Основные вопросы практической философии
Мне, боже,как много, мне уже шестнадцать лет. Я с малых лкт любил бывать в гостях у Елены Ивановны, не слишком пожилой женщины. Она была предпенсионного возраста, жила одна. Все, кто старше моей мамы, казались мне древними ни на что не годными созданиями. Тетку Лену я мог бы легко и бабушкой назвать. Баба Лена, без всякого отчества. Но какая она бабушка, коль внуков нет?
Все на деле оказалось далеко не так просто.
Лего понять, что между мной и теткой Леной протикало не меньше тридцати лет с хвостиком, то есть,попросту, ей подходило к пятидесяти, то есть она была втрое старше меня. Не одна пара часовых механизмов за этот срок поизносилась. Тем не менее, хотя время, казалось, и разделяло нас, мы были хорошие друзья. Она, лет на десть старше моей мамы, считала меня за своего внука. Мы были соседи, ее дом стоял рядом, на пригорке. Одна жила, всеми забытая. Был у нее единственный помощник, кто мог зимой тропку разгрести, дров наколоть и за хлебом сбегать, когда у тетки голова болела, это я.
Но тетка Лена была бодрым, веселым человеком. Это, верно, про нее написано:- Ах, бабушка Еленка, ах, какая рукоделенка: рукавицей воду нашивала, топором сено кашивала. И я бы ни капоине не удивился, если б онв пошла вдруг в пляс.
Все ей одной доводилось делать: по весне в огороде картошку сажать, зимою – печку топить, а еще куры, которых она знала по именам,да еще и до магазина дойти – везде успевала. Воду в дом из-под горы часто приносил ей я. Всегда, когда мне домашние говорили, пора воды в кадушку набрать, я приносил и ей холодной воды пару ведер. Подворье всегда настежь, у нее во дворе даже козы не было.
Я любил своих родных. Их не так много. Но тетка Елена, она даже не наша родня, была у меня на первом месте. Моя бабуся и тетка Лена люди с одинаковой судьбой, у обоих мужья погибли на фронте. Я, безотцовщина, в свои детские годы здорово переживал по поводу окончательно потерявшегося отца. Он был, как говорила мама, далеко на севере и оттуда писем не писал. А у тетки вообще никого нет. И мы привязались друг к другу.
У многих вдов в то время на стене висели фотографии мужей в военной форме, бравых молодцев с солдатской выправкой. У бабки Лены такой фотографии не было, муж не успел выслать ни одного снимка. Он молодым погиб в первые же месяцы войны.
Старых вояк в поселке было немало. Возле героев с орденами на груди вились ребятишки, пытаясь услышать интересную историю, но мужики были неразговорчивыми и не любили вспоминать о своих подвигах даже за накрытым столом. Я их историй не слышал. Люди как бы забыли войну, не хотели вспоминать о ней.
Тетка Лена окликала меня на улице, приглашала в дом, усаживала за стол. Добывала из печи чугунок со щами. Я, не раздумывая, съедал тарелку горячего супа. У тетки были нерастраченные материнские чувства. Иногда она награждала меня пирожком с картошкой или горячей шаньгой с творогом. Стряпать она умела. Но для кого? Для себя одной не хотелось. Это было так естественно, она рассказывала о своей молодости, о свадьбе, о своем Иване, так что я знал ее биографию не хуже своей. Часто в ее рассказах возникал еще и Михаил, рыжий шалопай, чистый разбойник, который вдруг однажды в молодости получил у нее полный отлуп. Почему, не говорила, а я не старался докопаться до истины.
Однажды зайдя к ней в дом, я учуял легкий табачный дымок. Это что-то непонятное. Я не курил, табачный дым чуял за версту. Заметил и другое. Тетка Лена была в нарядной льняной хорошо проглаженной кофточке с крупными цветками. Обычно она ходила в домашнем темном платье, с платком на голове. А тут в доме ни пылинки, начищенный до блеска латунный самовар. На следующий день я понял причину ее преображения. Зашел и увидел мужчину за столом.
- Это дядя Миша!
Я сразу понял, это и есть тот Михайла Медяк, друг ее юности, о котором она не раз мне рассказывала. Все было правильно. Он был ярким, солнечным, рыжеволосым, волосы были медно-красными, а на лице крупные, тоже медные, веснушки. Он встал, подал мне руку, улыбка скользнула по ряду крупных крепких зубов. Он был на редкость крепким, хорошего роста и оказался вовсе не старым человеком. Глаза тетки светились, он улыбался, и мне тоже стало весело, не знаю почему.
