Я не знал, что делает те или иные вещи значимыми. Я не знал, что заставляет людей хотеть быть друзьями. Я не знал, что делает людей привлекательными друг для друга. Я не знал, что лежит в основе социального взаимодействия.
© Теодор Банди
НАШИ МЕЧТЫ
— Спи, спи, сынок.
Отец наливал в маленькую ложечку белую мутную жидкость и заставлял её выпивать.
— Пап, а что это я пью каждый день? — спрашивал я, послушно открывая рот.
— Это сладкий сиропчик, все маленькие дети пьют его.
Сразу же после проглатывания я чувствовал, как моё тело расслаблялось, и я мгновенно проваливался в дремучий сон. От этого сиропа я спал по двенадцать часов подряд, и каждый раз после пробуждения я видел опухшее от слёз лицо матери.
Я родился в ста километрах от областного центра в государстве, где власть была захвачена бандой закоренелых преступников. Мой городок — это большая деревня, загибающаяся и затерявшаяся на карте, как и сотни других, с полным отсутствием производства и каких-либо положительных перспектив на будущее.
Когда я был маленький, во время семейного завтрака отец в молчании встал из-за стола, медленно подошёл к матери и воткнул ей нож в грудь, после чего невозмутимо оделся, вышел на улицу, и больше я его никогда не видел.
Моя рука с полной ложкой лапши застыла у рта, я неотрывно смотрел маме в глаза. Она продолжала сидеть за столом и так же в молчании глядела на меня, сохраняя внешнее спокойствие и претерпевая острую боль. Мама даже не заплакала и не закричала, возможно, чтобы сберечь мою хрупкую детскую психику, но, к сожалению, ей это не удалось, и что-то случилось с моими лицевыми нервами, часть их «выгорела» тогда. Через несколько секунд она начала медленно сползать на пол, отчаянно вцепившись в скатерть и потянув её за собой. Стул свалился набок, вся посуда разбилась вдребезги. Умирая под столом, за невидимой пеленой, как будто из другой реальности, теряющая жизненные силы мама тихонько просила меня подойти, но я даже не шелохнулся и так и не посмел приблизиться к ней, продолжая неподвижно сидеть с ложкой у рта и едва дышать.
С закрытыми глазами я на ощупь нашёл портфель и спешно покинул квартиру. Несколько дней подряд я ходил в школу, как ни в чём не бывало, ночевал у себя в комнате и за всё это время так и не переступил порог кухни. И только когда нестерпимый запах трупного разложения просочился в подъезд, соседи вызвали специальные службы. Я категорически отказался идти на её захоронение, вцепившись мёртвой хваткой в дверной косяк.
После меня определили в мужскую школу-интернат. Это было заведение, где в одном месте проживали и обучались сироты, дети с небольшим отставанием в развитии, инвалиды — короче говоря, весь ненужный благоприличному обществу хлам. Интернат находился в другом регионе на отшибе города, чтобы не пугать и не смущать его обитателями «здоровую» часть населения.
На фоне пережитого у меня развился нервный тик лица, поразивший глаза, губы и щёки. Из-за защемления мой правый глаз наполовину закрылся, а уголок рта под ним слегка приподнялся, будто невидимая нить стянула их между собой. Отныне на моём асимметричном лице всё время блуждала небольшая полуулыбка. Моргал я в два-три раза чаще нормы, а губы и щеки подключались и начинали содрогаться только в минуты сильных болезненных переживаний.
Я нисколько не сомневался, что всё это можно было успешно излечить. Меня несколько лет водили на медико-социальную экспертизу, и каждый раз я получал отказ в получении инвалидности. В последний раз, когда я там был, врачи в открытую настоятельно попросили мою сопровождающую расщедриться и задобрить их денежками. Не добившись желаемого, они заявили, что больше нет смысла меня сюда приводить, и всё непременно само собой рассосётся.
Школьные годы — тёмные годы беспощадного психического и физического насилия, как со стороны сверстников, так и воспитателей с педагогами. Это были времена, когда потрескавшийся мир рушился на глазах, и его разлетающиеся куски впивались в плоть, нанося тяжёлые осколочные ранения, которым не суждено было зажить и которые будут вечно напоминать о себе. От каждого удара кулаком, пинка, пощёчины или плевка бурное течение реки моей жизни постепенно замедлялось, и она неизбежно превращалась в вонючее ядовитое болото, из которого невозможно было выбраться чистым и здоровым. Каждый вечер перед сном меня принуждали заматывать себе рот плотной тряпкой, объясняя это тем, что я громко разговариваю во сне и мешаю всем спать.
В один из дней я отправился с воспитателем в местную церковь из-за отсутствия у меня нательного крестика и точного ответа на весьма важный вопрос о том, был ли я крещён в младенчестве или нет. Мы подошли к огромному сооружению с золотыми башнями, внутри которого у меня разбежались глаза от бесконечного множества нарисованных на стенах и деревянных досках людей в разноцветных одеждах. Они были похожи на героев из комиксов, которые я любил читать. Им не хватало лишь белых облачков над головой с текстами диалогов, и я гадал, кто же среди них был б*г? Пока я стоял и глазел на вульгарную роскошь внутреннего убранства, к нам незаметно приблизился толстый дядька в чёрном костюме и с массивным золотым крестом на груди. Он длительное время беседовал с воспитателем, потом повернулся ко мне, нагнулся, и тяжёлый запах винного перегара ударил по моему обонянию, чуть не свалив с ног.
