С документами на операцию и результатами анализов я поднялся на четвертый этаж поликлиники. Там было отделение офтальмологии, мне предстояло поменять глазной хрусталик.
Звонок из поликлиники, за неделю до этого, был неожиданным и застал меня врасплох, на работе:
- Вы Кулиненко Аркадий?
- Да.
- Подошла ваша очередь на операцию по замене хрусталика, вы будете ее делать?
- Да, конечно, спасибо! Когда, куда, что с собой?
Я не стал говорить звонившей мне женщине, что уже успел позабыть, что стою в этой очереди на операцию, ведь с момента записи прошло четыре года. Не сказал я ей и о том, что однокашник мой, стоявший в этой очереди передо мной, умер, не дождавшись нового, прозрачного хрусталика.
Дежурная по отделению взяла мои бумаги и проводила до двери, выкрашенной белой краской, с цифрой пять.
- Вот ваша палата, свободны три койки, выбирайте. Ну конечно же, я выбрал ту, что у окна.
В пятой палате было два окна, и у другого, на койке, сидел маленький, щуплый пожилой человек. Правый глаз его закрывала повязка, другим он глядел на меня. Я подошел, потянул руку:
- Аркадий.
Он пожал руку, но смотрел молча.
- Он глуховат, громче ему говори, - посоветовал мужчина лет сорока, с койки у двери.
- Понял, я прибавил громкости.
- Аркадий! - ткнул себя пальцем в грудь. Щуплый мужчина оказался способным издавать неожиданно громкие звуки:
- Григорий! Гриша я.
Я прижал руку к груди и кивнул. У парня на койке возле двери повязка закрывала верхнюю часть щеки, он протянул руку:
- Жека!
Не успел я как следует освоить отведенное мне пространство, пришла медсестра и закапала мне глаз, предназначенный к трансформации.
Потом были какие-то уколы, хотя я вполне могу теперь перепутать последовательность событий, происходивших со мной тогда. Мандраж, знаете ли. Не каждый день вам, хоть и с вашего согласия, собираются залезть в ваш собственный, любимый и единственный, левый глаз.
Когда от закапанной в глаз жидкости, зрачок стал почти равен радужной оболочке, пришел хирург, худенький подвижный мужчина лет пятидесяти с небольшим.
Он отвел меня в темную комнату и сквозь всякие хитрые приспособления заглядывал в потерявшее былую прозрачность, левое отражение моей души.
Когда я вздрагивал от слишком смелых его прикосновений к зенице моего ока, он довольно дружелюбно спрашивал:
- Что вы дергаетесь?
- Страшно, - честно признавался я.
- Бояться не надо, все будет хорошо.
Ну правда, я очень хотел ему верить.
Потом я сидел и ждал. Я был третьим, и оставалось минут сорок. Все что я мог сделать, это отрешиться и принять как неизбежное то, что должно было произойти.
Тяжело ожидать то, что ты не сможешь контролировать и предвидеть, предугадать исхода.
Наконец пришла медсестричка и повела меня по коридору к дверям операционной. Сердце колотилось. Она надела мне какой-то чепчик, предварительно заткнув левое ухо ватой.
Я пытался шутить:
- Это вы для того, чтобы я ничего лишнего не услышал?
- Да это чтобы вам вода в ухо не попала.
- А. - Стоило ли спрашивать какая еще вода.
Девушка подала мне бахилы.
- А можно мне носки не снимать? Она вопросительно взглянула.
- Я давеча лежал на столе голый, резали мне паховую грыжу, так ноги ужасно замерзли. Она улыбнулась.
- Можете не снимать носки, только бахилы наденьте. Здесь ждите, вас позовут.
Я присел на диванчик у двери, в чепчике и бахилах, с ватой в ухе и со своим мандражом. Жалкое зрелище.
Ждать пришлось недолго. Двери открылись, и две медсестры выкатили кресло-каталку с восседавшим на нем крупным мужчиной лет за семьдесят.
Один глаз его закрывала повязка, зато другим он буравил меня несколько секунд.
- Что, очко жим-жим? - Спросил дядька не отрывая от меня глаза. Спросил безо всякого сочувствия и участия, просто констатируя.
- Конечно жим-жим! - Я не собирался притворяться героем. - У меня же не десять глаз, как у паука, всего-то два!
Монументальный дядька кивнул, соглашаясь, и молча укатил, влекомый сменившей операционных сестер, медсестрой отделения.