Дедка Медведка оказался правильным человеком. С шуткой, прибауткой он все время пытался объяснить мое предназначение на белом свете. Мы сразу понравились друг другу. Сказал, что хороший я тетке Елене помощник.
Уже через неделю я пилил с ним дрова во дворе, он махал колуном, я складывал поленницу. Он подметал двор, ходил вместо меня за водой и делился планами. Надо построить какую-никакую закутенку, ведь нельзя в деревне без скотины жить. А кошка? Кошка не счет, ответил он на мою шутку, что кошка тоже живая душа. И к осени уже сруб стоял под крышей. Это казалось невероятным.
- Да пойди она, Леночка-то, за меня сразу замуж, здесь бы уже давно дворец стоял, - убеждал меня Михаил, и я понимал, что это правда. Он вместе со мной равнял легкие тонкие бревешки, уже стоял фундамент, мы вместе собирали строение, ставили стропила, решетили, крыли крышу.
- Ну, Колька, будешь ты у нас с молоком. Не будешь таким синим.
Дед внимательно меня рассматривал: - Ничего, парень, я в твои годы не лучше тебя был. Такой же костыль. В твои годы надо бы уже ломовым мужиком быть, а вы все в недолетках ходите. Надо весу добирать, не зря тебя кормят.
Дедка Медведка был неугомонным. Позвал раз меня на рыбалку.
- Пошли, сынок, загорать на речку! Только чур, туда пойдем, где лишних глаз нет. Не привык я свои чресла выказывать. У меня загар вечный.
Через час мы были в лесу на речке. Я со смешанным чувством застенчивости и ребячьей смелости разделся, дед сказал, что это надо сделать по армейскому нормативу без трусов, за несколько секунд. Он бодро подзадоривал меня, разделся сам и оказался вовсе ослепительным. С него можно было картину писать, а рядом меня поставить для контраста. Его как будто специально где покрасили, чтобы он был такой красавец.
– Плаваешь?
- Примерно как топор.
Дядя Миша удивил меня, он был поистине медным: рыжие волосы на груди, крупные веснушки на спине сливались в красивый узор. Такого пестрого дядьку я видел впервые. Он же искренне любовался мной, а я, вдруг ощутив молодой зуд, нырнул в речку.
- А ну, плыви! Как рыбка ныряй, сверкай задом, никто не мешает. Он приобнял меня, и толкнул в воду.
Ему доставляло удовольствие тормошить меня, стукнуть пониже спины, словно я какой волейбольный мячик. Ему страшно хотелось, чтобы я был его собственностью. Он три года пробыл в одиночестве. Его жена Вера померла, и только теперь он возвращался к жизни.
Я едва держался на воде, а он кругами плавал вокруг меня. Место неглубокое, на дне можно было стоять, а речка как всегда старалась вытолкнуть меня обратно.
Мы вместе вышли на берег. Мы как в купели породнились, отец и сын. Не разлей вода.
- Давай, Колька, мы с тобою баньку строить будем. Осенью в речку не полезешь. Посидишь в парной, сразу будешь розовым как поросенок. Пропадет синева.
Глядя на меня, предсказал: - Вот года два пройдет, девки на шею к тебе вешаться будут. Давай, силу копи. Тебе повезет, ты не рыжий, вон какой красавец! Вот не поцеловал бы меня господь при рождении в самую макушку, не был бы я таким смешным, легко нашел бы свое счастье...
Мы сели на песок, пообсохли, успокоились. У нас уже не было стремления поймать какую-то даже мелкую рыбешку. Дядя Миша расчувствовался и пустился в воспоминания.
- У меня сын, Матвей. В Ленинграде живет, покажу тебя ему. В два раза он тебя старше. Ему уже к сорока. Детина крепкий, и не в меня, не рыжий. Троллейбус там водит. И внучка не рыженькая, предупредил он мой вопрос. Порвалась линия, рыжими быть. Вот подрастет чуток, ты на ней женишься. Она красивая, как на картинке. Как раз для тебя.
- Нет,я сперва учиться буду.
- Вот-вот, уедешь в Ленинград учиться, я тебе об этом и говорю. Увидишь мою красавицу, сразу влюбишься, это верное дело.
Пока я обдумывал перспективы, дед перешел на другие темы.
