она высохнет, а утром я её успею погладить, а это вот, выпало из нагрудного кармана.

  Мама аккуратно разгладила на столе сложенный бланк рецепта, на котором Рита написала мне свой телефон. Больше ничего не спросив, она вышла так же тихо, как вошла, однако по её виду я понял, что она прочитала Ритину записку.

  Я машинально взял листок в руки. Тысячу раз я читал и перечитывал эту записку, думая, позвонить или не позвонить. В конце концов, решив, что, конечно, никогда не решусь позвонить, засунул её в нагрудный карман, и она едва не постиралась вместе с рубашкой.

  Я смотрел на Ритин почерк и вдруг шальная мысль пришла мне в голову. Неужели? Что-то, кажется, есть, хотя…

  Я достал из внутреннего кармана кителя, висевшего на стуле, бланк поликлиники УВД, на обратной стороне которого было выведено: «Бициллин пять. Флакон 10 мл, 2, 4 млн. ЕД».  Развернув и разгладив бланк рецепта, на котором рукой Риты было выведено «Твоя медицинская сестра Рита. 67-32-04», причём слово «сестра» было жирно подчёркнуто дважды, я положил его рядом с плотным бланком поликлиники и попытался сопоставить почерк.

  При ближайшем внимательном рассмотрении я понял, что поспешил с выводами. Записи выглядели совершенно не похожими друг на друга. Значит, не Рита!

  Сожаление по поводу того, что я снова упёрся в стену, очень скоро сменило облегчение. Рита всё-таки не причастна к этому тёмному делу, и это замечательно!

  Мне нравилась её красота, не броская, но притягательная как магнит, а также её весёлый, неунывающий нрав. Казалось, что она относится к жизни как к забавному путешествию во времени, которое когда-то, конечно, должно закончиться, но никто не знает точно, когда именно, поэтому зевать не следует.

  В комнату снова вошла мама и улыбнулась, увидев, что я сижу за столом и над чем-то ломаю голову.

  – Валера, пойдем ужинать. Сегодня твои любимые вареники с вишней!

  Я порывисто взъерошил на макушке свои непокорные волосы.

  – Мама, ты пятнадцать лет проработала экспертом-криминалистом, и почерковедческая экспертиза для тебя не пустой звук, а теперь ты второй год преподаешь криминалистику, скажи, эти записи сделаны разными людьми или одним и тем же человеком?

  Я пододвинул ей свои таинственные бланки. Она подсела ко мне за стол, минуту внимательно изучала их, затем грустно подняла на меня свои глубокие красивые глаза.

  – Не знаю, что будет значить для тебя мой вывод, однако могу сказать вполне  определённо, что эти записи сделаны одной и той же рукой.

  Я весь похолодел. Так, значит, всё-таки Рита! Как же так? Не может быть!

  – Ты уверена, мама? Это очень важно!

  – Абсолютно! Это скажет тебе любой эксперт-криминалист. Задачка на пять минут, не больше. Вот, смотри, у нас есть буквы, которые были выведены и там, и там, – «е», «д», «а», «я», «м», «и», «ц», «н», «т», а еще в обеих записках есть цифры «2» и «4». На бланке поликлиники буквы «е» и «д» выведены как большие заглавные буквы «Е» и «Д», здесь задача сложнее, но тоже решаемая, однако их можно не принимать во внимание, поскольку характерных признаков на остальных буквах вполне достаточно. Обрати внимание на петли, крючки и хвостики, постарайся посмотреть на них как сквозь лупу, не обращая внимания на остальные части букв.

  Я попытался посмотреть на буквы так, как посоветовала мама, и, о, чудо, чётко увидел характерный способ их написания, – завитки, крючки и хвостики были, в самом деле, выведены одинаково.

  – Увидел?.. В общем, ничего сложного, есть ещё целый комплекс проверок, но они больше для солидности. Главное видно сразу. Просто тебя сбило с толку, что запись на бланке поликлиники сделана чернилами, а запись на рецепте – шариковой ручкой. Помимо этого, запись на бланке поликлиники сделана чётко, неспешно, крупными буквами, а запись на рецепте делалась второпях, она неразборчива и написана мелкими буковками.


Глава четвертая. Харитонов-младший.

  Следующий день выдался солнечным и тёплым,  я полетел в школу как на крыльях, однако на занятиях плохо слушал преподавателей, потому что всё время думал о своем открытии. После обеда я зашел в нашу библиотеку.

  – «Братьев Карамазовых» прочитал? – сказала улыбчивая пожилая библиотекарша.

  Она меня хорошо помнила, потому что я постоянно брал в библиотеке романы Достоевского.

  – Нет ещё.

  – Тогда ничего выдать не имею права. Сдашь «Братьев Карамазовых», получишь что-нибудь новенькое. «Записки из мёртвого дома» советую прочитать, там вся суть его идей и творчества.

  – А у вас нет медицинского справочника?

  Она сочувственно посмотрела на меня.

  – Болит что-нибудь?

  – Да нет, нам преподаватель по уголовному праву задал задачку, а там фигурирует лекарство, хочу его описание посмотреть.

  – А, так тебе не медицинский, а фармацевтический справочник требуется! Так бы сразу и сказал.

  Через минуту она положила на стойку перегородки увесистый коричневый том.

  – С собой не дам.

  – Да я прямо здесь полистаю.

  Статья «Бициллин пять» нашлась сразу, но оказалась ужасно длинной и была напечатана чрезвычайно мелкими буквами. Минуты две или три мне потребовалось для того, чтобы найти, наконец, нужные строчки. Вот!

«...белый порошок во флаконе объёмом десять миллилитров. Побочные эффекты. Гиперчувствительность к новокаину вызывает острую реакцию на бициллин пять вплоть до почечной недостаточности и летального исхода».
 
  Я поспешно сдал справочник и сам не свой заскочил в туалет, чтобы сполоснуть разгорячённое лицо. Картина происшедшего, кажется, стала вырисовываться окончательно. Теперь я не знал только одного, – как использовать моё знание. Пойти к руководству областного управления внутренних дел? А что, если во всей этой истории имеется неведомая мне подоплёка, благодаря которой всё, собственно говоря, и закрутилось? А я, как дурак, вылезу со своим знанием.

  Помог, как всегда, случай. Через неделю из Афганистана прилетел отец. Ему следовало прибыть в Москву за новым назначением, но он решил сделать крюк, чтобы повидать нас с мамой. Один из наших преподавателей, его товарищ по академии, предложил ему прочитать лекцию перед нашим курсом о ситуации в Афганистане, поскольку достоверная информация в официальных источниках практически отсутствовала.

  После обеда мы вместо того, чтобы, как обычно, разойтись по аудиториям на самоподготовку, двинулись в лекционный зал. После длительного лечения отцу вставили выпавшие зубы, и теперь он мог нормально говорить. Был он, естественно, в гражданской одежде, из-за чего у него, как я узнал позже, случился инцидент с Леднёвым.

  – Стоять, нарушение формы одежды! – пронзительно завизжал он, заметив отца, спешащего по плацу в сторону административного корпуса.

  Папа подошёл,  представился, предъявил удостоверение полковника милиции. В ответ Леднёв попытался забрать у него удостоверение, поскольку, не разобравшись, принял его за слушателя факультета повышения квалификации.

  В конце концов, отец послал его по матушке, и Леднёва едва не хватил удар. Он, естественно, вознамерился раздуть скандал. Пришлось самому начальнику школы объяснять ему, что наше учебное заведение могут посещать командированные оперативные сотрудники, которые не имеют возможности носить форму или не могут её носить в силу служебной необходимости, и скандал угас, едва разгоревшись.

  Отец не читал лекцию по бумажке, просто сверялся с записями и рассказывал суть своими словами. Слушая его, я вдруг поймал себя на мысли, что он, никогда не преподавший, всю жизнь прослуживший на оперативной и руководящей работе, читает лекцию лучше, чем некоторые наши доценты и профессора. Из него мог бы получиться отличный лектор, – вот что я вдруг тогда понял, глядя на него, спокойно стоявшего за кафедрой.

  Он говорил тихим голосом, однако так проникновенно и душевно, что, казалось, разговаривает не с аудиторией в двести с лишним человек, а со своим лучшим другом. Зал мгновенно притих.

  – Это его отец, – вдруг услышал я чей-то горячий шёпот за спиной.

  Кто-то из сержантов показывал всем глазами на меня. Понятное дело, скоро весь курс знал, чей отец читает лекцию.
Многие ожидали услышать заезженные штампы о происках американского империализма и героическом афганском народе, несмотря ни на что строящем при поддержке СССР новое социалистическое общество, а услышали простой и чёткий доклад о внутренней политической обстановке и структуре местной преступности. Вопреки стереотипу, который как будто бы сам собой напрашивался из сообщений средств массовой информации, из лекции отца следовало, что банд как таковых в нашем советском понимании там попросту нет, поскольку местные жители чрезвычайно законопослушны и религиозны. Если кто-то сидит под следствием в тюрьме, его камера не запирается, он может выходить в город, но вечером неизменно возвращается.

  Проблема в другом,  – в отличие от советского правительства первых лет после Октябрьской революции новое афганское правительство слабо ведёт разъяснительную работу, не привлекает широкие массы, рассчитывает на советскую военную и иную помощь и, как следствие, не имеет широкой поддержки населения, поэтому вполне закономерно, что в стране продолжается политическая борьба с использованием разных средств, в том числе вооруженных группировок.

  По этой причине миссия советников МВД СССР сводится больше к дипломатической, чем оперативной работе. Мирить враждующие группы, не допускать разжигания политической распри и кровной вражды, – вот что является их главной задачей в Афганистане, однако, как всегда, есть фанатики, террористы, взращиваемые радикальными кругами и поддерживаемые из-за рубежа. Они настроены крайне жёстко и фанатично не приемлют ни социализм, ни коммунизм, а всё советское люто ненавидят, так их воспитали и неплохо вооружили. Поэтому гибнут наши люди в Афганистане, и не только милиционеры и военные, но также учителя, врачи, инженеры, журналисты, строители, талантливые управленцы и снабженцы.

  Под конец лекции я почувствовал, что отец начал уставать, как-то сник, побледнел, и у него на лбу выступила испарина. Как видно, болезненность ещё не прошла до конца и дала о себе знать.

  Я крепко переживал за него, но закончил он на весёлой ноте, – рассказал пару забавных эпизодов из практики советников МВД в Кандагаре, которые аудитория восприняла очень хорошо, и после того, как он пожелал нам успешной учёбы и закончил лекцию, его буквально засыпали вопросами, а некоторые продолжали спрашивать даже после того, как аудитория опустела, и все ушли на самоподготовку.

  В этот момент ко мне вдруг подошёл Харитонов-младший.

  – Это твой отец?

  – Да.

  – Он удивительно просто и понятно говорит о сложных вещах.

  – Я сам удивился. Раньше я его на публике не слышал. Сегодня впервые.

  – А я тебе благодарен.

  – За что?

  – В прошлом году, помнишь, ты нашёл того, по чьей вине сорвалась поливочная секция и ударила меня. Папе удалось получить от совхоза денежную компенсацию. Я до сих пор лечусь, голова иногда сильно болит.

  Я посмотрел в его грустные голубые глаза. Он, в самом деле, выглядел каким-то рассеянным и пришибленным.

  Рыжие волосы лоснятся, на отворотах кителя перхоть.

  Вряд ли он знает, что на самом деле произошло. Вдруг одна дерзкая мысль пришла мне в голову.

  – Ты ходишь в поликлинику УВД на уколы?

  Он растянул пухлые бесцветные губы в подобии улыбки.

  – Если можно так сказать.

  – Пойдём, я провожу тебя.

  К этому моменту мы остались в лекционном зале одни. Краем глаза я успел уловить, что две наши женщины-преподавательницы в форме пригласили отца к руководству школы на чай, и он, кивнув мне издалека, ушёл.

  Мне надлежало следовать в аудиторию нашего взвода на самоподготовку, однако сержанты почему-то прошли мимо и не погнали вместе со всеми. Наверное, они посчитали, что я остался, чтобы переговорить с отцом, и решили проявить такт, а у Харитонова, как всегда, была медицинская справка, и они об этом знали.

  Мы надели фуражки и вышли во двор. Стоял прекрасный тёплый солнечный июньский денек.

  – Главное, не попасться на глаза Леднёву, – сказал Харитонов. – Я целую систему придумал. Сначала смотрю вон из того окна туалета, нет ли его, а затем лечу как угорелый через плац к воротам.

  Я плохо его слушал и думал о том, что у меня нет увольнительной записки. Лишь бы её не спросили на проходной! Всё зависит от того, кто из преподавателей-офицеров сегодня находится на вахте.

  – Мы в поликлинику УВД на процедуры, – сказал Харитонов в ответ на вопросительный взгляд дежурного офицера.

  Он нажал рычаг, и мы проскочили вертушку. Слава богу! До поликлиники было недалеко, и мы пошли пешком.

  Всю дорогу Веня рассказывал о своей жизни, – мама скончалась, когда ему было три года, он почти её не помнит, и отец стал для него в жизни всем. С мачехой не повезло, – красивая как античная статуя и такая же холодная, в его судьбе она совершенно никакого участия не принимает, гораздо больше её занимает прическа и маникюр. Отец давно хочет с ней развестись, однако она вцепилась в него как клещ. Если его всё-таки отправят на пенсию, то тогда домашняя жизнь, похоже, превратится в настоящий ад.

  Наконец, мы вошли в здание поликлиники и подошли к знакомой двери. Веня слегка приоткрыл её и привычно приник глазом к узкой щелке.

  – Она на месте, и пациентов нет.

  Мы юркнули в комнату. Рита сидела за столом и ловко заполняла какой-то бланк. Увидев меня, она криво улыбнулась.

  – На укол? Давай флакон, сейчас сделаю.

  – Нет, не на укол.

  Мой ответ прозвучал как-то зловеще, хотя я совсем не желал этого. Рита удивлённо вскинула брови, пожала плечами, встала и воткнула штепсель электрического чайника в розетку.

  – Тогда давайте пить чай, мальчики.

  Веня посмотрел на меня.

  – Рита, я хочу познакомить тебя с Валерой. Замечательный парень!

  – А, его, оказывается, Валерой зовут. Что ж, очень приятно! Садитесь вот сюда. Голодные, наверное. Ах, вечно голодные слушатели школы милиции! У меня вот остатки торта, вчера у нашего доктора был день рождения. Правда, он немного подсох.


Глава пятая. Полковник Харитонов.

  – Да пойдет, хороший торт, – приободрившись, сказал Харитонов, сладкое он, как видно, очень любил.

  Мы сели пить чай, но я невольно наблюдал за Ритой. Она была такая, как обычно, и угрызениями совести, кажется, совершенно не страдала.

  – А что ты на меня так смотришь, мальчик?

  – Вот думаю, полковник Харитонов сегодня придёт на процедуру или нет.

  Она поперхнулась тортом, достала откуда-то медицинскую салфетку и тщательно утерла ею губы.

  – А тебе какое дело?

  Я перевёл пристальный взгляд на Харитонова-младшего. Он в ответ недоумённо хлопал рыжими ресницами.

  – Веня, ты любишь своего отца, и я тебя понимаю.

  – Валера, ты чего?

  – Погоди, не перебивай, пожалуйста. Конечно, что бы не случилось, ты всё равно будешь его любить. Тем не менее, сейчас тебе следует решить, правильно ли он поступил.

  У Харитонова отвисла губа.

  – А как он поступил?

  – А я сейчас расскажу. Рита, конечно, поправит меня, если я допущу какую-нибудь неточность. Договорились, Рита?

  Странные лиловые пятна пошли по её притягательным щекам.

  – Я так и знала. Блин, я так и знала, что именно так всё закончится!

  – Вы знали, Рита, и всё-таки сделали. Ваш любовник полковник Харитонов вас попросил, а вы не смогли ему отказать, потому что он – ваша единственная надежда устроить свою во всех отношениях неустроенную жизнь.

  Я ожидал бешеного взрыва, сметающего на пол пробирки и с грохотом опрокидывающего стулья, однако Рита в ответ лишь холодно улыбнулась.

  – Начало занятное. Продолжай!

  Я достал из внутреннего кармана кителя бланк поликлиники УВД с изобличающей надписью на обратной стороне и показал Вене.

  – Ты обронил в лекционном зале.

  Он потянулся за бланком, однако я его ему не отдал. Рита фальшиво захихикала.

  – А я тебе говорила, Веник, запомни название и дозу, а ты: «Запиши, запиши!» Вот и записала.

  – Вы, Рита, попросили Веню передать отцу эту записку, однако он её потерял. К счастью, подвернулся я со своим флаконом бициллина, и вы решили не откладывать дело в долгий ящик. Неожиданно явился на свидание любовник, и вы сообщили ему об этом в служебной комнате номер двести тринадцать.

  Она метнула в меня язвительный взгляд.

  – А ты в это время под софой лежал?

  – Фигурально выражаясь.

  – Ах, боже мой! Везде глаза и уши, даже у дивана, не ожидала, ты такой с виду мальчик. Паны дерутся, у девок юбки трещат, а хлопцы подсматривают.

  Стараясь не обращать внимания на её реакцию, я продолжил.

  – Воспользовавшись неопытностью Вали, а также тем, что у неё на полке как по заказу стоял начатый флакон той же самой конфигурации и такой же ёмкости с лекарством, предназначенным для Говорова, вы подменили флакон. Как медицинский работник вы не могли не знать, какие последствия влечет введение бициллина пациенту, страдающему повышенной чувствительностью к новокаину, к тому же надпись красными чернилами на обложке амбулаторной карты Говорова «Гиперчувствительность к новокаину», судя по всему, сделана вашей рукой.

  – Ты меня просто поражаешь!

  – Вот так вы выполнили просьбу Харитонова. Что он сказал? Да примерно следующее: «Послушай, Ритуль, лапочка, сделай что-нибудь этому молодому зазнайке, пусть сляжет надолго и убавит прыть». Ваше счастье, что Говорову стало намного лучше, и, слава богу, дело не закончилось летальным исходом.

  Рита нервно хохотнула.

  – Всё знает, как будто со свечкой стоял! Вот за что я ненавижу милицейских ищеек. Смотрят своими бесцветными рыбьими глазками, что-то всё время вынюхивают, роются в чужом нижнем белье и постоянно спрашивают: «А это что такое?» Бр-р-р, мерзко и гадко!

  Я покачал головой.

  – Странное у вас восприятие, Рита, а я думал, что мерзко и гадко калечить человека из-за какой-то вонючей должности.

  Рита резко вскочила.

  – Вонючей? Ха, да что ты понимаешь, сосунок! Это жизнь, Господин Великий Моралист, просто обыкновенная жизнь, и каждый выживает, как может. Если не сожрешь, тебя сожрут. Эволюция, блин! Чарльз Дарвин отдыхает в сторонке. Ничего не будет твоему ненаглядному Говорову! Двадцать семь лет, здоровый мужик, и у него есть всё, – мастер спорта, капитан милиции, доцент, всеобщий любимец. А мой Харитонов? Он всю жизнь всего потом и кровью добивался, и в двадцать семь лет он в якутской тайге строил благоустроенные здания для заключенных вместо тех аварийных бараков, в которых они годами прозябали. Такое ты нюхал, Шерлок Холмс драный! Рассуждает он здесь. Ты всё равно ничего не докажешь и ничего не изменишь, сыщик хренов, несёшь бред сивой кобылы, а полковник Харитонов – уважаемый человек, он находится на своём месте, просто с недавних пор у него появились недруги, желающие поставить на его должность своего человечка. Говоров до конца даже не представляет, во что он ввязался, согласившись пойти на повышение. Пусть лучше преподает, молодой доцент, и грызёт гранит науки, а в высшие сферы не суётся! Так что в каком-то смысле я благотворно повлияла на его судьбу, да я просто спасла его. Ф-фух, кажется, всё  сказала. А теперь вон отсюда, и чтобы я тебя больше здесь не видела!

  Всё это время Харитонов сидел, словно парализованный. Он очень побледнел, и от этого его крупные веснушки стали ещё заметнее.

  Однако, когда Рита стала выгонять меня из кабинета, он словно очнулся от спячки.

  – Нет, Рита, пусть он останется, пусть он расскажет всё, что знает!

  Рита раздражённо повела плечами.

  – Он тебе наплетёт, не могу слышать весь этот вздор!

  Она стремительно направилась к выходу, но взявшись за ручку двери, резко обернулась и впилась в меня ненавидящим взглядом.

  – И запомни, ты, человек, сующий нос не в свои дела, даже если  будет следствие, я ни в чём не признаюсь, мне не в чем признаваться, и совесть моя чиста!

  Рита вышла из кабинета и остервенело хлопнула дверью. Никогда не думал, что такое красивое лицо может вмиг сделаться таким некрасивым.

  Харитонов, кажется, пребывал в шоке. Он в изумлении смотрел на меня.

  – Знаешь, Валера, я думал, что вот, наконец, мне повезло. Я был рад, что отец выбрал эту женщину в качестве своей новой жены. В отличие от нынешней мачехи у нас с ней прекрасные отношения. Я её хорошо знаю, и мне кажется, что ты её крупно обидел. Мало ли зачем ей бициллин понадобился!

  Я со вздохом поднялся со стула.

  – Я, наверное, пойду, Веня.

  В пятницу вечером меня отпустили домой. Рыков скупо улыбнулся.

  – Отец лично попросил, хочет повидаться с тобой перед отъездом. Сегодня вечером у него самолёт. Так что давай, и обратно чтобы без опозданий!

  Дома я мимоходом рассказал папе о деле Говорова, пока он собирал дорожную сумку. Отец задумался на минуту, затем вскинул голову, шагнул ко мне, с чувством пожал руку, а затем обнял за плечи.

  – Выходит, Валера, учёба идет полным ходом, и ты кое-чему, как я вижу, научился!

  – Папа, на занятиях мы, в основном, изучаем партийные съезды и дотошно выясняем, откуда берётся прибавочная стоимость, которую так беззастенчиво присваивают капиталисты.

  Он рассмеялся, а затем ободряюще похлопал меня по спине.

  – Ничего, политическая подготовка тоже не помешает! Обстановка в мире сложная. Потерпи, совсем скоро у вас будут, в основном, только одни специальные предметы, – оперативно-розыскная деятельность, криминалистическая тактика и методика, психология оперативной работы и другие.

  Отец улетел, а нас вскоре отправили в загородный учебный центр на две недели, где мы сдавали зачёты и экзамен по тактико-специальной подготовке, рыли окопы, отрабатывали действия взвода в обороне и наступлении.

  Самым запоминающимся был эпизод со слезоточивым газом.

  – Прежде чем применять слезоточивый газ в отношении граждан, вы должны его испытать на себе, – сказал похожий на робота подполковник-преподаватель и прогнал нас без противогазов через коридор барака, заполненный этим самым газом.

  Мы все наивно полагали, что он немного пощиплет глаза, но не тут-то было! Выскочив из коридора на улицу, мы беспомощными соломенными тюками валились на лужайку. Никто не мог устоять на ногах, как ни старался. Слёзы лились бурным ручьём, а глаза властно заслонила плотная пелена. Газ сбивал с ног и лишал возможности совершать осмысленные действия. Лишь минут через пятнадцать мы более или менее пришли в себя.

  Не знаю, может быть, отец позвонил кому-нибудь, а может быть, у Риты всё-таки взыграла совесть, однако через месяц, когда я, успешно окончив второй курс, собрался уезжать в отпуск к родителям, – отцу дали в Алма-Ате квартиру и новую высокую должность, – Надежда Владимировна сообщила мне за чашкой чая, что Рита написала объяснительную записку главному врачу поликлиники, в которой сообщила, что по рассеянности поставила флакон с бициллином на полку с другими лекарствами, в результате чего произошла трагедия. Её несколько раз вызывали в прокуратуру, после чего она написала заявление об уходе по собственному желанию. Уголовное дело прекратили, поскольку Говоров к этому времени полностью восстановился.

  – Где она сейчас?

  – Говорят, устроилась работать сиделкой по уходу за умирающими с вызовом на дом, и теперь за неделю зарабатывает больше, чем за два месяца в нашей поликлинике.

  Что касается назначения Говорова на должность Харитонова, то, как мне сказал Николай Леонидович Тимченко, кто-то наверху, как видно, принял Соломоново решение. Харитонов всё-таки уволился со службы по выслуге лет, однако на его место был назначен не Говоров, а другой офицер.


Глава шестая. Месье Пуаро.

  После отпуска, когда в конце августа мы прибыли в нашу соскучившуюся по нам казарму, нас отправили якобы на стажировку на должности сельских участковых инспекторов, а на самом деле, – на усиление на время уборки урожая пшеницы. Шатская область всегда славилась своими урожаями зерна. Задача состояла в том, чтобы не допустить краж и нарушений общественного порядка, – для перевозки с полей, приёма зерна на ток и его подготовки к отправке на элеватор со всех концов страны приезжали в командировку водители грузовиков, а также преподаватели и студенты высших учебных заведений.
 
  Меня поселили в пустующем здании детского сада, располагавшемся в переулке со  смешным названием Заячий, и поставили на довольствие в местную рабочую столовую, выдав талоны. Я разместился во флигеле, здесь была довольно просторная комната, а в другом крыле здания поселились пять девушек, они были студентками Шатского института инженеров железнодорожного транспорта.

  Куратор девушек Юра, невысокий, но гибкий как акробат преподаватель института, оказался замечательным парнем – общительным, дружелюбным и эрудированным. По ночам зерновой ток тоже работал, и мы с ним ходили провожать студенток на смену и со смены. Улицы села были освещены не везде, меня поразило, как он свободно читал карту звёздного неба.
 
  – Вот, видишь, туманные размытости как будто пролились по небу, это Млечный путь, вот Кассиопея, мать Андромеды, кружится вверх головой на своём царском троне вокруг Полярной звезды в наказание за хвастовство своей красотой, вот Большая и Малая медведицы, а вот Персей спешит на крылатых сандалиях спасти свою прикованную к скале прекрасную Андромеду, а вот тот самый Змей, который едва не съел Андромеду, а там вон Лебедь, Гончие псы, видишь?..

  Водители привозили зерно с полей на крытых брезентом грузовиках, сгружали его на платформу, а девчонки лопатами перекидывали зерно на ленту транспортера. Зерноток светился в темноте издалека, – огромные холмы пшеницы высотой с пятиэтажный дом выдавали его местоположение. Он был огорожен добротным высоким в полтора человеческих роста деревянным забором и  освещался мощными прожекторами и ослепительными электролампами, похожими на громадные стеклянные груши.

  Среди студенток выделялась Рита, высокая, с великолепной копной каштановых волос, правильными чертами лица и потрясающими по глубине и шарму синими глазами. Она была отлично сложена, а её кожа отличалась удивительной белизной, как у красавицы из русской сказки. Невозможно было не обратить на неё внимания, и многие молодые водители пытались заговорить с ней, однако она лишь холодно улыбалась в ответ.
 
  Особенно старался водитель Саша – высоченный плотный парень под два метра ростом, с густой волнистой тёмно-русой шевелюрой, приятным, всегда улыбчивым лицом и впечатляющими бровями, которые вполне могли соперничать с бровями скончавшегося год назад вождя Леонида Ильича Брежнева. В отличие от других водителей, он выскакивал из своего грузовика аккуратный, чистенький и модно одетый. Бросались в глаза его светлая куртка-ветровка, которую в то время обычно носили геологи, на ней, между прочим, я ни разу не заметил ни травинки, ни былинки, ни пятнышка, и ярко-красные короткие резиновые сапожки импортного производства, о чём я узнал из его хвастливых речей.
 
  – Мне товарищ из Чехословакии привёз.
 
  Даже небольшая монтировка, которую он по обыкновению засовывал в один из сапожков, смотрелась как-то по-особенному и весьма органично. Такой рыцарь-ухажёр мог, конечно, иметь успех. Девочки непрерывно бросали на ленту зерно, а он стоял рядом, лихо курил болгарские сигареты, которые в шутку называл сигаретами противопожарными, поскольку они долго раскуривались, и вечно балагурил. Рассказывать он был мастак, и его запасы смешных историй никогда не истощались.
 
  – Приезжайте к нам в Молдавию, девчонки. Такого солнца, овощей, винограда и вина вы нигде никогда не попробуете!
 
  – Помог бы лучше, чем языком трепать. Видишь, сколько зерна ещё!
 
  – Нет, девчоночки, у каждого своя работа, а мне до двух часов ночи баранку крутить, голова должна быть свежей, а руки ненатруженными.

  Помогал девочкам я, и они это очень скоро оценили. А Саша лип к Рите, – и обнять пытался, и на ушко что-то шептал. Она краснела в ответ и, не глядя на него, отпихивала его локтем, однако другие студентки косились на него с явным интересом, особенно Ирина, несколько меланхоличная бледная худая брюнетка, соседка Риты по комнате.

  Так беззаботно и весело прошли две недели. Затем я поймал ночного заведующего зернотоком с небольшим мешком зерна, заметив в одном из тёмных углов территории, что широкая доска забора висит на одном гвозде, и, отодвинув её, можно не только самому пролезть, но и набитые зерном мешки пронести. Он нервно, одну за одной, курил сигареты Родопи и ныл, прося отпустить, но я был непреклонен, составил акт изъятия, а в качестве понятых пригласил студенток. 

  Участковый инспектор, который меня курировал, упитанный подвижный капитан, обещал мне благодарственное письмо организовать, и позже обещание выполнил, а с пойманным за руку заведующим плотно поработал, сделав из него осведомителя, поскольку на уголовное дело хищение пяти килограммов государственного зерна не тянуло.

  Тот факт, что он делал это систематически, участкового не вдохновил.

  – Это ещё доказать надо, Валера, замучаешься доказывать, – хмуро сказал он, самолично забивая огромными гвоздями отошедшую доску забора. 

  Мой авторитет в глазах студенток вырос ещё больше, а вскоре зарядили дожди, грузовики не могли возить зерно в такую погоду, и мы сидели в детском садике, наблюдая за тем, как холодный ливень без устали поливает снаружи оконные стекла.

  Юра не растерялся и организовал вечер отдыха. Выдумщик он был страшный!

  Вечером все собрались в большом зале. Рита выглядела лучше всех, – в новенькой блузке, элегантных брючках и с потрясающими старинными золотыми серьгами в ушах. Они были крупными и очень заметными, свисали с мочек на цепочках в виде золотых шариков, имели форму крестов, над которыми разверзлись в стороны крылышки ангелочков. В этих серёжках Рита сама была похожа на ангела, и многие девушки смотрели на неё с завистью.

  Мы рассадили девочек на матрасы у стены, поскольку со стульями у нас была напряженка, и начались весёлые игры и розыгрыши. Все номера проводил Юра, не знаю, откуда он их столько знал. В общем, вечер он вёл как заправский работник дома культуры.

  В самый разгар действа мы с ним вышли на середину зала, он впереди, я сзади, и  исполнили подготовленный нами заранее номер, который он тоже придумал сам. Подражая кенгуру, мы стали прыгать друг за другом следующим образом, – прыгаешь только тогда, когда хлопаешь себя ладошкой по заду. Со стороны смотрелось очень забавно, и наши восторженные зрительницы покатывались со смеху. Даже обычно холодная и субтильная Рита разгорячилась, раскраснелась и одарила нас благосклонным взглядом.

  Мало того, мы ещё пели. Правда, непрестанно повторяли лишь один куплет, но какой!

  Прыг-скок, прыг-скок,
  Я – весёлый гонококк,
  Прыгаю я высоко,
  Спесь сбиваю с лиц легко.

  Окончание нашего выступления было отмечено бурными аплодисментами, однако энергия Юры на этом не иссякла. Начались какие-то конкурсы и загадки, которым не было конца, а потом у нас был сытный деревенский ужин с трехлитровой банкой самогона, которую общительный Юра раздобыл у местных жителей.

  Мы засиделись далеко за полночь. В голове с непривычки шумело от выпитого, и я подсел на матрас к Рите. Точно не помню, что ей говорил, помню лишь, что гладил её удивительно белую волшебную нежную руку и что-то многообещающе шептал, немигающими глазами глядя в темноту.

  Она изредка косилась на меня, однако руку не отнимала. Так продолжалось довольно долго, пока она не встала и не ушла вместе с другими девушками спать.

  Весь следующий день девочки отсыпались, поскольку опять моросил дождь, зерно не возили. Все были вялые после бурно проведенной ночи. А меня участковый попросил не просто проверить зерноток, как я обычно делал в дождливый день, а подежурить там до ночи. Он был почему-то уверен, что проверяющие из области заявятся именно в такую погоду, я промок до нитки, но никто не приехал.

  Последовавшее вслед за этим новое утро принесло, наконец, долгожданный луч солнца. Девушки снова кидали лопатами зерно, а я ходил по территории, наблюдая за порядком, поскольку участковый попросил меня рядом с девушками не торчать и лопату в руки не брать.

  – У каждого своя работа, Валерий. Если проверяющие тебя увидят с лопатой в окружении смеющихся девиц, впечатление будет, поверь, неприятное. Вот, мол, чем занимаются слушатели школы милиции на стажировке!

  Я обратил внимание, что Рита не вышла на работу. Девочки сказали, что она заболела.

  Следующим утром я вышел из комнаты, намереваясь идти в столовую на завтрак. В этот момент дверь комнаты Юрия резко раскрылась, и в коридор вышла Рита. Она была вся лиловая и с заплаканными глазами. Даже не посмотрев в мою сторону, девушка поспешно удалилась к себе.

  Сразу вслед за ней вышел Юра и, увидев меня, с заговорщицким видом поманил к себе. Мы зашли в его уютную комнатку, и он плотно закрыл за собой дверь.

  – Слушай, Валера, у нас крупная неприятность. Накаркали мы, наверное, песней про гонококков!

  Я в замешательстве уставился в его заметно посеревшее лицо, не зная, что думать.

  – Что случилось?

  – У Риты пропали ценные золотые серьги, они были изготовлены задолго до революции, их подарила ей бабушка к будущей свадьбе.

  – Следует немедленно сообщить участковому.

  – Я сообщил.

  – А он?

  – Сказал, что надо меньше пить самогон, тогда не будет ничего теряться. Слушай, он, оказывается, такой язва! Откуда он про самогон узнал?

  – Я ему не докладывал. Наверное, кто-то из девчонок что-то в столовой сказал. Я видел, как вчера он обворожительно с ними там общался. А вообще, его понять можно. Начальство из различных инстанций с инспекцией каждый день может нагрянуть, выясняя, нет ли происшествий. Ему только кражи ценных сережек у заезжей студентки для полного счастья не хватает!

  – Да я его понимаю! Я предлагаю самим изобличить вора.

  – Частный сыщик Шерлок Холмс и детектив полиции Лестрейд?

  – Скорее доктор Ватсон и Шерлок Холмс. Забудь пока, что ты носишь милицейские погоны.

  – Почему?

  – Я уверен, что серьги взяла кто-то из девочек. Мало ли, бес попутал, я хочу сам с ней разобраться, чтобы не ломать ей жизнь.

  – Конфиденциальная воспитательная беседа?

  – Что-то вроде того.

  – Ты подозреваешь кого-нибудь?

  – Тебе лучше самому послушать, что говорит Рита.

  – Что ж, давай послушаем.

  – Ты, кажется, парень толковый.

  – Мы теряем время.

  Юра выскочил за дверь. Через минуту в комнату вошла она, на её лице ещё оставались следы лиловых пятен, и глаза по-прежнему были красными. Юра усадил девушку со мной рядом на кровать, а сам стал к двери, подпер её спиной и скрестил руки на груди, обхватив правой рукой левый локоть.

  Затянувшуюся паузу нарушил Юрий.

  – Ритуль, пожалуйста, повтори то, что ты мне рассказала, в присутствии Валерия. Он всё-таки учится в школе милиции, их там, кажется, натаскивают раскрывать преступления.

  Рита, опустив голову, изучала заклёпки на своих модных заграничных штанах. Я положил свою ладонь ей на руку, однако она резко отдернула её.

  – Не трогай меня!

  – Хорошо, не буду.

  – Ты только лезть обниматься можешь!

  – Давай посмотрим, а вдруг я могу что-то ещё?

  – Хорошо, только никому ни слова.

  – Расскажи всё спокойно, без нервов.

  Она раздражённо передернула плечами. В лёгкой маечке, довольно глубоко открывавшей грудь, она смотрелась весьма привлекательно.

  – Серёжки лежали в чёрной пластмассовой ювелирной коробочке, а коробочка была спрятана во внутреннем кармашке крышки чемодана.

  – Коробочка на месте, а серёжек нет?

  – Да, а откуда ты знаешь?

  – Просто решил уточнить. Рита, постарайся успокоиться и вспомнить, когда ты видела их в последний раз и когда обнаружила пропажу.

  – Вспоминать-то нечего. Позавчера весь день в детском саду просидели, а на ночь глядя, после душа, было, наверное, часов десять или одиннадцать вечера, все девчонки собрались в комнате, где я живу вместе с Иркой. Кто-то, Света, кажется, попросила показать серёжки, которые я надевала накануне, когда у нас было застолье и весёлые игры. Все девочки её поддержали, пришлось вести к себе.

  Я вытащила из-под кровати чемодан, откинула крышку, полезла во внутренний карман, достала коробку, раскрыла её, а она пуста! У меня буквально глаза на лоб полезли. Подарок бабушки!!.. Ему цены нет, серьги очень древние.

  Рита вдруг жалко сморщила своё заметно покрасневшее лицо, и по её щекам потекли крупные слёзы. Я участливо положил ладонь на её плечо, и на этот раз моё прикосновение не вызвало у неё негативной реакции.

  – Рита, пожалуйста, не расстраивайся раньше времени. Давай лучше подумаем, как можно их найти.

  – Да где же их теперь найдёшь?

  – Когда ты видела их в последний раз?

  – В ту ночь, когда у нас был вечер отдыха. Я вернулась в комнату из общего зала под утро, очень устала, но не поленилась, открыла чемодан, извлекла коробочку, положила в неё обратно серьги, коробочку засунула поглубже во внутренний карман крышки чемодана, закрыла чемодан и задвинула его под кровать.

  – Кто знал, что ты хранишь серьги именно там?

  – Не знаю, может быть, Ира. Когда я прятала серьги в чемодан, она лежала в своей постели и, кажется, спала, точно не знаю, она лежала тихо и неподвижно, отвернувшись к стене.

  – Ты включала верхний свет?

  – Нет, за окном начало светать.

  – А когда ты доставала серьги, чтобы надеть их на вечер, кто-нибудь видел, как ты их доставала из чемодана?

  – Нет, никто не видел. Я была в комнате одна, дверь была закрыта.

  – Который был час?

  – Около восьми вечера, кажется. Мы собрались, насколько я помню, в восемь. Когда Ира вышла, я достала серьги, надела их и пошла в общий зал, где к тому времени все собрались, и Ира в том числе.

  – Электрический свет в комнате был включён, когда ты доставала серьги?

  – Конечно, потому что на улице полчаса как стемнело.

  – А оконные шторы?

  – Окна я всегда зашториваю перед тем, как включить свет, у меня такая привычка с детства, меня так приучила бабушка.

  – А зачем ты вообще взяла серьги на сельхозработы? Вроде бы ты знала, что здесь будут одни лишь будни, и вряд ли имело смысл брать с собой дорогие украшения.

  – Ты не понимаешь, это мой талисман, я никогда с ним не расстаюсь и всегда ношу или вожу с собой!

  – Хорошо, теперь скажи, кто-то мог ночью, пока ты спишь, выдвинуть чемодан, открыть крышку…

  – Исключено! Чемодан задвинут под кровать глубоко в дальний угол, а рядом с кроватью стоит тумбочка, она мешает. Придётся лезть под кровать, чтобы вытащить его на белый свет, чем я, собственно говоря, и занимаюсь каждый раз, когда мне требуется достать вещи. Получается много возни и шума. Нет, нет, это невозможно, к тому же я запираю его на замок, а ключ всегда ношу при себе!

  – А окно?

  – Что – окно?

  – Вы его открываете на ночь?

  – Мы его открываем только для того, чтобы проветрить комнату, а затем запираем на старые тугие шпингалеты.

  – Рита, теперь давай вспомним вот что. Ты положила серьги в чемодан и легла спать. В котором часу проснулась?

  – Около одиннадцати утра.

  – А теперь расскажи о том, что ты делала после пробуждения, буквально по минутам.

  Она озадаченно уставилась на меня.

  – Всё, всё?

  – Прости, я неточно выразился. Меня интересует, когда и на какое время ты выходила из комнаты, где были в это время другие девочки, и где была Ира.

  Помолчав минуту, Рита начала вспоминать.

  – Ирка поднялась раньше меня, и, когда я проснулась, её не было, она сидела с девочками в комнате, где живут Оля, Света и Люба. Я набросила халат, сходила в душ, была в душе минут десять, вернулась, оделась и присоединилась к девочкам. Весь день мы просидели у них в комнате, болтая о всякой ерунде, даже в столовую не ходили. Свете пришла посылка от мамы, она в отличие от нас всех в Шатске живёт, так что еда у нас была, а поздно вечером, практически ночью, как я сказала, мы все пошли в нашу с Иркой комнату, потому что Света попросила показать серьги.

  – Девочки всё время сидели в комнате?

  – Как можно всё время сидеть в комнате! Кому-то надо было в туалет, кому-то в душ, но потом все возвращались и присоединялись к общей компании.

  – Почему вы не сидели в общем зале?

  – Там было холодно.

  – А Ира тоже сидела с вами весь день?

  Рита наморщила лоб.

  – Погоди, дай вспомнить. Она отлучалась… да, точно, она отлучалась!

  – Куда, в душ?

  – Нет, не в душ. За окном стали сгущаться сумерки, а она, дура, в этот момент вдруг вспомнила, что хотела отправить маме деньги. Ирка надела куртку, резиновые сапоги и пошла на улицу. Моросил дождь, было сыро, мы её отговаривали, но она сказала, что мама очень ждёт перевод.

  – Она долго отсутствовала?

  – Где-то полтора часа, наверное. Пришла, сказала, что перевод маме отправила и успела до закрытия почты только потому, что подвернулся знакомый водитель грузовика и подвёз. Затем она снова подсела к нам, мы как раз свежий чай заварили.

  Вдруг лицо Риты заметно напряглось, а красивый мраморный лоб испортила глубокая озабоченная борозда. Я невольно подался к ней.

  – Что-то вспомнила?

  Она с досадой отстранилась, покачала головой и тяжко вздохнула.

  – Да нет, ничего.

  Вдруг Рита решительно поднялась с кровати, как тогда ночью с матраса, на котором мы с ней вместе так долго сидели.

  – Разговоры пустые, вопросы дурацкие! Ты всё равно ничего не найдешь, тоже мне сыщик. Я устала, всё, хватит, забудь об этом деле!

  Юра спокойно покачал головой.

  – Рита, так нельзя себя вести. Человек искренне желает тебе помочь.

  – Сказала бы я тебе, чего он на самом деле желает, да только слова будут неприличные!

  Она стремительно вышла из комнаты. Юра пытливо посмотрел мне прямо в глаза.

  – Она тебе нравится?

  – Как такая девушка может не нравиться?

  – А это тебе не мешает?

  – Думаю, что напротив – помогает.

  – Хорошо, в таком случае что нам делать?

  Честно говоря, в тот момент, я совершенно не представлял, что можно сделать. Минуту мы неловко молчали, и я, наконец, нарушил затянувшуюся паузу.

  – Знаешь, что бы Рита не говорила, следует осмотреть окно.

  – Снаружи или изнутри?

  – Вначале изнутри, а затем снаружи.

  – Все девочки, кроме Риты, ушли на завтрак, так что мы можем это устроить.

  Однако осмотр Ритиной комнаты ничего не принёс.

  – Что-нибудь нашел, Валера?

  – Ничего не нашёл, а ты?

  – Обыкновенное окно, створки заперты на шпингалеты.

  – Может быть, следы грязи от обуви на подоконнике или ещё что-нибудь подобное?

  – Нет, ничего не вижу.

  – Что ж, отрицательный результат – тоже результат. Пойдём, осмотрим окно снаружи.

  Мы вышли на улицу, прошли через просторный палисад с увядшей травой и встали под окном Ритиной комнаты. Тщательный осмотр ничего не дал.

  Юра вдруг нагнулся и поднял окурок, который валялся на бетонной отмостке рядом с цоколем.

  – Родопи, – сказал он, различив марку. – Сырой, однако ещё не размок окончательно. Я не курю, ты, насколько знаю, тоже, а так можно было бы подумать, что кто-то из нас не так давно торчал здесь под окном, куря болгарскую сигарету.

  – Рита мне нравится, однако не до такой степени, – сказал я, попытавшись пошутить.

  Юра лишь кисло улыбнулся в ответ.

  – Смотри, сигарета явно не докурена до конца. Человек сделал несколько затяжек и бросил.

  – А может быть просто случайно уронил в лужицу и не стал поднимать.

  Больше, как мы ни старались, ничего примечательного не нашли.

  – Ладно, месье Пуаро, время, пора идти в столовую, – сказал Юра.

  – Проголодались, Гастингс? – подыгрывая ему, сказал я.

  – Крутит она, чего-то не договаривает.

  – Кто?

  – Рита.

  – Как созвездие.

  – В смысле?

  – Вот ты мне показывал на ночном небе прекрасные созвездия. Они разные – Лебедь, Большая медведица, Малая медведица, Гончие псы, Кассиопея, Цефей, Персей, Андромеда, Змей, много их, но есть нечто такое, что их все объединяет.

  – Хм, да? Интересно, и что же?

  – Некоторые звезды хорошо видны, а некоторые не рассмотреть невооруженным глазом и приходится контур созвездия домысливать.

  Юра не успел ничего ответить, в этот момент мы вошли в общий зал и услышали тихие горестные всхлипы. Я умолк на полуслове. Мы не сразу сообразили, откуда доносится звук, потому что зал был пуст.

  Наконец, Юра понял, метнулся к окну и отогнул край длинной шторы. Там, упершись худыми бёдрами в подоконник и погрузив лицо в ладони, стояла и плакала Ирина.

  Юра тепло обнял её как сестру и погладил по чёрным как смоль волосам.

  – Иринка, дорогая, что с тобой, почему ты не в столовой?

  Девушка не смогла больше сдерживаться и громко разрыдалась у него на плече.

  – Она мне такое сказала, такое…

  – Кто?

  – Ритка.

  – Что она тебе сказала?

  – Мол, я такая вся скрытная, веду двойную жизнь, якобы такая скромница, а на самом деле воровка и готова заезжим водителям прямо в кабине на пару ночей отдаться.

  В этот миг в зал вошла Рита с половиком в руках, и Ирина сразу умолкла. Рита зло метнула в нас острый взгляд, словно злая ведьма из страшной сказки, черты лица у неё крепко исказились, а губы сжались в тонкую ниточку, превратив прекрасный рот в уродливый шрам.

  Я мысленно ужаснулся. Как она могла мне понравиться! Наверное, в тот вечер я выпил слишком много деревенского самогона.

  Рита вышла на улицу и стала раздражённо трясти половик, словно желая, как пыль из него, вытрясти из своей жизни все беды. Ирина вдруг отстранилась от Юрия и требовательно уставилась ему прямо в глаза.

  – Я не буду с ней жить в одной комнате! Что хотите делайте, не буду и всё. Я вообще уйду отсюда. Пойду вон на постой к местным жителям. Мне в жизни никто ни разу дурное слово не сказал, а эта жердь носатая воровкой и потаскухой обозвала!

  – Погоди, не суетись под клиентом, Ира. Что-нибудь придумаем. Да вот, Света, кажется, хорошо с Ритой ладит. Её подселим к ней, а тебя на койку Светы в другую комнату переселим. Согласна?

  Ирина молча кивнула. Я тронул её за рукав свитера.

  – Ира, скажи, пожалуйста, а вы с Ритой давно проветривали комнату?

  Она озадаченно посмотрела на меня.

  – Каждый день вечером перед сном проветриваем.

  – После проветривания всегда на шпингалеты запираете?

  – Запираем, конечно. Ой, нет, один раз я заметила, что не заперли. Каким-то вечером я, как обычно, подошла к окну, чтобы створку открыть и тогда заметила. Всё потому, что не я, а эта жердь мослатая комнату проветривала. Ничего толком делать не может, и мозги у неё куриные!

  – В какой вечер ты обнаружила, что шпингалеты были не заперты?

  – Подождите, дайте вспомнить. А, так на следующий день после нашего вечера отдыха, поздно вечером я обнаружила, что окно плотно закрыто, однако на шпингалет не заперто. Видимо, тогда, когда был вечер отдыха, суетились, спешили, прихорашивались, и она, наверное, в спешке створки плотно затворила, а на шпингалеты, дура, не заперла! Может быть, думала, что потом мы ещё комнату будем проветривать, однако потом под утро мы пришли совершенно никакие, и было не до проветриваний. Самогон очень крепким оказался.

  – А тот, кто тебя подвёз на почту, водитель, ты его раньше знала?

  Она закусила губу и опустила голову.

  – Это к делу не относится.

  – Ей веры нет, она себя выгораживает, – сказал мне Юра, когда мы вдвоем медленно шли на завтрак в столовую.

  – Ты подозреваешь её?

  – Женский коллектив – это, скажу я тебе, нечто! Ирина вполне могла взять серьги.

  – В самом деле? А мне показалось, что она книгами интересуется, а вовсе не тряпками и украшениями.

  – Все женщины по натуре хищницы, но умеют искусно это скрывать, притворяясь тихими скромницами, любительницами цветов и книг, это  всего лишь тактическая маскировка. Даже при виде сверкнувших на солнце стеклянных бус у любой женщины невольно разгораются глаза, а здесь не бутафорские бусы, а целое бабушкино состояние. По моим расчетам эти серьги потянут на стоимость двух автомобилей Волга, для студентки это неслыханное богатство, Валера!

  – В таком случае логично было бы подозревать всех девушек.

  – Ирина отлучалась, когда все девушки сидели все вместе в одной комнате. Под предлогом отправки денег матери она вполне могла воспользоваться отсутствием Риты в своей комнате и вытащить серьги из чемодана.

  – А ты уверен, что она знала, где лежали серьги?

  – Нет, не уверен, но, если две девушки три недели живут вместе в одной комнате, я сомневаюсь, что она не знала.

  – Сомневаешься?

  – Ирина – особый случай, Валера! В том, что она могла взять серьги, я не сомневаюсь. Девочка из неблагополучной семьи, родители живут в сельской местности, отец крепко пьёт, мать – инвалид. Ира донашивает вещи старшей сестры, выгадывает каждую копейку, чтобы послать хотя бы часть стипендии матери. А Рита из обеспеченной семьи, у неё всё есть – заграничные вещи, дорогие украшения, и она не может не вызывать зависть.

  – Я понимаю, что ты хочешь сказать, Юра, однако мотив преступления – более ёмкое понятие.

  – Да неужели? Просвети! Что-то юриспруденция мне стала в последнее время очень нравиться.

  – Внешний фактор, – вещи, проживание, питание, возможность иметь партнёра, – конечно, имеет значение, но это ещё не мотив.

  – А что в таком случае мотив?

  – Как человек относится к неблагоприятному внешнему фактору, в чём для себя видит выход из затруднительного положения, – вот что может при искажённом отношении стать мотивом правонарушения. Сам посуди. Ирина, девочка из неблагополучной бедной семьи, сама, без волосатой лапы поступила в институт, старательно учится, даже сюда в отличие от других девочек кое-какие учебники прихватила, мечтает, как видно, стать высококлассным инженером. Сколько инженер получает? Немного. Следовательно, не деньги её прельщают, а сама железная дорога, которой она искренне интересуется и, судя по всему, действительно увлечена этим делом. Так?

  – Откуда ты столько знаешь про Ирину? Как будто ты, а не я у неё преподаватель!

  – Ты сам рассказывал, когда мы ночью рассматривали созвездия, причём не только о ней – обо всех девочках.

  – Вот, блин, ничего не помню, а у тебя, слушай, память просто превосходная! Так что будем делать, мсье?


Глава седьмая. Нестандартный протектор.

  Я внимательно посмотрел в его умные серые глаза.
 
  – Мы зашли не с того бока, Гастингс.
 
  – Ничего не понимаю. С какого бока?
 
  – Мы выдвигаем предположение, а потом пытаемся притянуть к нему факты, вместо того, чтобы сначала собрать все факты, какие только возможно, а затем на основе собранных фактов выдвигать предположения.
 
  – Что в данном случае по-твоему есть факты?
 
  – Следы материальные и нематериальные.
 
  – Хм, материальные – понятно, а нематериальные?
 
  – Свидетельские показания, например.
 
  – А, во как! Так, и кто же будет собирать факты? Я, например, кажется, выдохся, и, наверное, неслучайно. По-моему, все факты налицо.
 
  – Далеко не все.
 
  – Если мы до конца нашего пребывания здесь ничего не выясним, я буду вынужден сообщить о происшествии руководству института. У нас по таким делам особо не разбираются и при малейшем подозрении просто отчисляют без всякого охвата фактов версиями. Так что придётся Ирине ехать домой к маме, без денег и с волчьим билетом в зубах.
 
  У меня оставалось буквально несколько дней, однако осторожное наведение справок в общежитии приезжих водителей, а также просмотр картотеки моего участкового ни к чему не привели. У него на учёте состояли одни лишь самогонщики, алкоголики и семейные дебоширы.
 
  – Хватит в карточках рыться, Валера, ничего там нет особо интересного, – сказал  он мне после обеда. – Сходи-ка лучше, проверь нашу пожарную часть, узнай, в каком состоянии пожарная машина находится, на ходу ли она, есть ли вода, кто сегодня там дежурит.
 
  Я пошёл напрямик через Заячий переулок мимо нашего детского сада.
 
  – Товарищ милиционер, – неожиданно прервал мои мысли старческий голос сзади, – можно вас на минутку.
 
  Я обернулся. У калитки дома, который утопал в кустах черемухи как раз напротив детского сада, в светлом платке, повязанном сзади на затылке, тёмной фуфайке и чёрных резиновых сапогах стояла крепкая румяная бабуля с очень ясными синими глазами. Кроме её необычных глаз моё внимание привлекли её руки – большие, грубые и жилистые, как у мужика.
 
  – Здравствуйте.
 
  – Здравствуй, внучок. Я понимаю, что тебе забот хватает, а тут я ещё.
 
  – А что случилось?
 
  – Да ничего особенного не случилось. В наш переулок сельсовет никак не может свет нормальный провести, хотя обещает каждый год.  Летом ещё куда ни шло, а осенью здесь тьма кромешная, идёшь, спотыкаешься, щупаешь палкой дорогу, чтобы в канаву не завалиться. Хоть бы ты слово замолвил, товарищ милиционер.
 
  – Хорошо, я сообщу участковому.
 
  – Во-во, сообщи, а то наш Лёша в последнее время что-то совсем мышей не ловит. С женой у него, кажется, какие-то проблемы. А ещё… поди-ка сюда.
 
  Она с заговорщицким видом поманила меня к себе пальцем. Я подошёл и наклонился к ней.
 
  – Похоже, зерно с тока машинами воруют, – сильно понизив голос, сказала она.
 
  Я в удивлении приподнял брови.
 
  – Почему вы так решили?
 
  – Как стемнеет, по нашему переулку обязательно грузовик, крытый брезентом, проезжает. В таких зерно с полей возят, ты сам знаешь. Если бы он просто ехал, а то ведь медленно, стервец, движется, будто крадётся, мотор приглушает, и фары выключены!

  – В какую сторону проезжал грузовик?

  – Говорю, в ту сторону, от зернотока ехал.

  – А обратно здесь проезжал?

  – Нет, не проезжал.
 
  – Хм, а когда в последний раз вы его видели?
 
  – Да два дня назад точно проезжал. А вчера и позавчера не было его, врать не буду. Разберись, внучек.
 
  – Хорошо, разберусь.
 
  – Про уличное освещение не забудь.
 
  – Не забуду!
 
  Бабушка скороговоркой благословила меня и скрылась за глухой дощатой калиткой. В переулке асфальт не был положен, и только теперь я обратил внимание, что жирная чёрная влажная земля грунтовой дороги, в самом деле, разрезана примечательной автомобильной колеей. Судя по всему, здесь действительно проезжал грузовик, причём не один раз.
 
  Я немного прошёл вдоль колеи и остановился в том месте, где следы протектора были особенно чётко заметны. Всего, как видно, у проезжавшего автомобиля было шесть колес, два передних, вот они, и четыре задних, вот их следы – по два колеса с каждой стороны моста.
 
  Я присел на корточки. А это что такое?

  У всех колес ёлочка, выдавленная протектором на влажной земле, смотрит своей вершиной по ходу движения, так обычно крепят шины к ободу на заводе, а у одного колеса – в обратную сторону, видимо, шину снимали, меняли, надевали другую недавно, и заводское направление рисунка протектора не учли. Какое же это, интересно, колесо?
 
  Нетрудно было понять, что колесо с противоположным рисунком протектора  находилось у этого автомобиля с правой стороны моста и располагалось не снаружи, а внутри. В этот момент сзади раздался звук открываемой оконной створки. Я оглянулся.
 
  Моя неугомонная бабушка по пояс высунулась из окошка.
 
  – А кроме как на мотоциклах, никто здесь раньше ни на чём не ездил, предпочитали объезжать по асфальту. Вот так!
 
  Она с шумом захлопнула створку, а я отошёл от колеи вбок, перепрыгнул через канаву и оказался у штакетника нашего палисада прямо напротив Ритиного окна. Огромный жёлто-красный кленовый лист волшебно светился в грязи рядом с забором.
 
  Я внимательно огляделся. Кроме чахлых берёзок и пышных кустов черёмухи в переулке ничего не росло.
Кленовый лист потемнел от дождей и солнца, но все ещё излучал божественный свет стремительно надвигающейся осени.

  Я поднял его, чтобы полюбоваться, и вдруг обнаружил, что он, оказывается, скрывал след обуви. Четко отобразилась лишь задняя часть, однако и по такому куцему следу можно было понять, что отобразил его на глине мужской резиновый сапог большого размера.
 
  Похожий размер был у нашего длинного как каланча ночного заведующего током, которого две недели назад я поймал с мешком зерна у проёма в заборе. К тому же он, кажется, курил только Родопи. Неужели он и здесь отметился, – вопрос.
 
  Достав блокнот, я быстро сделал на бумаге набросок следа. Он был необычным, – состоял из фигур в виде цветков с пятью лепестками, а не из обычных рубчиков или ёлочек.
 
  Без труда перемахнув через штакетник, я очутился на территории детского сада. Пройдя немного по увядшей траве в сторону Ритиного окна, я наткнулся на ещё один точно такой же след. Он немного раскис, но цветочки с пятью лепестками всё ещё просматривались.
 
  На занятиях по криминалистике нас учили фиксировать следы обуви при помощи обыкновенного гипса, однако я прекрасно понимал, что фиксацией следов лишь наступлю на больной мозоль моего задёрганного начальством участкового. Официально проводить расследование мне никто не позволит, это однозначно, не тот, как говорится, случай.

  Участковому моему не преступления нужны, а их отсутствие, тогда бодрый отчёт об успешном обеспечении уборочной компании ляжет на стол начальника районного отдела внутренних дел, и он со спокойной совестью отправит его наверх.
 
  Больше никаких следов обнаружить не удалось. Вполне возможно, что моя деятельная бабушка подглядывала или что-то здесь высматривала.
 
  Я вернулся к дороге, пересёк её и подошёл к знакомой изгороди. Свежие следы от сапог бабули чётко отобразились на влажном песочке, посыпанном у самой калитки.
 
  Хм, нет, у неё на подошве был выдавлен рубчик. Да и по размеру её следы были намного меньше.
 
  – Ильинична достала меня своей простотой! – грубо смяв опустевшую пачку сигарет, в сердцах сказал участковый, когда я передал ему просьбу бабушки. – Теперь, значит, за тебя взялась. Если у района нет денег на дополнительное освещение, что наш сельсовет, интересно, может сделать! Пожарная часть как, в порядке? А то, того и гляди, проверяющие из области приедут.
 
  – Пожарная часть в порядке, машина на ходу, лично на ней десять кругов по двору сделал, чтобы аккумулятор подзарядить, бензин есть, вода есть. Савелий Игнатьич там сегодня дежурит, толковый мужик, а вот Ильинична мне ещё кое-что интересное поведала.
 
  – Силён ты, брат, бабушкины сказки слушать! Смотри, не поддавайся, наши бабульки живо на шею садятся.
 
  Тем не менее, когда я рассказал ему о странном грузовике, он призадумался.
 
  – Вряд ли здесь криминал. Мало ли, почему водитель дорогу решил срезать, однако проверить следует. Ладно, я присмотрю за этим переулком, а твое дело, по-прежнему, зерноток! Сделай так, чтобы там всё было в полном ажуре.
 
  Тем же вечером мне удалось проверить подошву резиновых сапог ночного заведующего зернотоком, который теперь обходил меня за три версты, что меня вполне устраивало, поскольку мне нужен был не он сам, а его следы. Сапоги его, в самом деле, подходили по размеру, однако на подошве его сапог были ромбики, а не изящные цветочки.

  Возвращаясь поздно вечером с тока я, сделав крюк, намеренно подошёл к зданию детского  сада со стороны неосвещённого Заячьего переулка. Из окна Риты струился электрический свет, шторы были плотно задёрнуты, однако нижние края едва заметно расходились. В тот день, когда я осматривал её комнату, мне запомнилось, что шторы были довольно потёртые, одну внизу недавно штопали, и она свисала неровно. Вот из-за чего нижние края штор в Ритином окне неплотно сходились.
 
  Я решил проверить, что можно разглядеть сквозь эту едва заметную щель, бесшумно перемахнул через штакетник, тихо прошёл по бетонной отмостке и заглянул в окно. Из щели, в самом деле, пробивался свет, однако то, что происходило внутри, разглядеть было совершенно невозможно.
 
  – Вот такие факты, месье Пуаро, – обескураженно пробормотал я.

  Делать было нечего. Вздохнув, я отлип от окна и двинулся, было, чтобы идти домой, как вдруг в этот самый момент в просвете между шторами ослепительно сверкнуло чьё-то полностью обнажённое девичье тело. Я невольно замер, чтобы не потерять пойманный ракурс.
 
  Совершенно голая Рита стояла над раскрытым чемоданом, который она водрузила на свою койку, и перебирала нижнее белье, видимо, готовясь к завтрашнему дню. В одежде Рита смотрелась великолепно, а без одежды выглядела чрезмерно худой, костлявой, и я отпрянул от окна, не желая созерцать это не очень-то приятное зрелище.
 
  Главное я выяснил. Выходит, что всё-таки, если хорошо постараться, то в щель между шторами можно кое-что заметить!
 
  Утром после завтрака я заглянул в местный продуктовый магазин. Здесь вкусно пахло свежеиспеченным хлебом.

  Пышнотелая кровь с молоком продавщица с интересом посмотрела на меня.
 
  – Чего желает родная милиция?
 
  – А у вас есть сигареты Родопи?
 
  – Были, но закончились, теперь не знаю, когда завезут, может быть, на следующей неделе. Осталась только Прима, этого добра у меня запас на год. Будете брать?
 
  – Нет, благодарю.

  В дверях я неожиданно нос к носу столкнулся с водителем Сашей. Его огромная медвежья фигура заслонила свет.
 
  – О, какие люди! Милиции нашей респект и уважение.
 
  Он вежливо уступил мне дорогу, и я вышел на улицу. У каменного крылечка магазина стоял Зил, крытый брезентом. Погружённый в свои невесёлые мысли, я двинулся по направлению к зернотоку и вдруг остановился как вкопанный.
 
  Третий день светило солнышко, земля подсохла, однако кое-где ещё оставались лужи. Как видно, Саша, выходя из кабины, неосторожно спрыгнул с подножки в грязь, и теперь у самого края придорожной лужи был чётко виден след подошвы его левого чешского сапожка. Я стоял и смотрел на этот след, который словно немой свидетель силился мне всё рассказать, но не мог.
 
  Несомненно, это был искомый узор! Фигурный, изящный, такой узор на подошве советских резиновых сапог вряд ли встретишь и ни с каким другим не спутаешь.
 
  Наконец, я пришёл в себя. Вот вам ещё один факт, капитан Гастингс!
 
  Я быстро обошёл грузовик сзади и наклонился. Государственный номер 19-32 мвш.
 
  Стоп! А это что такое?..
 
  Взгляд мой уперся в один из скатов заднего моста. Все шины новые, кроме одной, она заметно износилась, и именно она привлекла моё внимание.

  С каждой стороны моста на ось надето по два колеса. Шина с изношенным протектором – с правой стороны моста и внутри. У всех шин рисунок протектора выполнен в виде ёлочки, только у новых шин ёлочки своими вершинами обращены по ходу движения, а у изношенной шины – в противоположную сторону.
 
  – Давление в норме, товарищ милиционер, будьте спокойны. Пять атмосфер. Каждое утро, между прочим, проверяю!
 
  Я вздрогнул от неожиданности и обернулся. Сзади стоял Саша. Как он незаметно подкрался!
 
  Я недоверчиво покачал головой.
 
  – В норме говорите? Хм, интересно.
 
  Он ухмыльнулся, засунул во внешний карман своей модной польской курточки только что купленную красную пачку Примы, затем полез во внутренний карман и вытащил пухлый бумажник.
 
  – А то давай штраф заплачу.
 
  – Значит, в норме, – растягивая слова, сказал я, – только жаль, сигареты Родопи закончились.
 
  Его щёки слегка тронул нездоровый румянец. Несколько секунд он смотрел на меня, словно бык, увидевший на дороге странное и неожиданное препятствие, затем засунул бумажник в карман, раздражённо махнул рукой и направился к кабине.
 
  – Чудак ты человек, товарищ милиционер, а мне пора зерно везти!
 
  – Через тёмный Заячий переулок?
 
  Мой вопрос прозвучал холодно и язвительно ему прямо в спину. Саша остановился словно громом поражённый, обернулся и метнул в меня цепкий недобрый взгляд.
 
  – Ты чего-то не договариваешь, уважаемый товарищ представитель власти.
 
  – Не договариваю, потому что не знаю, что с тобой делать, жаль губить жизнь такому славному парню. Молдавия будет плакать по тебе, Саша!
 
  Он недовольно повёл налившимися кровью белками глаз.
 
  – Чего-чего?
 
  – Серьги верни.
 
  Он окаменел лишь на миг, а затем его лицо вновь приняло обычное очень живое и чрезвычайно самодовольное выражение.
 
  – А пошёл бы ты на элеватор, товарищ милиционер!
 
  Он одарил меня насмешливым взглядом и взялся за ручку двери кабины.
 
  – Верни серьги, Саша, – спокойно сказал я, – тогда обойдёмся без протокола, разойдёмся как море в корабли, ты меня не знаешь, и я тебя тоже. А иначе тайное похищение личного имущества граждан с проникновением в жилище – до семи лет. Я всё видел.
 
  Он вдруг неожиданно резко развернулся и, выхватив из голенища сапожка монтировку, грозно двинулся ко мне, крепко сжав свои огромные как кувалды кулаки.
 
  – Видел, да что ты видел, на пушку берёшь, начальник?! Знаю я вас, товарищи дорогие. Мягко стелете, а потом невиновные на нарах парятся.  Проваливай отсюда и не задерживай дурацкими разговорами рабочих людей!
 
  – Погоди, не горячись, спокойно.
 
  – Чего спокойно, чего спокойно?!
 
  – Послушай, говорю, всё хорошо, остынь! Студентка Рита, конечно,  та ещё штучка, и ты решил подбить к ней клинья. А что, ты парень хоть куда, красавец и балагур, поэтому без труда узнал от её напарницы Ирины, где она живёт, и, проследив, выяснил, что её окно выходит в глухой палисад, там по ночам темно, хоть глаз выколи, поблизости нет ни одного уличного фонаря.
 
  У Саши отвисла нижняя губа, он обескуражено покачал головой и ловко зажёг сигарету от самодельной стильной металлической зажигалки.
 
  – Даёшь стране угля, командир! Фантазия у тебя, ёлы-палы. Продолжай, даже интересно стало.
 
  – Изменив предписанный маршрут, ты стал по ночам проезжать по Заячьему переулку мимо её окна, а пять дней назад заметил, что в окне горит свет, и решил, что может быть вот он – счастливый случай. Заболтать и уболтать девушку для тебя не проблема, тем более с таким тугим бумажником. Так ты всегда думал. Выпрыгнув из кабины и играя листом, который ты сорвал с ветки клёна, который растёт у ворот зернотока…
 
  Брежневские брови Саши заметно поползли вверх, а пренебрежительное выражение мгновенно сошло с лица, словно испарилось, и сменилось озабоченностью.

  – Блин, в самом деле, всё видел.
 
  – Тихонько подобравшись к её окну, ты попытался что-нибудь рассмотреть в щель между шторами внизу, но она оказалась слишком узкой. Ты закурил свои любимые Родопи, не зная, что предпринять, и вдруг, повернув голову, неожиданно поймал ракурс. Картина настолько поразила, что сигарета выскользнула из пальцев, и ты не поднял её, стало не до курения. Ты увидел в щель… нет, не голую Риту, конечно. Ты стал свидетелем того, как она вытянула из-под кровати свой чемодан, положила его на койку, раскрыла крышку, достала из внутреннего кармашка крышки чёрную пластмассовую коробочку, а из неё – великолепные серьги. Ты видел, как она вставляла их в уши и успел хорошо рассмотреть.
 
  – Не угадал, я её, доску, всю тогда хорошо рассмотрел! Она в голом виде долго перед зеркалом выпендривалась, затем достала серьги из чемодана и принялась их так и сяк перед зеркалом примерять, наверное, представляла себя какой-нибудь маркизой де Хренадур в будуарах царя Гороха.
 
  – Ага, и голый вид её тебя, как видно, не впечатлил, а вот серьги очень даже впечатлили. Ты вдруг осознал, что серьги у неё необычные. Судя по всему, они старинные и очень дорогие. За них, кажется, можно выручить большие деньги, дом в Молдавии купить и начать новую жизнь.
 
  – А ты не такой простой товарищ, гражданин милиционер, каким поначалу показался.
 
  – Вот тогда ты подумал, – а на кой ляд мне эта жердь носатая! Следует вовсе не ею заняться, а тем, что у неё в ушах блестит.
 
  – Ха, бляха муха, толковый ты парень!
 
  – Следующий день выдался как по заказу дождливым, и зерно с полей не возили. Ты следил за детским садом и, когда стало темнеть, увидел, как Ритина соседка по комнате Ирина побежала на почту. Ты подвез её и ненавязчиво расспросил. Она к тебе неравнодушна, поэтому без задней мысли рассказала, что во всех комнатах сыро, промозгло, кроме одной, и все девочки сидят там, греются и пьют чай. Она поспешила в здание почты, а ты сослался на срочные дела и уехал. Свой Зил поставил за углом, чтобы его не было видно, а сам, пользуясь тем, что сумерки сгустились, подобрался к окну Риты. Оно на твоё счастье оказалось не заперто, и шофёрскую монтировку, которую ты практически постоянно носишь с собой, применять не пришлось. Дальше всё произошло за пару минут. Ты снял сапожки, в носках забрался в комнату и прислушался. В коридоре никакого шума, но даже, если бы он случился, и кто-то вошёл бы в комнату, ты нисколько не смутился бы, поскольку ты всего лишь герой-любовник, а вовсе не вор, верно? Открыть замки наших советских чемоданов для тебя не проблема, не думаю, что тебе понадобилось больше минуты. Ты вынул из чемодана заветные серьги, положил коробочку, в которой они лежали, на место, запер чемодан, задвинул его глубоко под кровать, вылез обратно через окно, тщательно задернул шторы, плотно притворил створку за собой, обулся в свои шикарные сапожки и был таков. Жаль только, что твой левый сапожок оставил след в грязи возле штакетника, как раз напротив Ритиного окна, а ты впопыхах не заметил.
 
  – Ладно, я понял, хватит, теперь уже неинтересно! – Он помрачнел и вновь деловито достал свой увесистый бумажник. – Говори, сколько?
 
  – Нисколько. Серьги верни, иначе за руль ты больше не сядешь, на нарах будешь сидеть.
 
  Он буквально заскрежетал зубами.
 
  – Дурак ты, товарищ милиционер, и уши у тебя холодные! – Он расстегнул клапан бумажника, вытянул из него великолепные Ритины серьги, они таинственно сверкнули в солнечных лучах,  одним едва заметным движением метнул их в жирную придорожную грязь и пошёл прочь. – Ты жизни не знаешь, пацан, следствие целое развёл курам на смех. Одним всё и за здорово живешь, а другим, если вдруг захотят того же, – кукиш с маслом, а на зарплату не проживёшь, командир, нет, не проживёшь!
 
  В следующий миг раздражённо хлопнула дверь кабины, и Зил остервенело взревел злобным тигром. Минуту он, надсадно рыча, медлил, прежде чем поехать, и мне вдруг показалось, что Саша в эту самую минуту сидел, вцепившись руль, раздумывая включить заднюю скорость и дать полный газ или не стоит. Отскочить в сторону я бы, наверное, не успел.

  Наконец, Зил притих, нежно заурчал ласковым котёнком, и, соблюдая все правила движения, мягко, по-кошачьи двинулся вперёд. Даже сигнал левого поворота, положенный перед началом движения, приветливо мигнул мне несколько раз.

  Я выудил серьги из чёрной жирной грязи. Слава богу, они были целы, и от колёс грузовика не пострадали.
 
  Рита долго рассматривала своё сокровище, которое я, аккуратно вымыв и насухо отдраив, торжественно вручил ей в присутствии Юры. Она всё никак не могла поверить, что её бесценная семейная реликвия вернулась к ней.
 
  – Где ты их нашёл?
 
  – Мы с участковым плотно взялись за общежитие водителей и начали проводить там доскональный опрос, заводя каждого в отдельную комнату. Беседу вели жёстко, и вскоре кто-то подбросил серьги под дверь, только участковый просил никому об этом не рассказывать, и ему вопросы не задавать, он всё равно сделает вид, что ничего не знает.

  – Почему?

  – Скандал ни к чему. Водитель осознал вину и вернул то, что по минутной слабости взял без спроса. 
 
  – Получается, что кто-то из водителей заходил в нашу с Ирой комнату! Как такое возможно?
 
  – Скорее всего, он залез через окно, вы не всегда запирали оконные створки на шпингалет.
 
  – Какой кошмар! А как он узнал, что у меня есть серьги, как он понял, где они хранятся?

  – Подозреваю, что ты ему нравилась, он следил за тобой, подсматривал в окно, шторы не всегда были плотно задёрнуты, а ты не замечала.

  Обычное белое лицо Риты сделалось пунцовым.

  – О, я, кажется, кругом виновата! Выходит, что серьги взяла не Ирина?
 
  – Нет, не Ирина.
 
  – Ой, я должна срочно перед ней извиниться! Она девочка неплохая, однако слишком молчаливая, и это крепко раздражает, всякие мысли вызывает.
 
  Остаток стажировки пролетел незаметно, а накануне отъезда Юра устроил прощальный вечер. Было снова весело, однако теперь к веселью примешивалась лёгкая грусть. Девочки понимали, что жизнь разводит нас по своим дорогам, и вряд ли теперь мы снова увидимся. Особенно печальной выглядела рыжеволосая Света.
 
  Однако, когда Юрий объявил белый танец, Светлану опередила Рита. Близость её тела сводила с ума, я пытался поймать её взгляд, но она упорно опускала глаза. Бабушкины серьги, которые она снова надела, придавали ей особый шарм, они волшебно переливались в приглушённом свете, – Юра, умница, предусмотрительно прикрепил к лампочке у потолка абажур, который он буквально за полминуты соорудил из старой газеты.
 
  Я любовался Ритой, серьги привносили в её внешность непередаваемое очарование. Кто знает, может быть, они видели роскошные царские балы, элегантных кавалеров и прекрасных дам.
 
  – А знаешь, – вдруг сказала Рита, подняв, наконец, глаза, – у нас с тобой могло бы что-нибудь получиться, теперь я чувствую.
 
  – Я знаю.
 
  – Ты не такой как все, а я таких обожаю, меня такие заводят не на шутку,  но на четырнадцатое октября у меня назначена свадьба.
 
  Я грустно улыбнулся.
 
  – Он, конечно, чуть-чуть старше тебя, отец у него – высокопоставленный ответственный работник, а мама отлично знает, как надо устраиваться в жизни. Познакомились вы неслучайно, вас свели.
 
  Рита изумлённо вскинула свои красивые светлые брови.
 
  – Откуда  ты знаешь, девочки рассказали? О, прости, я всё время забываю, с кем разговариваю. Хотела бы я узнать тебя поближе!
 
  Она вдруг жарко прижалась ко мне всем  телом и поцеловала в край рта так, что меня с головы до пят пронзил электрический ток, и всё вокруг медленно поплыло словно в сладком сне. Этот танец, который она мне подарила, я помню до сих пор, хотя прошло почти сорок лет