Он белой стороной лица,
Прикладывался к простыне,
Когда лицо его краснело,
В том возмущении того,
Что он не умирал,
Лишь ослабел от долгого молчания,
От той болезни, что так мучила его,
Терзала тело, что и так болело,
Лицо серело на глазах,
Которые слабели и умели,
Уже и веки не приподнимать,
Он, просыпаясь утром,
Взирал на мир сквозь щёлки глаз,
И не хотел он видеть утро,
Таким, каким он видел без прикрас,
Сквозь ослабевший глаз,
Оно казалось неприлично неприглядным,
Таким же слабым, каким был он сам,
И жизнь с него почти что не стекала,
Была такой же белой, как та простыня,
К которой он, прикладывался розовой щекою,
Что от стыда багровою была,
Ведь он не умирал, все было лишь похоже,
Та слабость, будто испустил уж дух,
И бледность той щеки,
Что стёрлась в миг, когда он ожил,
И сердце застучало утру в унисон,
Тому, что он не видел сквозь те щёлки,
Когда на мир устало он смотрел,
Теперь иная все ж картина,
Была видна из под опущенных его усталых век,
Та самая, которую он ждал, когда не умирал.
10.04.2023г
Марина Леван