— Приветствую тебя, я отец Евгений, — произнёс он, — Светлана Александровна мне всё рассказала, непростая у тебя судьба, мальчик, но б*г поможет, и перед тем как получить крестик, который обережёт от злых напастей, нужно обязательно пройти небольшой обряд духовного очищения. Глядишь, снизойдёт чудесное исцеление, да и недуг твой пройдёт. Ты готов впустить б*га в своё сердце?
Я положительно кивнул, он взял меня за руку, подвёл к центральной площадке и заставил встать на четвереньки перед большой нарисованной головой. Затем он отыскал среди прихожан самую худенькую бабушку, велел ей оседлать меня и хлестать хворостинкой. Она немедля послушалась его, уселась мне на спину и прижала всем своим весом к полу. Грудь сдавило, дыхание спёрло, и я не мог пошевелиться.
— Ползи же! — возгласил отец Евгений. — Вот, вы, вы двое, помогите им спастись! Приподнимите её, чтоб он смог поползти и освободиться от людского греха!
Два человека подбежали к нам, приподняли старуху под руки, и я смог поползти вперёд. Весь мой нелёгкий путь бабка постоянно била меня прутиком по спине и заду. Отец громогласно бормотал молитвы, из которых я не смог разобрать ни одного слова.
— Отныне ты раб б*жий, — торжественно изрёк он мне и повесил на шею железный крестик, когда обряд прекратился. — Вкуси крови его и знай, что отныне это благодатное место — твой второй дом, где тревожная душа всегда отыщет умиротворение.
Он вытащил из-за пазухи маленькую бутылочку, налил из неё в большую столовую ложку и запихнул мне в рот. Жидкость была очень горькой и сильно жгла язык. Воспитатель достала кошелёк, дала ему денег, и мы вышли из храма.
Из всех мальчиков я водился только с Серёжей. Он немного отставал в умственном развитии и почти не разговаривал. Серёжа поведал мне о том, каким образом он угодил сюда. У него было множество братьев и сестёр, и они вместе с родителями калечили его всем, что попадётся под руку. Били, главным образом, в область головы. Поначалу за малейшие провинности, а затем, войдя во вкус, делали это просто так, для удовольствия. Как-то раз его отец заявил, что из-за бурного роста цен и снижения зарплат им стало не хватать денег, чтобы прокормить всех. Потребовалось срочно избавиться от лишнего рта, и в итоге выбор пал на Серёжу.
На огороженной высоким забором территории интерната находился небольшой пруд, в котором обитала всякая мелкая живность. Мы часто проводили там свободные часы. Я заворожено смотрел на то, как Серёжа умерщвлял пойманных лягушек и жаб. Он регулярно устраивал для меня разнообразные представления с разделыванием земноводных. Серёжа ловко орудовал острым лезвием, вынутым из бритвенного станка, слюни длинными нитями свисали с его открытого рта, а в это время сердце моё неистово колотилось в волнительном ожидании мгновения, когда состоится передача права быть хозяином боли. Однажды этот момент наступил, и он был незабываемым.
— Хошь, а? — спросил он и вложил мне в руку лезвие.
Когда я сжал пальцами острый кусок стали, меня охватило ощущение невероятного превосходства и прилива неведомой силы. Серёжа крепко держал в руках огромную зелёную жабу. Я слегка разволновался и не знал с чего начать. Мой выбор пал на её выпученные от ужаса глаза, и я острым кончиком сковырнул их один за другим. Глаза упали в грязь. На том месте, где они раньше были, показались ямочки, которые мгновенно наполнились кровью. Я не удержался и лизнул их. Ничего особенного я не почувствовал, на вкус кровь была, как проточная вода из крана. Следом я немного погрузил лезвие в голову жертве и неторопливо повёл по направлению к низу тела. Скользкая оболочка эффектно расползалась, оголяя нежную плоть. После потрошения я отрезал ей задние лапы. Питание в интернате было неважным, и мы постоянно были голодны. Порции были маленькими, а рацион однообразным, так как повара и остальные работники целыми пакетами крали продукты и уносили домой. Я очистил лапу от шкурки, положил себе в рот и длительное время жевал, прежде чем проглотить, перемалывая хрупкие косточки. Назойливый голод временно отступил. Другую лапу я передал Серёже, но в отличие от меня, он не смог удержать её в себе, и она вышла обратно с блевотиной, состоящей из непереваренного риса с изюмом в желудочном соке. После такой успешной пробы я начал регулярно поедать лягушек и жаб, убивая по нескольку штук за день.
Временами к нам забредали кошки, и мы частенько ловили их, а потом подходили к забору, в котором зияла дыра размером с футбольный мяч и терпеливо ждали. Когда рядом пробегала собака, мы кидали кошку на ту сторону и с упоением наблюдали за их беготнёй. Ловким животным в большинстве случаев удавалось сбегать, но как-то раз одному из них совершенно не повезло, и он угодил прямо в свору, состоящую из нескольких крупных псин. Это было одно из лучших зрелищ, которые я когда-либо видел. Отчаянная битва за существование. Мы плотно закрыли своими телами путь к отходу. Кот прижался спиной к забору и громко шипел, царапая псам морды и стремясь выбраться из сжимающихся клещей окружения, но всё было тщетно. Собаки, наконец, осмелели и бросились на него, образовав сплошной клубок из пыли, боли и шерсти. Неожиданно несколько случайных прохожих, заметивших расправу, спугнули собак и одна из них, дамочка, повернувшись к нам, изрекла со злобным видом:
— Нравится, да? Чтоб вы сдохли там в своей тюрьме, выродки проклятые.
