1.
В конце предыдущей главы я упреждающе ответил воображаемому читателю, который спросил бы: «Зачем нам какая-то Никарагуа?» Мне показалось, что я ответил этому гипотетическому скептику достаточно понятно и полно. Но уже после этого я столкнулся не с гипотетическим, а реальным читателем, задающим тот же самый вопрос. Одно из двух: или он крайне невнимательно читает мои тексты, или же моё разъяснение было непонятным и неполным. Если второе – то нужно разъяснить ещё лучше. Но даже если и первое – то всё равно не мешает повторить, потому что невнимательно читающих может быть много.
Итак, мы все знаем, как азбуку, что капитализм, развиваясь, накапливает необходимые противоречия и необходимые объективные возможности и путём пролетарской революции переходит в социализм. Но история показала, что революции начинаются как раз в тех обществах, где капитализм не настолько ещё развит, чтобы перейти в социализм. Опровергает ли этот ход истории марксистскую азбуку? Нет. Просто капитализм интернационализировался, стал мировой системой и, следовательно, прикладывать эту азбучную истину нужно уже не к капитализму Англии или Франции, а к капитализму мировому как целому. Таким образом, то, о чём говорит марксизм, вполне совершается, процесс пошёл. Но при этом нет ничего удивительного, что он сначала пошёл в тех частях этого мирового капитализма, которые слабее, в которых сконцентрировано больше угнетения и эксплуатации.
Так-то так. Но если эти регионы недостаточно развиты, то о чисто социалистическом революционном процессе в них речь пока идти не может. Здесь мы, следовательно, наблюдаем своеобразные союзы пролетариата с мелкой буржуазией и очень сложный, длительный, поэтапный ход революционного процесса.
Уже ход нашей советской революции показал, что если подходить к ней только с точки зрения классической марксистской азбуки, то многое будет не понято, многое упущено и в результате есть большой риск неудачи. Отсюда понятно, как неправы те, кто не видит необходимости изучения этого своеобразия революционного процесса в отсталых обществах, хотя бы сейчас, уже задним числом, на опыте поражения, а по-прежнему считает достаточным тупо повторять упрощённые формулировки советских учебников.
Всё говорит о том, что ход мирового революционного процесса через революции именно в отсталых регионах это не какая-то случайность, а одна из закономерностей его развития. Теория же этого практически совсем не разработана в сегодняшнем марксизме. Как известно, теория разрабатывается на основе обобщения исторической практики. Отсюда понятно, какое несуразное зрелище представляют собой люди, которые в начале ХХI века оперируют теорией, сложившейся к концу ХIХ – началу ХХ- го, полностью игнорируя гигантский исторический опыт самых разнообразных революций ХХ века, как будто бы его и не было.
Именно об этом я и веду речь. Не об отрицании известной азбуки марксизма, а о конкретизации и обогащении её великим практическим опытом истории. Для этого мы должны внимательно посмотреть на практику этих сложных, длительных, поэтапных революций разных регионов.
Даже если человек так национально ограничен, что его интересует лишь вопрос революции, скажем, в России и нигде больше, а Россия, дескать, развитая страна и дело, мол, здесь пойдёт по классической азбуке, то и такому человеку я скажу: «Не спеши это утверждать. Очень вероятно, что в эпоху империализма революционный процесс даже в развитой стране может начаться не как чисто социалистический, а сначала как народно-демократический, антиолигархический. Это очень может быть, и необходимость владения теорией таких революций очень велика.»
Вот почему говорить: «Зачем мне какой-то Иран, какая-то Никарагуа или Палестина? - мне вполне достаточно марксистской азбуки ХIХ века», - значит показывать большую политическую неграмотность.
- - - -
Подход к теме так называемого латиноамериканского левоцентризма хотел бы начать с попытки революции в Сальвадоре. Нет необходимости разбирать это подробно, достаточно обозначить особенности этой попытки кратко. Сальвадорские революционеры хотели повторить успех сандинистского фронта в Никарагуа и также создали свой фронт, тоже назвав его в честь героя прошлой борьбы – Фронт Национального Освобождения имени Фарабундо Марти. Однако, в отличие от сандинистов, достичь успеха им не удалось. В чём тут дело?
Когда мы говорили о Никарагуа, была отмечена недостаточная ещё острота классовых противоречий. Для социалистической революции это отрицательный фактор, а для демократической – как раз наоборот, положительный. Это дало возможность сандинистам вступать в выгодные союзы. В Сальвадоре же, с его более продвинутой капиталистичностью, не только оказался невозможным союз с частью капиталистической буржуазии, но и немалая часть буржуазии мелкой относилась с большим предубеждением к марксистски-ориентированным лидерам фронта.
