ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ГОЛОД - НЕ ТЁТКА
У тебя в этом месяце съемки в «Новогоднем огоньке», а новых номеров нет! — строго, но справедливо выговаривала мне концертный директор Людмила Карчевская, — бросай все проекты и займись монологом!
Спорить с Людой было бесполезно. За долгие годы работы с блистательным, но строптивым Яном Арлазоровым, она выработала не только командный тон, но и непреклонный характер. Я ответил: «Есть!», и в этот же вечер сидел на кухне московской квартиры замечательного писателя-сатирика Алексея Цапика:
— А что, если тебе сделать монолог тетки? Такой провинциальной бабищи в бигудях…
— Алексей, — перебил я писателя, — раз уж Вы заговорили о женском образе, должен признаться, что в 1997 году, делая первые шаги на эстраде, я у вас украл…
Цапик демонстративно сунул руку в задний карман брюк, где хранился бумажник.
— … украл монолог…
— Ах, монолог! — он улыбнулся. — Ты же в это время в Израиле жил, верно? Значит, мои нетленные произведения были известны не только в СНГ?
— Репетировал я тогда спектакль «Одесские дворы», состоящий из монологов Аркадия Хайта. Но очень мне не хватало лирического, интеллигентного персонажа. Вот я и слямзил Вашу «Княгиню». Помните:
«Деточка, милая деточка, что вы так плачете? Может, я
могу вам чем-то помочь? Как вы сказали, я не расслышала? Деточка, как вы сказали о нашей жизни? Вам надоела эта наша…
О, деточка, это ужасно неприлично…»
Оказалось, что у героини этого монолога был прототип.
Тогда, я не очень вникал в подробности, рассказанные Алексеем Алексеевичем о том, как появилась «Княгиня». Но спустя много лет, услышав от приятеля, питерского антиквара, имя Валентины Михайловны Голод и рассказ о ее долгой, полной приключений, любовных романов и удивительных антикварных находках жизни, вспомнил свою аристократичную старушку из спектакля.
Сейчас не скажу, была ли посвящена «Княгиня» Валентине Голод, но уж очень похожи эти женщины… Нет, нет, не «женщины»… «ДАМЫ»!
В Ленинграде Валентина Голод слыла эксцентричной личностью, арбитром вкуса, эталоном хороших манер и даже городской достопримечательностью. В ней удивительно сочетались аристократизм и авантюризм, энергия и шарм, взбалмошность и врожденная элегантность. Валентина Михайловна страстно любила все преувеличивать и опутывать мистическими деталями свою биографию. Обычно, на просьбу не очень близких ей людей рассказать о прожитой жизни, она
указывала на свой портрет, написанный в начале 1930-х годов, и говорила: «Видите молодую красивую женщину? Остальное придумайте сами!»
Никто не знал сколько ей было лет. В паспорте значился 1905-й год рождения. На своей могильной плите, которая была заказана ею самой ещё при жизни, Валентина Михайловна пожелала указать год 1916-й. А после смерти Голод, в папке с документами была найдена фотография малышки с подписью:
«Вале — 1 годикъ. 1899 годъ».
«...Что вы спросили, деточка? Сколько мне лет? Ах, сколько мне лет… Только вам, деточка, и только по секрету: пока
девяносто три! А вы думали семьдесят пять? Вы так ко мне
добры, деточка… Вот этому моему пальто семьдесят пять!»
Ленинградской знаменитостью Валентина Голод стала благодаря своей коллекции антикварных вещей. В 1970-е годы коллекционеров Москвы и Ленинграда объединяла «Комиссия собирателей художественных коллекций», председателем которой была В. М. Голод. Коллеги за глаза называли её: «Их благородие», а завистники: «Старуха-голодуха». А восхищаться и завидовать было чему — свою двухкомнатную квартиру
на углу улиц Некрасова и Восстания хозяйка превратила в настоящий дворец: павловская мебель красного дерева, французские люстры из старинного хрусталя, сорок две портретные миниатюры великосветских дам, современниц Пушкина, часто
одалживаемые музеями для выставок, золотые шкатулки, ларчики из слоновой кости и флаконы из кобальтового, опалового и изумрудного стекла, коллекция предметов из малахита первой трети XIX века, которая до сих пор считается одной из
лучших в стране. Но Валентина Михайловна, оставаясь верной своей авантюрной натуре, предпочитала рассказывать о несуществующих огромных черных бриллиантах, тем самым подогревая интерес к своей и без того не бедной коллекции, которую специалисты оценивали почти в миллион долларов. При этом — ни одного крупного имени! Художественных сенсаций не было ни среди картин, ни среди мебели, ни среди мелкой пластики. Предметом коллекционирования для Голод были
просто красивые вещи, среди которых приятно находиться. В одном из интервью я нашел ее рассуждения о собирательстве: «Я никогда не коллекционировала, просто покупала красивые вещи… Это дело вкуса, больше ничего… Покупать надо не то,
что имеет подпись и ценность, а то, что нравится. Вот тут я не согрешила, ни разу не приобрела вещь, меня не захватившую».
Необычайно интересно рассказывала о Валентине Михайловне её приятельница Сати Спивакова: «Часто Валюша хитрила. Она была настолько креативна, что отрыв на какой-то барахолке перламутровую коробочку на ножках без крышки, она вначале обтягивала ее изнутри голубым шелком, затем находила в своих запасах (у нее было множество запасов — накладочек, пуговиц, вышивок) накладочку, расчихвостив перламутровый кошелечек, делала из него крышку, которую мастера в
Эрмитаже обрамляли бронзой с тем же рисунком, какой был на ножках, из какой-то запонки делала замок. И в итальянскую книгу о ее коллекции эта шкатулка попала как подлинная вещь XVIII века. А создавался этот раритет при мне. И был
не единственным “воссозданным” шедевром».
Слушая рассказы знакомых В. Голод, я задавался вопросом: «Как в советское время, переводчик с французского смогла собрать такую коллекцию?» О том, что наиболее активно ее собрание пополнялось во время ленинградской блокады, было упомянуто вскользь. Ради понравившейся вещи Валентина Голод не отказывала себе в последнем: хозяйство в доме вела домработница, в квартире держали собаку, что в то время считалось непозволительной роскошью. Один из её мужей занимал высокое положение в советской армии, что давало возможность собирать дорогие вещи музейного уровня в военное время. Из своей послевоенной жизни Голод тоже не делала большого секрета: «У меня было три мужа и куча любовников.
Долгие годы я нанизывала мужчин, как бусы на нитку». Нужно отдать Валентине должное — она была остроумна и язвительна. Но любая её «зубастая» фраза звучала достойно, будто произносила её истинная княгиня:
« ...Деточка, я кажется поняла, почему на вас так смотрит этот мужчина. Милая, вы забыли надеть юбку! Что
вы сказали? Ах, мода нынче такая! Какая удивительная нынче
мода! Жаль, что в 1914-ом так не носили. Я бы обнажила свои
ножки… по самые локти!»
Не раз Валентина Михайловна переживала попытки присвоить ее коллекцию. Первый раз это случилось в 1988 году.
У В.Голод начались головные боли. Врач поставил неутешительный диагноз: «Злокачественная опухоль».
Он спокойно, без эмоций описал течение болезни:
— Скорая потеря памяти и ужасные боли.
— Неужели ничего нельзя сделать? — собрав последние
силы спросила пациентка.
— К сожалению, ничего. Хотя… Я могу облегчить вашу боль. Разумеется, лекарство не из дешевых. Но если хотите умереть без мучений…
— Сколько?
— Ну что вы! Как вы могли подумать о деньгах. Вполне достаточно небольшого презента: завещайте мне картину Рокотова, и я сделаю для вас все!
У нее действительно был уникальный Рокотов. Валентина обещала:
— Я подумаю, доктор.
Больной удалось вылететь к родственникам в Париж, где проверка показала, что опухоль была доброкачественной. Врач в Петербурге намеревался ее просто убить.
Через шесть лет произошел случай, который тоже мог закончиться трагически.
Октябрьским утром в дверь квартиры на Некрасова позвонили. Коллекционер никогда не открывала посторонним. Но девушка, проводившая перепись пенсионеров, переживших блокаду, была настолько убедительной, юной и трогательной,
что хозяйка не заподозрила ничего дурного. Валентина Михайловна улыбнулась девушке, а в ответ получила удар по голове от сообщника «социальной работницы». Но грабители не учли, что в дальней комнате находилась домработница, а старушка, падая от удара, успела нажать на кнопку сигнализации. Воров задержали прямо в квартире.
В последние годы жизни Валентина Михайловна, как и все коллекционеры, постоянно думала о судьбе своей коллекции.
По рассказам Сати, «вокруг нее ходили хороводом все музеи:
Павловск, Петергоф, Гатчина, Эрмитаж. Все надеялись, что она завещает коллекцию одному из музеев». Она составляла завещание в пользу то одного, то другого музея, но потом настроение быстро менялось, а вместе с ним и имя наследника.
Однажды, в очередной раз изменив свою «последнюю» волю, она спросила юриста, какое же из её завещаний будет признано действительным. Юрист ответил:
— Валентина Михайловна, не волнуйтесь, действительно завещание с последней датой. Но в Вашем случае, я бы ставил час!
В последнем завещании Валентина Михайловна, безвозмездно передавая коллекцию городу, пожелала оставить всё собрание в своей квартире и создать в ней музей. Но вопреки воле покойной, руководство города решило, что будет более разумным продать квартиру и большую часть коллекции, а оставшиеся раритеты разместить в двух гостиных Шереметьевского дворца.
Я давно не играю «Одесские дворы». Персонажи из этого спектакля остались в 90-х, их остроумные рассуждения о жизни стали не актуальны. Но последнюю фразу из монолога «Княгиня», я буду часто вспоминать:
«Простите деточка, как вы сказали о нашей жизни? Вам надоела эта… Еще разочек пожалуйста, может я сумею повторить. Вам надоела эта наша… Нет, деточка, это ужасно неприлично. Хотя, удивительно точно!»