Высотки нового микрорайона, погрузившись в вечерние сумерки, перемигивались светящимися окнами. Новостройки стояли настолько близко друг к другу, что их жильцы невольно становились участниками всех событий, происходящих в доме напротив. А если створки окон были приоткрыты, то ветер играючи затаскивал в квартиры ароматы с соседских кухонь. Художник Веснин распаковывал вещи. Делал он это с чувством, с толком, не торопясь. Да и спешить ему было некуда, ведь самый главный предмет его жизни — деревянный мольберт девятнадцатого века уже занял самое светлое в квартире место.
К переездам Веснин привык, за последние пятнадцать лет это был уже пятый раз, когда он клятвенно обещал себе больше никогда не жениться — уж очень дорого обходились ему частые разводы.
Дело было в том, что Веснин страдал от повышенной влюбчивости. Влюблялся он резко, неожиданно, словно, какая-то сила подхватывала его опьяняющим вихрем и, оторвав от земли, кружила в упоительном восторге. Что привлекало его в той или иной женщине, он не знал и безропотно отдавался внезапно нахлынувшим чувствам, полностью доверяясь им. Наполнившись безумной страстью, придающей азарт, он как горделивый павлин распускал пёстрый хвост и начинал покорять новую пассию.
Ухаживал Веснин красиво, яростно и страстно, насколько это позволял размах его щедрой творческой души. А учитывая, что Бог наградил его притягательной внешностью и аристократическими манерами, устоять перед этим арсеналом женщинам не удавалось. И когда они полностью растворялись в его любви, Веснин хватал расслабленную жертву, тащил её в ЗАГС, и через полчаса она превращалась в жену, музу и натурщицу одновременно.
Окрылённый новой любовью, художник начинал творить. Он рисовал жену во всех мыслимых и немыслимых позах: сидящую, стоящую, лежащую. Он то раздевал её донага, то по уши закутывал в меха, то водружал на голову царственную бутафорскую корону, то обматывал колючим обрывком рыболовной сети.
Веснин, осёдланный музой, не обращал внимания на бытовые мелочи. Его не тяготила немытая посуда, скопившаяся в раковине, не раздражали ни разбросанные по квартире вещи, ни пустой холодильник. Он прекрасно понимал, что заниматься разной ерундой у жены совсем нет времени, ведь она полностью вовлечена в процесс, который ей, несомненно, нравился.
Избраннице позволялось и прощалось всё, но единственное, что было недопустимо и могло превратить страстного художника в настоящего дьявола, это если бы она прикоснулась к святыне — старинному мольберту, а ещё страшнее — если бы ей пришло в голову повесть на него что-нибудь из своих вещей. Этого он не мог позволить никому. Мольберт был для него неким «намоленным местом», источником истинного вдохновения, наполнявшим его божественной энергией.
Огненный фонтан бурной семейной жизни начинал угасать примерно года через три. И на то была причина: у Веснина полностью пропадал интерес к жене.
День за днём нанося её образ на холст, он познавал жену всё больше и больше, не оставив без внимания даже самой мелкой детали: будь это крошечная родинка на талии или едва заметный прозрачный волосок за ухом. Он перенасыщался ею до отвращения, до нервозности. Теперь в ней раздражало всё: от улыбки до походки. И Веснин начинал готовиться к разводу. Он звонил агенту, и тот устраивал аукцион, на котором очередная коллекция картин продавалась за хорошие деньги и уезжала за границу, к ценителям его творчества. Получив гонорар, художник покупал квартиру и переезжал в неё, оставив бывшей жене прежнее жильё. Такой незатейливый и честный вариант устраивал обе стороны.
На этот раз Веснин окончательно решил больше никогда не жениться и купил просторную квартиру в новостройке.