Здесь ещё раз проявилось правило, гласящее, что мелкобуржуазность, составляющая большинство общества, имеет огромное значение для судеб любой революции, - значение положительное или значение отрицательное, в зависимости от того, на чью сторону встанет эта мелкобуржуазность. Мы знаем, как демократические, антивоенные и антипомещицкие настроения российской мелкобуржуазности дали колоссального союзника большевикам 1917 года, которые не заняли сектантскую позицию рафинированной пролетарскости, а включили в свою программу и в свою агитацию интересы и этой части народа. Мы знаем, как антипомещицкие и национальные настроения китайского крестьянства дали китайским коммунистам большую и сильную революционную армию, поскольку китайские коммунисты так же правильно построили свою программу и агитацию. Итак, мы видим, что для успеха революции нужны не только революционные настроения передовой части, не только наличие качественных вождей, но и ещё два условия, о которых здесь сказано: наличие великой объективной проблемы, вызывающей острую активность большей части мелкобуржуазных слоёв, и соответствие программы и агитации революционеров этим настроениям.
В Сальвадоре оба эти условия не отсутствовали вовсе, но ни существенная проблема для мелкобуржуазного большинства не была ещё достаточно обострена, ни ведущие революционные организации не работали в этом направлении достаточно широко и активно, полагая, что более значительная продвинутость капитализма в Сальвадоре и более острые противоречия буржуазии и пролетариата дают возможность вести речь о прямой социалистической перспективе будущей революции. Недостаточность этих названных условий сказалась на борьбе фронта отрицательно.
Отрицательно сказалась и недостаточность ещё одного важнейшего условия, - речь идёт о необходимости революционной ситуации. В отличие от Никарагуа, в Сальвадоре, при всём желании революционеров пойти победным путём сандинистов, революционная ситуация сама собою пока не возникла. Оставалась надежда на то, что, как говорилось раньше, вооружённая партизанская борьба, обострив обстановку в обществе, подтолкнёт, ускорит наступление революционной ситуации. Мы раньше видели на примере Перу, что это может случиться, но может и не случиться, - всё зависит от того, на каком расстоянии от объективного созревания революционной ситуации находятся власть имущие. В результате вооружённая партизанская борьба в Сальвадоре действительно вызвала революционную ситуацию, но эта революционная ситуация не была очень острой и очень широкой.
Здесь мы, следовательно, вышли на одну очень важную теоретическую добавку. Оказывается, мало знать о необходимости революционной ситуации, нужно ещё иметь в виду, что революционные ситуации бывают разными по качеству. От чего это зависит? Очевидно, от степени политической кризисности механизма власти и от величины накопленного народного недовольства. Та революционная ситуация, которая создалась в Сальвадоре благодаря вооружённой партизанской борьбе, имела право именоваться революционной ситуацией и действительно активизировала массы народа, но в-первых, всё же активизировала недостаточно сильно и широко, а во-вторых, хоть и породила для власть имущих проблему разрегулированности аппарата управления, но всё же не в такой степени, чтобы его нельзя было, хотя бы частью, вновь наладить.
Вспомните, - мы с вами были свидетелями чего-то подобного в 1993 году. Ту российскую ситуацию можно было назвать революционной, но её качество тоже было недостаточно высокое и по этим же самым причинам. Российские власть имущие сумели сравнительно быстро справиться с не очень широким всплеском активности низов и с не очень глубокой разрегулированностью аппарата управления.
- - - -
Действия партизан Сальвадора были героическими, и кроме партизанских действий фронт опирался на подпольные организации городов. В начале 80-х в Сальвадоре сложилось в целом равновесное положение, когда ни революционеры, ни правительство не могли переломить ход дел определённо в свою пользу. И так продолжалось все 80-е годы, имея результатом непрекращающиеся жертвы, нарушение нормальной экономической деятельности и нарастающую усталость общества.
В 1983 году гибнут два выдающихся вождя фронта: руководитель фронта Каэтано Карпио (партизанское имя – Марсиаль) и Мелида Анайя Монтес (героическая женщина, известная под именем «команданте Ана Мария»). Вслед за их гибелью в общем движении начинаются некоторые расхождения в позициях и борьба мнений. Одновременно происходят уже известные нам изменения в мировой обстановке: исчезновение СССР и упадок партий, связанных с советским лагерем; резкое ухудшение экономического положения Кубы; потеря центральной власти сандинистами в соседней Никарагуа; изменение тактики США в связи с тем, что прямые, грубо-агрессивные действия лишь всё более вызывают рост антиимпериалистического протеста; наконец, заметно усилившаяся в это время в Латинской Америке тенденция к так называемому левоцентризму.
