Я промучился уже больше часа, слушая разрывающую мозги музыку. Чесал затылок, шмыгал забитым соплями носом, засовывал под затылок руки, клал их на раскаленный лоб и наконец сел злой и взъерошенный. Я готов был обуть сапоги и
пинать, пинать, пинать этот проклятый ящик, заполненный вражьей силой . Уууух, проклятые. Прошептал я.
Виолончели и скрипки, как дикие собаки рвали меня изнутри, проносились по кишкам, от туда в мозги, в сердце, в печенку и через двенадцатиперстную кишку по изгибам длиннющего кишечника, проникали прямо в задницу. Все вокруг визжало и сотрясало воздух. Стая диких собак усердно выла в один зловещий, бесконечный дикий вой, временами гавкая и разрывая мои мозги на мелкие куски. Я тебе не мешаю, сияя искринками голубых глаз, спросила Нина? Какая музыка, какое наслаждение, какой удивительный мир счастья и душевного покоя. Такое чувство, будто я в раю, шептала она. Нина улыбалась. Она была в восторге. Она видела необъятный простор Вселенной, по каторой плыли огромные, седые облака, а грозовые молнии, разрывая черные тучи, врывались в ее мир, в ее сознание, в ее прекрасную и счастливую жизнь. Она слушала зовущую тишину, она слушала крик белокрылой чайки в бескрайнем просторе бушующего моря. А тихий, переливчатый звук прекрасной свирели уносил ее, в ее духовный, волшебный мир, Он наполнял ее восторгом и внутренней радостью. Я свирепо прорычал. Когда закончится эта проклятая симфонячья громыхалка? Пропади они пропадом, эти сопелки, визжалки, эти чертовы скрипуны! Чтоб они сдохли! Чтобы их прохватил понос. Когда! Когда этот невыносимый
визг закончится! Это был не мой мир. Мир, который я не понимал, мир, который я не хотел понимать, и даже, если бы меня повели на расстрел, я бы и тогда на отрез отказался понимать его. Куча мерзавцев залезла в этот проклятый ящик и стучит, рычит, жужжит, воет, стонет. Особенно старался один гаденыш. Он уже целый час на бандуре своей шмыгалкой шмыгал одно и тоже. Бжик, бжик, бжик, бжик, бжик. И не рвется же эта чертова струна. А барабан, гаденыш. Ну кто, кто его учил вражину так бить по барабану! Будто бомбы во круг падают. Бух, бух, бух, бух. Бжик, бжик, бжик, бжик. Бух, бух.
А на тарелках чертеныш сидит и ждет. Ждет, ждет, а потом как садонет изо всей силы одна об другую. А куча смычков налетают и в один нудный, истошный голос воют, будто десять баб рожают, выпучив глаза. Одни воют, другие чирикают. Пока они чирикают, гаденыш с медными тарелками ждет.
Окно в спальне было открыто, двери настежь, форточка на лоджии давала холодную воздушную тягу зимнего вечера, которая устремлялась в ноздри, восполяла вырванные гланды и собрав все зловредное, что находилось в этом большом зале, проникало в прямую кишку. От куда тихим шепотом выползало под одеяло, и не спеша, подхваченное сквозняком, заполняло пространство, где выли бешеные собаки. Я молча, глядел в одну точку. Ты ведь знаешь, почему я ушел из спальной комнаты. Я не выношу сквозняка и твоего храпа. Но ты все - таки достала меня и здесь. Я шмыганул носом. Ну вот, опять сопли потекли. Мало тебе моих страданий, так ты еще и сквозняк устроила, с этим собачьим визгом. Нина что – то спросила, но я упорно молчал. Больше молчишь, дольше живешь. Глядя на меня, она медленно выходила из призрачного мира. И когда, плотная воздушная масса подошла к ней, наконец поняла. Она встала, гневно выключила телевизор и хлопнула дверью.