Мы отпрянули от забора. Эта женщина подошла и простёрла руки к искалеченному коту, а тот уклонился от неё и запрыгнул обратно к нам, прошагал в сторону небольшой рощи и скрылся. Он был найден лежащим под деревом. Из его живота вывалилось что-то гладкое и длинное. Завернув в газету, мы спрятали животное в густую и высокую траву. На следующий день мы пришли проведать кота, он пребывал на том же месте и едва дышал. Серёжа тыкал ему в морду лягушек, но животное отворачивалось и не хотело есть. Отыскав прочную палку, я решил похоронить его и вырыл небольшую ямку. Я знал, животному будет очень неприятно, если я зарою его живьём, поэтому я аккуратно срезал ему всё, что торчало из брюха, чтобы не мешалось, а потом отнёс на пруд, где погрузил под воду и придавил ко дну на несколько минут.
Намечался главный военный праздник. Нас обвязали ленточками и повезли на центральную площадь, где всё было украшено разноцветными флагами и воздушными шариками. Колонки буквально разрывала боевая музыка. На сцене бесновались дядьки в военной форме, они лупили друг друга и разбивали о свои головы кирпичи, и зрители, включая меня, ликовали, наблюдая за этим. Я тоже захотел стать таким же сильным, как они, чтобы с лёгкостью избивать других людей. После торжественной части нас повели отведать полевой кухни. Мы несколько часов простояли в километровой очереди ради ста грамм гречки и стакана горького чая. Казалось, что все, кто был здесь, пришли только из-за дармового угощения. Многие даже устраивали потасовки с оскорблениями за место в очереди. Находились и некоторые, кто, добившись своей заветной порции, вставали в очередь снова.
Недалеко от сцены располагались столы, где можно было потрогать оружие. Сразу после лёгкого перекуса я подошёл к одному из таких столов, на котором меня привлекла винтовка изящной формы. Я взял её в руки, повертел и навёл на стоящего рядом человека в берете и военной форме.
— Нельзя целиться в людей, — с улыбкой сказал он.
— А почему? — спросил я.
— Потому что они тебе ничего плохого не сделали.
— А в кого тогда целиться?
— Целиться можно только во врага, — гордо ответил он.
— А как понять, кто враг, а кто ничего плохого не сделал?
— Враги в других странах живут, — возмущённо сказал он. — Пацан, ты что, телевизор вообще не смотришь?
— Мы в интернате глядим телевизор каждый день.
— Ну, вот видишь, значит, невнимательно смотришь.
Мне так сильно понравилось оружие, что я и не заметил, как пошёл обратно к своим, держа его в руках.
— А ну немедленно отдай сюда! — услышал я сзади крик. Военный догнал меня, вырвал из моих рук винтовку, осмотрелся по сторонам и отвесил мне мощный подзатыльник, от которого я чуть не свалился. Рядом с нами стояла группа девочек: чёрные юбочки до колен, белоснежные блузки и армейские шапочки. Одна из них с огромными грудями, толстым гузном и короткими ногами в молочных чулках решила подразнить меня и заморгала так же часто, как и я, с бессовестной улыбкой на прыщавом лице. «Вот дура!» — подумал я.
Как-то вечером я зашёл в душевую, где меня поджидали старшеклассники.
— Ну, здравствуй! — громко проговорил их вожак, — расскажешь про кошек?
— Мы просто играли, — испуганно ответил я, задрожав всем телом, — да ничего страшного.
— Хах, — злобно оскалился он.
Они повалили меня на мокрый пол, держа голову, руки и ноги. Моё лицо, обращённое в потолок, охватил нервный тик. Я изо всех сил сомкнул глаза и сжал губы. Один из парней достал член и стал водить им по моему лбу, щекам, векам. Толпа задыхалась от хохота, секунды тянулись как часы. Он остановился, встал и опустил подошву своего ботинка на мой рот и больно придавил дрожащие губы.
— Ничего страшного, — промолвил один из них. — Мы тоже просто играем.
Изверги оттащили меня к унитазу и опустили мою голову внутрь лицом вниз, вожак помочился мне на затылок и нажал кнопку слива. Всё закончилось. Я лежал на полу, держась руками за голову, и думал лишь о том, сколько мне тут ещё осталось. Хаотический набор цифр проплывал перед глазами в виде обратного отсчёта, переливаясь всеми цветами радуги. Поднявшись, я открыл кран и в течение нескольких минут натирал лицо с головой мылом до покраснения и боли.
В душевой кабине я вспомнил ту девочку на празднике, которая дразнила и насмехалась надо мной. Я вообразил, как она встаёт на колени, обнимает мои ноги и в слезах начинает просить прощения. Мой осуждающий и надменный взгляд без слов сообщает ей всё то, что мне нужно прямо сейчас. Она поворачивается задом, задирает свою юбку и стягивает кружевные трусы, обнажив гладкие и округлые ягодицы. Затем она выгибается, чтобы мне было удобнее пристроиться. Я замечаю, как её розовое влагалище, которое выглядит как бутон цветка, вовсю сочится. Я собираю пальцами сок и обстоятельно смазываю им дырочку сверху. Когда всё готово, я с силой вгоняю кулак ей в кишку и начинаю вертеть им там, сжимая и разжимая пальцы. Я представляю, как она пронзительно кричит и стонет от неожиданной боли. Она зажмуривает глаза, по ее лицу струятся ручейки слез.
— Расскажешь про кошек, жирная сучка?! — ору я ей в ухо.
Моя рука в её нутре работает, как поршень мощного двигателя. Её тело начинает надуваться, плавно увеличиваясь в размерах. Оно целиком заполняет собой комнату, взрывается кровавыми ошметками, и одновременно с этим событием я бурно кончил. Покинув душ, я приблизился к зеркалу и с большим трудом отыскал себя там.