В 1992 году между правительством Сальвадора и Фронтом Национального Освобождения было заключено перемирие. Фронт отказывался от вооружённых действий и соглашался преобразоваться в легальную политическую партию при условии, что правительство откажется от контрреволюционных репрессий и предоставит этой партии и связанным с нею профсоюзам легальные демократические возможности участия в политической жизни общества. По существу, - добровольно ли или вынужденно, - большинство руководителей фронта тоже перешли в этих обстоятельствах на путь левоцентризма. О том, что это такое и как это проявлялось в разных странах Латинской Америки, и пойдёт речь в следующих главах.
2.
Прежде чем переходить к конкретике латиноамериканского «левоцентризма», нам нужно разобраться с некоторыми теоретическими вопросами.
Термин «левоцентризм», который сейчас принято применять к правительствам некоторых латиноамериканских стран, является недостаточно правильным и недостаточно научным. Что требуется от терминов? Термины должны точно выражать суть тех явлений, к каким они относятся. А что выражает слово «левоцентризм»? Очень туманное, очень растяжимое понятие «левый» соединили со словом «центризм», желая этим показать, что рассматриваемая «левость» уже не является крайней, радикальной, как раньше. А какая суть стоит за этим, из термина совсем не видно.
Это совсем не случайно. Таков в большинстве наш сегодняшний политический язык. Сначала позднесоветские обществоведы потеряли правильный марксистский подход к изучению общественных явлений, потом чисто буржуазные учёные современной России отказались от всякого классового анализа вообще. Те же нынешние самодеятельные авторы, которые всё же называют себя марксистами, читая тексты тех и других, невольно перенимают их стиль и вовсю пользуются их немарксистской терминологией. Это очень плохо.
Было бы правильно вообще не употреблять слова «левый» и «правый», а давать конкретное классовое название тому виду идеологии, о котором идёт речь. К сожалению, эти слова уже стали привычными в употреблении и избавиться от них вряд ли получится.
Мы знаем, что есть буржуазия и пролетариат. Мы знаем, что буржуазия бывает мелкой и капиталистической. Мы знаем, что в современных условиях капиталистическая буржуазия бывает олигархической и неолигархической. У каждого из этих классов и подклассов есть своя, соответствующая их интересам, идеология. Политическая линия строится на основе идеологии и текущей тактики, с учётом, разумеется, возможных межклассовых союзов. Значит, об этом и надо говорить, - раскрывать суть политической линии через обозначение идеологии конкретного класса и через анализ его текущей тактики; любимые же многими маловразумительные понятия «левость» и «правость» хорошо бы отодвинуть совсем.
* * *
Что же за явление скрывается под ярлыком так называемого «левоцентризма»? Мы видим, что это капитализм, политически управляемый победившим на буржуазно-демократических выборах союзом мелкой и средней буржуазии и пытающийся проводить удовлетворительную социальную политику. Собственно говоря, в этом и состоит цель народно-демократических революций, это и является политическим и экономическим идеалом революционной мелкой буржуазии. Следовательно, в условиях, ещё недостаточных для социализма, именно это устройство общества и было бы, так или иначе, фактическим итогом прежней вооружённой борьбы радикальных революционеров. Если бы партизанские движения латиноамериканских стран победили, в этих странах установилось бы (во всяком случае, на первых этапах) именно такое устройство общества.
Но что же получается? Что к такому устройству общества можно прийти и демократическим, электоральным путём, без всякой вооружённой борьбы? Не означает ли это, что революция, тем более насильственная, для этого не нужна? Что это вполне достигается и путём мирной эволюции?
Вот над этим мы и должны сейчас подумать, иначе мы запутаемся в этой "левоцентристской" теме.
- - - -
Мы помним об отрицательном отношении маоистского Китая к очень нелепой фразе тогдашних советских идеологов, - фразе, которую мы все, конечно, не раз слышали. «Мы, - заявляли те позднесоветские идеологи в этой странной фразе, - не за насилие, это не наш выбор. Будет ли необходимо насилие или нет, зависит от действий эксплуататорских классов.»
В чём странность и нелепость этой фразы, легко понять, если мы построим, для примера, другую подобную фразу. «Мы, плотники, не за применение молотка, это не наш выбор. Будет нужен молоток или нет, зависит от древесины.»
Да, разумеется, если древесина будет мягкой, как масло, то молоток не нужен, - гвоздь мы будем легко вдавливать пальцем. Но любой нормальный человек понимает, что такой древесины не бывает, и ни один нормальный плотник никогда не произнесёт такую странную фразу. Он скажет просто: «Я должен вбить гвоздь в дерево, и для этого мне нужен молоток».
