“Сходи Толюха, к дедушко”,- сказал своему меньшому сыну Михаил Дмитриевич, “Покличь его к нам жить, хошь молока свежего попьет.., а то чего,живет там как бирюк”.
“Хорошо, тятя, я сбегаю,”- ответил ребенок, и сразу смекнул, что если не согласится, то отец быстро найдет ему другую работу по хозяйству, а тут можно пол-дня проблондится: туда километров с пять, обратно, да еще и деньки стоят теплые, так что если не в самой Леже, то в Ушке вполне можно будет по дороге скупаться.
Быстро засеменил своими босыми ногами Толюха, оставляя на, еще не просохшей от апрельских ручейков, тропинке следы своих молодых ног, которым еще долго было суждено бродить по этому свету.
Весна выдалась на славу: солнце пекло землю, с жаром, с любовью и истомой, как обнимает истосковавшаяся солдатка возвратившегося с фронта служивого мужа. Многоликие Вологодские красавицы - цветы, будто по волшебству высыпали по луговине: желтые купаленки, словно солнечные маленькие капельки качающиеся на зеленых ладошках природы; ромашки в тот год народились так же наславу, и вокруг их желтых головок - белые лепестки, словно кружева. А не ткала ли северная землица их долгими зимними вечерами, чтобы сейчас, в миг рассыпать их по берегам и опушкам? Поют ласточки, прилетевшие почти на неделю раньше обычного, стрижи рассекают потоки воздуха, суетится в болоте сорока… Радуются птахи, после долгого перелета, для них это тяжелая, но счастливая пора. Скоро-скоро они уже сядут на яйцах и там под скорлупкой будут биться новые жизни, что этим же летом будут радовать мир своим пением и распахнутыми крыльями в голубой синеве чистого неба.
Вот и Ушко. Мальчишка потрогал воду рукой, “Айда, скупаюсь! Во как палит!”- сказал, пожмурившись на солнце,не долго думая, разделся до гола и с разбегу плюхнулся в еще холодную, но уже не по весеннему приветливую воду. Это было первое мая. Сплавав на тот берег, не широко разлившегося Ушка, Толюха вышел из воды, встав на кочку. Отираться было нечем, а потому он быстро оделся и побежал по подберегу в Зимняк, ведь именно там была переправа через Лежу.
Переправившись через широкую весеннюю реку, быстро дошагали молодые ноги до дедова логова. Дмитрий Петрович был человеком своеобразным, несговорчивым с незнакомцами,но как чувствовал он, что встретил родную душу, то мог говорить часами. Всю жизнь он занимался охотницким делом и в деле этом было трудно найти ему равных. Особенный талант был у него в стрельбе. Будучи еще в царской армии, участвовал он в соревнованиях по стрельбе и занял первое место по Вологодской губернии, за что был награжден серебряными часами. Всю жизнь носил он их на серебряной цепочке, гордо пристегнутой к дырке на рубахе, от одной словно нарочно незастегнутой пуговице на груди. Везде он брал с собой эти часы: на охоту, на поле, и как придется, на редкое гулянье. Интересная особенность его стрельбы заключалась в том, что стрелял он не упирая своего ружья в плечо, а стрелял как бы из подмышки. Вот идет он по лесу, вдруг, лайка ушами повела - прислушалась, и дед замер, раз - прыгнет с ветки на ветку белка, Дмитрий Петрович крутанет ружье - приклад тут же оказывается под мышкой, выстрел, белка летит вниз подстреляная в головенку. Целился ли Дмитрий Петрович, про то никто не знает, а сам говорил “бью на чутье”. И то правда, все были охотниками в роду у Андреевых, поколение за поколением.
Внук открыл двери в маленькую старикову хижину, более напоминающую баню, чем домик лесника. Из-за своего сурового, неуживчивого нрава ушел Дмитрий Петрович жить в этот домишко после того как умерла его старуха Анна Ивановна. Жил один, топтал в хорошие деньки старые хоженные тропы в ближнем лесу, думал о незаметно пролетевшей жизни и курил самосад, густо насаженный им за домом.