- Вот Лена, не знаю, чего она в молодости перепугалась? Не захотелось рядом с пожарником жить, зато Вера, жена моя, царство ей небесное, каждую конопушечку на лице, на груди, на спине знала. Елена-то Прекрасная уж больно сильно красотой своей гордилась. И впрямь, девка была хоть куда, И теперь она красавица, правда?
- Нравилась она мне шибко, да приятель дорогу перешел. Вот загорит в тебе любовь. смотри, береги ее, в чужие руки не отдавай, да думай, хватит ли ее вам на всю жизнь, о том думай.
Память в молодости цепкая. Все помнится. Не все ожидания деда сбылись. Не уехал я учиться в Ленинград.
Зашел однажды, а мой Дедка Медведка книжку читает. В доме у тетки в жизни ни одной книжки отродясь не водилось. И радио не было. Хоть она набожной не была, но говорила, нельзя себе лишнее позволять. Что за радио, бесовщина какая-то. И книжек она не читала. А электричество было. На залавке у тети Лены электроплитка стояла.
Меня книжка обрадовала. Посмотрел - Чехов, рассказы. С тех пор мы превратились в домашних философов. Дедка Медведка, оказывается, любил поговорить. И нашел во мне не просто слушателя, а достойного собеседника. Я не был на положении резонера, я развивал его мысли. Мне нравилось, что он меня слушал. Я заканчивал тогда школу, любил литературу. Дед считал меня умником.
- Камень, он вечен. – философствовал дед.- Знает, что такое вечность, а сказать не может. Нет у него души, а без души на земле можно хоть тысячу лет прожить. Зачем только? Лежать камнем у ворот, и вода по весне тебя не смывает. Человеку, как зайцу, двигаться надо, пропитание добывать, ему долго на одном месте не сидится. Ветер да время пускают человека в распыл. Думает человек, великое это благо.
Любил он рассуждать о своем месте на земле: - Вот говорят, человек должен дом построить, вырастить дерево и сына воспитать. Вот так уж получилось, ты теперь мне сын, знай, родной, хоть и приемный. Александра да ты – вот моя семья. Выполнил ли я свое предназначенье? Дом я в другом месте построил, здесь только закута стоит. Надо бы дерево вырастить, а я заместо него картошку да капусту всю жизнь в огороде ращу. А сын у меня хороший. Так что сам понимай.
- А вот в городе люди дома не строят, а получше нас живут, - сказал я. У меня было крепкое желание податься в город. Дедка Медведка на этот счет рассуждал так:
- Любой на свете - человек. У каждого своя стезя. Вот здесь на селе живу, все обо мне знают. Видишь, река воду в море уносит, а людей ветер да время. Вот люди разные, а в море все дождинки на один манер. Главное, всем удается до моря добраться.
Кто я? Медяк. Золото самоварное. А люди знают, что не пустоцвет. Бывает, не укореняется человек на земле. Беда. Горожане совсем без корней, вроде бы другой народ. У нас в деревне люди крепко друг за друга держатся, а у городских все заводы да самолеты. И идут, словечком не перекинутся. Не люблю я за это город. Люди вот бревешки мне привезли, постоит строение, на мох посадим. А может, и так постоит. Привез Степан Ашихмин, вот о нем как о добром человеке помнить буду. Опять же, вот вечером в доме лампочка горит. Говорят, что это река электричество дает. Нет, это люди добрые вместе собрались. Их рук это дело. Паровозы, самолеты строят – вот что такое город. Ночами много об этом думаю. Зачем Чехов эту толстую книжку написал? О людях. В людях чтобы разобраться.
Разговоры по душам долго не прекращались, я скоро убегал, но постепенно привык с его разговорам, стал приносить ему книжки. Некоторые он не читал, другие перечитывал. Прочитывал и обязательно пересказывал ее мне. Всему давал свою оценку:
- Жизнь заставили меня в людях разбираться. Люблю людей с открытой душой. Такой плохого другому не сделает.
Дед жил так же естественно, как живет дерево, что держится за землю и слушает ветер, он жил как река, собравшая для себя несчетное количество мелких камешков, Все к морю течет и отдает свои капли великому океану.
- Зачем живешь? Не говори, что не знаешь.
Такого вот философа удалось мне встретить, Без надлежащего образования. Мудрого человека. Дедка Медведка, Медяк, легко отвечавший на все вопросы философии. Он научил меня вглядываться в жизнь, научил не бояться ее. Я помню его поговорку, с солнцем приходит счастье.