«Что же делать с окнами? — думал он. — Конечно, сейчас в моде жалюзи, но они скупы на душевность и вряд ли при такой кабинетной казёнщине можно ожидать вдохновения. Повешу шторы, но какие? Без специалистов тут не обойтись. Да чёрт с ними, пока можно жить и без них. Я же голый по квартире не хожу, а если бы и ходил, то ничего страшного. Не нравится — не смотри».
Веснин распаковал очередную коробку, вытащил постельное бельё и застелил кровать. Приняв душ, выпил рюмашку коньяка и лёг спать.
Ему снился тоскливый полупустой бар, полностью увешанный его картинами. Они были везде: на кирпичных стенах, тяжёлых дверях и даже на низком, давящем тяжестью потолке. С картин его бывшие жёны протягивали грязные, волосатые руки и пытались дотянуться до мольберта, стоящего посередине зала. Художник, одетый в рясу, размахивал чашкой с кофе как кадилом, от которого во все стороны валил густой, насыщенный кофейным ароматом пар, но это не отпугивало бывших жён, а наоборот, придавало им силы.
Веснин в ужасе проснулся, сел и принюхался. Запах кофе никуда не исчез, а стал намного гуще и ядрёней. Комнату наполнял мягкий свет, тянувшийся с улицы. Веснин накинул халат и поднялся с кровати. В открытом окне соседнего дома он увидел сидящую за компьютером молодую женщину. Плотный сетчатый тюль размазывал картинку, от чего она становилась только притягательней. Ему хотелось увидеть детали, но кроме профиля женщины у светящегося монитора, настольной лампы и высокой кружки он ничего разглядеть не мог.
Веснин почувствовал лёгкое головокружение — первый признак накатывающей влюблённости.
«Это ещё что за новости? — подумал он. — Я ведь даже не могу её рассмотреть, а уже началось! Так можно и до любви к женской тени докатиться! Нет, надо срочно покупать шторы».
Веснин плюхнулся на кровать и положил на лицо маленькую подушку. Заснуть не получилось. Хотя свет и не попадал в глаза, но подушка не давала нормально дышать, а от натиска кофейного аромата всё равно не спасала.
— Никогда в жизни так не хотелось кофе, как сейчас! — чертыхнулся Веснин. — И как назло, дома ни зёрнышка! Да что там зёрнышка, даже растворимого нет. Может, в магазин съездить? Есть же те, что ночами работают.
Он прошёл на кухню, включил чайник и снова подошёл к окну.
«Чёрт возьми, как аппетитно пьёт! — подумал он. — А как руку-то поднимает! Одним словом — лань, грациозная лань».
И тут на художника напал щекочущий смех. Его бурное воображение мгновенно нарисовало картинку: нехоженый царственный лес, влажная душистая полянка и лань пятнистого окраса, присевшая на задние ноги словно кошка. Передними она зажала между копыт кофейную чашку и жадно отхлёбывает из неё, уворачиваясь от горячего серого пара.
Нахохотавшись до мучительной усталости, Веснин выпил чаю и крепко заснул.
Утром позвонил галерист Букашкин.
— Приветствую тебя, душа моя! — бодро начал он. — Через месяц открываю грандиозную выставку. Будет весь бомонд. Даю тебе прекрасное место. Есть что-то новенькое?
— Нет, Славушка, не готов. Только развёлся!
— Вот удивил — развёлся, эка невидаль!
— Но ты же знаешь, я без музы не могу…
— Так женись, душа моя, — перебил Букашкин. — Смотри, Веснин, откажешься — я обижусь! И тогда…
— Кладбище пойдёт?
— Какое кладбище?! Мне баба нужна, да такая, как только ты можешь. С мелочами и деталями в каждом мазке. Понял? Всё, иди твори, душа моя! Позвоню. И не подведи, а то сам знаешь, — протараторил Букашкин и отключил телефон.
Веснин отбросил трубку
— Сам знаешь, сам знаешь, — передразнил он Букашкина. — Обидится он, видите ли. Чихал я на твои обиды! Знает, что мои картины по-любому продадутся, вот и бьёт копытом за будущий процент.
