Пробуждение было тяжелым. Колькина голова никак не хотела, да и не могла ни на что реагировать. А уж вспоминать чего либо, то тем более. По предыдущему опыту Колька знал, что воспоминания не сулят ему ничего хорошего. Даже если его память благоразумно их стёрла. Ведь обязательно найдутся деревенские “доброжелатели”, готовые в самых ярких красках описать все его вчерашние выступления.
В доме тишина. И это уже подозрительно. Если он сегодня ночевал один, то это наводит на грустные мысли. Грустные оттого, что если хозяйка, тетка Евдокия, ночует у дочери, то это значит, чтобы уйти туда, нужны очень веские на то причины. А может и по своим делам убежала раненько, что переживать то за зря, не зная точно, что к чему.
Колька тупо уставился на продавленное от старости кресло, на котором лежала брошенная им с вечера рубаха. Моргая и прищуривая поочередно то один глаз, то другой, Колька никак не мог навести свою глазную резкость на рубаху, чтобы четко разглядеть разноцветные квадратики на ней. Расплывались, расползались они, заразы, в одно неразборчивое пятно. Наконец изображение вроде бы наладилось, зато вдруг ни с того ни с сего шевеление появилось. Рубаха вдруг сама по себе шевелиться начала.
- Вот, бл…ь, и допился ты, паря. Чертики зеленые ишшо пока не прыгают, но вот рубаха, кажись, скоро в пляс пойдет, - пробормотал Колька, силясь внушить себе, что он то, конечно же, в полном здравии сейчас, а это всего лишь обман зрения.
Но какой-то обман уж больно странный и правдоподобный получился. Вот рубаха потихоньку до края кресла доползла, рукав уже вниз свесился. Мужик холодной испариной покрылся, когда вслед за рукавом вся рубаха на пол шмякнулась! Именно шмякнулась! Да смачно так! Шмяк!
Из-под рубахи вылез заспанный рыжий кот Федька. Громко и протяжно зевнул, а потом уж на лежащего хозяина глянул. Ну, чего, мол, лежишь. Вставай. Утро уже. Пожрать бы нам не помешало чего-нибудь.
- Ну, морда рыжая! Ты ж меня сейчас чуть в гроб не вогнал.
- А рази я виноват, что ты на меня ночью рубаху эту кинул. Печку, мол, топить не будем на ночь, под рубахой спи. Не замерзнешь.
Это Федька мог хозяину так сказать, ежели бы говорить умел. А так только потерся об ногу у вставшего с дивана, Кольки. Пошли, мол, делами заниматься. Ты своими начинай, я своими.
Дел у каждого полно. Хозяину требуется срочно лекарство получить и употребить. Кровь из носа, а головушку больную править надобно. А непьющему Федору закусь себе организовать. Нахрен, ну никому нет дела до бедного кота. Живи – как хошь! Если еду у хозяина попросить, только зря время потратишь, да еще пинка под зад, скорей всего получишь. Если под ногами вертеться будешь. А он, хозяин, то всегда не в духе по утрам, пока лекарство своё не примет.
Лень было ночью Федору из-под рубахи вылазить. А уж как призывно скреблась мышка на кухне, так чем-то хрустела аппетитно. Придется сейчас найти её, да уважить серую. Чтобы впредь неповадно было солидным котам сладкие сны рушить.
А на дворе уже вовсю летний день начинался. Птички на деревьях весело чирикают, курицы соседские кудахчут, пара петухов где-то в округе перекличку учинили запоздалую. А наши знакомые Федор и Николай отправились в разные стороны. Дела, потому как у них разные намечались. Федор нырнул в дыру под домом с категоричным ультиматумом – или добровольно сдаешься в плен, тварь серая, или… Да какая разница, или не или. Всё равно организм у Федора завтрак требует.
Николай, предусмотрительно посмотрев по сторонам, постучал в стенку небольшого заведения, над входом в которое был выведен масляной краской большой красный крест. Из входного проема, или попросту дыры, выглянула лохматая нечесаная голова хозяина.
- Привет, Лекарь! Как дела? Можешь не отвечать, мой дорогой медбрат. У тебя дела твои, как всегда в норме. А у меня вот они снова, в который раз неважные. У нас там ничего не осталось лечебного в аптеке твоей после вчерашнего? Дай-ка я пошукаю.
Выслушав хозяйскую тираду, умнейший беспородный пес по кличке Лекарь отодвинулся в сторону, давая хозяйской руке дотянуться до бутылки, что лежала в будке собачьей за его спиной. Углядев, что лечебных винных капель в бутылке наберется на добрый стакан, хозяин заметно повеселел.
- Спасибо тебе, старина! Хорошо службу несешь. И хозяина не забываешь подлечить, когда ему плоховато совсем.
Надо пояснить, как у человека и собаки дружба и служба образовалась на этой почве лечебной. Хозяйка дома, у которой квартировал Николай, была строгой и непьющей женщиной. Она, смерть, не любила, когда пьяненький квартирант еще и спиртное в дом приносил вечерами, ближе к ночи. Наутро, мол, это на опохмелку, чтобы голову поправить себе. Беспощадно выливала гадость эту в ведро помойное, если найдет где. Ругань и даже пьяные Колькины угрозы, кулаки применить ничего изменить не могли.