Почему же позднесоветские идеологи не говорили тоже такими же словами? Что им мешало? Китайская компартия объясняла это тем, что такая странная и нелепая формулировка имела свою далеко идущую цель - она была лишь первой из постепенного, трёхступенчатого перехода к отказу от революционного переустройства мира. На первой ступени КПСС заявила лишь о том, что «насилие не наш выбор», на второй – что «в зависимости от условий возможен не только насильственный, но и мирный, ненасильственный путь», а на третьей – что «нужно стремиться к преобразованиям именно мирным, ненасильственным путём».
Те, кто считает, что в той полемике позиция китайской стороны была правильной, должен приложить эту позицию и к антиимпериалистическим движениям Латинской Америки. Но…
Но тут есть две логические трудности. Поскольку в данном случае речь идёт не о замене капитализма социализмом, а о смене одного капитализма другим, то возникает вопрос: правильно ли называть это революцией? Не является ли это просто эволюцией? И второй вопрос: даже если это изменение всё-таки не эволюционно, а революционно, то не отменяется ли фактом сохранения капитализма необходимость насилия в такой революции?
На первый вопрос ответить легче. В отличие от эволюционности, при которой сущность изменяемого остаётся той же, при революционности одна сущность радикально изменяется на другую. Да, в данном случае сущность способа производства не меняется (остаётся капиталистической), но радикально меняется сущность политической системы, и поэтому в этом отношении такое изменение тоже следует считать революционным.
На второй вопрос ответить труднее. Первое, так сказать, движение души подсказывает нам, что какая бы революция ни была, - пусть не «базисная», а только «надстроечная», - но поскольку какая-то сущность (в данном случае – сущность политической системы) всё же меняется, то неминуемо должно быть и сопротивление каких-то субъективных сил, так как за каждой объективной сущностью стоят определённые субъективные силы, определённые слои общества, определённые люди.
Мысль о необходимости насилия не только в социалистических («базисных»), но и в народно-демократических («надстроечных») революциях тем более кажется верной, что настоящая народно-демократическая революция не может ограничиться только чистой сменой политической системы. Волей-неволей она должна частично вторгнуться и в базисные отношения, совершая национализацию каких-то ведущих отраслей экономики.
Но фактор отсутствия отхода от капиталистичности всё-таки не может не сказываться. И вероятно, правильным будет сказать, что при прочих равных условиях народно-демократическая революция требует меньше насилия, чем социалистическая.
Формулировка, вроде бы, верная. Но в ней не случайно сказано: «при прочих равных условиях». О каких ещё условиях, о каких ещё факторах идёт речь?
Один фактор мы уже назвали – это степень вторжения в приватную собственность путём национализации. Это может быть больше или меньше, может осуществляться поэтапно или с выкупом, не говоря уже о том, что может национализироваться только собственность внешних империалистов.
Вторым фактором является соотношение революционных и реформистских методов новой власти и темп проводимых преобразований.
Третьим фактором является соотношение сил, стоящих за новую и за старую политические системы. Речь идёт, с одной стороны, о степени активности и массовости народно-демократических низов и, с другой стороны, о крепкости политической силы, им противостоящей, о наличии или отсутствии в ней разногласий и расколов, а также о возможности её опоры на внешнюю поддержку.
Четвёртым фактором назовём очень важный фактор империализма. Не надо забывать, что в этой реальной ситуации революция является не только народно-демократической, но и антиимпериалистической. Поэтому никак нельзя не учитывать поведение внешней империалистической силы, а в связи с этим – и соотношение компрадорских и некомпрадорских настроений в среде капиталистической буржуазии данной страны, и возможность империализма приспособиться к изменившемуся положению, и международную обстановку на данный момент.
Все эти факторы могут в ту или другую сторону влиять на величину объективной потребности в революционном насилии, в чём-то уменьшать, а в чём-то, может быть, и значительно увеличивать эту потребность. Это, конечно, нужно учитывать, при рассмотрении хода таких процессов в конкретном обществе.
(Есть люди, которые, говоря о насилии в революции, почему-то сводят вопрос только к вооружённому захвату власти и к начинающейся после этого гражданской войне по примеру, скажем, нашей революции 1917 года. Но рассматривать этот нужно применительно ко всей революции, ко всему времени её протекания, ко всем её стадиям и этапам. В зависимости от соотношения разных факторов, на каких-то стадиях может потребоваться действительно меньше насилия, но зато вполне вероятно (и даже очень вероятно), что неминуемость насилия в революции очень сильно проявится на других стадиях. Смотреть нужно на революцию в целом, а не только на первоначальный момент взятия власти.)
И вот теперь, когда мы разобрались с этими вопросами, мы можем, не впадая в туманные термины, приложить наши выводы к конкретике так называемого "левоцентризма" в разных государствах Латинской Америки, учитывая и классовость, и её идеологию, и текущую тактику, и степень народно-демократичности происходящего процесса, и влияние на его ход всей совокупности названных здесь факторов.
(mvm88mvm@mail.ru)