Порой кого-то из нас забирали в приёмные семьи. Этот день, когда приезжали потенциальные родители, чтобы выбрать себе ребёнка, все называли «линейка». Я мечтал, чтобы меня тоже когда-нибудь вырвали из цепких объятий этого ада в настоящую семью, где мама будет печь пироги по субботам, а отец будет учить меня мастерить скворечник.
В один из таких дней мы выстроились шеренгой в актовом зале. Вошла пара — высокая тётка в зелёных сланцах и дядька с расстёгнутой рубахой и волосатой грудью. Я сосредоточился и вытянулся по струнке, чтобы они смогли заметить меня, но неизбежно возникшее смятение выстрелило по моему лицу и оно лихорадочно затряслось. Их взгляды отчуждённо скользнули, уделив моей персоне лишь одну секунду своего внимания. Серёжа стоял рядом и безмятежно улыбался. Его вообще мало что заботило в жизни благодаря абсолютной уверенности в том, что этому миру он больше не нужен. Меня обуяла безграничная зависть, ибо я тоже захотел чувствовать себя всегда таким же отстранённым от действительности. Их выбор пал на полуслепого младшеклассника. Над ним постоянно издевались из-за огромных диоптрий, через которые его глаза выглядели очень смешно.
Но не все воспитанники бывали на «линейке». Несколько больших автомобилей регулярно приезжали и забирали никогда не участвующих в «линейке» мальчишек для того, чтобы, как нам говорили, поиграть с ними. Никто не знал, во что они там играли, но в глубине души каждый из нас мечтал оказаться на их месте и покататься на больших и красивых машинах. После того, как их привозили назад, для нас устраивали праздничный пир с разнообразной едой и сладостями.
Пять раз меня и нескольких других обречённых оставляли на второй учебный год. Я учил наизусть информацию по всем предметам, например, числа и месяцы в исторических датах, все элементы и их порядковые номера в химической таблице, но всё это не имело для учителей абсолютно никакого значения.
Я начал посещать библиотеку, чтобы расширить свои знания по истории, географии и литературе, мне хотелось ответить на любой дополнительный вопрос на итоговых экзаменах и вырваться из плена интерната. Я почерпнул знания по философии и психологии, читая книги для студентов педагогических ВУЗов и наших преподавателей. Возможно, именно поэтому в свои юношеские годы я чувствовал себя старше лет на десять, и мне уже не терпелось начать жить самостоятельно. Тем не менее все экзамены в новом учебном году для меня неизменно заканчивались полным провалом.
Потом я узнал, что за каждого ученика преподавателям шла доплата, и чем больше у них в классе было учеников, тем больше становился их доход. Несколько раз я сбегал, чтобы добраться до «правоохранительных» органов и пожаловаться им на вопиющую несправедливость. Падая на колени перед зданием отделения, я в слезах умолял помочь мне и повлиять на мою непростую ситуацию. В ответ «правоохранители» оперативно скручивали меня и приводили обратно, где меня уже ожидали наказания в виде урезания рациона или телесного насилия.
Но однажды меня разбудили спозаранку и велели срочно зайти к директору. Через некоторое время я оказался в просторном кабинете с роскошной мебелью. За чёрным столом сидела дама, неотрывно смотря в массивный телефон. Она являлась директором интерната и супругой местного депутата. Пальцы, запястья, шея, уши, всё её тело было усыпано золотом и бриллиантами.
— А, вот и вы, — сказала она, метнув в меня короткий взгляд и снова уткнувшись в телефон, — поздравляю с окончанием нашего учебно-воспитательного учреждения.
— Как это? Вы шутите? — не веря своим ушам, спросил я.
Директор невозмутимо вынула из ящика пакетик и положила на стол.
— Интернату урезают финансирование, и мы сокращаем количество учащихся в группах. Здесь все ваши документы, ключ от квартиры, где вы обитали до попадания сюда, билет на поезд и щедрое пособие, которое выплачивается всем выпускникам.
Она оторвалась от телефона и бездушно посмотрела на меня, будто бы изгоняя.
— Вы свободны, всего доброго.
Стояла нестерпимая жара, в воздухе зависла всепроникающая пыль, которая через миллионы лет грязно-красным слоем покроет останки человечества, точнее говоря, весь хлам и мусор, оставшийся от его деятельности. Я маялся на перроне в ожидании своего поезда, приготовив паспорт, по которому мне было двадцать три, но из-за своего недуга и тяжелых лет в интернате выглядел я на все тридцать три.
Подошел поезд, контролер недоверчиво сверил мое лицо с изображением в документе, и через пять минут, расположившись в вагоне на верхнем месте рядом с туалетом, я ехал домой.
Я зашёл в своё жилище. Всё было так же, как в дни моего раннего детства. Наконец-то я был свободен. Эхо закрывшейся двери громко отозвалось по всем пустотам. Квартира состояла из зала, родительской спальни, моей детской комнаты и маленькой кухни, на полу которой валялся тот самый стул, и я к нему не притронулся, боясь воскресить призраков прошлого.
Войдя в спальню, я открыл большой шкаф, стоящий в углу рядом с родительской кроватью. Там лежал альбом с улыбающимися цветными фотографиями, скудный мамин гардероб и в самом низу десяток разбросанных пластиковых бутылок с густой белой жидкостью. Крышки были плотно закручены, и я потратил немало времени и сил, чтобы откупорить одну из них. Я понюхал содержимое, и всё стало ясно — это был тот самый сироп, которым меня накачивали в детстве каждый вечер, после чего я спал крепко и беспробудно. Вернувшись на кухню, я поставил бутылку на стол. Мне стало интересно, сохранил ли он свою эффективность после целой вечности, проведенной в интернате?