Разгоняя клубы дыма, внук покликал дедушку:
- Деда, ты где?
- Кто пришел-то? - отозвалось тело с полатей.
- Это Толюха Горишный, внук твой.
- Ааа… Толюха проходи парняша,проходи... хотя давай на улочку выйдем, а то тут у меня дымно, закопчу еще тебя, как подлещика в трубе,- и дед поправил свою бороду. Дедова борода наросла густо и буйно, словно лесная чаща, по которой он так много раз хаживал за свою жизнь, крутанул усы-пики смотрящие в небо, словно служащие постоянным напоминанием, что владелец их многое повидал в своей жизни и всегда готов к неустанной борьбе.
Дедушко и внук присели на скамейку. Дмитрий Петрович любил Толюху, может быть из-за того, что тот был младшим ребенком в семье его сына Михаила Дмитриевича.
- Как отец, мать?
- Ничего - помаленьку, - ответил парнишка фразой, так часто повторяемой взрослыми.
- Ну, и хорошо.
- Ты что скупался что ли?
- Ааа.. Как ты заметил?- удивился пацаненок.
- С мое поживешь и не то заметишь. Не холодная вода-то?
- Нет, деда, прогрелась. Я же не в Леже, а в Ушке.
- Ну, там-то может и прогрелась… Мда…
Оба почему-то замолчали. Рядом с Дмитрием Петровичем назойливо кружилась пчела.
- Слыхал что ли, я в лотерею играю?
- Не, деда, не слыхал, а что это?
- Да, билеты покупаю лотерейные. Думаю не обманут. Вот я с каждой пенсии покупал по билетику вот топеря и выиграл. Сто рублев, на дороге не валяются. Вот так, парняша.Не все плохо, что от советской власти…
- Это хорошо, деда, а куды тебе деньги?
- Была бы деньга, а куды девать найдется. Вот ты подожди я еще Волгу выиграю. Вот все удивятся. Проеду на Волге по Бушуихе, заеду в Обериху, по Зимняку прокачу, в Гору, в Кашино, в Бель, конечно… Вот, то-то потеха будет на старости лет.
- А мне поповодничать дашь? - спросил Толюха с внезапно загоревшимися детской мечтой глазами.
-Хех, спрашиваешь. Для кого же я играю-то? Для себя что ли? Тебя первого на коленки и посажу, будешь рулить.
Дмитрий Петрович обнял внука и они еще несколько минут сидели смотря вдаль и отчего-то молча улыбались.
Потом Дмитрий Петрович напоил Толюху брусничным чаем, дал ему с собой несколько кусков сахара и ребенок засобирался домой.
- Я пойду дедушка, спасибо, ночевали.
- Так по что приходил-то? - бросил уже в догонку Дмитрий Петрович своему внуку.
- Ааа, точно, тятя приглашал тебя к нам жить. Приходи,говорит, вместе веселяя, на печи будешь спать.
- Ну-ну, пасибо…
Не пошел, зимовать Дмитрий Петрович к своему сыну в эту зиму, потому как чувствовал что не утекли еще в землю его жизненные силы,но сыновье приглашение крутанул на ус. С добрый десяток лет прожил еще он в своей охотничьей хижине, прежде чем начал задумываться о зимовке у родни. За эти годы Толюха вырос в статного паренька и ушел служить в Армию. Часто навещали дедушку его родные в эти годы, не оставляли одного.