И как-то совсем случайно сунул пьяненький Коля-Николай бутылку с вином в будку собачью, перед тем, как в дом войти. Наказав псу не только сторожить ее, но и греть телом своим, так как поздняя осень на дворе уже была. Наутро Колька еле-еле вспомнил, куда он сунул добро своё, а найдя, был весьма удивлен, что вино не только не замерзло, а даже от собачьего тепла было вполне пригодным для немедленного употребления во внутрь.
С той поры так и повелось. Колька в тайне строжайшей от хозяйки сдает на хранение своё лекарство утрешнее, собака охраняет и греет, не давая замерзнуть вину даже в суровые зимы алтайские. Вот почему и красный крест на будке собачьей красоваться стал, и кличка собаки – Лекарь. А люди в деревне диву даются, понять не могут, что к чему. И крест этот на будке, и кличка совсем не собачья. А вот знать об этом им совсем даже и не надобно.
… Появился в деревне этот любитель вина нежданно-негаданно. Незавидный вид молодой человек тогда имел. Из домашнего скарба только одежонка, что на нем была, и большой то ли чемодан, то ли футляр в руках. Вылез из кузова попутки, что в деревню привезла его. В пыли весь. Отряхнувшись, присел на завалинке сельповского магазина, что в аккурат в центре деревни был, на перекрестке двух улиц. Глядя на приезжего, можно было подумать, что он и сам был несказанно удивлен, какого черта его занесло сюда. Из магазина вывалились двое парней местных, в руках по бутылке “плодово-выгодной” бормотухи. Один, пошатнувшись, едва не опрокинул стоявший на земле футляр.
- О! Извини, земляк. Кстати, а ты кто такой будешь? Мы тебя чегой-то не видали здеся, когда в магазин заходили.
- Только что с машины слез. На попутке приехал.
- И к кому, если не секрет? Приехать изволил?
- Да ни к кому конкретно. Просто сел и приехал.
Парни, кажись, даже чуточку протрезвели после последних слов незнакомца. Забраться в такую глушь, в деревню, где дороги кончаются, да еще и ни к кому конкретно. Это новость, да по местным меркам еще какая!
- Ладно, потом сам расскажешь, когда захочешь. В чемодане то, что везешь, поди, шмутки свои?
- Это не чемодан. Это футляр. А в футляре баян лежит.
- Да иди ты! Настоящий баян и скажи еще, что ты играть на нем можешь.
Надо сказать, что в деревне, куда судьба Николая закинула, баянов жители отродясь не имели. Да, вот гармошки были. Балалайки были, с гитарами тоже проблема, а баяны совсем отсутствовали. Слушать баян приходилось только на редких концертах, когда с районного дома культуры в село артисты приезжали.
- Конечно, могу. Иначе зачем бы я возил его с собой.
- Ну так сбацай чего-нибудь нам. Что умеешь, то и сыграни. Ну-ка, Ванька, плесни в стакан винца нашему баянисту. Как звать то тебя? Николай? А фамилия? Семечкин. Вот и славно, Николай Семечкин. Меня тоже Коляном кличут. Тёзки, значица. Давай, пей. За встречу, за знакомство.
Закусив вино половинкой пряника, что тёзка Колян услужливо отломил ему от своего, приезжий Николай-баянист спросил:
- С чего начнем?
- С чего хошь, Коля! Лишь бы громко и чтоб за душу схватило и не отпускало подольше.
И Коля Семечкин заиграл. Это была игра виртуоза высочайшего класса, каких надо еще поискать. И еще едва ли сможешь найти вот так сразу. Его баян заливался то веселыми частушечными переливами, то грустными страданиями. Мелодии из кинофильмов и торжественные вальсы вперемежку с народными песнями.
Как только раздались первые аккорды, враз опустели оба магазина. На улицу повыскакивали продавцы, даже вперед покупателей своих. А конторские с сельсоветскими гляньте-ка, что вытворяют! Наперегонки кто кого перегонит. Откуда только прыть взялась. Крупной рысью вдоль по улице чешут, чтоб только поближе рассмотреть баяниста. А тут еще на двух грузовиках рабочих с сеноуборки подвезли. Так те даже спрыгивать на землю не стали. Прямо из кузовов смотрели импровизированный концерт. Бабочки те вроде как сумились все враз. Позабывали даже, что дома их коровы ждут не доены, ревут недоуменно, а их хозяйки песняка наяривают в кузовах с притопом и прихлопом, забыв и про усталость, и про буренок своих на время.
Вот такой концерт учинил баянист Николай Семечкин в самые первые часы своего пребывания в чужой деревне. Став сразу популярным и знаменитым. Деревенские Колян с Ванькой на правах старых знакомых ну как-же, по стакану винца ведь употребили за встречу и знакомство с баянистом, клич кинули, пока толпа не успела разойтись.
