Фрагмент из рассказа "ВРЕМЕНА ГОДА"
100 ЛЕТ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ГЕРОЯ ВОЙНЫ, МОЕГО ОТЦА
ЩЕРБАКОВА ИВАНА ПЕТРОВИЧА (28.10.1923-10.06.1964)
В мирное время большинство слегка экстравагантных обывателей не против демонстративно порассуждать о справедливости, человечности, сентиментальности, идиллических красках вечности, ярких вкусовых предпочтениях. Как правило, во времена всеобщей толерантности амбициозный эгоизм никем не оспаривается.
С миру по нитке собранные факты на основе сфальсифицированных историй, мифов, иносказаний и росказней не обжалуются, каждый имеет право на излагаемую точку зрения.
Одна до солнца героизированная сказка с не существовавшими никогда двадцатью восемью панфиловцами чего стоит. Уникальный случай. Все 28 получили звание Героя советского Союза, хотя кто-то впоследствии служил в полиции немцам, а концы политрука Клочкова так и смогли найти. В дивизии не было человека с такой фамилией – доказанный факт. Или вдрызг разгромленная под Прохоровкой 5-я гвардейская танковая армия генерала Ротмистрова, нежданно-негаданно поднятая на вершину Олимпа.
Большая статистика не знает пощады. Сухие цифры убивают наповал. После войны сначала нас убеждали, что СССР потерял 9 миллионов человек, потом 12, дальше-больше: 15… 17… 20…
Сейчас названы официально задекларированные потери —27 миллионов (неофициальные — 43).
Хотя наш президент в 2020 году на памятных мероприятиях по открытию мемориала на самом жертвенном в истории человечества сражении под Вязьмой назвал потери в одном только сражении — 8,5 миллионов человек. Страх и ужас!
Невозможно представить, что нападающая сторона немцев за всю войну вместе с союзниками из одиннадцати стран потеряла на Восточном фронте около 3,5—4,5 миллионов человек. Невероятная пропорция. Жуткие, но в то же время чудеса, да и только.
Неужели наши предки воевали из рук вон плохо? Или краснозвёздные военачальники закрывали пушечным мясом свои стратегические промахи, бездушно затыкая всё новыми и новыми человечьими телами возникающие дыры. Ваше право выбрать правильный ответ, читатели. Догадайтесь сами.
Правильно, коммунисты человеческую жизнь никогда не ценили, гроша ломаного за неё не давали: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…». Правда, спустя всего-то 45 лет после победы они с позором сдулись на виду всего мира, так и не успев на деле показать, что такого интересно-полезного будет после загадочной фразы «а затем».
Кстати, есть ещё вариант рукотворно, искусственно сотворённой трагедии. Смотрите сами.
Перед войной в кровавых зачистках высшего командного состава Рабоче-Крестьянской Красной Армии было репрессировано (убито) более 42 000 человек.
В 1938 году обезглавлено 32% командно-начальствующего состава, а некомплект младших командиров в армии достигал 39 000 человек.
В 1941 году некомплект начсостава РККА составлял более 66 000 человек.
Верные слуги вождя народов Сталина, маньяки, садисты и настоящие палачи Красной Армии, с двухклассным образованием нарком обороны К. Е. Ворошилов и вообще необразованный нарком внутренних дел (НКВД) гомосексуалист Н. И. Ежов уничтожили:
— из 5 маршалов — 3 человека,
— из 16 командующих армиями — 15 человек,
— из 67 командиров корпусов — 60 человек,
— из 199 командиров дивизий — 136 человек,
— из 4 флагманов флота — 4 человека,
— из 6 флагманов флота первого ранга — 6 человек,
— из 15 флагманов флота второго ранга — 9 человек,
— расстреляны все 17 армейских комиссаров первого и второго рангов,
— из 29 корпусных комиссаров — 25.
В 1937—1938 годах было арестовано более 500 старших командиров от комбрига до маршала.
412 из них расстреляны.
29 умерли от жестоких пыток под арестом.
