Глава XIX
«Корабли шлют при встрече привет»
Многие из постояльцев иностранного квартала стали спускаться вниз на равнины; и курхаус, всё ещё забитый доотказа посетителями, с каждой неделей терял часть своих больных. Несколько столов были заняты лишь отчасти, некоторые и вовсе пустовали. Ведь теперь, когда сообщество больных распалось, оставшиеся предпочли искать себе убежище за другим столом. Много таких бродяг прибилось к английскому обеденному столу, привнеся с собой дурные манеры своих наций, что немало раздражало Бирюка, который был истинным Джоном Буллем в своём презрении ко всем иностранцам. По его словам, английский стол явил собой подобие самой Англии, гавани отбросов разных народов.
Были и другие признаки того, что сезон подходит к концу. Ухудшилось качество и количество еды. Больные, с разным состоянием здоровья, стали проявлять нетерпение. Теперь главной темой разговоров стало обсуждение планов, тогда как раньше обычными темами были температура и кашель, а также основные симптомы. Опекуны тоже разволновались. Некоторые чрезвычайно озаботились уехать на новые пастбища; другие, у которых, возможно, сформировались привязанности, что не являлось чем-то необычным в Петергофе, хотели удержать время обеими руками и поэтому были в восторге от того, что погода, которая пока ещё не испортилась, не давала законного основания к немедленному отъезду.
Хорошенькая фрейлейн Мюллер уехала, оставив своего испанского джентльмена весьма безутешным какое-то время. Французская маркиза вернулась в парижские круги, где она слыла средоточием всех домашних добродетелей, и от которых она отдыхала в своём длительном отпуске в Петергофе. Маленькая французская танцовщица со своим пуделем уехали в Монте-Карло. М. Личиньский и его мать отправились в Тироль, где у мадам, несомненно, найдётся множество возможностей для скандалов, а если таковых не обнаружится, то она, конечно же, без промедления состряпает их, таким образом обеспечивая себе хорошее настроение, а сыну плохое здоровье. Нашлись и такие, кто поспешил прочь, не заплатив своим докторам, хотя те уделяли им наибольшое внимание; эти больные выражали самую горячую признательность, когда им было плохо, но считали, что благодарность с успехом заменяет франки. Правда, их мнение не совсем разделялось самыми врачами.
Шведский профессор удрал вместе с шахматными фигурами и шахматной доской. Маленькая польская гувернантка - та, которая так жадно схватила свой жалкий выигрыш, лаская сантимы с такой же нежностью и страстью, как серьёзный игрок, хватающий свои тысячи франков, тоже уехала. Поистине, большинство знакомых Бернардин разбрелись в разные стороны после постоянного дружеского общения в течение шести месяцев, попрощавшись так же равнодушно, как если бы они пожелали доброго утра или доброго дня.
Такая бессердечность поразила Бернардин, и она поделилась этим с Робертом Аллитсеном. Это был день перед её отъездом. Она спустилась с ним в ресторан и сидела, потягивая свой кофе и жалуясь.
- Меня удивляет такое равнодушие и печалит тоже. Не понимаю этого, - сказала она.
- Наивное вы существо, - ответил он, подливая себе кофе. Спохватившись, он подлил ей тоже. - Вы воображаете, что немного разбираетесь в человеческих сердцах, и всё же, как мне кажется, вы не улавливаете того, что большинство из нас очень мало интересуется другими людьми. Они для нас и мы для них можем уделить лишь малую толику своего времени и внимания. Мы можем думать иначе, веруя в то, что занимаем важное место в их жизни - до той поры, пока однажды, когда мы будем твёрдо уверены в своей ценности, мы не увидим безошибочный знак, совершенно невольно поданный нашими друзьями, что мы, в конце концов, ничто для них: без нас можно обойтись, проигнорировать и забыть, когда нас нет. Тогда, если мы глупы, это открытие ранит нас, и мы замыкаемся в себе. Но если мы мудры, мы замыкаемся в себе без раны в сердце, признавая справедливость и разумность того, что люди уделяют время и внимание только собственным неотложным делам. Отдельным личностям придётся усвоить этот урок рано или поздно, и чем скорее они его усвоят, тем лучше.
- А вы, - спросила она, - вы усвоили этот урок?
- Давно, - решительно ответил он.
- У вас жёсткий взгляд на жизнь, - заметила она.
- Жизнь не слишком баловала меня, - проговорил он. – Но, признаюсь, я не заботился о своём саде. А теперь слишком поздно: сорняки разрослись повсюду. В последнее время ко мне не раз приходила мысль, чтобы начать выпалывать сорняки, но теперь я не осмеливаюсь. И, пожалуй, не так уж это и важно.
- Думаю, что важно, - мягко возразила она. - Но я не лучше вас, ведь я тоже не заботилась о своём саде.
- Вам пришлось бы легче, чем мне, - произнес он с печальной улыбкой.
Они вышли из ресторана и стали вместе прогуливаться.
- А завтра вас уже не будет, - проговорил он.
- Я буду скучать по вас, - отозвалась Бернардин.
- Это всего лишь вопрос времени, - заметил он. – На первых порах и я, скорее всего, буду скучать по вас. Но мы, к счастью, легко приспосабливаемся к изменившимся обстоятельствам. Несколько дней, самое большее, недель, а затем придёт то состояние привыкания, которое набожные люди называют смирением.
- Значит, вы считаете, что ежедневное дружеское общение, ежедневный обмен мыслей и идей мало что значат или вовсе ничего не значат? - спросила она.
- Смотря как посмотреть, - ответил он в привычной для себя грубой манере.
Она размышляла о его словах, когда собирала вещи. Много приятных часов ничего не стоят, ничего не стоят искорки веселья, проявления характера и досады, обрывки серьёзных бесед, несогласия и все незначительные детали шести месяцев близкого дружеского общения.
Чем же он тогда отличается от тех других, кто с такой легкостью расстался с ней? Так что не стоит ждать от него сочувствия.
Тем вчерашним вечером в Петергофе Бернардин ожесточила сердце против Бирюка.
- Я рада, что смогла себя так настроить, - сказала она себе. - Мне будет легче уехать отсюда.
Потом перед её глазами предстало видение одинокой фигуры. И маленькое жёсткое сердце сразу смягчилось.
Утром они завтракали вместе, как обычно. Оба едва обменивались репликами. Он попросил её адрес, и она сказала ему, что возвращается к своему дяде, который держит лавку подержанных книг на улице Каменной.
- Хочу выслать вам путеводитель из Тироля, - пояснил он. - Собираюсь туда через неделю или две повидать маму.
- Надеюсь, вы найдёте её в добром здравии.
Потом неожиданно в голове у неё промелькнули его слова о великой жертве ради его матери. Бернардин посмотрела на него, и он встретил её взгляд, не дрогнув.
Он попрощался с ней у подножия лестницы.
Впервые она обменялась с ним рукопожатием.
- До свидания, - мягко произнес он. – Удачи!
- До свидания, - ответила она.
Он пошел вверх по лестнице и обернулся, как если бы хотел сказать что-то ещё. Но он передумал и промолчал.
Часом позже Бернардин покинула Петергоф. До станции её провожала только консьержка курхауса.