Вот и снова пролетело короткое северное лето, как улыбка красивой незнакомки в скором поезде, что не останавливается на нашей станции.Поздняя холодная осень медленно, но неотвратимо, обрушивала свой могущественный гнев на маленькие северные деревушки. По причудливо изогнутым улочкам проносился свистящий ветер, сбивая с ног родившихся в прошлом веке селенских старушек. Кроны деревьев и кустарников уже обнажились, и листва, образовавшая ковер из золотистых листьев, шуршала в лесу под ногами. Небо серое, словно бархатная завеса, скрывала за собой дальние горизонты. С деревни Горы, если выйти на повить, не было видно даже Филипкова. Издалека доносились гулкие удары топора, говорящие о том, что готовятся жители к затяжной холодной зиме.
- Дмитрий Петрович-то к нам так и не пришел. Который год кличем?,- говорила Анна Михайловна уже который раз своему мужу Михаилу Дмитриевичу.
- Придет, не время еще. Медведь тоже не сразу в берлогу влазит, - спокойно отвечал тот.
Сын хорошо чувствовал своего отца, и понимал, что хоть Дмитрий Петрович и не простой человек, но рассудительный, а потому знал, что отец придет тогда, когда придет его время.
Сиплым тенорком напевала недавно затопленная печь, напоминая о неизменно уходящем времени. В пение ее вклинился уверенный стук в оконную раму батогом.
Анна Михайловна подошла к окошку и радостно произнесла: “Дедушко!Дедушко пришел.”
“Дедушко! Дедушко!”- тут же с полатей подхватили правнуки Дмитрия Петровича, и все было, не накидывая фуфаек побежали его встречать, но их остановил Михаил Дмитриевич: “Накиньте сначала одежу”.
И точно, в этом году, по первому насту пришел, как старый волк,к своему сыну в деревню Гору Дмитрий Петрович.
“Звал? Вот я и пришел”,- сказал дедушко Михаилу Дмитриевичу, прошел в избу, закинул мешок с самосадом на палати, отдал Анне Михайловне две коробки сахару, четыре буханки хлеба и залез на печь.
Много времени проводил Дмитрий Петрович на печи, в основном все читал газеты, что приносила ему по подписке письмоноска. Читал он без очков, его глазам хватало света от тускло горящей керосиновой лампы, подвешенной над хозяйским столом.
Не редко доносились с печи поучительные стариковы речи:
Той зимой скатывалась сверху рыба по реке, и многие рубили проруби и ловили ее кто во что горазд. Михаил Дмитрич, помимо своих неоспоримых навыков в качестве знатного охотника, обладал также и умением ловить рыбу, хоть и не испытывал к ней такого жаркого интереса, как к охоте. Самое главное ему было накормить детей:“Живы, сыты, при деле, и ладно,”- говаривал он. И когда сверху реки начала скатываться рыба, он наставил у мельницы на перекате верши, которые навязал еще по-осени. Рыбы набилось в верши под завязку. Привезли они с сыном Борисом домой рыбу, высыпали в ванну и начали чистить, что бы приготовить ее к засолке в липовые бочонки.
С печи показалась дедова борода с усами - пиками, смотрящими в потолок. Дмитрий Петрович крутанул свои усищи и произнес причмокивая:
“Эх, робята потом-то что есть будете? Раньше бы вам старики, за это спасибо не сказали”. “Да, ну дедушка, она же все равно задохнется, холода-то смотри какие,а воздуху ей нет!”- отвечал оправдываясь Борис Михайлович.
“Нет, не дело делаете! На следующий-то год что есть будете? Ох-ох..”
В другой раз лежит на печи Дмитрий Петрович, газету почитывает, усы покручивает:
- Михалко, вот послушай, чего пишут: По данным переписи населения 1970 года в Вологодской области проживает около 1,3 миллиона человек.
- Интересно! Много люду, так наверное, не все посчитали, коли пишут “около”,- отвечает Михаил Дмитриевич, ушивающий распоротую о корягу сетку трехстенку.
- Это-то ладно. Это сколь сейчас живет в нашей областе людей. А через сто лет ведь никого из них не будет. Всех скосит. Каково,а?
- Хм, так ведь другие народятся, - ухмыльнулся Михаил Дмитриевич философской мысли своего отца.