Перед самой войной в Красной Армии был уничтожен 441 человек высшего руководства, или 88,2% от списочного состава высшего командирского корпуса РККА.
Для сравнения обывателю. За всю Великую Отечественную войну от рук немецких фашистов и союзников коричневой Оси погибло или попало в плен 27 000 красных командиров различного уровня управлений РККА. Вот и сравните.
Иногда нахалы с бесстыжими глазами наговорят непристойностей выше крыши, перед соседями по диалогу стыдно становится. Трепотня, бесполезное сотрясание воздуха на пустом месте вызывают раздражение. Однако что с них станется, с малохольных, ведь суетливые чудаки — рабы идеологических мотиваций мощнейшей государственной пропагандистской машины.
И всё-таки, как было на самом деле в период величайшего противостояния двух систем? А если снова придётся Родину защищать? Не наступить бы на те же грабли, услужливо подставленные доброжелателями.
Каково оно, морально-этическое восприятие мира в лихую годину? Многие, надменно усмехнувшись, спросят: «Всё же, какого вкуса, цвета, запаха, настроя, идеологических мотиваций была эта ваша война?»
Обидно, конечно, бывает за скабрезный вопрос. Хотя фронтовики обычно не задумывались, когда отвечали на житейское риторическое любопытство. В то же время шалтай-болтай повесы будут долго рассусоливать, томно закатывая глазки к небу, совершенно не представляя затронутую суть дела.
Понятно же, что в мясорубке противостояния небо, земля, люди, кони, пушки, танки, кровавый винегрет в госпиталях, зелёный гной в окопах бывали самого разного восприятия, окраса, запаха. Ужасающе реалистичные явления с прецедентными историями, фактами, анатомией, географией, участниками которых стали выжившие фронтовики, увидены ими воочию.
На свой страх и риск события, прочувствованные на собственной шкуре, оседали в памяти действующих лиц навсегда. Поведанные воспоминания, ощущения, впечатления, навязанные несмываемой эпохальной памятью, реально имели под собой невыдуманную действительность.
Противно, мерзко, может быть, даже неправдоподобно, однако вот как это было на самом деле. Со слов свидетелей противостояния придётся напомнить.
Зимой война белая-пребелая, как сама смерть. Холодная. Ледяная. Искристая пороша после любого боя незамедлительно укрывала результаты батальных сцен, раскуроченную технику, замороженные тела погибших людей.
Особенно в траншеях первой линии обороны далеко не каждый мог пережить фронтовую зиму.
Если на местности не успевали подготовить утеплённые землянки, норы, блиндажи, а в сидорах не водилось запасных шерстяных вещей, привезённых с гражданки, — хана дело. Любое воспаление лёгких — это гарантированный приговор, потому что болезнь надо лечить прогреваниями, но до ближайшего тылового госпиталя подводы двинутся только к концу недели. Или того хуже, если вереницу саней вместе с лошадьми накроет с юнкерсов ковровым бомбометанием.
Ещё надо учесть, что ни рентгена, ни антибиотиков на фронте не было. Но кто-то же выживал? То-то же оно, что счастье жить имели только некоторые счастливчики. Ротация личного состава становилась ошеломляюще убийственной.
Ни кровинки на лицах — это цвет беспорочной смерти, которая до лучших времён заметала снегом солдатские трупы на мамаевом побоище. В результате по весне на полях сражений оттаивали чумовые, разрубленные на части «подснежники», которых брезговали своевременно подбирать похоронные команды.
Да и не стоило суетиться. Потихоньку-помаленьку естественную убыль противостояния не спеша освежуют, приберут по назначению, растащат по закромам. Это традиционная добыча разномастного полевого, лесного зверья, поднебесных стервятников, подсевших на человечинку.
…Когда 3-й стрелковый батальон 214-го стрелкового полка с боем, с превеликим трудом завоевал плацдарм в небольшом поселении на высоте 1125, ситуация сразу же вышла из-под контроля.
Ближний тыл с оперативной подмогой не успевал, а начальство требовало закрепиться на освобождённой территории как можно основательнее. Приходилось мудрить, изгаляться любыми способами, лишь бы выжить.
Местные жители по пути не встречались: видимо, своевременно сбежали от греха подальше, некоторых поубивало при штурме и массированном артобстреле. У большинства изб не было крыш: они либо сгорели, либо доски, дранку, стропила сняли ещё до нас на растопку.
Но всё равно целых изб оставалось слишком мало. Хочешь не хочешь, а ребята прилагали много усилий, целенаправленно рыская по разбомбленным сельским улкам в поисках крыши над головой.
Найдя укромное местечко, бойцы жгли на полу для тепла всё, что попадало под руку. При таком безалаберном отношении к проблеме возникала реальная опасность — запросто могли загореться бревенчатые стены, ведь пересушенный лесной мох лохмотьями торчал из щелей. Малейшая искра в сторону и полыхнёт, мало не покажется.
Сил не было, маломальскую еду всё не подвозили. В животе ужасно жулькало. Никто не хотел тратить остаток сил на то, чтобы пойти собрать в лесу хворост для растопки. До леса-то ещё надобно было дойти по пояс в сугробах, а потом с хлыстами на горбу тащиться обратно. Лучше уж сразу, не заморачиваясь на коллективные усилия, отправляться прямиком в могилу, все одно ближе к Тартару.
Заледеневшие, покрытые инеем доски от заборов не горели, в большинстве своём вонюче чадили. Солдаты, проклиная дым, который мог выходить лишь через распахнутые двери, собирались в общую кучу и пытались спать стоя, хотя многих сотрясал беспрерывный кашель.
В конце концов, бедолаги наловчились дремать сидя на брошенных подушках, соломенных тюфяках, вспоротых пуфиках. Главное условие здесь — как можно плотнее прижаться друг к другу спинами.
Но так было лишь в тех избах, в которых оставалась крыша. В избах без кровель проблем с дымом не возникало, но согреться в них было совершенно невозможно. Тем, кто располагался поближе к очагу, грозило сгореть заживо. Им приходилось после нещадного обжига части тела отодвигаться к краю группы околевающих друзей-товарищей.
Другие бойцы, сидевшие всего в двух-трёх метрах от огня, ощущали на заиндевевших физиономиях лишь теплый воздух. По восприятиям синюшной, покрытой пупырышками телесной оболочки, температура не поднималась здесь выше минус пятнадцати-двадцати градусов.
Через каждые два часа к оголённым, просифоненным насквозь, заметённым ветродуем наспех вырытым окопам шёл новый дежурный наряд. Получив слабину, заиндевевшие часовые, белые от мороза, возвращались обратно. Но и за зрительно привлекательной преградой тепла не было. Зубы постоянно выбивали дробь, всё тело чесалось от стужи. Гарантированный окочуреванец, собачья холодрыга.
Пасынок фортуны, мечтающий опростаться по малой нужде, громогласно объявлял о своём намерении всем присутствующим. Брезговать не приходилось — заразы не водилось, потому как гулящих, трипперных баб давным-давно на счету не имели. Лишь бы головастые пистики своё предназначение не забыли, не усохли от плотских ожиданий.
А насчёт того, чтобы получить для обогрева термальную струю, — ничего, свои люди — сочтёмся. Сегодня к полудню тебя обоссали, к вечеру я оживлю соседские обмороженные кисти рук.
Желающие ободрить передние конечности за чужой счёт выстраивались в очередь. Бесстыдство ушло на второй план. Главная задача — подержать солдатские костомахи под выдавленной через силу вялой струёй урины.
Согревало, но слабо. Хотя впоследствии мелкие порезы заживлялись достаточно быстро, не надо было никакой марганцовки.
Казалось, что и зрачки отмёрзли, выстудились до самого донышка в черепе. Глаза щипало, слёзы самопроизвольно скатывались из-под век, до скул они уже не добирались — застывали на ходу. Щёки не чувствовали прикосновений — покрывались снежной кружевниной.