Я проглотил чайную ложку и подошёл к окну. На грязной, бесцветной улице в окружении толпы детей всех возрастов испытывали мучения слипшиеся собаки. Животные отчаянно пытались разомкнуться, но это причиняло им дикую боль, от которой они выли и скулили на радость зрителям. Девочки и мальчики ещё не понимали, что в грядущем их неминуемо поджидает та же самая участь. Одна мамаша в домашнем халате выбежала из подъезда к одному из мальчиков, схватила его за рукав и буквально поволокла обратно домой. Я захохотал, как же это нелепо и по-идиотски выглядело. Чуть далее скрипели старые качели. Казалось, они вот-вот сорвутся с петель и прихватят с собой в заключительный полёт одну маленькую жизнь. Качели понемногу замедляли свой ход, окружающее пространство сгущалось и стекало через невидимые барьеры. Я медленно сползал на пол. Мои пальцы держали глаза открытыми, не давая им закрыться, но нахлынувшая волна глубокого расслабления вскоре захватила всё тело, и я провалился в сон.
Моё пробуждение состоялось на следующий день. Я подумал и решил, что первым делом нужно обязательно приобрести средство связи. Выйдя из дома, я направился в ближайший салон связи, где купил смартфон и сим-карту с подключённой всемирной сетью в комплекте. Затем я неторопливо зашагал через весь город, оглядывая близлежащие окрестности. Ничего не изменилось, всё те же осыпающиеся обиталища, безнадёжные лица и горы мусора. В центре, недалеко от администрации мерцал разноцветными огнями игорный клуб, чуть дальше от него возвышался многоэтажный торговый центр, везде были разбросаны отделения по выдаче быстрых займов.
Потребовалось более недели, чтобы детально разобраться во всех тонкостях своего нового приобретения, и главным открытием этих дней для меня оказался чудесный мир порнографии. Каждый вечер я совершал один и тот же ритуал. Присаживаясь поудобнее на диван в зале, я вынимал телефон и начинал мастурбировать. Поиск нужного материала занимал немало времени, так как я жаждал увидеть особенные сцены, которые изобилуют болью и унижениями. Через небольшой экран я получал маленькую порцию, крупицу мимолётного счастья.
Он неистово трахал удивительно красивую девушку и в то же время придавливал своей ступнёй её голову. Тушь вместе со слезами растекалась по красному от напряжения лицу. Её рот был заткнут чёрным шаром на ремешке и слюни обильно капали с губ. Это дикое существо громко стонало, рычало и теребило своё влагалище, чтобы отвлечься от постоянной раздираемой боли. Временами мужчина наносил ей хлёсткие пощёчины по лицу и стройным ягодицам. На их горизонте плескался перламутровый океан, на моём — потускневший диск солнца устало увязал в крышах дряхлых домов. Я не спешил и постоянно плевал себе на головку, чтобы увлажнить высыхающую от трения плоть. В процессе самоудовлетворения жгучий поток зависти разъедал моё нутро. После семяизвержения я вытирал сперму о футболку, затем шёл мыть руки, виновато бросая взгляд в зеркало.
Кроме жёсткой порнографии, всемирная сеть открыла мне глаза на истинное положение дел в государстве, на религию, органы власти и то, чем они активно занимаются на самом деле. Я был шокирован и поражён всей этой информацией после стольких лет каждодневного просмотра телевизора в школе. Всё то, во что я верил, всё то, во что меня принуждали верить — оказалось чудовищно наглой ложью.
Я умудрился протянуть на деньги пособия целый год, выходя на улицу примерно раз в неделю, чтобы купить продукты или заплатить за коммунальные услуги. Капитал растаял, и мне ничего больше не оставалось, как приступить к поиску работы.
Утром тёплого летнего дня мой путь лежал в местную биржу труда. Я дождался своей очереди и вошёл в кабинет, где за столом сидела женщина лет тридцати.
— Здравствуйте, — поморщившись от созерцания моей внешности, кисло сказала она, — что хотели?
— Здравствуйте, — сказал я, опустив по привычке глаза в пол, — я ищу работу какую-нибудь.
— Что у вас с лицом? — нагло спросила она.
— Немного болею, — покраснев, ответил я.
— Вы инвалид?
— Нет, я год назад окончил школу-интернат и вернулся к себе, здесь у меня собственная квартира.
— Ах, вот как.
Она осмотрела меня с ног до головы и задумалась на мгновение.
— Что-то вы великоваты для выпускника школы, почему бы вам не пойти дальше учиться?
— Я больше не пойду никуда, — отрезал я.
— Почему это?
— Просто не пойду и всё.
— Ну, тогда без опыта работы и образования вам вряд ли удастся куда-нибудь устроиться, да ещё и с вашей очевидной проблемой со здоровьем. Мне нечего вам предложить, у нас тут всё занято.
Я постоял в замешательстве несколько секунд, захотел ещё что-то произнести, но потом раздумал, устремился к выходу и тут она меня окликнула:
— Стойте, стойте, у нас есть кое-что.
Я остановился, она открыла папку с бумагами и начала читать:
— Муниципальному похоронному бюро требуется трудолюбивый сотрудник без вредных привычек на постоянную работу.
— А что там нужно делать? — спросил я, стоя в дверном проёме
— В обязанности входит изготовление гробов, перевозка тел, рытьё могил и погребение. Материалы и транспорт имеются, полный соц. пакет.
