Глава 35
Я решил, что я сильно вляпался в авантюры людей, близких к королевскому двору, или, как это называется, во внутреннюю политику. Мне пришлось хорошенько обдумать ситуацию. Если я просто буду сидеть, сложа руку, то, учитывая, что у меня появились вопреки моему желанию влиятельные враги, мне не предстояло дожить не только что до старости, но и хотя бы до следующего юбилея, тридцатилетнего. Это меня не устраивало. Я решил, что лучший способ защиты – это нападение, для чего мне надлежало разобраться в тонких пружинах, которые приводят в действие различные группы влиятельных людей.
В качестве наставника и учителя я мог обратиться только к Марии. Действительно, если был кто-то в Париже в то время, кто прекрасно разбирался во всех мотивах поступков противоборствующих лагерей, да и, собственно, знал, сколько этих лагерей при дворе образовалось, то это была Мария де Шеврез или кардинал де Ришельё. По понятным причинам я не мог, да и не хотел бы обращаться за разъяснениями к де Ришельё, до которого мне было как до Солнца, да и судьба распорядилась так, что я невольно примкнул к лагерю его противников. Зато Мария была для меня вполне доступна и даже считала меня своим союзником в этих политических делах, каковым я ещё не был, но решился стать.
Как ни претила мне перспектива содействовать Марии в её интригах, другого выхода из ситуации я уже не видел. Противники наши были не таковы, которых можно сокрушить ударами шпаги. Эти люди могли убить росчерком пера, или выстрелом из-за угла, либо отравой, и, в конце концов, они могли попросту бросить меня в Бастилию, где я бы провёл остаток дней, умерев от чахотки через десяток лет после ареста.
Вот что объяснила мне Мария.
Король не имеет наследника, что воодушевляет его младшего брата Месье надеждой унаследовать трон. Эта надежда подкреплялась болезненностью Короля, который уже несколько раз болел столь серьёзно, что все уже почти были уверены, что трон скоро опустеет. Самые чуткие придворные носы развернулись в сторону Гастона, который официально числился дофином, то есть наследником трона первой руки. Даже сама Королева-мать, казалось бы, смирилась с мыслью, что Людовику недолго осталось жить, и в этом случае она совсем не возражала бы, чтобы трон перешёл Гастону. Но Людовик выздоравливал, и все придворные носы вновь разворачивались в его сторону, и склонялись перед ним в нижайшем поклоне.
Кое-кто из них уже начал ощущать досаду от того, что Людовик не умер от очередного приступа болезни, а самые отчаянные головы стали думать, что было бы не лишним помочь ему оставить этот бренный мир. Отрепетировав многократно в головах планы передачи власти Гастону, они уже не желали расставаться с ними по той смехотворной причине, что Король не соизволил умереть.
Больше же всего всю эту придворную камарилью раздражала растущая власть кардинала Ришельё. А гарантом этой власти оставался Людовик. Следовательно, все, кто был недоволен Ришельё, автоматически были недовольны и Людовиком. В этот круг начала входить и Королева-мать, которая начала ощущать некоторое начавшееся пренебрежение её интересами со стороны её ставленника и любимца. Это усугубило накопившиеся у неё обиды на своего старшего сына, поэтому она также была бы рада, если бы на трон взошёл его брат Гастон Орлеанский. Разумеется, мать не желала смерти своему сыну, а пока лишь думала, что Людовик мог бы отречься от короны по состоянию здоровья. В этой дикой идее Мария усматривала наивность Королевы-матери, которую было чрезвычайно удивительно видеть в представительнице рода Медичи.
Также Мария рассказала мне, что она не слишком доверяет Гастону Орлеанскому, то есть не убеждена, что сможет на него влиять, если Королева Анна останется всего лишь вдовой Людовика. Совсем иное дело будет, если она успеет родить дофина, ведь тогда уже Гастон останется не у дел, так как максимум, на что он сможет рассчитывать, это войти в регентский совет при малолетнем сыне Короля.
Я удивился, что Мария так легко рассуждает о возможной смерти Короля, который ещё молод и полон сил, ведь приступы его болезни проходят, после чего он едет на охоту или даже в военные походы, где проявляет неутомимость и недюжинную силу воли. Мария отмахнулась от моих слов, сообщив мне, что сила воли его никак не касается участия в политических решениях, что наш нынешний Король в политических вопросах слепой исполнитель воли Ришельё, и что если так будет продолжаться и далее, то Королева и вовсе может оказаться в ссылке в каком-нибудь дальнем замке, а то и в монастыре, поскольку Ришельё уж слишком решительно настраивает Короля против неё.
«Ты заботишься только о своём благополучии, которое зиждется на влиятельности Королевы!» — подумал я.
Так оно, разумеется, и было.
— Но неужели Король, действительно, серьёзно болен? — спросил я.
— Вот уже три раза он болел так тяжело, что придворный врач ожидал, что он умрёт, — ответила Мария. — В этом случае Гастон стал бы Королём! Судьба Анны зависела бы от того, как сможет она с ним поладить.
— А смогла бы она с ним поладить? — спросил я, делая ударение на последнем слове.
— Я работаю над этим, — ответила Мария с гордостью. — Но пока что этот вопрос очень сырой.
— Что же привело к появлению столь большого числа приверженцев Гастона и врагов Короля? — спросил я.
— Приверженцев Гастона, быть может, намного меньше, чем самому Гастону кажется! — воскликнула Мария. — Быть может, их и вовсе нет, кроме Королевы-матери, и нескольких безумцев. А остальные, вероятно, строят свои планы, как, например, принц Конде. Но слишком уж много среди знати противников Ришельё, и все они понимают, что иначе как убийством его не убрать.
В этот момент я впервые услышал слово «убийство» в отношении кардинала Ришельё. Неужели всё настолько серьёзно?
— Найдутся ли такие люди, которые решатся сделать это? — спросил я.
— Для того, чтобы избавить Короля от маршала д’Анкра люди нашлись! — гордо сказала Мария. — Почему бы не нашлись люди, которые избавят его от Ришельё?
Я припомнил, что ведь расправа с Кончино Кончини, действительно, произошла по приказу Людовика, который дал его, поддавшись уговорам де Люиня, первого мужа Марии. Так что Мария знала, о чём говорила.
Я понял, что в случае, если Мария де Шеврёз, действительно, решит организовать убийство де Ришельё, у неё это получится.
— Но почему же у вас с ним такая вражда? — спросил я. — Ведь вы, кажется, с ним родственники?
— Да, его обожаемая племянница выдана за племянника моего первого мужа, — согласилась Мария. — Но этот брак почти фиктивный. Они не живут как супруги. Брак в любой момент может распасться.
Я удивился такой осведомлённости Марии в столь интимных вопросах.
— Итак, Ришельё настраивает Короля против Королевы? — спросил я. — Зачем же ему это нужно?
— Королева отговаривает Короля ссориться с Испанией, тогда как политика Ришельё строится на альянсе с Англией против Испании, — ответила Мария. — В планах Ришельё – устроить брак младшей сестры Короля, принцессы Генриетты, с дофином Англии, принцем Уэльским Карлом.
— Этот брак возможен? — спросил я.
— Было много препятствий, но все они устранены, — ответила Мария с такой гордостью, будто именно она их устранила.
— В этом случае Ришельё может быть доволен! — заключил я.
— Как бы не так! — воскликнула Мария. — В случае, если этот брак состоится для того, чтобы встретить принцессу Генриетту и проводить её в Англию в Париж непременно явится герцог Бекингем.
— И что же это означает? — спросил я.
— Это означает шанс для герцога Бекингема добиться благосклонности Анны, — ответила Мария. — Я имею в виду очень конкретную форму благосклонности, поскольку платоническая любовь между этими двумя знатнейшими и представителями лучших домов Европы уже практически возникла!
— Благодаря стараниям, вашим и вашего дружка графа Холланда? — спросил я с холодом в голосе.
— Не ревнуйте, Анри! — проворковала Мария. — Граф Холланд – это деловая связь, а с вами у меня всё серьёзно, с вами у меня любовь.
— Вот как? — спросил я. — Деловая связь? Так это теперь у вас называется?
— Как мне нравится, когда вы злитесь от ревности, Анри! — воскликнула Мария и нежно обняла меня.
На этом наш разговор в отношении внутренней политики Франции закончился, поскольку между нами завязалась беседа без слов иного рода и на совершенно иную тему.
— Между прочим, я хотел спросить тебя, что ты знаешь про графа Рошфора? — спросил я после того, как наше бурное общение завершилось.