Веснин поехал в магазин, купил большую упаковку кофе и готовые простенькие шторы на алюминиевой гардине.
«На первое время сойдёт, — решил он. — Хороший сон — дело святое!»
Весь день ушёл на распаковку оставшихся коробок, узлов и развешивание по стенам картин. После уборки и мытья полов квартира сразу заблестела лаконичным уютом.
Заснуть Веснин не мог: постоянно что-то мешало. То простыня, расслабив резинки, срывалась с матраса, то лёгкое одеяло норовило забиться в угол пододеяльника. Он несколько раз переворачивал подушки в надежде найти прохладную сторону.
«Наверное, кофе перепил, — подумал он. — Хотя зачем я вру себе? Я ведь жду, когда в окошке напротив зажжётся свет и я увижу её, женщину-тайну. И может, получше смогу её разглядеть».
Около двух часов ночи от соседнего дома потянулся нежный кофейный аромат. Веснин соскочил с кровати, подбежал к окну и уставился в щель между шторами.
— Есть! — радостно прошептал он, прислушиваясь к постукиванию встрепенувшегося сердца. — Пришла!
Всё было как накануне: профиль женщины, свет монитора, настольная лампа и высокая кружка.
«А что если…— Веснин поразился пришедшей мысли и в раздумье почесал затылок. — Картину назову “Неизвестная”. Нет, это уже было у Крамского. Тогда “Незнакомка“! Хотя нет, слишком банально. Ладно, ещё подумаю».
Он включил свет, подвинул мольберт к окну и достал этюдник.
Утро началось с серьёзной битвы внутренних противоречий, когда Веснин задумался о покупке бинокля. Хотя стояли дома довольно близко, он не мог разглядеть необходимые мелочи, которых так недоставало для рождения задуманной картины. Наследственная интеллигентность, заручившись поддержкой порядочности и приличия, спорила с профессиональным азартом и любопытством об этичности такой покупки. Победил профессионализм, и ночью Веснин, багровея от стыда, наблюдал через бинокль за видом из окна, прячась за неплотно сдвинутыми шторами.
На удивление, работа захватила его полностью. Он не испытывал к соседке за окном никаких чувств и не наполнялся обычной страстью, глядя на неё, он просто творил взахлёб и с упоением. И молил Бога только об одном, чтобы женщина не заболела, никуда не уехала, а была рядом до окончания работы.
Через пару недель, когда до завершения картины оставалось совсем чуть-чуть, свет в окне напротив погас. Веснин вздрогнул.
— Нет, только не это! — воскликнул он. — Мне нужна ещё одна ночь, Господи, только одна!
Отложив бинокль на подоконник, художник пошёл на кухню, сварил кофе и сел за стол.
«Что же делать? — размышлял он. — Может, скорую вызвать? Вдруг ей плохо? Нет, лучше пожарных, они по лестнице залезут и войдут в окно, оно же открыто. А может, самому? Вычислить номер квартиры, извиниться и всё объяснить».
Его раздумья прервал ожесточённый стук в дверь. Колотили настойчиво, по-хозяйски. Веснин вздрогнул, резко поставил чашку и, не обращая внимания на расплескавшийся по столу кофе, подошёл к двери.
— Кто? — громко спросил он.
— Откройте, полиция!
— Я не вызывал, — робко ответил Веснин.
— Откройте немедленно, или будем ломать дверь!
Веснин повернул в замке ключ.
В квартиру бесцеремонно зашли двое полицейских, а за ними женщина, которую он рассматривал через окно все эти дни.
Веснин открыл было рот, но полицейский прикрикнул:
— Молчать!
И глядя на женщину, коротко спросил:
— Он?
Женщина кивнула:
— Он, он. Каждую ночь смотрит. Через бинокль. Свет у него горит, а шторы-то тонкие, мне через них всё видно. Посмотрит, потом отойдёт, а через некоторое время опять пялится.
Полицейский грозно посмотрел на Веснина.
— Ну что, эксгибиционист, будем протокол составлять! Пока административку, а там гляди — и на уголовку вытянем.
— Я не эксгибиционист! — вскрикнул Веснин.
— Это называется «вуайерист», — хмыкнул второй полицейский.
— Мне без разницы! — рявкнул первый. — Хоть так, хоть эдак — одним словом, извращенец!
— Да не извращенец я, тут другое дело…— развёл руками Веснин. — Вы пройдите, сами посмотрите.
Увидев картину, женщина ахнула. Она оглядела стены, и взгляд её потеплел:
— Так вы художник! Ну почему вы не зашли ко мне и не рассказали? И прятаться не надо было бы.
Она протянула руку к мольберту, но, перехватив взгляд Веснина, тут же отдёрнула её.
— Нельзя? — удивилась женщина.
— Ни в коем случае. Это святое! — ответил Веснин.
— Ну что, гражданочка, протокол будем составлять, или как? — перебил полицейский.
— Может, не надо? — женщина сложила руки на груди. — Вон как всё оказалось.
— Так вы сначала разберитесь, а уж потом по 112 звоните. Мы тут с вами время зря теряем, а где-то наша помощь и вправду нужна.
— Минуту, господа! — улыбнулся Веснин. — Сейчас уладим эту ситуацию.
Он достал из шкафа бутылку двенадцатилетнего виски в зелёной коробке и протянул полицейским.
— Держите! Простите за недоразумение. Больше не повторится!
Полицейские переглянулись, взяли бутылку и ушли.
Веснин с Аллой за разговорами и кофе просидели на кухне до утра.
Проводив её до подъезда, он спросил:
— Увидимся сегодня?
— Конечно, — ответила Алла.
— Когда?
— Думаю, минут через пять, — сказала Алла и засмеялась.
Веснину казалось, что скоростной лифт застрял. Он медленно тянулся от этажа к этажу и нехотя гудел, словно засыпал на ходу. Когда двери наконец открылись, Веснин вбежал в квартиру, подошёл к окну и раздёрнул шторы. В окне напротив облокотившись на подоконник стояла Алла.
— Доброго дня, художник Веснин! — громко сказала она. — Ночью включу яркий свет. Можешь больше не партизанить. Заканчивай свою картину, разрешаю! Назови её «Свет в окне». Обещаешь?
— Как скажешь! — улыбнулся художник.
Алла помахала ему и задёрнула тюль.
Веснин с Аллой прогуливались по выставочному залу. Он опять ощущал накатившую влюблённость. Но сейчас это чувствовалось по-другому. Душа, как и раньше, кружила в упоительном восторге, но рисовать Аллу ему не хотелось. Веснин мечтал о природе и даже представлял, как они вместе поедут к нему на дачу. Он усадит Аллу на качели, а сам, поставив рядом мольберт, начнёт мазок за мазком наносить на холст красоты настороженного леса, парящих птиц, солнца и войлочных облаков.
Картину купили к самому закрытию выставки. Букашкин требовал немедленно обмыть выгодную продажу, к его просьбе присоединилась жена галериста, бывшая модель, с лицом пучеглазой, испуганной рыбы.
— Ну что ты, Веснин, жмёшься? — говорила она, едва шевеля накачанными губами. — Моя Букашка помогла, с тебя благодарность!
Веснин согласился, и все поехали в ближайший ресторан.
Веснин проснулся в половине девятого утра от яркого, тёплого солнца, бившего в незашторенное окно. Он поднялся и в изумлении замер. На пустом старинном мольберте девятнадцатого века висело платье.
«Вот и всё! — подумал он. — Если я его сам вчера туда бросил, значит влип по полной программе. Ну да Бог с ним, видно — так тому и быть».
Художник улыбнулся, накинул халат и пошёл на кухню варить кофе на двоих.
07.04.2023