— Я согласен, — не раздумывая, ответил я
— Не спешите, — возразила она, — хорошенько подумайте, работа тяжёлая и грязная, на подобных местах долго не держатся, я уже со счёта сбилась, сколько там побывало таких, кто так же говорил «я согласен». Вот, держите наш телефон, если надумаете, позвоните, я предупрежу их, и вас будут ждать.
Я вышел из здания. «Похоронное бюро… Так вот какое у меня призвание в жизни», — подумал я, и на моём лице растянулась кривая, подёргивающаяся ухмылка.
Назад домой я решил поехать в общественном транспорте по одной-единственной разбитой дороге. Мимо проносились частные дома, многие из которых были брошены или сожжены. Постоянные ямы по пути не давали мне прислониться к окну, чтобы задремать и расслабиться.
Угасающий день, вдоль дороги прохаживались туда-сюда те, кто ещё дышал. Не осталось больше ничего настоящего, лишь повсеместное подражание и копирование. Молодые пребывали в неизменных мечтаниях о переезде в областной центр или столицу, они искренне верили, что чем больше рядом копошится и барахтается подобных им, тем легче и слаще существовать. На самом деле я бы тоже уехал куда-нибудь, но прекрасно осознавал, что в моём нынешнем положении ничего путного из этого не выйдет.
«Муниципальное похоронное бюро Рай», — прочёл я табличку над дверью. Организация располагалась в маленьком одноэтажном домике.
— Добро пожаловать в рай, — улыбнувшись, поприветствовала меня женщина, когда я вошёл к ней в кабинет. — Меня зовут Екатерина Валерьевна, я тут за главного, принимаю звонки, веду документацию и остальные дела. Ну а ты здесь какими судьбами?
На вид ей было лет сорок: массивные руки, дряблая, потускневшая кожа, окрашенные в белый цвет волосы до плеч, обильная косметика. И только зелёные глаза казались молодыми и сверкали жаждой жизни.
— Я… Эээ, — замялся я, — меня с биржи прислали, они должны были вас предупредить о моём приходе. Я нигде ранее не работал.
— Да, меня предупредили. Ладно, значит, оформим тебе трудовую, если, конечно, испытательный срок пройдёшь. Давай документы все, какие есть, и иди в мастерскую, осмотрись, познакомься со своим коллегой.
Я покинул кабинет, прошагал по коридору до конца, слева располагался вход в санузел с душем, раковиной и унитазом, а справа — вход в мастерскую, куда я и вошёл. Лицом ко мне стоял и пилил деревянную доску худой мужчина средних лет.
— Ты что тут забыл, а? — спросил он меня, не останавливаясь пилить.
— Привет, — сказал я, — я к вам с биржи пришёл устраиваться.
— Ааа, очередной герой, ну заходи, — с загадочной улыбкой произнёс он, — сейчас всё покажем, всё расскажем, меня звать Гена, вон иди, присядь на лавочку, передохни, мужик, ты чуешь этот запах дерева? — Он остановился и глубоко вдохнул. — Дерево — это самое непорочное существо, слышишь? Самое чистое на всей этой сраной планете, которая вот-вот сойдёт с орбиты под нашей тяжестью. Эй, мужик, что у тебя с лицом?
Гена приблизился ко мне вплотную, от него разило спиртовым перегаром. Он предложил мне выпить, но я отказался, так как опасался, что это была проверка. К нам зашла Екатерина Валерьевна, и я решил вкратце рассказать им о своём прошлом. В свою очередь, они поведали о специфике работы, крайне низкой зарплате и о том, сколько уже приходило и сбегало таких, как я.
Наступил вечер, и я покинул бюро. Назавтра Гена пообещал начать обучение изготовлению деревянных ящиков для ушедших навечно людей. Быстрым шагом я возвращался домой. В пазухах носа всё ещё стоял запах свежеспиленной древесины. Я совершенно не знал, что меня ожидает и к каким результатам заведёт этот выбор. В чём я был точно уверен, так это в том, что мне, как и всем остальным, нужны денежки, чтобы продолжать своё существование, сохранить за собой квартиру и, в конце концов, пополнять баланс телефона, дабы и дальше испытывать радость самоудовлетворения. Пустая квартира вновь приняла меня в свои объятия, ей больше не было одиноко, и звуки моих шагов из комнаты в комнату были для неё лучшей наградой.
Моя первая рабочая неделя пролетела быстро, как стрела. Гена научил меня азам гробостроения. Наша главная задача была ясна как день — забирать из жилищ, транспортировать и закапывать на кладбище никому не нужных людей, тех, у кого не имелось ни родственников, ни близких, никого, кто мог бы оплатить похороны. Было очевидно, что мой напарник — хронический алкоголик. Он постоянно поддерживал состояние лёгкого опьянения, сохраняя при этом ясный ум. Трезвый мир для Гены давным-давно утратил прежние краски, и лишь через призму алкогольной пелены он ещё мог ухватиться за надежду найти в своём существовании хоть какой-то смысл. У него всегда было хорошее расположение духа и, казалось, что ничего не сможет испортить его.
На второй неделе к нам поступил вызов, который должен был стать для меня одновременно испытанием и посвящением. В одной из пятиэтажек в центре города разлагался пожилой мужчина. Уже было установлено, что смерть настигла его от инфаркта и постоянного недоедания. Погрузив в наш катафалк гроб и крест, мы отправились на место. Гена сел за руль, и поначалу я опасался, что мы сами не доедем живыми с таким водителем, но, как оказалось, он вёл машину весьма уверенно и профессионально.