— Граф де Рошфор?! — воскликнула Мария. — Почему вы спрашиваете, Анри?
— Мне кажется, что он собирался меня убить, или, во всяком случае, похитить, используя для этого численный перевес, неожиданность и коварство, — ответил я.
— Это, действительно, очень коварный человек, — ответила Мария. — И он служит Ришельё. Но почему он ополчился на вас, мне не понятно. Ведь вы ещё так мало вовлечены в наши с Королевой дела, что я не предполагаю здесь никакой причинно-следственной связи.
Это «нашей с Королевой» она произнесла так естественно, как будто бы и впрямь дела Королевы и дела Марии де Шеврёз составляли одно целое. Я отметил это про себя, не подав виду, что эта фраза резанула мне слух.
— В чём же тогда может быть причина? — спросил я.
— Не было ли у вас до этого каких-нибудь размолвок с ним или с кем-то из его друзей? — спросила Мария.
— Не припоминаю ничего похожего, — ответил я.
— Ах да, я совсем забыла! — воскликнула Мария с усмешкой. — Все ваши конфликты, скорее всего, могли бы возникнуть не в связи с друзьями Рошфора, а в связи с женщинами, как-то связанными с ним.
— С женщинами? — спросил я и вздрогнул.
Действительно, ведь до этого меня пыталась убить одна женщина – супруга, или теперь уже вдова маркиза де Бренвилье.
— Вы побледнели, Арамис! — воскликнула Мария. — Как вам не стыдно изменять мне! Я прощаю вам мою кузину Камиллу, но я не предполагала, что у вас есть ещё кто-то кроме меня и её!
— Клянусь вам Богом, что у меня нет никого, кроме вас и… Как вы узнали про Камиллу? — только и мог сказать я.
— Она сама мне рассказала! — ответила Мария со смехом. — Не бойтесь, я не сержусь! Думаю, что она заинтересовалась вами после моих рассказов о вас.
— Вы ей рассказывали обо мне? — удивился я. — И о нас с вами? Для чего?
— Ах, Анри, женщинам бывает порой так одиноко, так грустно, так скучно! — томно вздохнула Мария. — Не лишайте же нас этой маленькой радости – посплетничать на досуге о наших маленьких женских секретах, о наших скромных победах и поражениях. И с кем ещё, как не с дорогой кузиной?
— Но вы ведь говорили, что у вас есть лучшая подруга – Королева Анна, не так ли? — спросил я.
— Это у Королевы Анны есть лучшая подруга – Мария де Шеврёз, — отрезала Мария. — У неё есть та, кто переживает за неё, которая принимает близко к сердцу все её огорчения как свои собственные, и даже сильней. Которая жизнь отдаст за неё!
Тут, разумеется, Мария несколько прихвастнула.
— А у меня нет такой подруги, которая бы за меня отдала не то чтобы жизнь, а хотя бы … — продолжала Мария, подбирая слова. — Хотя бы согласилась терпеть хоть малейшие неудобства. Да, Анри, это так! Дружбы с власть предержащими не бывает! Бывает лишь видимость такой дружбы, причем обе стороны понимают, что это лишь игра. Посмотрите на Короля! Сколько фаворитов он сменил, и сколько ещё сменит! Все они думают, что помыкают Королём и могут использовать его как угодно! Но это не так. Это Король помыкает ими и может использовать их, как угодно. Если фаворит охладеет к Королю, он будет продолжать поступать так, как поступал. Впрочем, это невозможно, чтобы фаворит охладел к Королю. Может лишь случиться такое, что фаворит перейдёт черту, за которую переходить не следовало бы, вообразив, что ему всё позволено. Но вот если Король охладеет к фавориту, этот будет для фаворита катастрофой. Поскольку всякий фаворит запускает руку в королевскую казну, наносит обиды королевскому окружению, настраивает против себя всех при дворе. И все его терпят, пока Король его терпит. Но если Король хотя бы просто отвернётся от своего фаворита, то придворные его попросту растерзают.
Должен признаться, Мария очень хорошо изучила придворные нравы и слова её были пророческими. Едва ли даже сама она в этот миг понимала, что предсказала судьбу многих. Среди них, разумеется, были Шале и Сен-Мар. Но были уже среди них и те, чьи имена уже следовало забыть, такие как Ла Вьевиль и прочие, которых набралось уже около дюжины.
(Продолжение следует)