- Граждане сельчане! У нашего уважаемого баяниста нет ни родных, ни знакомых в нашей деревне. Кто из вас согласится взять на постой Николая Семечкина хотя бы на первое время, пока он не обустроится у нас. Ты желаешь приютить нашего баяниста, тетка Евдокия? Вот и славно.
Вот так и обрел себе жильё, как говорили в деревне, залётный или пришлый парень, замечательный баянист Колька Семечкин. И как не пытались разузнать, как не изощрялись в своих расспросах деревенские мужики и бабы, хоть что-нибудь да узнать о прошлой Колькиной жизни, с каких краёв он к ним пожаловал – бесполезно!
Работать заведующим деревенским клубом Николай категорически отказался. Причину отказа не объяснил. Не захотел он идти работать и на ферму. Перебивался случайными разовыми работами. Любил дрова березовые колоть для школьной восьмилетки, клуба и сельсовета. Аккуратно их складывать в поленницы. Видимо, это доставляло истинное удовольствие его творческой натуре.
Но основной работой он считал многочисленные деревенские праздники, где баянист на них был самой главной фигурой. Свадьбы, дни рождения, проводы в армию и масса других гулянок, где Николай был гостем номер один. И деньжат к концу каждого вечера давали, и бутылку вина с собой в дорогу. Это было непременным условием Николая. Потихоньку наш баянист начал спиваться. Организм стал требовать с раннего утра допинг. Дозы требовались всё больше и больше. Всё как обычно. Не он первый, не он будет и последним из ярых поклонников Бахуса. Жалели Кольку сердобольные старушки и женщины, которые так любили петь под его баян. Который в последнее время стал звучать всё реже и реже. А если раздавались звуки его инструмента под вечерним небом, то такие тоскливые и жалобные мелодии Колькин баян выводил, что невольно сердца сжимались у слышавших их.
Летней порой нежданно-негаданно в село нагрянул артистический десант. Так неожиданно, что даже половину людей не успели привезти с сенокоса. Тогда, в те далекие времена, практиковались такие концерты, где среди участников были артисты самых разнообразных жанров. Сборная “солянка” присутствовала и на этот раз. Артисты были сплошь именитые, с московской филармонии. Открывал концерт молодой Кола Бельды песней “Люблю я макароны”. Больше удивил деревенских старушек не песнями своими, а узенькими щелочками вместо глаз.
- Это ж надо, - сокрушались они, - глаз не видать, а еще чего-то видит.
Акробатка так изгилялась со своим телом, так завяжет его в узел, что заставляла раз за разом замирать зрительный зал. Сумеет ли развязать его сама или помощь потребуется. Особенно после того, как девушка сделав "мостик", умудрилась голову засунуть между ног своих, положить ее на руки и безмятежно при этом улыбаться. Улыбается и смотрит на старушку, а та, как на грех, сидела на принесенной табуретке из дома на среднем проходе, поближе к выступавшей. Бедняжка, давай неистово креститься, будто отгоняла от себя нечистую силу. Ну, не может нормальный человек так изогнуться в обратную сторону. Всю жизнь спины у деревенских женщин сгибались только вперед. Будь то покос или копка картошки в огородах своих.
А тем временем конферансье объявляет, что сейчас будет петь солистка хора имени Пятницкого, заслуженная артистка республики, назвав ее имя и фамилию. Выходит красивая девушка в сарафане с кокошником на голове и начинает петь. Сильный, красивый голос. И вдруг девушка осеклась на полуслове и замолчала.
- Боже, слова забыла! - прошелестело в зале.
- Коля! Это ты? – быстро сбежав со сцены по ступенькам, девушка бросилась в конец небольшого зрительного зала, где в последнем ряду сидел небритый, неухоженный наш Коля Семечкин в своем единственном и в пир и в мир засаленном пиджачке.
- Родненький мой! Что же ты со мной делаешь! Как же долго я тебя искала! - девушка, плача, размазывая тушь и помаду на лице своем, целовала в щеки, губы, волосы нашего героя.
Концовка этого номера потрясла весь зал. Каждый сидящий в зале знал своего Николая, гордился его талантом, искренне жалел, что спивается хороший человек. А от чего не говорит. А оно вона как обернулось! Это ж в каких кругах наш Николай крутился раньше, то коли такая знаменитость его всего обцеловала и слезами обмочила. Любовь, значится, страшенная у них. Как хорошо, что заехали с концертом в деревню нашу. Вот и нашлась пропажа.
Хлопали в ладоши в зале, хлопали в ладоши выбежавшие на сцену остальные артисты.
- Да, ну и дела! - судачила еще много дней деревня. Нет, ты погляди, что только деется на белом свете.
Уехал вместе с артистами Коля Семечкин. Тепло попрощался с теткой Евдокией. Поцеловал в нос своего лохматого Лекаря. Не забыл погладить кота Федора. Долго смотрел на эту троицу через заднее стекло автобуса, чинно в ряд стоявших у калитки. Смотрел и, не стесняясь слез, откровенно плакал, пока они не скрылись за поворотом.
Перевернул Колька Семечкин очередную не совсем хорошую страничку жизни своей. Осталась она за поворотом деревенским. На горизонте новая неизвестная страница. Надеемся, что она будет счастливей предыдущей.