Мы остановились у подъезда, вытащили гроб и вместе с ним поднялись на нужный этаж.
— Ну что, готов, рядовой? — со смешком спросил Гена.
Он открыл дверь, и как только я переступил порог квартиры, из моего желудка тут же хлынул поток блевотины. Ударивший по мне смрад вытянул из меня мой скудный обед без остатка. Под истерический хохот Гены я в спешке стянул с себя футболку, обтёрся ею и обмотал вокруг лица. Посреди зала в одних трусах лежало иссохшее тело старика. Рот был широко открыт, гнилые и чёрные зубы торчали в разные стороны.
— Так, сначала надо осмотреться, — сказал Гена и приготовил большой пакет. — Всё, что не спёрли органы, медики или соседи достанется нам, усёк?
Пока он рыскал по квартире в поисках добычи, я сидел на кресле и разглядывал покойника, мало-помалу привыкая к жуткому запаху, исходящему от него. Труп нисколько не страшил меня, наоборот, в его образе было что-то загадочно притягательное. Вдруг в зал вбежал большой белый кот и запрыгнул покойнику на живот. Я замахнулся, спугнув его, после чего он отошёл и сел неподалёку. Вернулся Гена и раскрыл передо мной пакет, в котором было два флакона шампуня, несколько бритв, мыло и ещё полным-полно всякой полезной мелочи. Мы поднесли гроб и собрались перекладывать в него тело. Как только мои руки дотронулись до трупа, кот молнией кинулся на меня, я отпрянул, но зверь успел вцепиться в мою руку. Я с трудом отодрал его от себя и бросил в сторону, после чего он упал, тут же вскочил и приготовился к новой атаке. Встав в угол, я выставил ногу перед собой, чтобы кот переключил внимание на неё. Гена сбегал на кухню, откуда вернулся со шваброй и нанёс два размашистых удара по разъярённому животному, после чего оно отступило и выбежало из зала.
— Давай быстрей уже, — раздражённо рявкнул мой товарищ.
На этот раз я подошёл с головы. Когда я приподнял его, тёмная венозная кровь из моей руки закапала на его лицо и потекла вниз, образовав изумительно красивые рубиновые потёки. В машине Гена дал мне аптечку, и я туго перевязал рану.
— Сейчас, — выпалил я, — подожди минуту, я кое-что забыл.
Ноги несли меня обратно в ту квартиру. Я забежал в ванную, сдёрнул с крючка полотенце, которым накрыл и обернул настигнутого врасплох кота, чтобы он не смог нанести мне повреждений, затем вышел на балкон и скинул его вниз.
Мы поехали на местное кладбище. От выбоин на дороге тело вылетело из гроба и весь путь перекатывалось по салону. Земля была сухой и твёрдой, но для лома с лопатой это не помеха.
— Бл*ть, крышку забыли, ладно, давай так, — выругался Гена и отпил из бутылки глоток водки для восстановления «формы».
Гроб плюхнулся на дно неглубокой могилы и вездесущие мухи, почуяв роскошную обитель для своих маленьких деток, беспрестанно жужжали над телом. Даже после кончины кто-то ещё хотел использовать его в своих нуждах. Только сейчас для него наступило долгожданное равенство, о котором он мечтал при жизни. Перед тем, как начать закапывать, я напоследок представил, как его широко открытый рот орёт победное «Ура».
Прошёл месяц, меня официально трудоустроили. Я получил свою первую зарплату: жалкие крохи, как говорится «один раз сходить в магазин». Устав стирать в ванне руками каждый день свою грязную одежду, я окончательно решил накопить на стиральную машину. Частенько после работы я заходил в магазин электроники и подолгу стоял, разглядывая самые дешёвые варианты.
На очередном вызове нас ждала молодая семья, ничего необычного, просто утечка бытового газа. Мы прошли в спальню супругов, где на узкой койке в обнимку лежали два молодых тела. Их лица были обращены друг к другу и, казалось, что они продолжали безмятежно спать, и нужно лишь сильно потрясти их, чтобы разбудить. Я впервые так близко созерцал женское тело. Её сорочка небрежно задралась и обнажила белые трусики с узкой полоской на заднице. Никогда прежде я ещё не чувствовал такого сильного возбуждения. Меня дико затрясло от нахлынувшего плотского вожделения.
— Погоди здесь, сейчас я быстро осмотрюсь, — прошептал Генка и с пакетом вышел из комнаты.
Недолго думая, я бросился трогать и исследовать каждый её участок. Я лизал её гладкие ягодицы и горячо желал снять с себя трусы, усесться ей на лицо, расположить свою мошонку на её алых губах и сладко помастурбировать. Я стоял и пристально глядел на дверной проём, где вот-вот должен показаться мой приятель, а в это время моя рука вовсю исследовала, щипала и выкручивала её бритую промежность. Наконец, раздались приближающиеся шаги, я тут же отдёрнул руку и распрямился.
— Ты что это как притих? — раздражённо буркнул Гена. — Да что-то жалко стало, задумался просто, не знаю — невнятно пробормотал я.
— Пусто… Либо мусора, либо газовщики, да кто угодно! Вынесли всё подчистую!
Мы вышли из спальни, прошагали по коридору и попали в убогую детскую комнату. Облупившийся деревянный пол, чёрные от плесени рамы окон, батареи в заплатах и хомутах. На полу, в маленьком ящике находились сваленные в кучу изношенные игрушки: куклы с оторванными руками и ногами, мишки и кролики со стёртыми мордами. В углу на приколоченной фанерке стояла икона с нарисованным на ней сказочным персонажем, которого все называют «спаситель». На скомканной простыне, с вывернутыми в предсмертных мучениях конечностями и спиной лежал маленький мальчик, и разве он был спасён?