Все прошло быстро и на удивление безболезненно. Только второй обезболивающий укол заставил меня вздрогнуть и поморщиться. Наверное, чтобы скомпенсировать хоть как-то свою беспомощность на операционном столе и, возможно, в ожидании боли или чего-то плохого, я помимо воли стал покряхтывать.
- Что вы кряхтите? - Голос хирурга вернул к реальности.
- На всякий случай.
- Не нужно кряхтеть.
- Не буду.
И меня прокатили на кресле-каталке в палату, предупредив, что ложиться на живот или набок некоторое время нельзя.
- Ну вот, повязку снимут, и завтра - послезавтра домой пойдешь, - обнадежил меня в палате Жека с койки у двери.
Очень хотелось верить. Хотелось убедиться, что мутная пелена с левого глаза исчезла и я смогу снова отчетливо увидеть обоими глазами журавлей, возвращающихся по весне домой, клин за клином. Почему-то я очень хотел, задрав голову в небо, увидеть и разглядеть именно их.
Но вот повязку сняли и... Первая мысль была такой: ничего не получилось! Пелена не ушла, лишь чуточку поредела. До прихода хирурга я мучился нехорошими предположениями.
Врач снова повел меня в темную комнату и, велев лечь на тахту, стал методично закапывать в глаз какую-то жидкость.
- Отек роговицы, - успокоил он меня, выслушав. - Пройдет послеоперационный отек, и зрение восстановится.
У Григория, с койки напротив, скорее всего случился такой же отек, потому что он все несколько следующих дней с утра подходил ко мне и кричал, как большинство тех, у кого проблемы со слухом:
- Ты видишь?! Я отрицательно качал головой.
- И я ни хрена не вижу, туман, - Гриша смотрел вопросительно.
- Туман! - Кричал я и кивал.
Гриша махал рукой, мол вот они, доктора эти, и шел к себе на койку.
Триумфальное возвращение домой откладывалось.
Через пару дней, вернувшись из процедурной после укола и прижимая вату к очередной дырке на ягодице, я обнаружил, что две пустовавшие в нашей палате койки, заняты.
Двоих мужчин перевели из отделения неврологии, поскольку там не было свободных мест.
Оба они были с инсультом, обоих привезли из района на реанимобилях. Один из них, Валентин, оказался на койке рядом со мной. Ему было около шестидесяти, мой ровесник. Другой, Виктор, шестидесяти пяти лет, занял последнюю койку.
И Валентин, и Виктор были водителями, всю жизнь за баранкой.
Сначала мужикам было не до разговоров; у Валентина парализовало левую руку и плечо, а у Виктора наоборот, правую. Капельницы и уколы, пневмомассаж при помощи какого-то хитрого аппарата. Желание говорить и шутить вернулось к ним примерно через сутки.
Историй из жизни было в избытке, и мы ими с удовольствием делились. Жаль было Гришу, который грустно поднимал глаза, когда мы начинали громко хохотать, остального он не слышал.
Валентин рассказывал о своей жизни и семье и было видно, что его угнетает и печалит не столько неожиданная болезнь, сколько то, что его жена, отправляя его в реанимобиле в больницу, положила в сумку с вещами пачку памперсов.
С одной стороны, ее поступок выглядел нормальным и предусмотрительным, он выглядел рациональным. Особенно если учесть все, что мы знаем по собственному опыту, или из рассказов очевидцев о том, как равнодушен и жесток бывает младший медперсонал к тем, кто беспомощен и беззащитен.
Но, в то же самое время, то, что она сделала, открывало Валентину глаза на его истинное положение и перспективу, к которой он готов не был.
Сразу ломалось или подвергалось сомнению абсолютно все: его самооценка, способность быть мужчиной, главой семьи, отношения с домочадцами и планы на жизнь.
Человек, который кормил и содержал семью, был уважаем и силен, надежен и уверен, признавался немощным, не способным не то чтобы зарабатывать, но даже встать, и будет вынужден гадить под себя, будет вынужден зависеть от чужих рук и чужой воли.
Многие из нас думают, что готовы к смерти, но готовы ли мы к такому повороту судьбы?
Виктор, лежавший с правой стороны от Валентина, был не так разговорчив, но наверняка думал о том же. Мужиков было жаль, но как я мог им помочь?
И все же я решил поделиться своей историей, своим видением проблемы.