- Народятся-то, парняша, народятся, но таких как мы-то ужо не будет. Мы-то все от природы, как каменья. Нас и вымочит, на нас и высохнет. Раньше ведь сильнейший выживал: Или ты волка или волк тебя.
- Таких-то уж точно..не будет, - соглашался тот.
Время шло и начал Дмитрий Петрович замечать что силы его совсем покидают, все реже слезал он с печи, все чаще говорил о Анне Ивановне и о деньгах, которые таким трудом ему пришлось зарабатывать..
- Так вот… мать-то твою Анну Ивановну пережил. А, что ладно жили. Хорошая бабка была. Семь детёв мне народила и все людьми живут..,- доносилось с печи, - Да, ты Михайло, внучков-то моих ослобони от корья, а то придумали корье драть. Я носил корье - кровяные это деньги. Всю жизнь в трудах…
- Ты что тятя запричитал? Все ли в порядке?
- Ааа, какие порядки у старухи на грядке… Вот в середине 60-х годов колхозник получал 12-14 рублев, а теперь в 70-м уже 24 рублика…Кажись лучше жить стали, а на печи тепоря валенком лежишь, - вздыхал Дмитрий Петрович.
- Тятя слезай,я самовар наставила, - говорила с кухни невестка. Но Дмитрий Петрович ничего не отвечал.
Помолчав с несколько минут под шепот бурлящего самовара, нехотя, но уверенно дедушко произнес: “Созови Михайлко, всех робят вместе, пусть в Гору придут. Скажи отец зовет, прощаться будет”.
“Ой!”- пыхнула было Анна Михайловна, но тут же потушила огонек скорби под суровым взглядом мужа.
“Хорошо, тятя, понял. Сделаю”,- ответил Михаил Дмитриевич и вышел, недопив чая.
Было у Дмитрия Петровича семь детей, но не всем было суждено придти и проститься с отцом. Старший сын -Павел умер еще лет 18 тому назад, что-то около 1952 года. Коротка, интересна, и даже в чем-то трагична история его короткой жизни. Павел был первенец Дмитрия Петровича и Анны Ивановны. Родители очень любили первенца, а сама природа наградила его недюжинным талантом к живописи. Возьмет бывало карандашик, чирик-чирик и портрет соседского мальчишки готов, покрутит в руках другой карандашик, послюнявить - и вот уж на отрывке бумажки нарисует лес, зазевавшуюся синичку или воробья. Не от Дмитрия Петровича ли передалось острое зрение и любовь к природе Павлу, кто знает? Охотничий глаз, внимание к деталям окружающего мира гармонично соединились в талант художника. Как-то раз кто-то из ребят пришел к нему с зеленой купюрой. “А что, Павлуха, смогешь такую нарисовать?” “Не пробовал, но сумею”,- ответил подросток и взял купюру в тонкие руки. Через какой-то час на столе уже лежали две купюры, трудно отличимые друг от друга. Ребята с радостью побежали в магазин и затоварились сушками с сахаром. Вот счастья-то было у ребятни. “Мы с тобой Павлуха не пропадем!”- кричали пацаны хлопая его по плечу. Не ушла эта проделка от взора Дмитрия Петровича, и в тот же вечер, несколько цветных карандашей - все Павлухино богатство полетело в печь.
Учительница в Бушуихе, преисполненная гордости за творческие успехи Павла, отправила несколько его рисунков на выставку в Вологду. Там они привлекли внимание известного живописца, который решил навестить школу и лично встретиться с юным дарованием. Встретились два художника. "Какие же все таки таланты рождает русская землица!"- говорил приезжий учительнице. В этот же день художник посетил дом Дмитрия Петровича и снова восхищался Павловым талантом. "Ты мне его только привези! Слышишь!? Я из него Репина сделаю!"- кричал Дмитрию Петровичу художник в отрытое окно отдаляющегося поезда.
Павлуха рано женился, у него родились трое детей: Анатолий, Димка и Наташка.