Многие отморозили носы, уши, пальцы рук и ног. Оголённые части тела прикрывали, чем могли. Это понимал каждый, поэтому в окружающем пространстве вышарили, обрыскали, вспороли буквально всё, чем можно было утеплиться. Каждая тряпица — на вес золота.
Мы, будто бандиты с большой дороги, закутывали лица изношенными запасными портянками, поднимали доверху воротники шинелей, обмотанные бинтами пальцы, прятали в суконных карманах. Лютый колотун.
Замёрзшие насмерть побрательники тотчас же обдирались догола. Кому-то доставались чуни, другим — валенки, сапоги. Наиболее хамоватый счастливчик становился обладателем покоцанной, прожжённой шинелки. Остальные разрывали на лоскуты обмундирование, исподнее, обматывая истощённые фрагменты обмороженных тел.
Мертвецов, словно шпалы, выволакивали на край огорода и укладывали в снег возле забора. Закостеневшие тела сродни живым людям благодарили за вольно или невольно оказанную подмогу и обязательно говорили:
— Спасибо, брат.
— Низкий поклон, дорогой, выручил.
— Клянусь отомстить, товарищ.
— Ну-ну, раскудахтались, в состраданиях утопли потенциальные жмурики.
Осуждений за мародёрство не наблюдалось, самим бы выжить. Когда силы окончательно покидали, совершенно голый труп обычно выбрасывали с крыльца в сугроб. Никто не задумывался вершить положенную церемонию похорон, хотя бы сказать добрые слова в адрес двинувшего кони. И так сойдёт.
— Разберёмся, когда потеплеет, если сами доживём до лучших времён.
Вся техника встала. Низкокачественный, постоянно разбавленный тыловыми алкашами бензин в полуторках замерз, превратившись в густую кристаллическую кашицу.
Автомобильное масло трансформировалось в липкий клейстер гуще сметаны, а затем вообще в непонятную, вязкую массу.
Из леса доносился треск лопающихся от мороза деревьев. Когда температура упала ниже минус тридцати пяти, на дворе в заледеневших насквозь печках русских бань начали громогласно хрустеть округлые камни.
Наступили ужасные времена. Будто гигантский пресс, природа навалилась со всей силы, готовая сокрушить под собой ещё живые сопротивляющиеся человечьи субстанции.
Чтобы маломальски согреться, приходилось сжигать абсолютно всё, что было способно гореть. Взводному, у которого на шинели застыли сосульки, пришлось оборонять даже трофейные розвальни.
— Сани пойдут в костёр, на растопку! — кричали одни.
— Суки, назад! — орал в ответ лейтенант. — Пристрелю! В лесу полно деревьев. Берите в руки малую сапёрную лопатку, идите, кто ещё может, в еловую рощу. Хотите вертаться назад, возвращайтесь с ветками, сухостоем, дровами. Ежели нет желания выжить, можете там и сдохнуть. Не велика потеря для большущей страны, если парой мудозвонов на свету меньше станет.
Измучившиеся солдаты смотрели на младшего командира с недоумением:
— Какой толк в повозке для гужевого транспорта, если лошадей всё равно нет — съели намедни позавчерась и люди тоже рано или поздно перемерзнут до смерти.
В результате сыграли в нефартовую рулетку, вытянули спички. «Рыжие» несчастливчики двинули в сторону леса. Спустя небольшое время, обессиленные великомученики, словно привидения, вернулись с сырыми охапками веток и бросили в тлеющие костры, которые начали тотчас же затухать.
Нельзя было допустить, чтобы хило горевший огонь погас. Шустряки, бывшие ещё в силах, плашмя ложились навзничь и с усилием дули на символ Прометея. Кое-как пламя осторожно начинало торжествовать.
Но радость быстро теряла живость, меркла, угасали тусклые искры оптимизма. Приходилось другим горемыкам двигать в лес тем же путём. И так без остановок по кругу. Кто такое издевательство мог выдержать?..