Я спросил Валентина, не читал ли он книгу Поля Брегга "Чудо голодания"? Оказалось, он оней даже не слышал.
- Какая голодуха? Зачем?
Я рассказал свою историю, как я в 90-е годы был вынужден возить товар с китайской границы в Москву и из Москвы обратно, годами фактически живя в плацкартном вагоне поезда.
Как я в Москве, на книжных развалах купил книжку Поля Брегга и решил последовать его рекомендациям по еженедельной разгрузке организма, отчасти даже из желания сэкономить, а не из побуждения следовать здоровому образу жизни.
Каждую неделю я уходил на 36-тичасовое голодание, иногда держался без еды и больше, по нескольку суток, на воде.
Кто-то, конечно, сочтет это глупостью, но уже через полгода меня оставили простуды, которым я был неизменно подвержен, я позабыл о насморке, исчез мой хронический гайморит, который я безуспешно лечил годами.
Я спал на верхних полках плацкарта, под сквозняками, на вокзалах и в аэропортах, даже некоторое время в лесу и на заброшенной стройке, сушил выстиранное в бане белье на себе, но простуды не было.
Я понял, что, дав с помощью голодания организму время и возможность очиститься от лишнего, от грязи и шлаков, я позволил ему, моему организму восстановить, перезапустить систему терморегуляции и способность адаптации к внешним воздействиям.
Нормальную, врожденную, дарованную каждому из нас способность к адаптации.
- Вы же оба водители, говорил я ребятам. Вы все знаете о двигателе, как он работает, каковы его возможности и ресурс и отчего эти возможности и этот ресурс зависят.
Станет ли двигатель работать лучше, если не проводить в установленное время техобслуживание? Разве не станет двигатель барахлить, чихать, стрелять и коптить, терять мощность и глохнуть, если вовремя не менять масло, не чистить фильтры, насосы и прочее?
А теперь представьте, что к забарахлившему, засорившемуся двигателю пришел человек, и, не меняя масло и не промыв фильтры, ставит ему капельницы, делает уколы, фигурально, конечно, или надевает на патрубок пневмомассажер?
Сравнение безусловно, некорректное и никуда не годится, но оно позволяет увидеть общую картину.
Инсульт это кровоизлияние из-за разрыва стенки сосуда или закупорка сосуда тромбом, из-за чего остается без кислорода и гибнет часть нейронов мозга.
Сосуды лопаются, когда теряют эластичность стенок, теряют способность воспринимать и передавать дальше давление кровотока. Закупорка тромбами сосудов, это следствие загрязнения путей кровотока избыточным холестерином.
И всего этого можно избежать, если просто вовремя и регулярно разгружаться. голодать.
Конечно, болезней и смерти не избежит никто, но это подсказка для разумных и сильных, простая подсказка, как продлить активную и необременительную для близких жизнь.
О да, для многих это звучит страшно! Как?! Лишить себя возможности вкусно покушать? Да это, ни много ни мало, покуситься на свободу человека! На одну из его заслуженных, безусловных радостей, которых и так мало в этой жизни.
Слабаки и обжоры оправдание себе найдут всегда. Одни говорят, что они голодать не могут, потому что у них начинает болеть голова. О том, что это простой токсикоз и его необходимо преодолеть, перетерпев, они слышать не хотят.
Другие утверждают, что голодать просто не могут. Но разве может человек сделать что-то, если он сам признал себя неспособным к этому?
Можно ли победить, сказав себе, что победить не сможешь?
Ты должен выбрать, говорил я Валентину, ты должен выбрать, кто хозяин над тобой, ты, или твое брюхо.
Сначала оно будет бунтовать и уговаривать тебя, будет скулить и просить, изобретать оправдания твоей слабости, твоему отступлению, твоему поражению. Стань хозяином над ним и над собой.
Наградой тебе станет самоуважение, укрепление воли, взлетевшая самооценка. Наградой будет острый, чистый, обновленный вкус и запах пищи после голодания.
Наградой будет легкость походки и ясность мысли, желание жить и действовать и возможность это делать.
Ты сделаешь свой выбор, выбор остаться мужчиной, мужем, отцом, остаться человеком, конечно, пока позволяет жизнь и Господь Бог.
Через неделю я покидал отделение офтальмологии, зрение мое, к моей великой радости, стало восстанавливаться.
Пожимая на прощание руку Валентина, я заглянул в его глаза, и ясно увидел там желание властвовать собой - нормальное желание нормального человека.