Будучи уже главой семейства, находил он время для выплеска своего таланта, на подвернувшийся кусок бумаги. Заболел он как-то оспой и приезжий пьяный хирург, видимо завидуя его таланту художника, перерезал ему сухожилия. Рисовать Павел больше не смог и умер с тоски.
Шесть детей Дмитрия Петровича собрались только через две недели, за место Павла пришла его жена - тетка Шура из Заречья с ней пришел Александр, что жил на Хуторе в Бушуихе, так же к обеду подоспели Василий из Зимняка, Борис из Оберихи пришел последним, Галина же и Лена - студентки, приехали в Гору еще на утреннем автобусе из Вологды.
“Вот. Собрал я вас проститься!”- начал Дмитрий Петрович, “ Ну это ладно, мне-то топеря небо топтать, а вам землю. Вот чем смогу помогу. У гроба нет карманов - забирайте все. Накопилось у меня за жизню 342 рубля..”
Собравшиеся сыновья не повели и глазом, а девушки охнули. “Ну, раскудахтались”,- заворчал старик, “Да, выйграл сто рублев в лотерею, как пологается..,остальное с пенсии накопил…"
“Надо бы 342 рубля на семь делить, только вот моего первенца Павлушки уж восемнадцать годов как нет,” - так что буду на шесть делить, начал старик, искоса кинув острый взгляд на тетку Шуру, вдову Павла. У тетки Шуры мелкой дрожью задергалась верхняя губа, “Ну, что все согласны?”- с ухмылкой спросил дедушко, будто хотел услышать что скажут его дети.
“Да, все правильно,”- сказала Галина, подтолкнув локотком в рядом стоящую сестру. “Да, конечно, какие разговоры. Деньги всем поровну. Дели на шесть отец!”
“Как ты скажешь, так и будет. Твои деньги - ты и дели”,- выжал из себя Борис. Василий и Александр молчали. Тишину прервал Михаил Дмитриевич, в чьем доме и происходила встреча родственников:
- Чего это ты тятя, Александру из доли вычеркнул?
- А она мне не помогала, чего я с ней должен делиться? Денюшки-то я не на дороге нашел, всё кровяные денюжки. Вот каким трудом дались.. Нет, Шурке не дам, и не просите.
Тетка Шура едва сдерживала слезы, казалось, что скажи еще раз Дмитрий Петрович одно колкое словцо в ее сторону и выбежит она из избы и разревиться на повити. Дети молчали, слушая чем закончится единоборство между Дмитрием Петровичем и Михаилом Дмитриевичем.
- Ну, вот что, отец. Хорошая, добрая женщина Александра, и жена Павлу достойная. В голодное время в 46 году работала около пекарни, так помогала нам выжить, не она так может не досчитался бы ты сейчас своих внуков.
- Ну, это еще бабушка надвое сказала. Она мне не помогала - ничего ей не дам, вот и все.
- Если ты ей не дашь, так и я тоже от тебя ничего не возьму. Ты ведь деньги-то не Шурке даешь, а детям - твоим же внукам.
В молчании достал Дмитрий Петрович из мешка с самосадом еще один маленький мешочек, сшитый суровыми нитками, в нем-то и хранил он свои сбережения. Развязал мешочек и кинул на стол купюры густо пропахшие табаком. Прищурил старик свои орилиные хитрые глаза, взглянул на Михаила Дмитрича и радость пролилась по его седрцу- достоная смена идет опосля него.
Будто скрипя серцем дал деньги и тетке Шуре, сказав: “На вот- делите, на семь кусков. По 48 рубля на семью.” К деньгам тут же подступились Галина и Лена - учившиеся на бухгалтеров в Вологде. Дмитрий Петрович махнул на них рукой, шелкнул себя по ушам и произнес фразу которая стала бессмертной: “И остались Дмитрию Петровичу одни уши”. Покряхтывая забрался он старым котом на печь и уснул.