В этот самый момент, пока мы в молчании стояли и смотрели на эту трагическую картину, его дружки незаметно для других ковыряли в носу за партами, курили за школой остатки табака из выброшенных окурков и радовались долгожданному отделению крайней плоти от головки. На смену ему давно уродились другие, те, кто будет также занимать пространство и беспечно разбрасываться временем.
Мы погрузили тела в стандартные по размерам ящики, молодому человеку пришлось слегка подогнуть ноги в коленях. К полудню мы доехали до кладбища, где уже собрались школьные товарищи мальчика, а также немногочисленные соседи. Одна девочка держала в руках дешёвый венок с ленточками, которые трепыхал поднявшийся ветер. Мы вытащили гробы и открыли крышки для того, чтобы солнечный свет в последний раз подарил им немного тепла.
Мальчик в растрёпанном костюмчике пристально смотрел на меня, затем он повернулся и обратился к своей учительнице:
— Марина Александровна, а почему тот дядя всё время улыбается и так часто моргает?
— Тише! — ответила она, — Ему грустно, как и всем нам.
Удивительно, что таких маленьких детей привели на могильник. Из-за истерик и неугомонного плача всё это быстро закончилось. Мы остались вдвоём. Школьники поспешно сели в старый автобус и через минуту исчезли за горизонтом. Гена уже давно начал копать яму, а я всё стоял, пристально разглядывая девку и размышляя: «Почему бы не унести её домой?» Я так бы и стоял вечно, но внезапно прилетевший в висок комок земли отбросил от моего рассудка подобные желания.
— Ну, ты будешь копать или нет?! — сурово прикрикнул он.
Я натянул перчатки, взял лопату и принялся тревожить кровожадную почву, которой не терпелось поглотить в свои прожорливые недра очередную порцию полезной органики. Запутанные клубки червей беспорядочно копошились и слизь, покрывающая их тела, казалась слюной, выделяющейся перед трапезой.
Три месяца работы оказались позади, и я, наконец, держал в руках заветную сумму.
— Ало, Ген, здорова, не занят? Помоги машинку стиральную дотащить, а?
— Здорова, адрес подскажи, приду.
Спустя полчаса послышался стук в дверь, на пороге стоял поддатый Геннадий. Я торопливо оделся, мы вышли на улицу и направились в магазин электроники. Это было первое сентября, мимо нас то и дело мелькали школьники в нарядных одеяниях. На их спинах пока что колыхались белоснежные крылья, так как они ещё не знали, что все их мечты, надежды и будущее давно украдены.
Во время перетаскивания тяжёлого агрегата через улицы я услышал от моего помощника все существующие в нашем языке матерные слова, а также их вариации и смеялся, как умалишённый. Чтобы отблагодарить Гену за помощь, я забежал в продуктовый, взял бутылку водки и палку колбасы с хлебом. Наконец, мы добрались до квартиры и разместили машинку в ванной. Для проверки работоспособности я нашёл под диваном свои трусы и футболку, покрытые толстой коркой спермы.
Машинка заработала, я прошёл на кухню и сел за стол. Гена поднял для себя тот самый стул, и этим действием он, как будто, освободил меня от чего-то совершенно ненужного и больного. То, что мы делали и не делали, безвозвратно увязало в прошлом, которого, с одной стороны, вовсе и не существовало, а с другой — оно было для нас всем.
Я вытащил из пакета бутылку, поставил на стол, и у Гены мгновенно зажёгся в глазах огонёк зависимости. Первая доза водки распространялась по организму.
— Ген, — начал я, — почему ты бухаешь каждый день?
— Я не бухаю, мужик, ты что, гонишь? — Он тихонько рассмеялся.
— Вот бы тёлку какую-нибудь трахнуть, — резко выдал я и опустил взгляд на стол.
— Да шлюху возьми, тебе с такой физиономией обычную не завалить, мужик. Можешь в клуб сходить местный, но, конечно, вряд ли, что получится. Вот у меня была жёнушка, трахалась тайком от меня. Спалилась, сука, любила, знаешь, как все сейчас поголовно, пофоткаться и повыкладывать в интернет всё подряд. Я случайно увидел рядом с ней на пляже тело. Не обрезала фотку-то, дура, я по татуировкам и узнал в нём мужика одного местного. Шлюха, за кого она меня держала? Люблю, люблю, ага… Просто навалилось всё, как-то, просто дерябнул пару раз, и с работы хорошей попёрли меня и всё, так навалилось разом. — Он так быстро тараторил, что я с трудом разбирал слова, его глаза намокли, я налил нам ещё. — Не верь им никогда в жизни, послушай мои слова, спутаешься, потом локти кусать будешь всю оставшуюся жизнь.
Мне отчего-то показалось, что Гена постарел на несколько лет пока сидел со мной за столом. Я не испытывал к нему ни жалости, ни сострадания. Его увядание протекало стремительно, но ни я, никто другой не в силах были остановить этот процесс.
Мы окончательно добили бутылку, и Гена начал собираться домой. Не вставая, я молча проводил его взглядом. Дверь захлопнулась, и окружающее меня пространство заполнилось безбрежной тишиной. Спустя миг я, пошатываясь, доплёлся до окна. Из подъезда вышел мой напарник и зашагал прочь. Я искренне удивлялся тому, как он при таком состоянии мог сохранять ровную походку и столь твёрдый шаг. Вскоре его силуэт исчез за домами.
В песочнице сидели и потребляли хмель школьники. