Часть четвёртая. Весёлые ребята и господа офицеры

Профессия сыщика – тайны, загадки,
И юность толкает вперед без оглядки
Зубами грызть твёрдый науки гранит,
Те сцены альбом чей-то толстый хранит.

Владилен Елеонский, ОВШМ
Глава первая. Люся.

  Учёба на третьем курсе совершенно неожиданно пошла как по маслу. Закончив тянуть лямку без вины виноватых на первом курсе и выполнив приказ выжить на втором, мы, в самом деле, стали весёлыми ребятами, освоившись с распорядком дня и особенностями обучения в закрытом учебном заведении.
 
  Стоило только за два года привыкнуть к казарме, как режим ослаб, казарма к слушателям третьего курса охладела, словно притязательня девушка к старикам, и нам не надо было клянчить увольнительные записки у командиров или бегать в самоволки. Складывалось впечатление, что теперь курсовые офицеры сами были заинтересованы в том, чтобы на выходные в казарме оставалось как можно меньше личного состава. Неудивительно, что у многих из нас именно на третьем курсе завязались знакомства в городе.
 
  Появилось больше свободного времени, я стал регулярно ходить в тренажерный зал, полюбил брусья и штангу вместе со своими новыми друзьями-спортсменами, на соревнованиях по гиревому спорту я занял третье место по школе, наплевав на боль и содрав ладони до мяса, и физические тяготы службы теперь казались просто смешными.
 
  Учёба стала, наконец, интереснее. Теперь у нас были, в основном, специальные предметы, непосредственно связанные с оперативной работой милиции. В отличие от тяжеловесных философско-политических дисциплин мы щелкали их как семечки.
Сессии отныне также не доставляли особых хлопот. У каждого из нас сложились свои методы сдачи экзаменов, и я на себе убедился в верности высказывания старшекурсников, которое мы слышали от них ещё в самом начале:

  – Первое время ты работаешь на зачетку, а затем она на тебя.
 
  В самом деле, видя, что у меня в зачётной книжке красуются практически одни отличные отметки, экзаменаторы теперь не сомневались, какую оценку ставить. Плюс к этому я использовал методику ответа на экзамене, которую ещё на первом курсе посоветовала мне мама, и почти всегда, за редким исключением, она срабатывала безотказно.
 
  В общем, всё шло прекрасно, пока в апреле не произошел тот памятный случай с Людмилой – дочерью Надежды Владимировны и Николая Леонидовича Тимченко, которых я по-прежнему не забывал и изредка заходил к ним в гости. Той весной я стал заходить к ним чаще, и на то были причины.
 
  Буквально за один год Люда из полноватой смешной пышки вдруг превратилась в привлекательную стройную девушку. Если раньше она вечно смущалась и при моём появлении убегала в свою комнату, то теперь она не уходила, сидела со мной на кухне и даже готовила для меня что-нибудь на стол, если родителей не было дома. Я наблюдал за тем, как она ловко управляется с кастрюлями и тарелками, удивлялся и невольно ловил себя на мысли, что из неё получилась бы прекрасная жена.
 
  Не надо было быть слишком проницательным человеком, чтобы понять, что я ей нравлюсь. Она тоже мне нравилась, однако подсознательно я не мог относиться к ней как к девушке, она по-прежнему оставалась для меня ребёнком. Людмила это чувствовала, и это, конечно, её задевало.
 
  В один из дней я, как обычно, зашёл в знакомый подъезд, стал подниматься по добротным каменным ступеням парадного и вдруг замер как вкопанный, – на лестничной площадке между двумя пролётами у высокого окна с массивным подоконником стояла совсем ещё юная парочка.
 
  Он, довольно жилистый, но чрезвычайно худой носатый подросток, настойчиво прижимал к подоконнику её, – стройную девочку с роскошной копной русых волос и   с уже явственно проступающими женскими формами, одетую в один лишь домашний халатик и тапочки на босу ногу, – и пытался трогать её запретные места.
 
  Она, кажется, поддавалась, но в последний момент трогать себя и целовать в губы не разрешала, и парню приходилось просто обнимать её за талию.
 
  Всё это я уловил буквально за секунду, потому что в следующий миг она заметила меня, её раскрасневшееся лицо покраснело ещё больше и стало пугающе пунцовым. Она с силой оттолкнула ухажера от себя. Он обернулся в мою сторону.
 
  Я, как всегда, был в форме слушателя школы милиции. Юнец окинул меня оценивающим взглядом.
 
  Парень был с шармом. Производили впечатление его умный прямой взгляд, четко очерченный подбородок и насмешливое превосходство в глазах, которое я часто видел у ребят, усиленно занимавшихся боксом, дзюдо или самбо.
 
  Казалось, что этот худосочный подросток знает нечто такое, что простым смертным неведомо.
 
  – Ого, Люд, глянь, мусорным бачком запахло!
 
  Только теперь я узнал в девушке Людмилу! Саркастический намёк юнца был понятен, однако я прошёл мимо них так, словно ничего не видел и не слышал.

  Меня встретила Надежда Владимировна в просторном домашнем халате. Как обычно, она провела меня на кухню, однако вместо того, чтобы сообразить мне что-нибудь поесть, села за стол напротив и озабоченно покачала головой.

  – Люсю видел?
 
  – Да.
 
  – Ума не приложу, что делать. Прицепился к ней как банный лист.
 
  – А кто он?
 
  – Её одноклассник. Боюсь, как бы в ней дурь не взыграла.
 
  – Мне всегда казалось, что она – разумная девочка.

  Надежда Владимировна печально улыбнулась.
 
  – Все мы разумные девочки! Только это как гитара. Вот взыграет не эта, а та струна, и что ты будешь делать, а потом будет поздно. Как бы в подоле не принесла, а девочке только месяц назад четырнадцать исполнилось.
 
  В этот момент щёлкнул замок входной двери, и запыхавшаяся Люда вбежала на кухню.
 
  – Меня обсуждаете?
 
  – Люся, сколько раз я тебе говорила, не выбегай в подъезд босиком, – застудишься.
 
  – Всё, мама, больше не буду.
 
  – А когда он придёт, снова голову потеряешь?
 
  Люда рассмеялась, наполнила стакан водой из-под крана и осушила его залпом.
 
  – Нет, мама, не потеряю, я сказала, чтобы он больше сюда не приходил. – Она как будто оправдываясь, украдкой взглянула на меня. – Да с ним всё это так, несерьезно всё это!
 
  Надежда Владимировна обхватила голову дочери руками и нежно прижала её к своей высокой груди.
 
  – Ох, Люсенька, переживаю за тебя! Что-то сердце у меня не на месте.
 
  В следующий мой приход дома оказалась одна Люда. Она встретила меня в одном лишь лёгком халатике, но чувствовала себя совершенно свободно, мигом разогрела мне курицу с рисом, которая оставалась с вечера, ловко подала на стол, а затем присела напротив и, подперев кулачком свой подбородок с милой ямочкой, стала с удовольствием наблюдать, как я ем. Мне вдруг подумалось, что вот так, наверное, в старину молодая жена встречала вернувшегося домой с войны мужа.
 
  – Я хочу тебе кое-что рассказать, – вдруг сказала она, когда я, расправившись с курицей, перешёл к чаю с вареньем. – Маме я рассказывать не хочу, ей плохо станет.
 
  – Что-то случилось?
 
  – Случилось.
 
  Она нахмурила свои тёмные вразлет брови, такое выражение на её лице я видел впервые, к тому же ответ прозвучал зловеще, и я не знал, что думать. Было очевидно, что какая-то очень неприятная мысль снедает девочку.
 
  Я положил свою ладонь на её теплую нежную руку, и она вся вспыхнула.
 
  – Расскажи, что случилось, а я постараюсь помочь.
 
  Она выпростала руку из-под моей, резко поднялась, встала спиной к окну, опёрлась на подоконник и, словно взрослая, много повидавшая женщина, обхватила локти руками. Девочки, в самом деле, удивительно быстро взрослеют!
 
  – Знаешь, Валера, я почему-то верю тебе, как себе. Есть в тебе что-то настоящее. В общем, вот что произошло. За мной ухаживает мой одноклассник, его зовут Алексей, и ты его видел. С виду он такой современный крутой парень, но это только с виду. Отец у него, Виталий Алексеевич Челобанов, – какая-то шишка на нашем нефтеперерабатывающем заводе, а по всем своим проблемам он бежит к старшему брату Виктору, он учится в геологоразведочном институте и строит из себя крутого мена. Лёша сам из себя ничего не представляет, но гонор из него так и прёт. Когда у него был конфликт с директором школы по поводу пропусков уроков, брат всё уладил. После драки с одноклассником, которого, между прочим, увезли в больницу, разгорелся скандал, и Лёшку хотели исключить из школы, однако всё стихло, когда вмешался брат, и пострадавшего мальчика перевели в другую школу. Как-то раз, когда мы с ним гуляли поздно вечером по проспекту Маркса, к нам подошли какие-то тёмные личности, страшноватые на вид парни с золотыми фиксами вместо нормальных зубов и какими-то странно красноватыми лицами, они стали трясти с Лёши мелочь, а он им что-то сказал, и они со словами «Извини, брат!», мгновенно испарились. Короче говоря, кроме того, что у него что-то там между ног иногда оттопыривается, больше у Лёши ничего не оттопыривается. Спортом он занимался да бросил. Теперь в чём-то там брату помогает, а в чём именно, не могу сказать, да и не в этом дело.
 
  – А в чём?
 
  – С недавних пор его ухаживания стали меня крепко доставать.
 
  – Почему? Он по большому счету всё-таки кажется мне неплохим парнем.
 
  Она как-то странно посмотрела на меня.
 
  – Поначалу я тоже так думала.
 
  – А теперь?
 
  – Он хочет… в общем, понятно, чего он хочет, а я так не могу. Я лягу в постель со своим законным мужем на свадьбе, только так и никак иначе, я это точно знаю, потому что многое про постель знаю не из романов. Слава богу, мама у меня медицинский работник! А он – глупый юнец, у него взыграло, и он хочет, чтобы я стала его.
 
  – Ты всё говоришь очень разумно и правильно, и я никак не могу понять, в чём проблема.
 
  – Проблема в том, что он нашёл и вернул мне золотой кулон на цепочке, который мне подарила мама на четырнадцатилетие.
 
  – Я совершенно запутался, Люда! Пожалуйста, расскажи всё по порядку.
 
  – Хорошо, рассказываю по порядку. Просто когда я вспоминаю об этом, мне очень плохо становится! В общем, он пригласил меня в кино. Обратно мы возвращались поздно вечером, и в тёмной подворотне к нам пристали два парня, – один румяный, угловатый, похож на дзюдоиста, а второй тощий как скелет, но поразительно подвижный, словно ртуть. У обоих были очень короткие стрижки. У одного был нож, знаешь, такой с выкидным лезвием. Оказалось, что им была нужна я, вернее, не я сама, а мой кулон. Они сорвали его у меня с шеи и пошли. Леша пытался их остановить, однако они заехали ему кулаком в глаз, я ему потом примочки дома делала.
 
  – Здесь?
 
  – Да нет, не хватало ещё, чтобы мама об этом узнала! Мы были у него дома, он недалеко от нас живёт, тоже на проспекте Маркса. Представляешь, квартира родителей в полном его распоряжении, а сами родители живут на загородной даче. Когда Лёша пришёл в себя, он попросил меня родителям ничего не рассказывать и заверил, что непременно найдет и вернёт кулон. Я, конечно, ему не поверила, но родителям, в самом деле, ничего не сказала, чтобы не расстраивать.


Глава вторая. Лёша.

  Люда вдруг замолчала надолго, и мне пришлось прервать затянувшуюся паузу.
 
  – Что было потом?
 
  – Мне все эти события до сих пор кажутся сном. Ты не поверишь, но буквально на следующий день Лёша принёс мне мой кулон! Цепочка была оборвана, но это не беда, главное, что кулон вернулся. О, это настоящее чудо!
 
  – А как ему удалось вернуть кулон?
 
  – Он сказал, что подключил к этому делу брата, тот – отца, а отец – ещё кого-то, и кулон каким-то волшебным образом вернули. Ты можешь в это поверить?
 
  – Конечно.
 
  – Почему?
 
  – Потому что наши лекторы, выключив микрофон, поскольку все лекции записываются на плёнку, сообщают нам по большому секрету, что в нашей стране существует организованная преступность, и папа твоего Лёши в этой подпольной иерархии, как видно, не последний человек.
 
  – А теперь я хочу сказать тебе самое главное.
 
  – Не надо, всё понятно.
 
 Она поспешно вернулась к столу, присела на табуретку рядом со мной, запахнула разошедшиеся полы халата, и с изумлением посмотрела мне прямо в глаза. В этот миг я, кажется, впервые почувствовал, что передо мной сидит взрослая девушка. Удивительное было ощущение, словно ты стал свидетелем сказочного превращения. Ударился невзрачный утёнок оземь и превратился в Людмилу Прекрасную! Её серо-зелёные глаза буквально завораживали.
 
  – Что ты понял?
 
  – Теперь тебе неудобно перед Лёшей за свою непреклонность в плане интимных отношений. Похоже, тебе надо хотя бы из чувства благодарности переступить черту, но ты не можешь себя заставить, верно?
 
  Она взволнованно приложила кончики пальцев к своим вдруг вспыхнувшим пламенем щекам.
 
  – Ой, я, кажется, вся горю.  Да, ты чуткий, ты всё правильно понял. Я долго уговаривала себя, но я, правда, не могу!
 
  – А Лёша настойчив.
 
  – О, он очень настойчив, и теперь я не знаю, как от него отделаться. Лёша рисковал ради меня жизнью, я ему, в самом деле, благодарна, однако это вовсе не означает, что я должна стать теперь всецело его, а у него, как видно, другое мнение.
 
  Минуту я молчал, тщательно обдумывая услышанное. Что-то смущало меня во всей этой истории, но я никак не мог понять, что именно.
 
  Ситуация в общем-то для того времени была типичной. По телевизору советскому человеку показывали, как мы успешно строим коммунизм, – самое справедливое и процветающее общество, однако в то же самое время все знали, что на улице в любой момент к тебе могут пристать хулиганы, а в квартиру – залезть воры.
 
  Помимо всего прочего, Люда доверила мне свою самую сокровенную тайну так, словно я был её самым близким человеком, и никто, кроме нас двоих, не знает об этой тайне на всём белом свете. Она искренне доверилась мне, и это налагало личную ответственность, а такая ответственность, как известно, давит на плечи и создаёт путаницу в мыслях, поскольку к нужным мыслям незаметно пристраиваются мысли совершенно ненужные, связанные с личными переживаниями.
 
  Наконец, я поднял глаза. Она чуть ли не со страхом ждала моего ответа.
 
  – Я могу предложить тебе кое-что, если ты, в самом деле, не желаешь быть с Лёшей.
 
  – Я верю тебе и сделаю всё, что ты скажешь!
 
  – Сообщи ему, что у тебя появился я, и ты пока не знаешь, кого из нас выбрать. Для пущей правдоподобности давай сходим вместе в кино, а, идя по улице, будем держаться за руки и обниматься.
 
  Я опасался, что она возмутится или смутится, а она вдруг вся буквально просветлела и радостно захлопала в ладоши.
 
  – Здорово! Думаю, что такое на него обязательно подействует, и он отстанет. Только ты обязательно приходи в форме.
 
  – Конечно.
 
  Так мы и сделали, однако недооценили Лёшин напор. Вечером, когда в следующую субботу мы возвращались из кино, во дворе нас перехватил он. Весь его вид источал один лишь сплошной сарказм.
 
  Он вперился колким взглядом в лицо Людмилы.
 
  – Так что, ты теперь без него на улицу не выходишь?
 
  – Это тебя напрягает?
 
  – Ха, да нет, конечно, служба у него, наверное, такая.
 
  – Его отец – давний друг моего отца, наши отцы вместе учились в академии. Что такого, если он ходит со мной? Я ничего не решила.
 
  – А пойдём лучше в театр, Люд?
 
  – А в театр пока что я буду ходить с ним.
 
  Алексей больше ничего не сказал, круто развернулся и ушёл, однако я заметил, как он на меня посмотрел. Обычная его лёгкая ирония во взгляде мгновенно сменилась на ненависть маленького, но чрезвычайно опасного зверька.
 
  Когда мы прощались у подъезда, Люда нежно поцеловала меня в щёку, получилось очень приятно и красиво.
 
  – Ты молодец, Валера. Здорово придумал!
 
  Первого мая мы, как обычно стояли в оцеплении, охраняли общественный порядок во время проведения шумной и весёлой общегородской демонстрации, а после праздничного обеда всех, кроме тех, кто заступал в наряд, отправили в увольнение в город с разрешением не ночевать в казарме.
 
  Тепло размышляя о Людмиле, я вошёл в её парадное и на ступенях нос к носу вдруг столкнулся с двумя развязными страшноватыми типами. Один, крепко сбитый, белобрысый и с каким-то нездоровым румянцем на впалых щеках, был в чёрном кожаном плаще. Он буквально вцепился колючим взглядом в моё лицо. Второй был брюнет, одет во что-то тёмное, я не успел толком разглядеть, заметил лишь, что он выглядел довольно худым и сутуловатым. Из-под его сросшихся у переносицы густых чёрных бровей светились каким-то странным голодным светом большие как фары глаза навыкате. Он не мог стоять на месте, был подвижен, словно ртуть, и в следующую секунду очутился у меня за спиной.
 
  – Деньги давай, товарищ слушатель школы милиции, – сказал Белобрысый.
 
  Я посмотрел на него исподлобья.
 
  – А не пошли бы вы…
 
  Белобрысый в ответ вытащил из кармана выкидной фронтальный нож. В полумраке хищно сверкнуло узкое жало острого лезвия.
 
  Я, как нас учили, попытался выбить нож ногой, однако, кажется, сделал это слишком явно. Грабитель успел убрать руку, и в следующий миг мощный удар в спину бросил меня вперед и вбок. Я сильно ударился лбом об оштукатуренную и покрашенную кирпичную стену, в глазах поплыли жёлтые круги, а в ушах жутко загудело.
 
  – Ещё раз тебя здесь увидим, тебе трындец, – как будто откуда-то издалека донёсся до меня сиплый голос Белобрысого.
 
  Я в ярости кинулся на него. Он ловко отступил в сторону и коротко взмахнул рукой. Острая боль пронзила ухо, и я упал на ступени. Когда через минуту пришёл в себя, никого рядом не было, а кровь из уха лилась горячим ручьём.
 
  Не помню, как я добрался до заветной двери. Дома, к счастью, оказалась Надежда Владимировна.

  Она пришла в ужас, увидев меня в таком диком состоянии. Белая выходная рубашка под кителем и сам китель были сплошь залиты кровью, а там, где ещё несколько минут назад, было моё ухо, зияла кровавая рана.
 
  Через секунду, однако, профессиональная подготовка пересилила панику. Прижав к моей голове несколько холодных влажных полотенец, она уложила меня в гостиной на диван.
 
  – Валера, дорогой, что случилось? Что я скажу твоим родителям? Они просили звонить в Алма-Ату как можно чаще, да и сами постоянно звонят.
 
  – Всё хорошо, Надежда Владимировна, всё нормально.
 
  Она мигом сделала мне какой-то укол, затем ловко и уверенно промыла какой-то специальной жидкостью рану.
 
  – Слава богу, ухо на месте, просто проколото насквозь. Ты упал?
 
  – Да, поскользнулся в полумраке и упал на острый гвоздь, он торчал из доски.
 
  – Да как же ты так сумел! Хотя всякое, конечно, бывает.
 
  Она наложила на рану пропитанную в слабом солевом растворе тонкую хлопчатобумажную ткань и перебинтовала голову. Я поднял на неё глаза.
 
  – Надежда Владимировна, благодарю вас, дорогая, вы меня спасли.
 
  – Тебе отлежаться надо.
 
  – Я в увольнительной до четвёртого мая.
 
  – О, замечательно, почти три дня! Побудешь у нас, я тебе ещё парочку уколов сделаю, посмотрим, как рана себя поведёт. Микробы, ты понимаешь, они везде! Форму твою я солью посыпала, так что пятен не будет. Полежи, не разговаривай и постарайся уснуть. Я пойду на кухню, что-нибудь поесть приготовлю.
 
  Она накрыла меня пледом и ушла, а у меня в голове бешеным калейдоскопом завертелись картины этой совершенно неожиданной кровавой стычки. Была какая-то неувязка во всем этом,  но какая? Я силился понять, и не мог.
 
  Тогда я начал вспоминать всё в деталях. Началось с того, что они попросили денег. Я попытался сопротивляться, но безуспешно. По логике они должны были обшарить мои карманы, а они удалились с наказом никогда здесь больше не появляться. Выходит, что не деньги им были нужны. Они хотели запугать меня, но с какой целью?
 
  Я вдруг почувствовал, что эта стычка как-то связана с историей Люды. Собравшись с силами, я мысленно прокрутил в голове весь её рассказ, и вздрогнул. Парни, которые напали на меня, по приметам были похожи на тех субъектов, которые ограбили её, сорвав мамин подарок с шеи!
 
  Стоп, стоп, надо сосредоточиться. Я расслабился, прикрыл веки и вдруг ясно увидел полную картину происшедшего. Как же я раньше не догадался!
 
  В этот момент в комнату вошла Надежда Владимировна и участливо склонилась надо мной. Я приподнял веки, она улыбнулась и заботливо подоткнула подушку под моё здоровое ухо.
 
  – Не спишь? Я тебе куриный бульон с потрошками сварила, как раз то, что тебе сейчас нужно.

  – Надежда Владимировна, а где Люда?
 
  – Сказала, что после демонстрации на часок забежит к подруге, да что-то до сих пор нет её. Время скоро ужинать, а она хоть бы позвонила. Раньше никогда такого не было.
 
  Я резко приподнялся на локте.
 
  – Я не хочу вас пугать, но ей, похоже, угрожает серьёзная опасность.
 
  Надежда Владимировна испуганно округлила глаза.
 
  – Да ты что! С чего это?
 
  – Позже обязательно всё подробно расскажу, а сейчас нам следует срочно установить адрес её ухажера.
 
  – Алексея?
 
  – Да.
 
  – Хм, как же мы, интересно, установим? Надо в школу идти, а школа до четвёртого мая закрыта.
 
  – Он ровесник Люды, следовательно, год рождения тысяча девятьсот шестьдесят девятый или около того. Отца у него зовут Виталий Челобанов, он у него какой-то большой начальник на местном нефтеперерабатывающем комбинате, а живёт Лёша, как и вы, где-то здесь, на проспекте Маркса в добротном доме сталинского проекта.
 
  – Бог ты мой, а откуда ты всё знаешь?
 
  – Надежда Владимировна, прошу вас, нельзя терять ни минуты!
 
  – А что мне делать с его адресом?
 
  – Пусть туда немедленно выедет наряд милиции. Есть основание полагать, что он, пользуясь тем, что его родители в отъезде за городом, запер Людмилу в своей квартире и не позволяет ей выйти, так следует заявить сотрудникам милиции.
 
  Надежда Владимировна схватилась руками за лицо.

  – Боже мой, зачем?
 
  – Чтобы заставить вступить в половую связь.

  Надежда Владимировна сделалась вся белой как мел.

  – Валера, скажи, что ты шутишь.

  – Нет, я говорю предельно серьёзно. Если никто не откроет, пусть милиция в присутствии понятых взломает дверь.

  – Я позвоню Коле! Думаю, что наряд милиции ничего не сделает. Коля подключит своих друзей из уголовного розыска, ребята-оперативники знают, как поступать в таких случаях.

Глава третья. Виктор Челобанов.

  Надежда Владимировна вышла, а я впал в вязкое полусонное состояние и сквозь дрёму слышал, как она в прихожей долго разговаривала с кем-то по телефону. Ухо противно ныло и дёргало, словно в нём вырос больной зуб.
 
  Скоро боль, однако, стихла, и я провалился в забытьё. Наверное, подействовали уколы.
 
  Меня разбудил шум в прихожей. В гостиной, где я лежал, было темно, но в прихожей включили свет, и в проём приоткрытой двери мне была хорошо видна высокая плечистая фигура Николая Леонидовича. Рядом с ним стояла и растерянно улыбалась Люда.
 
  Надежда Владимировна осторожно трогала её, словно она была стеклянная.
 
  – Люсенька, ты цела?
 
  – Цела, мама, что со мной сделается, однако этот Лёша – самый настоящий козёл!
 
  – Это вот он тебя спас, – зычно сказал Николай Леонидович дочери и выразительно повёл глазами в полумрак гостиной.
 
  Люда зашла в комнату, включила свет, и, в ужасе расширив глаза, бросилась ко мне. Родители застыли на пороге, не решаясь войти.
 
  Она встала передо мной на колени, обняла за плечи и заглянула в глаза.
 
  – Валера, что с тобой, ты ранен?
 
  – Так, оступился по неосторожности.
 
  – Как ты узнал, что задумал этот гад Лёша?
 
  – Просто догадался по некоторым признакам.
 
  Она громко застонала, нежно положила голову мне на грудь, и я ласково провёл ладонью по её мягким как шёлк волосам.
 
  – Ты очень красивая.
 
  Она ещё плотнее прижалась щекой к моей груди, продолжая неотрывно смотреть мне в глаза. Я гладил её по волосам как маленькую, а по её щекам текли горячие слезы.
 
  Два дня я провёл в семье Тимченко. Лечение Надежды Владимировны оказалось эффективным. Когда я вернулся из увольнения, лишь кусок пластыря на ухе напоминал о моей ране.
 
  – Бандитская пуля? – не преминул съязвить Кабанов (подобные вещи он замечал мгновенно).
 
  Впервые за три года нашего, так сказать, совместного проживания его колкая шутка оказалась недалека от истины. А больше никто меня ничего не спрашивал, даже замполит, и мою стычку в подъезде удалось скрыть.
 
  Следующая неделя промчалась незаметно, и поздно вечером в субботу, сменившись из наряда, я вырвался в увольнение и поспешил в гости к Тимченко, однако, войдя в их двор, не успел дойти до подъезда. Меня перехватили мои старые знакомые – Белобрысый и Сутулый.
 
  Страх, который охватил меня в первую секунду, вдруг сменился лютой ненавистью, и я разъяренным носорогом ринулся на них. Белобрысый с недобрым хохотком выставил вперед свою узкую как у скелета ладонь, словно защищаясь.
 
  – Товарищ слушатель, смирно! Брось, пойдём, с тобой хотят серьёзно поговорить.
 
  Они провели меня в полутёмную беседку, притаившуюся во мраке двора, сюда не доставал свет от фонарей, и застыли у входа словно часовые. Под довольно просторной крышей меня ждал, развалившись на скамейке, с виду приятный спортивного телосложения коротко подстриженный парень с правильными чертами лица и пронзающим насквозь взглядом. Лёша был очень похож на него, только по сравнению с ним выглядел слишком худым, поэтому мне было совсем несложно догадаться, кто оказал мне честь своим вниманием.
 
  – Привет, Виктор.
 
  У парня слегка отвисла челюсть.
 
  – Блин, Валерий Олегович, ты точно ясновидящий! Ладно, садись, давай потолкуем.
 
  Я опустился на скамейку, и, сидя друг напротив друга, мы встретились глазами, ища что-то в их глубине. Во взгляде Виктора играла холодная насмешка.
 
  – Примерно таким я тебя и представлял. Головастый и упрямый, как моя кость. Тебе было сказано больше здесь не появляться. Жить не хочешь?
 
  – Ты, Виктор, конечно, молодец, с самого детства благодаря папе усвоил правила этой крутой жизненной игры, и главный её принцип, – любым способом добыть что-то задарма, чтобы потом продать за деньги да подороже.
 
  – Чего-чего?
 
  – Вот, например, найти красивую школьницу лет четырнадцати, самый сок, взять её задарма силой, а затем сделать из неё элитную девочку – курицу, несущую золотые яйца.
 
  Наверное, целую минуту он оторопело смотрел на меня, не в силах произнести ни слова.
 
  – Слушай, а я тебя недооценил, – наконец, сказал он. – Ладно, с  тобой всё ясно, ты мне лучше скажи, кто надоумил оперативников позвонить Лёше в дверь и сказать, что для него есть срочное сообщение от старшего брата, – Людмилу пока не трогать.
 
  – Я ничего об этом не знаю.
 
  – Ой ли? Судя по всему, ты не такой простой, каким поначалу кажешься. Ты направил милицию по адресу, не так ли?
 
  – Так.
 
  – Вот! Они уголовное дело возбудили, шьют Лёше попытку изнасилования, а это, как минимум три года колонии, только ничего у них не выйдет. Из изолятора мы его освободили, адвокат у нас хороший, и от суда мы его обязательно отмажем. Так что ничего ты не выиграл, носорог!
 
  – Мне в твои игры, Виктор, играть совершенно неинтересно. Давай посмотрим на дело с другой стороны.
 
  – Хм, с какой?
 
  – Теперь, несмотря на твою поддержку, вряд ли он даже на пушечный выстрел приблизится к Людмиле. Вот это, как я понимаю, настоящая игра.
 
  – Что могу сказать, здесь ты прав, что верно, то верно. Из школы его исключили, придётся устраивать парня в другое место. Ничего, устроим, это даже к лучшему, а за себя ты не боишься?
 
  – А что, разве тебе была дана отмашка?
 
  Виктор помрачнел и как-то сразу сник и сдулся. Он мгновенно уловил, что я имею в виду. Весь его гонор куда-то мигом улетучился, а по щекам недобро заходили желваки.
 
  – Проехали, замнём для ясности. Ты – парень неплохой, кое-что сечёшь, такие очень нужны, особенно в органах, могли бы в недалёком будущем большие дела с тобой ворочать, только какой-то ты, всё у тебя шиворот-навыворот, как у болта левая резьба, так не проживёшь, попомни моё слово!
 
  – Согласен, Виктор, но я вот о чём мечтаю. Взять бы у ведьмы хорошую злую метлу, да так ею отмахать по нашей необъятной родине, чтобы крепкий ветер перемен унёс таких, как вы, к чёртовой матери!
 
  – А ты борзый! Правильно ухо тебе порвали. В следующий раз порвём мошонку, ты меня понял?
 
  – А не пошёл бы ты…
 
  Виктор страшно побелел и резко поднялся. Сзади звонко щёлкнул выкидной нож. Я не двинулся с места. Белобрысый, как видно, всё понял без слов, однако в последний момент Виктор остановил его раздражённым жестом руки. За такую самодеятельность его папаша и иже с ним, конечно, не погладят по головке, – вот что его остановило, а вовсе не жалость или совесть.
 
  – Повезло мне с тобой встретиться, – устало сказал он, медленно опустившись обратно на скамейку, и вдруг спокойно улыбнулся. – Ты лучше расскажи, как разгадал ребус.
 
  – Да рассказывать-то особо нечего.
 
  – Давай, давай, не прибедняйся.
 
  – Сыночек высокого начальника Виталия Челобанова хочет сделать из младшего брата-семиклассника настоящего мужчину. Для этого по задумке старшего брата ему для начала следует сделать женщиной его одноклассницу Людмилу, которая младшему брату безумно нравится. Всё, кажется, просто, но есть одно досадное препятствие, – девочка свято блюдет свою честь. Чтобы сломать стену, старший брат при помощи своих подручных, бывших спортсменов, инсценирует её ограбление, после этого младший брат возвращает ей сорванный с её шеи кулон и, пользуясь завоёванным расположением, планирует без особых усилий склонить к близости. Братья полагают, что девочка должна попробовать, а там втянется, и всё пойдёт как по маслу.
 
  Виктор хлопнул себя по крепким мускулистым ляжкам и захохотал.
 
  – А ты крут! В самом деле, сечёшь фишку. Позабавил!  Жаль только, голова-то у тебя ясная, да вот сердце слишком чувствительное, дурное. Народу решил послужить? Девочек-семиклассниц, которых проститутками делают, стало жалко! Ах-ах-ах, ой-ё-ёй, пень ты натуральный, Валера, и давай без обид! Что такое народ, разве у него есть сила? Народ – это белый лист бумаги, на котором такие, как мой папа, напишут любой пламенный лозунг, а народ никуда не денется, завопит в ответ, разогретый и поддатый: «Давай, блин, веди, командир!» Сегодня на строительство коммунизма, завтра на реставрацию капитализма, послезавтра на какую-нибудь освободительную войну, где народ твой будет дохнуть, но терпеть, потому что так надо, потому что лозунг на белом листе бумаги высочайшей рукой аршинными буквами начертан, и рука эта худо-бедно спиртом поит и хлебом с сахаром кормит. Зелёный ты ещё, потом поймёшь, а Людка твоя тоже ещё зелёная, поэтому кочевряжится, хотя совсем скоро из неё получится довольно сладкая виноградинка, не пропусти, жалеть будешь!
 
  Я резко поднялся.
 
  – Вижу, Виктор, всё у тебя хорошо. Дела будешь ворочать, по стопам папы пойдёшь, а может даже переплюнешь его, кто знает. Жизнь и впрямь куда-то в оголтелый материализм катится, и люди начинают деньги любить больше, чем солнышко на небе. Ничего я не могу противопоставить твоей силе, только метлу. Стоит она себе в углу нашей многострадальной избы прутьями вверх, руки ведьминой требует, а прутья у неё, Витя, ох, жёсткие!
 
  Я решительно двинулся к выходу. Мои приятели, насупившись, решительно преградили мне дорогу, и я с размаху врезал Белобрысому ногой в пах так, как нас учил в спортзале наш инструктор по самбо капитан Хромов. Хорошо я попал, он упал и долго катался по земле, извиваясь раненой гадюкой.
 
  – Это тебе за то, что ты девочку напугал и на человека в форме руку с ножом поднял.

  Сутулый, испуганно выпятив влажную губу, отпрянул в темноту. Я оглянулся и посмотрел на Виктора.

  Он насмешливо покачал головой.

  – Рискуешь, Валера, однако сегодня тебе, как видно, многое позволено, но запомни, – только сегодня, завтра всё будет по-другому.

  Надежда Владимировна содрала пластырь, внимательно осмотрела моё ухо, сделала укол, сказала, что завтра утром сделает ещё один, и постелила мне на диване в гостиной. Родители рано легли спать, а мы с Людой допоздна засиделись на кухне.

  Она держала меня за руки и неотрывно смотрела в глаза так, словно завтра меня отправляли на фронт. Мы говорили о многом, – о моей учебе, будущей службе, о её учебе,  интересах и планах на жизнь. Мы говорили и не могли никак наговориться.

  – Ты не жалеешь, что с Лёшей так получилось?

  – Ты, наверное, решишь, что я дура, но я рада, что так получилось. Благодаря этому бандиту Лёше у меня есть ты, понимаешь? Это самое главное. Теперь у меня есть ты!

  – Люда…

  – Молчи, пожалуйста, ничего не говори, иначе всё испортишь. У меня появился ты, не призрачный, не предполагаемый, а настоящий. Дождись меня, пожалуйста. В будущем году я закончу восемь классов и поступлю в медицинское училище, буду практически взрослой. Тебе совсем немного потерпеть надо. Мы не будем ждать моих восемнадцати лет. В исключительных случаях разрешают выходить замуж в шестнадцать, а мой случай, в самом деле, исключительный, верно?

  Я смотрел в её покрасневшие от переживаний глаза и не знал, что сказать. Говорить о том, что я с первого класса люблю одну девочку и, несмотря на то, что мы с ней совершенно разные люди, точно знаю, что она станет моей женой, мне в тот момент не хотелось.


Глава четвёртая. Снова Грыжук.

  Третий курс промчался, словно поезд-экспресс, и, успешно сдав сессию, мы разъезжались в отпуск и прощались в аэропорту, крича в разгоряченном виде у стойки, ведущей на посадку:

  – Афганистан будет наш!

  Как нарочно, в самолёте моими соседями оказались прелестная девушка-блондинка с необыкновенно синими глазами и её шикарная миловидная мама. Они были одеты со вкусом во всё импортное, а я тоже был в импортных джинсах и батнике в обтяжку, которые мне привёз отец из-за границы.

  Наверное, мама сразу почувствовала, что я из обеспеченной семьи, и как-то ненавязчиво и изящно познакомилась со мной сама, а затем не менее изящно  познакомила меня со своей красавицей-дочерью. Всё бы хорошо, о таком знакомстве можно было только мечтать, однако в полёте меня стало крепко мутить, – то, что в кафе перед отлётом мы по-гусарски смешали в бокалах шампанское с коньяком, было явно излишне, – и спасибо стюардессе за то, что она вовремя принесла мне вощёный бумажный пакет.

  Знакомство, естественно, закончилось, не успев начаться, а когда мы, наконец, прилетели, мама, прощаясь, брезгливо покосилась на меня:

  – Зачем же так пить? Такой мальчик!

  А дочь вообще ничего не сказала и толком даже не попрощалась, так ей было неприятно на меня смотреть. Вот когда я окончательно понял, что врачи, твердившие мне с детства, что с моей печенью лучше вообще не пить, были совершенно правы.

  Отпуск пролетел незаметно, а на четвёртом курсе мы, в самом деле, скоро ощутили себя господами офицерами. Теперь у нас было всего два не очень обременительных наряда. Мы, как обычно, ходили дневальными по курсу, и плюс к этому нам поручили наряд в дежурную часть школы. От наряда по столовой, как я говорил, нас освободили на втором курсе, а от караула – на третьем, ставя лишь помощниками дежурного офицера на контрольно-пропускной пункт школы с телефоном, воротами и вертушкой. Поскольку в дежурной части требовался на сутки всего один человек от всего курса, он заступал помощником дежурного офицера по школе, в этот наряд мы ходили очень редко, и за весь четвёртый курс я, например, сходил помощником дежурного по школе, кажется, всего один или два раза.

  От хозяйственных работ теперь мы были освобождены совершенно, а учёба не доставляла особых забот. Практически все предметы были специальными, связанными с оперативной работой милиции, а такие правовые дисциплины, как трудовое или международное право, давались легко, преподаватели относились к нам как к выпускникам (вы и так всё знаете!) и на семинарах и зачётах, как правило, не спрашивали так строго, как раньше.

  Пожалуй, самым запоминающимся предметом из всех стала судебная медицина, и всё потому, что перед тем, как принять у нас зачёт, преподаватель сводил нас в морг городской больницы. В тот день тел там могло прибавиться, так как едва подполковник приступил к вскрытию, наш Игорёк Калугин побелел как снег и, качнувшись, с размаху грохнулся на кафельный пол. Его утащили на свежий воздух, и на вскрытии он не присутствовал.

  Лично меня поразило вовсе не вскрытие. Когда мы шли в секционный зал по длинному подвальному коридору, вдоль стен которого темнели носилки с трупами, я вдруг замер, не в силах просто так пройти мимо.

  Молодая женщина лежала чуть на боку, а её рука как будто обнимала девочку-младенца. Мать и ребёнок были обнажёнными, и простынею их почему-то не накрыли. Такого сияния лиц и совершенства форм я не видел ни в Третьяковской галерее, ни в музее имени Пушкина, ни в Эрмитаже. Они лежали словно живые, как будто погрузившись в лёгкий сон, и своим видом как будто доверительно шептали мне, что красота действительно существует, и она не подвластна смерти.

  Впечатление было настолько глубоким, что я не удержался и спросил у сотрудника морга о причине их кончины.

  – Неудачные роды, – таков был равнодушный ответ.

  Теперь я глубоко убежден, что прежде чем выпускать учеников школ в большую жизнь, их следует в воспитательных целях сводить на три основательно подготовленные экскурсии  – в городской морг, на центральное городское кладбище и в городской институт скорой помощи. Следует хорошо понимать, в каком мире мы живём. Надеяться на лучшее, безусловно, надо, однако не строить иллюзий, жизнь только кажется такой длинной, и продлевает её лишь осознание того, что она так коротка!

  После сдачи сессии главными для нас стали распределение, которое было запланировано на конец февраля, и трехмесячная стажировка в подразделениях уголовного розыска, которая должна была начаться в марте после краткосрочного отпуска. Николай Леонидович предложил мне остаться в Шатске, он мог взять меня к себе на штабную работу в инспекторский отдел, однако я хотел служить только в уголовном розыске. Он сказал, что есть и такая возможность, но я отказался, потому что в Шатске оставаться не желал, и на то были личные причины.

  Перед распределением к нам со всей страны стали приезжать кадровики разных областных и городских управлений внутренних дел, так называемые покупатели, которые предлагали ехать к ним. Довелось и мне встретиться с покупателем, а куда ехать, мне было в принципе всё равно, лишь бы не в Казахстан, где мой отец занимал высокую должность в республиканском министерстве. Начинать карьеру сынком большого начальника я принципиально не стремился.

  Покупатель уговорил меня распределиться в одну из северных автономных республик, нарисовав радужные перспективы. Забегая вперед, скажу, что через полгода после того, как я, в самом деле, поехал туда, он по неизвестной причине застрелился из табельного пистолета, а радужные перспективы оказались призрачными как северное сияние.

  Впрочем, всё висело на волоске, и я вполне мог поехать в другое место, поскольку распределительная комиссия проходила довольно въедливо. Многие её члены, узнав, что я отличник, пожелали взять меня к себе, тем не менее, я поехал именно в республику, которую мне рекомендовал мой покупатель, поскольку слушателя, который поступал оттуда в нашу школу и который поэтому должен был соответственно распределяться именно туда, поймали на краже и отчислили, однако обо всём следует рассказать по порядку.

  После сдачи сессии в январе весь февраль нам читали дополнительные лекции, которые были призваны подготовить нас к стажировке. Помимо этого, мы все должны были пройти ускоренный курс по боевому самбо и сдать зачёт Роману Грыжуку, который к тому времени стал майором.

  Без зачета по боевому самбо слушатели не допускались на стажировку, поэтому Грыжук чувствовал себя весьма уверенно. Каждую неделю буквально через день мы ходили в спортзал, отрабатывали приёмы защиты от вооруженного нападения, и я снова, как тогда, во время поступления в школу, стал переживать, что он выберет меня в качестве объекта для своих саркастических замечаний.

  Однако оказалось, что я заметно изменился за три с половиной года, и был уже не тем домашним болезненным подростком. Кроме того, мне очень нравились спортивные занятия вообще и боевое самбо, в особенности, и я крепко жалел, что настоящие боевые занятия начались лишь перед самым выпуском да ещё в таком предельно ускоренном темпе. Логика высокопоставленных лиц, утверждавших в Москве подобные учебные планы, совершенно не укладывалась в голове.

  – Они словно боятся, что мы на самом деле начнём бороться с преступниками,  – с лёгкой ехидцей сказал Кабанов.

  К моему великому изумлению Грыжук с первых занятий начал искренне меня хвалить, а один раз даже попросил показать всем, как надо проводить сложный прием, который ни у кого толком не получался.

  – Эй, товарищи выпускники, вы что мне здесь балет устраиваете! Так, тише, всем смотреть, как Тобольцев делает.

  По его просьбе я ушёл от удара ножом, который имитировал Бедренко, уронил его на маты и так заломил кисть, что он заверещал раненой белкой. Виталик рвал и метал, ругая меня последними словами, а Грыжук жёстко прервал его бурный словесный поток.

  – Прекрати нюни распускать, Бедренко! Исходи из того, что ты напал не с резиновым, а с настоящим ножом, только так можно хоть чему-то научиться.

  – Нашему Тобольцеву всё кажется, что учат нас понарошку, а ему хочется по-настоящему, – сказал Викторов. – Наш инструктор по самбо капитан Хромов на третьем курсе взял его на болевой приём, так он не сдавался, пока сознание не потерял. Хромова напугал до смерти!

  – Да, да, было такое, – сказал Бедренко, – ладно, я ему устрою потерю пульса!

  Когда настала моя очередь быть статистом, Виталик, недобро стиснув зубы, гнул мою руку так и эдак, намеренно желая причинить мне невыносимую боль, однако как он ни старался, у него ничего не получалось. Мне было не больно, а смешно от его неумелых потуг.

  – Вот видишь, Бедренко, – сказал Грыжук, – если делаешь неправильно, добиться резкой боли, которая нейтрализует волю противника к сопротивлению, не получается. Причинить необходимую дозированную боль, оказывается, не так-то просто, этому следует упорно учиться!

  В конце февраля занятия по боевому самбо закончились, и мы прибыли сдавать зачёт. Каждый из нас тянул билет, в нём было три задания, которые следовало выполнить с помощью любого другого слушателя, – он играл роль вооружённого преступника.

  Грыжук принимал строго, и сдача зачёта затянулась. Если у кого-то что-то не получалось, он прекращал экзамен, приказывал слушателю сесть в сторонке и внимательно смотреть, как сдают зачёт другие. Лишь единицы сдавали с первого раза.

  В конце концов, Грыжук разъярился и стал сам показывать, как надо проводить тот или иной приём. Его импортные часы слетели с руки, отлетели далеко в сторону и ударились об пол, из-за чего он рассердился ещё больше.

  – Тобольцев, не в службу, а в дружбу. Пожалуйста, отнеси часы в мой кабинет, положи там куда-нибудь на стол.

  Я взял его шикарные часы, они буквально светились золотом, вышел из борцовского зала, прошёл по полутемному коридору и вошёл в преподавательский кабинет. У окна напротив входа стоял массивный письменный стол, заваленный журналами и документами, слева у стены темнели выставленные в ряд стулья, а справа тянулась массивная гардеробная штанга, на которой на вешалках плотно висели многочисленные белоснежные кимоно преподавателей кафедры боевой и физической подготовки.

  Я положил часы на середину стола рядом с грудой пухлых папок и вернулся в спортзал. Грыжук свирепствовал по-прежнему и добрее не стал.

  Все ребята пребывали в шоке. В этот момент приём зачёта прервал Игорь Кабанов, который заступил в наряд помощником дежурного по школе. Он вызвал Грыжука по заданию полковника Леднёва. Майор, хмурясь, ушёл, а вернулся в ещё более скверном расположении духа.

  Как назло, наступила моя очередь. Все три задания, указанные в билете, я выполнил, как мне показалось, безупречно. Все мои условные противники были повержены, их резиновое учебное оружие выбито из рук или отобрано, после чего сами они были обезврежены загибом правой руки за спину.

  Тем не менее, Грыжук холодно указал мне взглядом на скамейку штрафников. Ошарашенный, я присоединился к тем, кто не сдал.

  Они были изумлены не меньше моего.

  – Что с ним, Валера, ты всё сделал практически безошибочно!

  – Вообще ничего не понимаю.

  Мы смирились с мыслью, что, наверное, сегодня останемся без обеда. Такие прецеденты были, об этом нам рассказывали ребята из других групп, с большим трудом сдавшие зачёт.

  Плюс ко всему у майора закончились чернила в ручке, и теперь он не мог поставить оценку в ведомость. Роман Викторович, чертыхаясь, ушёл за ручкой, а через пару минут вернулся совершенно никакой. Если до ухода за другой ручкой он был весь красный от возмущения, вызванного нашей никудышней подготовкой, то теперь сделался буквально мертвенно-серым.

  Мы сидели, как кролики перед голодным и крайне рассерженным удавом, не зная, чего  ожидать, а он вдруг устало махнул рукой и поставил зачёт всем, кроме меня.

  – А ты, Тобольцев, останься.

  У меня всё оборвалось внутри. Неужели он решил подкузьмить мне в отместку за то, что три года назад я изобличил в краже одного из лучших его учеников!

  Ребята, сочувственно оглядываясь на меня, ушли, а я вопросительно посмотрел на него.

  – Роман Викторович, товарищ майор…

  Он, ни слова ни говоря, сделал мне знак рукой, показывая, чтобы я следовал за ним. Мы вышли из борцовского зала, прошли по коридору и вошли в его уютную комнатку.

  Грыжук кивнул на стулья у стены.

  – Сядь, Тобольцев, и послушай.

  Я сел, а он открыл форточку, упёрся бедром в край подоконника и закурил.

  – Ты мне с первого взгляда крепко не понравился. Очень раздражала твоя тормозная манера держаться, а неприспособленность к жизни просто зашкаливала. Первоначальное впечатление, впрочем, оказалось ошибочным. Тот случай в лагере с часами показал, что ты, в общем-то, толковый парень, и всё у тебя должно быть хорошо.

  – Я очень рад, что вы так думаете, однако причём здесь, я не пойму…

  – Погоди, дай сказать. Зачёт поставим тебе позже, а пока я не знаю, что делать. Дело намечается щекотливое, и я очень не хотел бы, чтобы вновь фигурировал мой ученик, однако кроме него, как мне кажется, просто некому.

  – Роман Викторович, пока что я совершенно ничего не понимаю.

  Он повернулся ко мне, и, глядя мне в глаза, медленно поднял лицо вверх и выпустил к потолку колечко сизого дыма.

  – По моей просьбе вот сюда, на стол, ты положил мои кварцевые часы, японские, фирмы Сейко, верно?

  – Верно.

  – А теперь их нет. Ты знаешь, сколько они стоят? Хорошо, что не знаешь, однако не в деньгах дело, это подарок моего однокашника. Он был в долгосрочной командировке в Кабуле, проводил занятия по боевому самбо с нашими офицерами милиции, которые в тот период направлялись время от времени в Афганистан для выполнения различных заданий. Он приобрёл часы там, у нас такие, сам понимаешь, так просто не достать.

  – Когда вы показывали приём, они слетели с руки.

  – Да, так, а ты по моей просьбе отнёс их сюда, затем появился этот, как его, Кабанов. Леднёву потребовалось срочно узнать, сдали ли зачёт слушатели Кошелев и Макаров. Я пришёл сюда вместе с Кабановым, часы, в самом деле, лежали на столе, вот здесь, я их видел своими глазами, то есть мою просьбу ты выполнил, и ты часы взять не мог. Я посмотрел ведомость, сообщил Кабанову, что Кошелев и Макаров успешно сдали зачёт, после чего Кабанов ушёл, а я вернулся в спортзал, оставив часы лежать на прежнем месте, потому что они мне мешали. Дверь я плотно прикрыл за собой, а на замок мы её никогда не запираем, и никогда ничего у нас отсюда не пропадало.

  – Вы помните, который был час, когда вы оставили часы на столе и вышли из комнаты?

  – Четверть первого.

  – Вскоре вы вернулись за другой ручкой, потому что закончились чернила.

  – Да, так точно.

  – Вернувшись, обнаружили, что часы…

  – Пропали.

  – У вас есть настольные часы, и они показывали…

  – Половину первого.


Глава пятая. Герман Жариков.

  Я задумался. Цепочка событий вырисовывалась примерно следующая.

  В двенадцать пятнадцать часы лежали на столе, а в двенадцать тридцать их уже не было. Из этого следует, что в этот промежуток кто-то случайно заглянул в кабинет, однако Романа Викторовича не застал, после чего хотел уйти, но заметил редкие импортные часы на столе, такие часы в советских магазинах так просто не купишь, разве что только в комиссионном отделе универмага да и то по большому знакомству.

  Соблазн был велик, и неизвестный прихватил с собой ценную вещь, надеясь, что его никто не видел и на него подозрение не падёт. Вероятнее всего, встреча с Грыжуком не планировалась, и он рассчитывал, что именно это обстоятельство прикроет его неблаговидный поступок.

  Грыжук посмотрел на мой озабоченный вид и усмехнулся.

  – Можешь не ломать голову, я знаю, кто их взял.

  – Кто, товарищ майор?

  – Стариков, тот самый мой ученик-спортсмен, которого ты при поступлении в школу милиции изобличил в краже, помнишь?

  – Конечно, помню.

  – Его, в конце концов, пришлось исключить из школы, однако выступать на соревнованиях от Шатского управления внутренних дел он продолжил, его хитро оформили на какую-то должность рядового внутренней службы, потому что жаль было терять такого талантливого парня, он выиграл много очень ответственных поединков, под моим чутким руководством, естественно, однако не в этом суть. В кражах он больше замечен не был, и до сих пор постоянно уверяет меня, что полностью всё осознал и никогда больше не допустит повторения столь досадных ошибок.

  – Хм, тогда почему вы его подозреваете?

  – Была назначена встреча на полпервого, однако он не явился.

  – Теперь вы полагаете, что на самом деле он явился, не застал вас в кабинете, увидел часы, взял их, не устояв перед соблазном, и решил не показываться вам на глаза, чтобы сказать потом, что прийти не смог?

  – Именно так.

  – Чего же вы от меня хотите, товарищ майор?

  – У тебя голова ясная, Тобольцев. Проверь, так ли всё обстоит на самом деле. Огульно обвинять Старикова я не желаю, официального расследования не хочу.

  – Могу я осмотреть комнату?

  – Давай, комиссар Мегрэ, действуй.

  Я тщательно обследовал кабинет, однако осмотр ничего не дал, за исключением одной незначительной, на первый взгляд, детали. Входная дверь открывалась направо, и за дверью линолеумный пол был чист, однако, отодвинув кимоно немного в сторону, я заметил в углу едва различимый и слегка подсохший след от грязной обуви. Он неплохо сохранился, и, хорошенько присмотревшись, можно было даже распознать рисунок подошвы – аккуратные изящные кубики.

  – Давно у вас здесь мыли полы?

  – Петровна, уборщица, тщательно вытирает здесь всё два раза в неделю.

  – Когда она мыла полы в последний раз?

  – Сегодня утром.

  – Вы видели раньше этот след?

  – Нет, не видел.

  – Давно заглядывали в этот угол, товарищ майор?

  – Вообще не помню, чтобы я туда когда-нибудь заглядывал. Моё кимоно висит с другого края.

  – Судя по следу, это зимние ботинки, причём неуставные, гражданские. След совсем свежий. Интересно, кому из ваших преподавателей после улицы могло понадобиться встать в самый угол за дверь. Причём, чтобы встать туда, ему пришлось буквально протискиваться сквозь кимоно.

  – Ты полагаешь, что он заглянул в кабинет, заметил часы, но в этот момент услышал в коридоре мои шаги и шаги Кабанова. Тогда он решил переждать, то есть дождаться того момента, когда мы с Кабановым уйдем, и спрятался в углу за кимоно, – в общем-то, единственное место, где можно здесь спрятаться.

  – Совершенно верно.

  – Выходит, что когда мы с Кабановым были здесь, он притаился там, в углу, за дверью?

  – Да, вот, посмотрите, он переминался с ноги на ногу за вешалками с кимоно, поэтому наследил, а когда вы ушли, взял часы и, стараясь не оставлять следов, покинул учебный корпус, причём так, чтобы не попасться вам на глаза. Может быть, он вытер за собой линолеум перчаткой, а про угол забыл, или не до того было. Проверьте подошву его зимней обуви!

  Грыжук кивнул.

  – Хорошо, проверю. Слушай, я, в самом деле, в тебе не ошибся, Тобольцев!

  Такое утверждение в его устах звучало крайне забавно на фоне той обструкции, которую он мне устроил на первом курсе, однако я не показал вида.

  – А зачёт, товарищ майор?

  Он резко отмахнулся от меня как от назойливой мухи.

  – Потом, говорю же, потом! Зайдёшь на следующей неделе.

  В него как будто снова вселился бес, так неожиданно он разозлился, я пробкой вылетел из кабинета и, закинув язык на плечо, помчался в общежитие на улице Пушкина, потому что основательно проголодался. Бежал я, как вскоре выяснилось, зря, поскольку обед задержался из-за нерасторопности первокурсников, не успевших вовремя помыть посуду. Они двигались как сонные мухи и вызывали всеобщее раздражение. Вот когда я вдруг понял тех выпускников, которые три года назад так немилосердно подгоняли нас, юнцов-первогодков, уныло тянувших лямку в наряде по столовой!

  Тем не менее, толком пообедать мне всё же не удалось. Едва я расправился с превосходным жирным борщом и приступил к пюре с котлетой, как к столу нашего отделения стремительно подошёл Касатонов. Осенью он женился на омичке, шампанское лилось рекой, на его свадьбе гулял весь наш доблестный восьмой взвод, и женитьба явно пошла ему на пользу. За каких-то три месяца Володя весь зарумянился, заметно округлился и сквозь китель у него стал проступать солидный, почти что генеральский животик.

  Четвёртый выпускной курс многое изменил. Теперь командир взвода не командовал, а с милой улыбкой уговаривал. Через несколько месяцев мы все должны были надеть лейтенантские погоны, и данное обстоятельство значительно смягчило субординацию, которая, как когда-то нам казалось, воцарилась незыблемо со дня поступления в школу.

  Теперь, однако, у нашего стола вновь стоял прежний Касатонов, и мы сразу поняли, что случилось что-то из ряда вон выходящее.

  – Викторов, заканчивай с обедом, немедленно заступай в наряд помощником дежурного по школе вместо Кабанова!

  Викторов недовольно повёл своими мохнатыми бровями.

  – А что случилось, Володь?

  – Кабанова подозревают в краже часов из кабинета майора Грыжука, и теперь им занимается помощник начальника школы по кадрам. Чего сидишь, Андрей? Я сказал –  немедленно!

  Викторов, бурча ругательства, вскочил, опрокинул в рот стакан с компотом и убежал переобуваться в сапоги и цеплять на пояс портупею. Все, кто сидел за столом, переглянулись.

  Эта новость шарахнула меня как обухом по голове. Я оставил свою недоеденную котлету, хотя она, как всегда, была очень вкусной, и догнал сумрачно шагавшего  Касатонова у самого выхода из столовой.

  – Володя, мне надо срочно к Грыжуку, он до сих пор не поставил зачёт!

  – Хорошо, иди, я предупрежу Рыкова. Как сдашь, немедленно двигайся в нашу аудиторию. Кто знает, что начальство ещё придумает в связи с этими событиями! Кстати, а чего Грыжук на тебя взъелся?

  – Сам не пойму.

  Майор был на месте, он сидел за своим столом и что-то сосредоточенно переписывал из зачётных ведомостей в пухлый журнал.

  – Роман Викторович, как же так? – прямо с порога с места в карьер сказал я. – Вы намеревались сохранить всё в тайне, а теперь вся школа знает, что у вас пропали часы!

  Он вскинул голову и мрачно уставился на меня своими бесцветными глазами.

  – Как так, с чего ты, интересно, взял? Слушай, Тобольцев, ты в комнату-то зайди. Дверь за собой прикрой, сядь. Вот так! Теперь рассказывай.

  – А разве вы ничего не знаете?

  – Э, слушай, давай не будем, у меня и так голова кругом идёт, говори толком да покороче!

  – Слушатель нашего курса Игорь Кабанов, который, будучи помощником дежурного по школе, зашёл к вам по поручению Леднёва, сейчас пишет объяснительную записку помощнику начальника школы по кадрам. Его подозревают в краже ваших часов!

  Грыжук хлопнул себя по лбу.

  – Вот, блин, теперь понял! Вот что получилось. Мой начальник кафедры заглянул и заметил, что я без своих эксклюзивных наручных часов, лгать ему я не стал, однако о наших с тобой предположениях умолчал, а он глянул со своей колокольни и, как видно, решил, что здесь всё ясно.

  – Он подумал, что раз Кабанов видел ваши часы на столе последним, то именно он их взял, то есть, по его мнению, Кабанов сделал вид, что ушёл, а на самом деле чуть позже незаметно вернулся.

  – Выходит, что да, именно так он подумал, вот и взял вашего Кабанова за холку. Наш начальник кафедры – человек предельно конкретный, а его близкий друг, помощник начальника школы по кадрам, вообще шутить не любит и в принципе не знает, как это делается. А, может быть, в самом деле, часы взял Кабанов?

  Нет, я точно знал, что Кабанов не мог взять часы, поскольку подошва его уставных сапог была совершенно гладкой, без всякого рисунка, однако ничего сказать не успел, поскольку в этот момент раздался осторожный стук в дверь.

  – Войдите! – строго сказал Грыжук.

  В комнату несмело вошёл мой однокурсник, он был из первого дивизиона, – субтильный белобрысый паренёк с голубыми глазами и белым лицом. Кожа у него была такая, что, казалось, отправь его на год в тропики, он вернётся оттуда всё таким же белолицым. Я не был с ним знаком лично, однако от ребят знал, что его зовут Герман, его папа занимает какую-то высокую должность в министерстве внутренних дел одной из северных автономных республик, однако сыну почему-то постоянно не хватает денег. Герман привозил из отпуска модную гражданскую одежду, которой снабжал его отец, однако толком не поносив её, очень скоро практически всю без остатка сдавал в комиссионный магазин.

  Он неловко прикрыл за собой дверь, рассеянно стянул с рук потёртые шерстяные перчатки и стоял, переминаясь с ноги на ногу, по-видимому, не зная, как начать щекотливый разговор.

  – Чего тебе, Жариков? – не очень вежливо сказал Грыжук.

  – Вот, пожалуйста, ходатайство.

  Жариков шагнул вперед и протянул майору записку. Роман Викторович развернул её, пробежал глазами, покачал головой и вдруг принялся читать вслух, чем вызвал явное неудовольствие Жарикова, он метнул в меня неприязненный взгляд, – я оказался нежелательным свидетелем.

  – Роман Викторович, убедительная просьба, – тем временем читал вслух Грыжук, – решите по Герману Жарикову с учётом его состояния здоровья. Если появятся вопросы, обращайтесь без стеснения. Заместитель начальника отдела кадров Шатского областного УВД подполковник Синцов.

  Прочитав записку, Роман Викторович поднял на Жарикова тяжёлый взгляд.

  – С учетом состояния здоровья?

  Жариков понуро замер посреди комнаты. Грыжук резко поднялся и вышел из-за стола.

  В следующую секунду он завизжал так пронзительно, что я невольно вздрогнул:

  – Удар ножом сверху в голову! – и сделал выпад в сторону Жарикова, имитируя удар ножом, а вместо ножа у него в руке была зажата злополучная записка подполковника Синцова.

  Герман неуклюже подставил предплечье и клещом вцепился в кисть Грыжука, однако майор стремительно развернулся юлой, и Жариков не сумел удержать его руку. Майор чётко обозначил удар в спину противника, а Жариков не удержал равновесие, слетел с ног и, проехав грудью по гладкому линолеуму, въехал под стол. Слегка влажные от февральской непогоды подошвы его неуставных зимних полусапожек на меху промелькнули у меня перед глазами.

  В следующую секунду Жариков вскочил, весь красный, его светлые глаза приобрели ещё более изумительный голубоватый оттенок. Сжав кулаки, он вознамерился броситься на Грыжука, но тот остановил его.

  – А ты уверен, что сможешь продолжить схватку с ножом между лопаток? Плохо, Жариков, очень плохо. Был ты на моих занятиях только один раз, а теперь с записками приходишь. Мне от тебя специальная подготовка требуется, а не блатные записки. Вот смотри, сейчас поставлю я тебе зачёт, возьму грех на душу, а если что-то случится на стажировке, то, скажи, что будет? Понятное дело, все скажут: «Вот как Грыжук зачёты прнимает!»

  – Нет, не скажут! – запальчиво сказал Жариков.

  – Почему, поясни.

  – Товарищ майор, обещаю, – я день и ночь буду отрабатывать приёмы на манекене. Сам из дедушкиного брезента сошью и ватой набью!

  Сказано это было так убедительно, что Грыжук не выдержал и расхохотался.

  – А ты далеко пойдёшь, бродяга! Ладно, уговорил, давай зачётку, орёл.

  – Погодите, товарищ майор, – вдруг тихо сказал я.

  Грыжук в недоумении повернул голову в мою сторону.

  – В чём дело, Тобольцев?

  – Разрешите, товарищ майор, выполнить задание под номером пятьдесят шесть, то есть провести личный досмотр подозреваемого?

  – Так ты вроде бы…

  Грыжук оборвал себя на полуслове. По тональности моего голоса он понял, что я задумал, и не стал напоминать, что я фактически сдал зачёт, осталось лишь внести результат в ведомость.

  – Жариков, будешь статистом, Тобольцеву давно пора сдать, наконец, зачёт, – деловито сказал Роман Викторович, невольно покосившись на неуставные полусапожки Германа.

  Жариков состроил кислую гримасу, но я властно взял его за локоть.

  – Подозреваемый, пожалуйста, встаньте сюда, упритесь руками в стену, ноги шире плеч. Шире, шире!

  Герман противился и никак не хотел расставлять ноги широко. Пришлось жёстко подбить ботинком его ступни влево и вправо.

  – Да больно же!

  – Да вы расслабьтесь, гражданин, а то ещё больнее будет.

  Наконец, Жариков расставил ноги так, что теперь не мог даже пошевелиться, и с этой секунды он был мой! Я быстро обыскал его, выудил из внутреннего кармана кителя то, что ожидал найти, – аккуратно сложенный вдвое бланк, густо исписанный чернилами, – и протянул его Грыжуку.

  Майор округлил глаза.

  – Что это, Тобольцев?

  – Адрес комиссионного магазина, где сейчас находятся ваши часы.

  Грыжук сам не свой взял меня под руку, и мы отошли к окну, там было больше света. Майор развернул бланк, и мы прочитали следующее:

Комиссионный магазин «Ласточка», проспект Маркса, 40.
Принято на комиссию 25 февраля 1985 года от гражданина Жарикова Германа Валентиновича, проживающего по адресу Шатск, Ленина, 48.
Наименование: часы импортные японские марки «Сейко». Количество: 1.
Цена, установленная комитентом: 75 (семьдесят пять) рублей.
% в пользу магазина: 7 (семь).
К выплате комитенту: шестьдесят девять рублей семьдесят пять копеек.
Приёмщик: Султанов И.Х.
Вещь (изделие) для продажи сдал на условиях, указанных в настоящей квитанции, с которыми согласен.
Комитент: Жариков Г.В.

  Майор поднял на меня остекленевшие глаза.

  – Вот жук, надо же, успел в комиссионку сдать. Бог ты мой, семьдесят пять рублей, этот приёмщик Султанов занизил реальную цену минимум в двадцать раз! Эй, воришка, сейчас мы с тобой поговорим.

  Однако Жарикова и след простыл. Он воспользовался тем, что мы весьма увлечённо изучали квитанцию, и тихонько улизнул.

  Грыжук тепло обнял меня за плечи.

  – Никуда он не денется, я это дело так не оставлю, а ты молодец, Тобольцев, голова!

  – Просто случай помог.

  – Ага, Его Величество Случай, он самый. Как ты его вычислил, по рисунку на подошве?

  – Ещё записка от подполковника Синцова подсказала. Я понял, что в действительности он пришёл к вам с ней во второй раз, поскольку время для приёма зачёта давно закончилось. Первый раз он заходил в промежутке между двенадцатью пятнадцатью и двенадцатью тридцатью. Он заглянул в кабинет, надеясь поговорить с вами с глазу на глаз, однако вас в кабинете не оказалось. Ваши великолепные часы на столе произвели на него неотразимое впечатление, а может быть ему просто срочно потребовались деньги, и он сразу уловил, что такую дефицитную вещь будет довольно легко реализовать через комиссионный магазин. Встречу вы ему не назначали, он пришёл по собственному почину, никто не видел, как он заглядывал в ваш кабинет. В общем, соблазн был велик, он подглядел, что вы принимаете зачёт в борцовском зале, затем тихонько вернулся в комнату, прикрыл дверь, прислушался, он всё ещё сомневался, и в этот момент различил дальние шаги в коридоре. Ему так хотелось забрать часы, что он раздвинул кимоно, встал в угол и спрятался там. Появление Кабанова было ему на руку, потому что теперь подозрение могло пасть на другого. Когда Кабанов и вы ушли, он уже не сомневался, взял часы со стола и был таков. Видимо, у него есть опыт сдачи вещей в комиссионные магазины, вот почему он сразу рванул по знакомому адресу, оформил сделку, а затем как ни в чём не бывало вернулся, как будто бы до этого сегодня к вам не заходил. Играет он, как вы сами заметили, великолепно, словно действительно свято верит в то, что говорит.

  Так закончилась эта история. А вечером меня ждал сюрприз.

  Игорь Кабанов, улучив момент, отвёл меня в сторону.

  – Ты, Слоняра, прости меня, если что да если как, отравлял я тебе жизнь, каюсь. Хотел, чтобы ты на вещи проще смотрел, а ты обижался, только сегодня, гадом буду, реально ты меня выручил, натурально выручил, блин!.. Целая стая полковников насела, мол, часы, часы, а я глазами хлопаю и ничего понять не могу, – какие часы? Я их даже не заметил, не до того было, в наряде суета и запарка были – жуть, Леднёв как с цепи сорвался, а часы, оказывается, у Грыжука на столе лежали. Этот Жариков, хмырь, перед самым выпуском чуть под монастырь не подвёл, ей-богу!


Глава шестая. Костя Князев.

  После того, как прошла распределительная комиссия, и мы все сдали, наконец, зачёт по боевому самбо, нас стали готовить к стажировке, прикрепляя каждого к определённому районному отделу милиции того областного управления, от которого каждый из нас три года назад получил направление на поступление в школу. Я никого ни о чем не просил, никто за меня не ходатайствовал, и я ничего не планировал. Всё получилось само собой.

  Ко мне подошёл Касатонов и сказал:

  – Валера, ты поступил в школу милиции от Казахстана, но стажировку в органах внутренних дел Казахстана наша школа не проводит, там есть своя школа – Карагандинская, так что выбор у тебя невелик, поедешь туда, где дополнительно требуются люди, – в Кемеровскую область, город Новокузнецк.

  Боже мой, а у меня почти вся родня по отцовской линии жила в Новокузнецке плюс родная младшая сестра моей мамы с мужем, мастером спорта по шахматам, и красавицей-дочерью, моей кузиной, которая с детства души во мне не чаяла, видела во мне лишь одни привлекательные черты, что было крайне приятно.

  Так я оказался на стажировке вместе с Женей Мастаковым в Новокузнецке. Родственники мои жили в старой части города, которую воспел Владимир Маяковский теперь в таком далёком тысяча девятьсот двадцать девятом году: «Я знаю, – город будет, я знаю, – саду цвесть!»

  Именно там, в старой части города, почти в самом его центре, до сих пор волнительно дымят трубы Кузнецкого металлургического комбината – детища первой советской пятилетки, а нас с Женей отправили в Заводской район, который располагается на окраине города на правом берегу Томи, где позже, в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году, был запущен более современный и мощный Западно-Сибирский металлургический завод, он до сих пор является пятым по величине металлургическим комбинатом в России.

  Нам выделили две отдельные комнаты в общежитии пищевого техникума, которое готовилось к реконструкции и временно пустовало. Правда, ночевал я там всего несколько ночей, поскольку вскоре переселился к дорогой тётушке – двоюродной сестре моего папы, которая жила одна в прекрасной уютной трёхкомнатной квартире в добротном и красивом сталинском доме на проспекте Металлургов почти в самом центре города. От неё можно было пешком за десять минут дойти до квартиры другой тёти – родной сестры моей мамы, у которой я тоже иногда ночевал, и, в общем и целом, катался как сыр в масле, прихватывая с собой Женю на вкусные и сытные обеды.

  До сих пор помню сибирские шаньги с черёмухой, по виду похожие на ватрушки, но несладкие, а с изумительной кислинкой, и огромные пирожки, внутри которых плескался наваристый бульон с мясом. Мама тётушки, родная сестра моего деда, погибшего на войне, которой в тот год исполнилось восемьдесят лет, однако бегала она очень шустро, словно шестилетняя девочка, с гордостью сообщила мне, что выпечку готовит по нашему, по-тобольцевски. Больше так никто не умеет.

  О, это были, в самом деле, блюда, что называется, пальчики оближешь! Я запомнил их на всю жизнь.

  Первое происшествие случилось ещё до моего переезда к тёте. Мастаков где-то отсутствовал, а меня вдруг подняла с койки вежливая молодая симпатичная преподавательница техникума, которая в те сутки дежурила в общежитии, хорошо, что я не успел лечь спать.

  Оказалось, что подвыпивший парень, бывший студент, его исключили за жестокую драку, вломился в здание, чтобы объясниться со своей бывшей пассией, и, не найдя её, устроил форменный дебош. Никакие уговоры и увещевания на него не действовали, напротив, распаляли ещё больше, а когда вступил в разговор я и сделал ему замечание, представившись сотрудником милиции, он полез на меня с кулаками.

  Думаю, что Роман Викторович был бы доволен, если бы наблюдал ту сцену. Правда, один удар достиг цели, хоть я и успел сдвинуть голову чуть в сторону, однако ударить второй раз мой неожиданный противник не сумел.

  Я перехватил предплечьем его большой и твёрдый как сталь кулак, сделал захват, стремительно развернулся на сто восемьдесят градусов и всем весом навалился на взвизгнувшего от боли хулигана. Он рухнул на пол, а я упал на него сверху, после чего заученным движением заломил руку за спину.

  Что он только ни делал, как только ни выкручивался, и даже пытался укусить, – ничего не вышло. Приёмы самбо были просты, но неотразимы. Мы вызвали наряд милиции, я написал рапорт, и парня увезли.

  Преподавательница была мне невероятно признательна, она едва не плакала от пережитого.

  – Вы не представляете, как он меня напугал, у меня в жизни ничего подобного не было!

  Я был искренне благодарен судьбе. Мечта сбылась, я реально помог людям, уберёг от крупных неприятностей, за спиной появились крылья. Именно ради таких мгновений я поступал в школу милиции!

  К тому времени начальник районного отдела внутренних дел подполковник милиции со смешной фамилией Сестричкин представил нас с Женей начальнику уголовного розыска, длинному поджарому молодому интеллигентному парню в модном клетчатом костюме, который был больше похож на музыканта или работника дома культуры, нежели на оперативника.

  – Принимай стажёров!

  Нас провели на этаж отделения уголовного розыска, оно оказалось довольно многочисленным, в нём трудилось около двадцати сотрудников, и ввели в кабинет оперуполномоченного уголовного розыска старшего лейтенанта Константина Князева.

  – Его слушайте, и по всем вопросам вначале к нему обращайтесь, а только потом ко мне, если он не решит.

  Костя Князев, кудрявый как Александр Пушкин и с выразительными ореховыми глазами невысокий парень, – вряд ли в нём был метр шестьдесят роста, – ходить не мог совершенно, он постоянно бегал, словно двухлетний мальчуган. Как все оперативники, он носил аккуратный гражданский костюм с галстуком, однако вместо обычных туфель у него на ногах белели мягкие кеды.

  Много позже именно такой наряд ввели в моду западные миллионеры и миллиардеры (неужели слизали идею у Кости?), а тогда такая манера одеваться, конечно, вызвала у нас недоумённые вопросы.

  Он скупо улыбнулся в ответ.

  – У меня, парни, ещё с армии от сапог косточки на стопах воспалились и чертовски сильно болят. Какие только туфли ни покупал, бесполезно! В конце концов, надоело, и купил кеды. Теперь кайфую, радуюсь жизни и плюю на замечания начальства. Предупреждаю, ребята, ходить пешком вам придется много, очень много!


Глава седьмая. Убийство.

  В правдивости слов Кости мы убедились очень скоро. Первое задание, которое он нам дал, – проверить адрес, по которому мог скрываться цыган, подозреваемый в нанесении тяжёлого ножевого ранения, – мы выполнили безуспешно. Нас, мягко говоря, нелюбезно встретила чернявая полная женщина бальзаковского возраста, похожая на оперную певицу провинциального театра.

  Осмотр помещений ничего не принёс. В квартире, кроме одиозной тётки и подозрительно молчаливой, похожей на большую крысу собачки, больше никого не было.

  Более того, переступил порог квартиры я целым и невредимым, а обратно вышел, заметно припадая на одну ногу. После сакраментальной фразы «Да не бойтесь, она не кусается!» острые зубки совершенно неожиданно вцепились мне в лодыжку.

  С наслаждением укусив меня, коварное животное, грозно урча, мигом забилось под мрачную гардеробную стенку в прихожей, поклявшись, как видно, весьма дорого продать свою жизнь, и достать её оттуда можно было разве что шваброй, причём изрядно потрудившись.

  Хозяйка фальшиво округлила глаза.

  – Она вас укусила? Да что вы такое говорите, нет, нет, не может быть, вы обманываете!

  Закатывать штанину и показывать след укуса я не стал. Мы оставили хозяйку и её собаку в покое, вышли из подъезда, я приподнял штанину и осмотрел рану. Острый клык словно компостер на автобусном билете прокусил мне кожу до крови на икроножной мышце чуть повыше щиколотки.

  Женя наклонился и с опаской посмотрел на кровоточащую рану.

  – Будто змея укусила, почти такой же след. Болит?

  – Ноет крепко.

  – Тебе, наверное, надо курс лечения пройти, сорок уколов сделать.

  – Она не бешеная, просто такая же неприветливая, как её хозяйка.

  Женя шутку не воспринял и озабоченно покачал головой.

  – Кто её знает! Кроме бешенства столбняк может быть. Нет, я на твоём месте немедленно отправился бы к врачу!

  Вот когда мы убедились, что Костя оказался прав. Автобусы ходили очень плохо, днём их практически нигде не было видно. Быстрее было дойти пешком, и мы неспешно пошли по тротуару в сторону нашего райотдела.

  Я шёл, заметно прихрамывая. Женя сочувственно косился на меня.

  – Так что, будешь уколы делать?

  – Нет, не до этого сейчас.

  – Рисковый ты парень! Я бы на твоём месте всё бросил и на всех четырёх к врачу поспешил.

  В этот момент мимо нас безликой тенью промелькнула невысокая мужская фигура. Женя не обратил на прохожего никакого внимания, потому что принялся увлечённо рассказывать мне всё, что ему было известно о бешенстве. Он словно решил нагнать на меня страху. Бешенство, в самом деле, довольно скверная штука, однако в тот момент меня занимал совсем другой вопрос.

  Я резко остановился и обернулся. Женя оборвал себя на полуслове и тоже остановился.

  – Что такое?

  Я смотрел на мужчину. Он, как будто позвоночником почувствовал мой взгляд, обернулся на ходу, заметил, что мы пристально следим за ним, поспешно спрятал лицо и ускорил шаг.

  Женя озадаченно посмотрел на меня.

  – Ты чего, Валера?

  – Он, кажется, подпадает под ориентировку. Женька, а вдруг это тот, кого мы ищем?

  Мужчина вновь затравленно обернулся. Он был невысокого роста, коренаст, с длинными давно немытыми волосами, давно нечёсаной бородой и заметно обветренным лицом. Засаленный костюмчик сидел на нём неважнецки, явно с чужого плеча, под пиджаком виднелась расстегнутая цветастая рубаха без галстука с мягким воротом.

  – Слушай, Валерка, в самом деле, кое-какие приметы сходятся, ведёт он себя странно и на цыгана, кажется, похож.

  Мы решительно двинулись следом за подозрительным типом. Он ещё больше ускорил шаг.

  Женя тронул меня за рукав куртки.

  – Давай догоним и заломим руки!

  Такой вариант мне показался слишком поспешным, прямым и грубоватым. А если это не он? С другой стороны, Женя прав, действовать следует решительно. Неизвестно, на что способен субъект, недавно тяжело ранивший человека и скрывающийся от милиции.

  Надо сказать, что с третьего курса у меня появилось хобби, которое потом несколько раз выручало в разных жизненных ситуациях. Сам не знаю почему, просто мне очень захотелось, я стал выяснять и запоминать фразу «Я тебя люблю» на разных языках.

  К четвёртому курсу в моей коллекции было собрано следующее: «мэн сэни севирэм» (по-азербайджански), «ес кьес сирум эм» (по-армянски), «обичам тэ» (по-болгарски),  «мэ шен миквархар» (по-грузински),  «ани оэв отах» (на иврите), «ихь либэ дихь» (по-немецки),  «тэ юбеск» (по-румынски), «кохам те» (по-польски), «я тебэ кохаю» (по-украински), «жэ тэм» (по-французски), «ай лав ю» (по-английски).

  Была у меня в арсенале и соответствующая цыганская фраза.

  – Друг, постой! – громко сказал я, по-доброму махнув рукой. – Привет, ты кэлдэрари?

  Он снова обернулся, увидел, что мы нагоняем его, остановился и привычным движением сунул правую руку в наружный боковой карман своего видавшего виды пиджака. Вёл он себя действительно подозрительно.

  Перед стажировкой нам читали разные подготовительные лекции, в том числе о цыганах, их происхождении и причинах склонности к криминальному образу жизни. Помимо прочей информации я запомнил, что кэлдэрари – одна из самых уважаемых среди цыган этнических групп.

  Мы приблизились к нему. Он настороженно исподлобья смотрел на нас своими колючими чёрными глазками-буравчиками.

  Я спокойно сказал:

  – Мэ тут камам [я тебя люблю], – и он вдруг просветлел лицом.

  Однако лишь только на миг. В следующее мгновение он что-то быстро и зло заговорил на своём языке. Я, естественно, не понял, и он обозлился ещё больше.

  Тогда я вынул из нагрудного кармана своё служебное удостоверение с вкладышем оперуполномоченного уголовного розыска и показал ему в развёрнутом виде.

  – Мы из милиции, ищем злостного неплательщика алиментов, и по приметам, к сожалению, он похож на вас.

  Этот  приём я тоже почерпнул из подготовительных лекций перед стажировкой. Всё-таки полезными они оказались! Жаль, что до этого почти четыре года нас пичкали всякого рода информацией, девяносто процентов которой на практике совершенно не пригодилось.

  Мужчина буквально почернел от ярости.

  – Э, прекрати, я не алиментщик!

  – А вот сейчас мы проверим, – бодро сказал Женя. – Покажите нам свой паспорт.

  – Я его дома забыл.

  – А где вы живёте?

  Он назвал какой-то адрес, но мы город совершенно не знали, и названные им улица и номер дома нам ни о чём не говорили, но я не подал вида.

  – Странный адрес, придётся пройти с нами в милицию, – стараясь говорить как можно доброжелательнее, сказал я. – Выполним простую формальность. Если вы, в самом деле, не злостный алиментщик, то извинимся и отпустим на все четыре стороны.

  Наш человек пожал плечами.

  – Если надо, пойдём, проверяйте, мне скрывать нечего, я – честный цыган, спросите, кого хотите, я – уважаемый сапожник!

  Прозвучало в его устах это весьма убедительно. Женя с сомнением посмотрел на меня и тихо шепнул на ухо:

  – Может быть, отпустим, чего возиться, время терять?

  – Проверим и отпустим, – с улыбкой глядя в немигающие глаза нашего нового знакомого, твёрдо сказал я.

  Когда мы ввели его в комнату Князева, тот бросил все свои дела, выскочил из-за стола и распростёр руки в стороны так, словно увидел своего старого друга по детской песочнице.

  – Ба, какие люди! Николай Яковлевич, собственной персоной. Проходи, будь как дома, Яковлевич.

  Наш подопечный криво ухмыльнулся.

  – Я так и знал, что меня развели! Хотел вот этого, – он недобро повёл в мою сторону глазами, – пырнуть в почку, да пожалел. Хромал он, будто раненый, наш язык немного знает и очень уважительно с цыганом разговаривал.

  Костя хлопнул его по спине.

  – Правильно сделал, что не пырнул! Намотал бы лишний срок, а так тебе много не дадут, чуток отдохнёшь от забот, обещаю, ты меня знаешь.

  – Твоими устами мёд пить, Константин Ильич!

  – Ага, именно, давай, выворачивай карманы!

  Наш цыган, мигом превратившись в милого ягнёнка, послушно выложил на стол всё, что у него было в карманах. Между донельзя замызганным носовым платком и связками каких-то страшных ржавых ключей блестел остро отточенный как бритва сапожный нож. Его скошенный клинок имел длину не менее двенадцати сантиметров, отличался превосходной односторонней заточкой, а рукоять была туго обмотана просмоленной джутовой веревкой.

  – Ого! – покачав головой, сказал Князев и посмотрел на меня. – Повезло тебе, Валера. Таким ножом кабана можно запросто завалить, а уж человека, тем более.  Между прочим, Николай Яковлевич – мужчина серьёзный, две солидные ходки имеет за поножовщину. Буду ходатайствовать перед руководством, чтобы вас, ребята, включили в приказ на поощрение.

  Он выполнил обещание, и вскоре мы с Женей получили по пятьдесят премиальных рублей. Этот случай стал моим боевым крещением в уголовном розыске, а затем, как быстрые птицы, полетели дни и недели нашей трёхмесячной стажировки. Всё, чем занимался Костя, занимались мы.

  Если он писал рапорт, мы учились писать рапорт. Если он составлял отчёт, мы помогали. Если он ловил сумасшедшего студента, запугавшего экзотическим кавказским кинжалом весь местный институт, то мы караулили злоумышленника под окнами, пока Константин носился с пистолетом наперевес по сумрачным институтским коридорам, а взволнованные юные девушки-студентки стояли во дворе, сбившись в кучу, напоминая перепуганное стадо милых ягнят.

  Если он подшивал дела внештатных сотрудников уголовного розыска, мы постигали премудрости ведения таких дел, поскольку до этого знали о том, как их вести, лишь теоретически. Если Костя дежурил в опергруппе, выезжая на все происшествия, которые случались в районе, то мы выезжали по вызову вместе с ним.

  Преступность была, в основном, бытовой,  люди пили горькую страшно и со вкусом, виня в своих бедах в первую очередь самых близких людей. Время от времени случались квартирные кражи или уличные грабежи.

  В тот памятный день Женя остался в райотделе снимать показания с заплаканной девушки. В тёмной подворотне с неё сняли серёжки, и не просто сняли, а вырвали, порвав мочки, так что, прежде чем опрашивать её, нам пришлось вызвать неотложку. Опрос затянулся, Женя остался с потерпевшей, а мы с Костей выехали на труп в общежитие мукомольного комбината.

  Проскочив вахту, мы живо поднялись на второй этаж, вошли в широкий общий коридор и буквально остолбенели. Всё вокруг было сплошь залито густой чёрной кровью как на скотобойне. Никаких следов рук, пальцев, подошв обуви не было, одна лишь кровавая жидкая каша. Ею были густо измазаны стены и облеплен крытый линолеумом деревянный пол.

  Тело увезла карета скорой помощи за несколько минут до нашего прибытия. Оказалось, медики обнаружили, что мужчина жив, и в срочном порядке повезли его в районную больницу, однако по дороге он скончался от потери крови, и вместо больницы его отвезли в морг.

  В общем, нам с Костей остались лишь кровавые следы да свидетельства очевидцев, которых к нам стал по очереди подводить комендант общежития, – высокий сухой строгий мужчина в чёрном костюме. Костя внимательно выслушивал каждого, а я старался помечать самые существенные детали в блокнот.

  В итоге стала вырисовываться следующая картина. Где-то около двух часов ночи со стороны кухни раздался жуткий вопль. Некоторые из жильцов не поленились, поднялись с постели и выглянули из своих комнат наружу. К своему ужасу они увидели, что по коридору, держась рукой за стенку, идёт, согнувшись, невысокий пухлый мужчина, на нём были лишь одни цветастые трусы.

  Из его живота во все стороны фонтаном хлестала кровь. Он пытался зажимать рану пальцами, но безуспешно. Все просто онемели от кошмарной сцены.

  Вскоре он потерял силы, сел на корточки, прислонившись спиной к стене, и его подбородок безвольно свесился на грудь. Казалось, что он уснул.


Глава восьмая. Ольга.

  Жильцы вызвали скорую помощь. Через пять минут его увезли.

  – Он был в одних трусах, – сказал Костя. – Выходит, что он жил в вашем общежитии?

  Однако никто из жильцов его прежде не видел. Комендант подтвердил, что такого жильца он не знает.

  Дежурный вахтёр пояснил, что в двадцать три часа он, следуя инструкции, закрыл своё окошко на проходной и не может сказать, заходили ли после этого в общежитие посторонние, однако слышал, что где-то в полдвенадцатого ночи у окна остановилась легковая автомашина, и осторожно хлопнула дверь автомобиля, однако выглядывать наружу он не стал, поскольку во дворе общежития у тротуара водители часто паркуют на ночь свои машины.

  Приехал следователь прокуратуры, видный вальяжный мужчина в новеньком светлом костюме с ярким галстуком и приятно пахнущий одеколоном. Костя доложил ему суть дела. Он бегло осмотрел коридор и кухню, обнаружил на кафельном кухонном полу довольно крепкий предельно остро отточенный длинный стальной кухонный нож, сплошь залитый кровью, и изъял его, упаковав в прозрачный полиэтиленовый пакет.

  – Чей это нож? – сухо сказал он, воззрившись на жильцов, столпившихся в коридоре.

  – Это общий кухонный нож, мы все им пользуемся для разделки мяса.

  – Хм, а это кому принадлежит? – Следователь указал на батон сухой финской колбасы, который одиноко лежал на кухонном столе на разделочной доске. – Кто желал порезать здесь колбасу?

  Жильцы только пожали в ответ плечами. Никто не знал, чья эта колбаса, и кто собирался её резать.

  – Это что же получается, – сказала какая-то полноватая женщина, по-видимому, самая смелая и сообразительная. – Он пришёл к нам с улицы в одних трусах, чтобы нарезать батон сухой колбасы, да так нарезал, что у него кровь фонтаном из живота хлынула!

  Костя очень внимательно посмотрел на неё, как будто в её словах таилась разгадка происшедшего, а следователь поморщился как от зубной боли, разрешил жильцам разойтись по комнатам, а коменданта и вахтёра пригласил в качестве понятых. После этого он буквально за пять минут набросал протокол осмотра места происшествия, составил простенькую схему, дал подписать понятым, приказал Князеву опросить всех жильцов, материалы опроса занести в прокуратуру, а сам уехал, сославшись на то, что на железнодорожных путях его дожидается другой труп, судя по всему человек был сбит товарным поездом.

  Едва Костя начал опрос, его вызвали по рации, срочно потребовалось присутствие оперативника, поскольку милиционеры вневедомственной охраны привезли в райотдел мужчину со свежими ножевыми порезами на запястьях. Князев поручил мне опросить жильцов, занести их пояснения в бланки объяснительных записок, обязательно дать всем расписаться, а материалы доставить ему.

  Оставшись без Кости, я начал опрос с вахтёра, а затем пошёл по комнатам. Опрашивал я всех дотошно, но ничего нового не узнал.

  Можно было возвращаться в райотдел, однако я решил ещё раз осмотреть кухню и коридор. Только теперь я обратил внимание на огромные, наверное, сорок шестого размера, довольно поношенные матерчатые мужские тапки, причём левый валялся в углу кухни за плитой, поэтому его никто не увидел, а правый лежал на коврике возле одной из дверей многочисленных комнат. Все комнаты имели нумерацию, и эта комната значилась под номером четыре.

  Обувь на коврике у двери этой комнаты была странно разбросана в стороны. Правый тапок затерялся среди разбросанной обуви, поэтому на него также не обратили внимания. Следует добавить, что дверь комнаты номер четыре находилась неподалеку от того места, где шедший со стороны кухни кровавый след на стене и полу прерывался.

  Левый тапок, обнаруженный на кухне, не имел ни одного пятнышка крови, а правый был ею буквально залит. Из этого я сделал вывод, что раненый мужчина, а ранен он был, вероятнее всего, тем самым кухонным ножом, который изъял следователь, шёл из кухни по коридору, зажимая пальцами рану под ребром, и у него на ноге был всего лишь один правый тапок.

  Я не постеснялся и ради дела снова побеспокоил тех из жильцов, кто видел умершего ещё живым и до приезда врачей. Они подтвердили, что у мужчины, когда он, будучи раненым, шёл по стеночке из кухни по коридору, огромный тапок болтался только на одной ноге и казался не по размеру, поскольку мужчина вовсе не был великаном.

  Мрачные мысли поползли в голову. Я никак не мог понять, что же на самом деле произошло. Один сплошной ребус!

  Я ещё раз тщательно осмотрел кухню и под плитой обнаружил помятую, однако, судя по всему, недавно купленную и не так давно вскрытую пачку сигарет без фильтра марки Прима. Она была почти полной, в ней недоставало, кажется, лишь одной сигареты. После этого я неспешно прошёлся по коридору, стараясь подметить что-нибудь такое, что не укладывается в пояснения жильцов и общую картину происшедшего.

  Вскоре что-то действительно странное я, в самом деле, обнаружил. У всех дверей на ковриках стояли либо тапки, либо обувь, а вот на коврике комнаты номер десять никакой обуви не было совершенно, причём напротив этой двери располагалась дверь той самой комнаты номер четыре, возле которой на коврике с разбросанной обувью я обнаружил правый тапок погибшего.

  Сам не зная зачем, я нагнулся над ковриком комнаты номер четыре и на всякий случай заглянул внутрь женских туфель и мужских полуботинок. В одном из них я обнаружил сломанную сигарету марки Прима. Она была совсем свежей, её не успели зажечь, и, наверное, случайно обронили.

  Я решил поинтересоваться у хозяев, всегда ли возле их двери царит такой беспорядок, и как в их обувь могла попасть сломанная свежая сигарета. Мне пришлось стучать довольно долго, однако дверь никто не открыл.

  – Откройте, милиция! – несколько раз очень громко и настойчиво повторил я, но безуспешо.

  Судя по обуви, в комнате кто-то был, однако общаться с милицией по каким-то причинам не желал.

  – А они вам не откроют, – вдруг раздался за спиной тихий бархатный женский голос.

  Я вздрогнул от неожиданности, обернулся и увидел в проёме открытой двери комнаты номер десять чрезвычайно приятную стройную брюнетку лет тридцати в стареньком помятом халатике, наброшенном, кажется, на голое тело. Её глубокие выразительные глаза как-то странно блестели, они были похожи на глаза зверька, который вдруг попал в силки.

  Что-то не совсем приятное скребнуло по сердцу.

  – А почему они не откроют?

  – Потому что они никому никогда не открывают.

  – Хорошо, а с вами я могу поговорить? Вот моё удостоверение.

  – Да не нужно мне ваше удостоверение, я и так вижу, что вы из милиции.

  Она устало отступила в полумрак комнаты, оставив дверь распахнутой. Я расценил это как своеобразное приглашение и зашёл внутрь.

  Женщина тихонько присела на разобранную, крепко измятую постель и подняла на меня свои довольно притягательные глаза.

  – О чём мы будем разговаривать?

  – Для начала разрешите включить свет.

  – Ах, да, конечно, включайте, я совсем что-то потерялась. Ночь выдалась беспокойной!

  Я включил верхний свет и прикрыл за собой дверь. Она показала глазами на табуретку, которая стояла напротив неё слева от входа, и плотнее прижала друг к другу свои голые колени, дерзко выглядывавшие из-под нижнего края куцего халатика.

  Я присел и, подняв голову, с мягкой улыбкой посмотрел на неё. Лицо её выглядело уставшим, а под слегка ввалившимися глазами темнели круги.

  Она вдруг отвела взгляд в сторону.

  – Вы так смотрите, что мне не по себе.

  – Вас я не смог опросить. Почему вы не вышли в коридор вместе со всеми?

  – Знаете, мне стало очень страшно. Неужели вам не страшно? У меня до сих пор в ушах стоит тот дикий предсмертный вопль!

  – Вам не удалось сегодня поспать?

  – Нет, к сожалению. Легла я поздно, читала интересную книгу, а потом долго ворочалась, сравнивая жизнь героев рассказа с перипетиями своей жизни.

  – А что вы читали?

  – «Ожерелье» Ги де Мопассана.

  – О, да, насколько помню, очень занимательный сюжет.

  – Занимательный вначале, только заканчивается неинтересно. Так что вы желаете спросить?

  – Вы коротко расскажете мне, что знаете по этому делу, поставите вот здесь свою подпись, и всё.

  – Хорошо, только вряд ли я чем-то смогу вам помочь. Я даже в коридор боялась выглянуть, когда услышала крик. Видите ли, муж в командировке, и одной как-то неуютно ночью, тем более, когда происходят подобные вещи.

  – Вы поняли, что произошло?

  – Судя по взволнованным репликам соседей, которые как ненормальные галдели в коридоре, кого-то из наших жильцов убили. Теперь мне страшно даже узнать, кого именно. Очень тревожно! Скажите, пожалуйста, кого-то, в самом деле, убили?

  – Скорая помощь увезла мужчину с ножевым ранением в живот, по дороге в больницу он скончался.

  Она в ужасе расширила глаза и прикрыла рот ладонями, как будто для того, чтобы подавить крик.

  – Какой кошмар!

  – Он был в одних трусах и тапках.

  – Он наш жилец?

  – Похоже, что он пришёл в ваше общежитие с улицы.

  – Он ненормальный?

  – Почему сразу ненормальный! Может быть, его жена из дома выгнала.

  Она вдруг уважительно посмотрела на меня.

  – Да, да, конечно, а я вот об этом как-то не подумала.

  Во время нашего разговора я украдкой оглядывал обстановку и давно обратил внимание, что на кровати лежат две подушки с углублениями посередине. Наверное, после отъезда мужа она так и не заправляла толком постель.

  Голые стройные ноги женщины, замершие прямо передо мной, отвлекали моё внимание. Тем не менее, я заметил, что глубоко под кроватью валяется пустая пузатая пол-литровая бутылка. Судя по характерной форме и этикетке, здесь не так давно пили болгарский коньяк «Солнечный берег».

  Она перехватила мой взгляд.

  – Вчера сменщица моя заходила навестить, чтобы скрасить моё одиночество. У меня накопились отгулы, я решила их использовать, а мужа, как нарочно, отправили в командировку. Он у меня отладчик теплосетей, и его нескончаемые неожиданные командировки меня, сказать честно, задолбали. Да и вообще, разные мы с ним. Он огромный под два метра, а я маленькая, очень некомфортно. Теперь жалею, что замуж вышла, дура была, девочка неопытная.

  Она на мгновение забылась, ноги раздвинулись, и голые привлекательные бедра гимнастки брызнули бархатом мне прямо в глаза. В следующую секунду она сползла с кровати, встала прямо передо мной на четвереньки, пытаясь достать бутылку. Всё это время полы халата у нее были чуть задраны вверх, и я имел возможность оценить её проступившую сквозь тонкий халатик заднюю часть и практически полностью обнаженные ноги. Скажу честно, в тот момент они произвели на меня неизгладимое впечатление.

  Наконец, она поднялась, аккуратно положила бутылку в полиэтиленовый пакет и поставила его в угол возле двери.

  Я поймал на себе её пытливый взгляд и чтобы скрыть внезапно возникшее мужское волнение как можно спокойнее спросил:

  – А кем вы работаете?

  – Диспетчером на мукомольном комбинате.

  – Тяжело, наверное?

  – Не то слово! Практически никакой личной жизни. Ночная работа для женщины – это ад.

  Она одёрнула, наконец, халатик и решительно повернулась ко мне.

  – Ещё будут вопросы, не знаю, как вас зовут?

  – Меня зовут Валерий.

  Она вдруг оживилась и как-то странно покраснела.

  – О, красивое имя, и оно мне очень нравится! Моего папу зовут Валерием. Может быть, чаю выпьете? У меня здесь есть электрический чайник, и запас воды имеется в двух графинах, нам хватит.

  – А вы так и не сказали, как вас зовут.

  Она включила чайник, снова села на постель напротив меня, засунула руки в карманы халатика и теперь уже с неприкрытым интересом посмотрела мне прямо в глаза. Почему-то мне сделалось не по себе от её откровенного взгляда.

  – Меня зовут Ольга. Вы такой серьёзный, и с вами удивительно надёжно, а мне страшно одной.

  – Я рад, что могу хоть как-то вас успокоить, однако мне надлежит снять с вас показания.

  Она нетерпеливо передернула плечами.

  – Да ради бога, а после попьём чаю, хорошо? Зябко как-то.

  – Конечно, попьём.

  Я раскрыл свою папку с бланками объяснительных записок.

  – Итак…

  – Только я, кажется, всё рассказала.

  – Нет, не всё.

  – Ой, а что ещё?

  – Вот, например, почему у всех на ковриках стоит обувь, а у вас нет?

  Она впервые за всё время улыбнулась.

  – Какой вы внимательный мужчина! Просто когда муж уехал, я занесла всю обувь внутрь от греха подальше. Мало ли что, здесь в общежитии я не хочу ни с кем даже здороваться.

  – А я думал, что здесь живут люди с вашего комбината, и вы их всех знаете.

  – Комбинат огромный, а у меня работа такая, что я общаюсь, в основном, с приезжими водителями, а не с работниками нашего комбината, так что в этом общежитии я практически никого не знаю. Здесь люди, как бы вам сказать, какие-то никакие, себе на уме, а соседи напротив, в четвёртой комнате, они, мне кажется, вообще чокнутые.

  – Те, которые мне дверь не открыли?

  – Они самые.

  – А в чём проявляется их чокнутость?

  – Там живёт семейная пара, им под сорок, а детей у них нет, и никакая квартира им, как я понимаю, не светит. Как-то раз они не успели быстро прикрыть за собой дверь, они обычно всегда так делают, не успели, потому что заносили какие-то коробки под Новый год. Я вдруг заметила, что в комнате у самого окна стоит на треноге внушительный такой телескоп, представляете?

  – Они смотрят из окна комнаты в телескоп? Хм, куда, интересно?

  – Неба мало, вокруг многоэтажные дома, а прямо напротив их окна располагается общежитие медицинского училища, и там есть девочки без комплексов, штор нет, какие-то смешные занавески, сквозь которые всё видно, а к девчонкам частенько приходят молодые парни и взрослые солидные мужчины. Иногда там такое творится, лучше об этом не рассказывать, тем более, вам. Вы производите впечатление цельного и чистого юноши. Если бы я вас сегодня не встретила, никогда бы не подумала, что в милиции служат такие интеллигентные молодые люди.

  Мне вдруг показалось, что если сейчас я отложу в сторону свою папку, сяду рядом с ней на кровать и обниму за талию, то она не отстранится, более того, ещё теснее прижмётся ко мне. Она пристально смотрела мне в лицо, и от этого взгляда я буквально не знал, куда деться. Дикий порыв вдруг овладел мною, не знаю, чем бы всё закончилось, если бы в этот момент не засвистел закипевший чайник.

  Неуклюже свернув разговор, я захлопнул  папку, резко поднялся и направился к двери. Краем глаза я заметил, как она живо вскинула голову.

  – Вы не будете снимать с меня показания?

  – Думаю, что это излишне. Вы всё равно ничего не знаете.

  – Хорошо, в таком случае я скажу вам кое-что не для протокола.

  Я взялся за ручку двери, однако странный тон её голоса заставил меня похолодеть. Обернувшись, я посмотрел в её сосредоточенное напряжённое лицо.

  – Что вы хотите мне сообщить, Ольга?

  Она вдруг откинула голову вверх и звонко рассмеялась. Хлипкие отвороты халатика широко раздвинулись, ненароком почти полностью обнажив высокую впечатляющую грудь, а смех у неё был без преувеличения обворожительный.

  – Забавный вы, – прекратив, наконец, смеяться, сказала она, теперь не обращая совершенно никакого внимания на то, что жалкий халатик почти не скрывает её прелести. – Эх, ничего такого особенного я, наверное, вам не скажу! Просто сдаётся мне, что этот чокнутый в трусах мужчина мог прийти только к таким же чокнутым, а такие же чокнутые проживают напротив, в четвёртой комнате.

  Находиться с ней в одном помещении хотя бы ещё минуту и ничего не делать было просто невозможно физически. Весь красный, словно после сауны, я вывалился из комнаты, категорически отказавшись пить чай, и вновь настойчиво постучал в дверь напротив.

  – Откройте, милиция! Произошло убийство. Откройте немедленно!

  В этот раз мне всё-таки открыли, и я увидел на пороге невероятно заспанного не очень высокого худого бледного взлохмаченного мужчину лет сорока. Он щурился от коридорного яркого света и недовольно водил из стороны в сторону своим крючковатым и весьма неприятным носом.

  – Вы чего шумите? С ума сошли, ночь на дворе, люди отдыхают! В чём дело?

  Я показал ему своё служебное удостоверение, однако оно не произвело на него никакого впечатления.

  – Слушайте, что вам надо?

  – Совершено убийство, и я…

  – Не знаю ничего! – холодно сказал худой и грубо захлопнул дверь прямо перед самым моим носом.

  Как я ни стучал, что только ни говорил, всё было бесполезно. Дверь не открылась, и я, вымотанный и уставший, побрёл в райотдел.

  Когда я зашёл в комнату Князева, то застал следующую картину. Костя сидел за своим рабочим столом с зажжённой сигаретой в зубах и двумя пальцами что-то шустро печатал на огромной массивной, похожей на танк, пишущей машинке.

  Напротив у стены на скрипучем деревянном стуле сидел крупный худой угловатый мужчина в поношенной засаленной одежде, по виду бродяга. Его рельефное лицо ещё хранило следы былой мужской красоты, однако коричневатый цвет и глубокие уродливые складки у носа производили отталкивающее впечатление. Запястья нашего посетителя были небрежно стянуты какими-то отвратительными окровавленными тряпками, а помимо этих тряпок в глаза бросались его необычайно большие и крепкие как у спортсмена кисти рук.

  Костя показал мне глазами на незнакомца.

  – Послушай-ка, Валера, что он говорит.

  Бродяга вперился в меня своими большими карими, очень красивыми, но слегка безумными глазами.

  – А, это ваш коллега, очень приятно познакомиться!

  Голос у него был какой-то пронзительно  визжащий, словно промороженная в январскую ночь гаражная дверь.

  – Да, Вячеслав, это мой коллега, – за меня сказал Костя. – Прошу любить и жаловать.

  – Закурить есть, коллега?

  – Он не курит, спортсмен, – снова за меня сказал Князев. – Давай-ка, расскажи ему всё по порядку, а то как-то сумбурно у тебя всё получается.

  Мужчина озабоченно повёл плечами и хлопнул себя по ободранным карманам.

  – Так, а где моё курево?

  Костя вынул изо рта сигарету и кинул ему.

  – Лови!

  Наш посетитель так ловко поймал зажжённую сигарету в воздухе своими длинными чуткими пальцами, что я невольно восхитился. Он заметил, как изменилось моё лицо.

  – Да, да, командир, опыт не пропьешь! Ты молодой, потому меня не знаешь, а когда-то по всей Сибири гремело моё имя. Третьяк не был ещё Третьяком, когда я был Вячеславом Заречным!

  – Вы хоккеист?

  – Да, верно, хороший у тебя глаз! Вратарь по ходу пьесы, короче, был когда-то в той жизни, неплохой, между прочим, а теперь… в общем, вот так.

  – Ты лучше расскажи, кто тебе запястья порезал, – сказал Костя.

  Вячеслав в ответ аппетитно пыхнул сигаретой.

  – Ах, да,  сейчас расскажу. Хм, короче, пять лет я бродяжничаю, а вчера поздно вечером куда-то запропастился Володька, приятель мой давний, тоже спортсмен бывший, и я пошёл его искать. Он – друг мой закадычный, вот. Иду, значит, по пустырю вдоль теплотрассы, вдруг смотрю – он, однако не один! К нему пристали какие-то парни, цыгане, кажется, у одного блеснул в руке большой раскладной нож. Они решили, дурачки, что у Володьки водка в карманах, а это у него оттопыривались магнитные катушки с медной проволокой, он их на свалке нашёл. В общем, они его, наверное, убили бы, если бы не я. Он ослаб сильно за последний год, не тот стал Володька, ах, не тот!

  – Ты не отвлекайся, – на секунду прекратив печатать, сказал Князев.

  – Да я вроде бы по существу. В общем, по ходу пьесы я ему говорю, давай, спина к спине, коль такая пьянка. Мы так и сделали. Мы с ним раньше не один раз так отбивались. Если с моей стороны кто-то бьёт, я руки подставляю, если со стороны Володьки, – он удары перехватывает, вот такой вот метод. Отстали они от нас, только руки мне сильно порезали. Цыганский нож острый, как бритва. Потом мы с Володькой оприходовали флакон тройного одеколона, ох, противная и мерзкая, скажу я вам, вещь. Отвратительная!  Он не выдержал, скопытился, остался где-то в лесополосе, а я пошёл в дежурную аптеку, чтобы ещё один флакон взять, у меня кое-какая мелочь была, сколько-то копеек, да не дошёл, по ходу пьесы луноход милицейский на пустыре встретил.

  – Ладно, По-ходу-пьесы, теперь скажи, заявление будешь писать? – спросил Князев.

  – Да какое там заявление, начальник! Руки помогите перевязать, бинт какой-нибудь дайте, спирт есть?!

  Князев бросил бывшему вратарю свой тщательно отутюженный широкий клетчатый носовой платок, в который, кажется, без труда можно было запеленать младенца, достал из шкафа початую бутылку водки и сунул Вячеславу.

  Слава прослезился.

  – Спасибо, ребята.

  Костя пристально посмотрел ему в лицо.

  – Итак, ночью ты шёл по неосвещённому пустырю в нетрезвом состоянии, поскользнулся, упал и порезался о битое стекло, правильно ли я тебя понял?

  У Вячеслава немного отвисла челюсть от неожиданности, однако в следующую секунду он сообразил, что от него требуется.

  – А ты меня отпустишь, начальник?

  – Подпишешь, что мы напишем, тогда отпущу с миром, к тебе вопросов нет.

  – А, тогда да, конечно, точно так оно всё и было!

  Костя велел мне взять с Вячеслава объяснительную. Я быстро записал его новый рассказ. Он поставил размашистую подпись, мило расшаркался и ушёл. Костя поднял трубку внутренней связи и сказал дежурному, чтобы он отдал Заречному все его вещи и больше не задерживал.

  – Вот видишь, чем приходится заниматься, – вздохнув, сказал он и положил трубку на аппарат, – а иначе никак. Глухаря вешать никто не позволит.

  – Он мог нам глухаря повесить?

  – Однозначно! Если бы я сидел и писал, что он мне плёл, то тогда у нас с тобой был бы сегодня чистейший глухарь, разбойное нападение, – зарегистрированное нераскрытое преступление. Где этих цыган искать, да и были ли они вообще?

  – Что за система такая?

  – Такая вот, брат, система! Привыкай.

  – Неужели государству неинтересно знать, что по ночам происходит с его гражданами на пустырях на самом деле! А теперь об этом знаем только мы с тобой, однако эта информация нигде, кроме наших голов, не зафиксирована, не по-государственному получается.

  Костя вдруг как-то по-другому на меня посмотрел.

  – А ты, слушай, вдумчивый парень! Только прошу, слишком-то не умничай, никому это не нужно. Пожалуйста, поверь моему опыту, – у государства совершенно иные заботы совершенно иных масштабов. Лучше намотай на ус то, что я тебе сказал.

  – А ты что делаешь? Я вначале подумал, что ты его показания старательно печатаешь.

  Князев громко рассмеялся.

  – Слишком много чести! Следователь прокуратуры попросил набросать постановление об отказе в возбуждении уголовного дела.

  – По ножевому ранению в общежитии?

  – Ага.

  – Так ты во всём разобрался?

  – Конечно, Валера, а как иначе?

  – Ты просто кудесник какой-то, Костя, а я вот в полном тупике.


Глава девятая. Вячеслав Заречный.

  Князев был чрезвычайно доволен произведённым на меня эффектом.

  – Я пробил в ГАИ машину, которая припаркована у крыльца общежития. Она принадлежит Сергею Иванову, старшему инженеру мукомольного комбината. Он живёт неподалеку, два дня назад у него случился серьёзный скандал с женой, и она уехала с детьми к матери. Он впал в затяжную депрессию, сутки пьянствовал, возможно, принял сильнодействующие медицинские препараты, которые на фоне алкоголя дают непредсказуемые последствия, так как дома у него были обнаружены просто залежи тазепама, вышел на улицу в одних трусах, зашёл в первое попавшееся общежитие, оно находится рядом с его домом, поднялся на второй этаж, вошёл в общую кухню и увидел на разделочном столе нож. Находясь в сумеречном состоянии сознания, вызванном личными проблемами, он вогнал нож по самую рукоять себе под левое ребро, стало нестерпимо больно, он дико закричал, затем, видимо, протрезвев, осознал, что сделал, двинулся к выходу, чтобы позвать на помощь, и в коридоре выдернул нож из раны, однако сделал только хуже. Кровь фонтаном ударила из поврежденной артерии, он стал терять силы, прислонился спиной к стене, сел на корточки и потерял сознание. Медики не смогли его спасти.

  – Так просто?

  Он довольно потёр руки.

  – Короче говоря, чистый отказной материал! Сегодня следователь прокуратуры что-то на удивление добрый.

  – А труп успели опознать?

  – Обижаешь! Вызвали жену в морг, она опознала, всё зафиксировано.

  – Поразительно! Быстро вы работаете. А ты обратил внимание, что он маленький, а тапки у него огромные на мужчину под два метра ростом, не меньше?

  – О, перестань, пожалуйста, Валера, это совершенно несущественные детали! Он мог войти в общежитие босиком, бродил по коридору второго этажа и случайно надел чьи-то тапки, которые там стоят почти у каждой двери, затем зашёл на кухню.

  – Хорошо, чьи тапки он случайно надел?

  Лицо Князева сделалось лиловым, и он раздражённо вырвал напечатанное под копирку постановление из зажима машинки.

  – Да плевать чьи, какая теперь разница чьи, какое теперь это имеет значение?! Ты вроде бы умный парень, но иногда глупые вопросы задаёшь.

  – Картина должна быть полной. Вот, например, вахтёр слышал, как хлопнула дверь автомашины, и этой автомашиной, судя по всему, был автомобиль потерпевшего.

  – Брось сочинять! Мало ли кто мог хлопнуть дверью автомобиля на улице, и мало ли что могло ночью почудиться пожилому вахтёру, у которого скачет давление. Пойми, это несерьёзно! Больше ничего не надыбал?

  – Нет, но думаю, что стычка с неизвестным, в результате которой нож оказался засунут глубоко под ребро потерпевшему, произошла на кухне, о чём свидетельствует слетевший с ноги тапок, я нашёл его в дальнем углу кухни, за плитой. После этого человек, ударивший ножом потерпевшего, скрылся, а потерпевший выдернул нож и, безуспешно пытаясь зажать рану пальцами, пошёл по коридору в одном тапке и вскоре потерял сознание. Приехавшие медики отбросили этот тапок в сторону и увезли раненого.

  – Хм, занятно, а время, тик-так, между прочим, идёт. Что докладывать руководству будем, вот вопрос. Приключения тапок, которые не по размеру, ага? Начальство смешить не советую, – чревато.

  Я задумался. Какая-то странность присутствовала во всём этом деле. Тапки явно были с чужой ноги, а никто из жильцов ни словом не обмолвился, что погибший надел его тапки. Испугались, поэтому не признались. Может быть, конечно, но непонятно, чего пугаться. Настоящий хозяин тапок по логике должен был объявиться, однако он не объявился. Мог навлечь на себя подозрение, не иначе. Хм, наверное, так, а как ещё объяснить подобное поведение? В таком случае из этого следует, что настоящий хозяин тапок, а ещё, может быть, близкий ему человек знают тайну кончины инженера Иванова.

  Костя с усмешкой наблюдал за мной.

  – Вижу, из-за какой-то форменной ерунды не можешь успокоиться, о чём думаешь?

  – Разреши мне ещё раз прогуляться в общежитие мукомольного комбината.

  – Искать настоящего хозяина тапок?

  – Ещё раз всё хорошенько осмотреть.

  – Делать тебе нечего! Ладно, прогуляйся, пусть тебе уроком будет, как не следует работать.

  Я вышел на свежий воздух, на востоке небо заметно просветлело, там занимался рассвет. Мне вдруг показалось, что я стою на самом пороге разгадки, осталось только включить верхний свет, как я сделал в комнате Ольги.

  Ольга!.. Я шёл по направлению к общежитию и невольно думал о ней. Красивая приятная женщина, которая вполне может иметь успех среди влиятельных мужчин и, конечно, желает большего. Зачем ей опостылевшая ночная работа, жалкая комната в противном общежитии и постоянно пропадающий неизвестно где грубоватый муж! Между прочим, красавица Матильда Луазель, главная героиня упомянутого Ольгой рассказа Ги де Мопассана, с детства мечтает о роскошной жизни в высшем обществе, но в силу своего невысокого происхождения выходит замуж за мелкого чиновника, едва сводящего концы с концами.

  Я вдруг остановился как вкопанный. Вся картина происшедшего словно в ускоренном немом французском кинофильме мигом промелькнула перед глазами. Удивительное было ощущение!

  – Я почему-то была уверена, что вы придёте, – сказала она, открыв дверь на мой стук.

  – Почему?

  – Вы, как бы сказать, имеете хватку молодого бульдога.

  – Ольга, я думаю, наверное, не надо быть бульдогом, чтобы догадаться, что этой ночью у вас случилось свидание с мужчиной, и что оно было неожиданно прервано.

  – О, почему мне так не везёт! – Она медленно опустилась на кровать и, устало упершись локтями в колени, понуро свесила голову.

  – Вам тяжело об этом говорить, поэтому говорить буду я, а вы меня поправите, если я заверну не туда.

  Она в изумлении подняла глаза.

  – Хорошо.

  – Сергей Иванов, старший инженер вашего комбината…

  Она вздрогнула, как от удара хлыстом, услышав имя.

  – Вы, в самом деле, всё узнали! Вот только не пойму, как.

  – Он приехал сюда полдвенадцатого ночи на своём личном автомобиле, и на интимном свидании, естественно, настоял он. Вы знали, что у него давние нелады с женой, он – перспективный работник, карьера его складывается превосходно, и он обещал на вас жениться. Мужа своего вы не любите давно и теперь, наверное, не сможете сказать, любили ли вы его вообще когда-нибудь. Вы долго терпели его, а то, что после других женщин он стал ложиться к вам в постель, стало последней каплей, и, наконец, вы не выдержали. А, может быть, и, в самом  деле, вот оно – счастье, подумали вы. Коньяк, который принёс с собой Сергей, оказался весьма кстати. Он помог расслабиться, и всё, наконец, состоялось, однако около двух часов ночи раздался ужасный громоподобный стук в дверь, который буквально вырвал вас из постели. Казалось, что кто-то решил выбить  дверь вместе с замком. Вы испугались, что муж раньше времени вернулся из командировки, однако Сергей не испугался, надел тапки вашего мужа и в одних трусах вышел в коридор, с собой он прихватил палку сухой колбасы, чтобы нарезать её на кухне, поскольку здесь ножа у вас не оказалось, или нож был, но слишком тупой. Через приоткрытую дверь вы видели и слышали, как Сергей разговаривал с кем-то, и этот кто-то оказался не вашим мужем. Ваш любовник, кажется, толкнул его, чтобы прогнать непрошеного гостя, который, как видно, ошибся комнатой. Гость отлетел к противоположной двери, смешав там на коврике всю обувь. Мужские голоса стихли, а через минуту со стороны кухни раздался жуткий вопль. Вы похолодели от ужаса, а когда, леденея от страха, выглянули из комнаты, то увидели, что со стороны кухни, держась рукой за стену, медленно, словно лунатик, идёт Сергей, а у него из живота во все стороны хлещет кровь. Зрелище было настолько неожиданным и ужасным, что вас как будто парализовало. В этот момент из других комнат стали выглядывать заспанные жильцы. Вы заперли дверь, предварительно поспешно убрав с коврика всю обувь, чтобы те, кто будут к вам стучаться, а стучаться, скорее всего, будут, решили, что в комнате никого нет. Вы решили, что Сергею вызовут скорую помощь без вас, а свою интимную связь с ним вы скроете, для этого спрятали его личные вещи, чтобы потом, позже, тайно вынести их на помойку. Вы, естественно, не хотели, чтобы муж узнал о вашей измене. Вы укрепились в этом решении, когда услышали через закрытую дверь взволнованные возгласы соседей, из которых следовало, что Сергей умирает, и сейчас прибудут скорая помощь и милиция. Вы легли в постель, не снимая халат, и накрылись с головой одеялом, чтобы уснуть, сделать вид, что вы ничего не слышали, не видели и вообще ничего не знаете. Шум продолжался минут сорок, затем, наконец, он стих, и вы услышали, как милиция настойчиво стучит в четвёртую комнату. Вы подумали, что, наверное, также настойчиво милиционеры потом будут стучать к вам, и вдруг дикая мысль пришла в голову. Лучшая защита – это нападение. А что если самой открыть дверь, пригласить милиционеров на разговор, очаровать их и внушить им мысль, что Сергей приходил не к вам, а в четвёртую комнату!  Вы знали, что всё равно никакая милиция вместе с прокуратурой ничего от чудаковатых с придурью жильцов четвёртой комнаты не добьётся, и это лишь усилит подозрения в отношении них, а вы останетесь как будто ни при чём и таким образом скроете свою связь с Сергеем. Вы приоткрыли дверь и увидели, что милиционер всего один, он ещё совсем юн и неопытен, и вы решились. Играли вы хорошо, однако в конечном итоге вам не удалось меня обмануть. Всё верно, или я что-то упустил?

  Она глубоко вздохнула и едва ли не с ужасом посмотрела мне прямо в глаза.

  – Вы как будто подсматривали в замочную скважину и заглядывали под одеяло во время действа! Если бы сама лично сейчас не услышала и не увидела, никогда не поверила бы, что такое возможно.

  – Следы подсказали. Они разрозненны, но собранные вместе вдруг уверенно рисуют целостную и логичную картину.

  – Хм, где-то я такое слышала, читала и по телевизору видела. А, о, да, конечно, мистер Шерлок Холмс!

  – Так как всё было на самом деле? Я не думаю, что распознал все детали.

  – Что ж, в главном вы не ошиблись, и я не хочу ничего скрывать, вы всё поймёте правильно, теперь я не сомневаюсь. Нас действительно сорвал с постели ужасный стук в дверь. Кто-то ломился так, что нам показалось, что дверь сейчас просто вынесут. Мы вовсе не испугались моего мужа, потому что за дверью орал вовсе не мой муж. Какой-то совершенно незнакомый мужик кричал противным пронзительным голосом, знаете, так заржавленная металлическая гаражная дверь визжит.

  – Вы не помните, что он кричал?

  – Невозможно было не запомнить. Он как ненормальный орал: «Володька, так твою, куда запропастился?.. Открывай, стервец, я весь город обыскал!»

  При этих словах Ольги я невольно похолодел. Странно и противно визжащий голос, и к тому же ещё пропавший Володька!

  – Вы успели его разглядеть, когда Сергей открыл дверь?

  – Успела только руки разглядеть, огромные как лопаты и с коричневой кожей. Бр-р-р!.. Неприятно.

  – Что произошло дальше?

  – Сергей сильно оттолкнул незнакомца от двери, затем повернулся ко мне, сказал, что сейчас его на всю жизнь проучит, а заодно палку сухой колбасы на кухне нарежет, потому что его перочинный нож её плохо брал. Он надел тапки мужа, прихватил с собой батон сухой колбасы и вышел в одних трусах. А дальше, дальше вы знаете. Ах, лучше бы мы не открывали эту проклятую дверь! Я говорила Сергею, но он не послушал.

  Она вдруг как-то очень тяжело, по-мужицки, хлопнула себя ладонями по голым коленям, встала, вышла на балкон и через секунду вернулась с пластмассовым баком, наполненным грязным бельём. Поставив бак на пол, она вынула бельё, и я увидел, что на дне виднеются мужские вещи, – брюки, пиджак, сорочка, часы.

  Она подала мне светло-бордовую книжицу в прозрачной полиэтиленовой обложке.

  – А это вот его паспорт.

  Я взял документ, раскрыл, прочитал, затем нагнулся и бегло осмотрел вещи.

  – В кои-то веки решила изменить мужу, – застонав, сказала она и погрузила лицо в ладони, – и такое несчастье!

  Ольга вся сжалась в комок и выглядела жалкой. Я выпрямился и шагнул к ней.

  Она вскинула на меня красные от слёз глаза.

  – Что теперь будет?

  Я резко развернулся, сорвал измочаленную простынь с постели, которая оставалась незаправленной, быстро сложил в неё вещи Сергея и связал простынь узлом. Закинув узел за спину как новоявленный Дед Мороз посреди мая, я двинулся к выходу.

  – Куда вы? – услышал я за спиной её тихий печальный голос и обернулся.

  Она озадаченно смотрела на меня заплаканными глазами.

  – Вам, Ольга, я желаю счастья. Пусть вам встретится человек, с которым вы будете жить душа в душу, несмотря ни на какие жизненные невзгоды.

  Было около семи утра, когда я вновь явился пред очи Князева. Он, измотанный и посеревший, сидел за своим столом и разговаривал с кем-то по телефону.

  Я скинул с плеча страшный груз на пол и устало опустился на стул. Костя, кажется, что-то пытался доказать, но на том конце провода его, похоже, не слушали, и он раздражённо метнул трубку на рычаг.

  – Вот шут безрогий, задолбал, честное слово!

  – Кто?

  – Следователь прокуратуры!

  – Чего ему не хватает?

  – Пока, говорит, не найдёте вещи погибшего и его личные документы, никакого постановления об отказе в возбуждении уголовного дела не ждите. Глухаря нам хочет повесить! В прокуратуре, видишь ли, другие критерии оценки, и им в отличие от нас плевать, раскрыто дело или нет. А это что?

  Он настороженно покосился на узел. Я спокойно улыбнулся.

  – Личные вещи Сергея Иванова.

  У Кости глаза на лоб полезли.

  – Да ты что, как так, чего же ты молчишь, а где ты их обнаружил?

  – Когда возвращался из общежития, решил мимо его дома пройти и в тёмном углу за  мусорными контейнерами вдруг обнаружил аккуратно сложенные мужские вещи. Проверил карманы и извлёк паспорт на имя Иванова Сергея Васильевича. Бывает же такое! В один из контейнеров кто-то выбросил старое постельное бельё, взял простынь, сложил в неё вещи, связал в узел и принёс сюда.   

  Костя кинулся к узлу, мигом развязал его и в следующую секунду выудил на свет паспорт из внутреннего кармана пиджака. Потрясая им в воздухе над головой, он пустился в необузданный пляс, словно обезумевший от своего вида в зеркале дикарь с острова Тумба-Юмба.

  – Ура, Валера, это чистый отказной, теперь наш безрогий никуда не денется!

  Я смотрел на его импровизированный танец и поражался, как парадоксально устроена жизнь. Альберт Эйнштейн, похоже, обнаружил относительность совсем не в той области.

  Сегодня ночью мы могли раскрыть убийство, однако при таких обстоятельствах раскрытие преступления, даже убийства, государству, как выясняется, становится совершенно неинтересно, – не тот масштаб, как сказал Костя, не то измерение. Неужели в ближайшем будущем мне предстоит погрузиться в груду, в основном, таких дел, вот какая мысль неприятно кольнула меня в тот, казалось бы, радостный момент.

  Ах, государство, как же тебя понять, как тебе угодить?! Вот Костя, похоже, государственные чаяния кожей чувствует.

  Устав, наконец, плясать, Константин повалился на стул рядом со мной и обнял за плечи.

  – А ты, молодец, Валерка, хорошо сработал!.. Честно говоря, не ожидал, думал, что будешь в общежитии глухаря откапывать. Чего расселся, немедленно пиши рапорт об обнаружении вещей!

  Костя не мог минуту усидеть на месте. Пока я писал рапорт, он суетился над столом, живо сортируя текущие документы.

  – Я с вещами смотаюсь в прокуратуру, Сестричкин просит все материалы по возможности разрешать по существу в дежурные сутки, – сказал он, бережно прикрепляя скрепкой мой рапорт к своему проекту постановления, – там составим акт изъятия вещей в присутствии жены и понятых, ещё раз её опросим, всё как положено, а ты полежи вон, на стульях у стены, тулуп мой зимний милицейский возьми, чтобы мягче было, парочка часов до планёрки у тебя есть, обязательно отдохни, всю ночь на ногах, нехорошо!

  Так закончилось то нескончаемое памятное  ночное дежурство. Текст, который нашлёпал Костя, следователь, немного покапризничав, всё-таки принял. Он лишь приукрасил его дополнением, согласно которому Иванов разделся, вышел из дома, отнёс свои личные вещи и документы на помойку, после чего в одних трусах побрёл по улице без определённого направления.

  Сестричкин похвалил нас на утренней планёрке.

  – Князев и Тобольцев оперативно сработали и чрезвычайно грамотно.

  А через неделю закончилась наша стажировка, и надо же было так случиться, что мне потребовалось заглянуть в аптеку за пластырем, и неподалеку от входа я неожиданно встретил По-ходу-пьесы, он сшибал с прохожих копейки, чтобы купить пузырёк спиртовой настойки.

  Я дал ему рубль, и у него брови полезли на затылок.

  – Спасибо, командир, теперь я на коне, выручил, по гроб не забуду!

  Я с улыбкой посмотрел в его тёмные раскосые и по-прежнему слегка безумные глаза.

  – Значит, говоришь, он кухонным ножом сухую колбасу резал, когда ты ему сказал, что ты не какой-то там бродяга несусветный, а сам Вячеслав Заречный собственной персоной?

  Нижняя потрескавшаяся губа Вячеслава стала медленно отвисать, обнажая обломанные зубы.

  – Ты по ходу всё знаешь, командир, как будто сам на той кухне за шторой стоял, а рубль тогда зачем дал? Чтобы в изоляторе мне не так грустно было, ага? Эх, житуха!

  – Рубль я тебе дал, чтобы ты на жизнь иначе взглянул, Слава. Сколько ещё ты себе отмерил?

  – Да пару-тройку лет протяну, кажись, если не на лесоповал.

  – Отмерь себе в десять раз больше и проживи за того парня, которого ты невзначай по ходу пьесы угробил, понимаешь, о чем я говорю? Наверное, хватит болтаться как цветок в проруби, пить прекращай. Может быть, хоть эта история тебя к настоящей жизни вернёт!

  Он прикусил  губу и опустил глаза.

  – А ты, я смотрю, человек, не думал, что в ментовке такие служат. Понимаешь, командир, я по ходу пьесы Володьку искал, он иногда бывал у одной зазнобы с мукомольного комбината, а я, наверное, по пьянке этаж перепутал. Стучу в дверь, кричу, думал, что там Володька, а там – какой-то незнакомый мужик в трусах, невысокий, полноватый, но шустрый. Он мне без разговоров в лоб заехал, да так, что я к стене отлетел, там ещё обувь какая-то у двери стояла, я пятой точкой на неё сел. У меня во рту сигарета незажжённая торчала, так она улетела куда-то. Пока очухался, пока сигарету искал, так и не нашёл, он на кухню успел уйти. Я бегом за ним, вошёл в кухню. Эй, говорю, слышь, братан, давай поговорим. Зачем ты меня ударил? Ты, говорю, по ходу не разобрался, кто перед тобой, и что я дверью, извини, ошибся, а он, не поверишь, в ответ на меня с ножом полез, наверное, напугать и прогнать хотел, только Слава Заречный не из пугливых. Не знаю, как так вышло. Он мне запястья крепко порезал, я немного озверел от такой дерзости, в ярости нож из его руки вырвал и под ребро ему засунул, чтобы успокоить. Думал, жир на боку ему немного испорчу, и на этом всё закончится, а он вдруг так заорал, жуткий крик, до сих пор в ушах стоит! Тем ножом, оказывается, бриться было можно, настолько остро кто-то, стервец, его наточил, словно свинью собрался резать. Нож затянуло, он не по касательной, как я того желал, а глубже вошёл, и по ходу что-то ему там задел. Вот тогда я, в самом деле, испугался и дал дёру! До самого пустыря бежал так, словно за мной голодные волки в степи гнались. А чуть позже меня козлик милицейский прихватил, вот я и придумал свою историю, не думал, что они меня в ментовку повезут, а они всё-таки повезли.

  Он, взволновавшись от пережитого, принялся машинально хлопать себя по донельзя засаленным карманам болоньевой ветровки.

  – Полная пачка Примы у меня была, из-за того чудака потерял я её тогда на кухне!

  Я вынул из кармана почти до отказа набитую пачку Примы.

  – Вот она, пожалуйста, возьми.

  Вячеслав покачал головой, затем, хитро сощурив глаз, посмотрел на меня.

  – Ты сегодня прямо Волшебник Изумрудного города, командир. Будет что в камере покурить. Я сам бы пришёл, просто хотел успокоиться, этот толстенький поросёнок в трусах крупно обидел, высокомерие и неуважение проявил. Я небритый и после флакона тройного одеколона не в форме, однако я всё равно человек. Я таким вратарём был, что московские тренеры в сборную Союза меня постоянно звали. А он – да ладно, бог с ним, о покойниках не будем. Давай, веди меня, начальник, куда следует. Курево есть, жить можно!

  – Послушай меня внимательно, Слава. Говорю тебе, никто тебя забирать не собирается, только прошу, не болтай, забудь, что с тобой было, завяжи с одеколоном, возьмись за ум и Володьке ничего не говори!

  – А Володька пропал, командир, да, наглухо пропал! Наверное, цыгане по ходу пьесы его-таки достали. Та драка на пустыре, о которой я рассказал, была на самом деле, только не в ту ночь, а в ночь перед той ночью. Вот так!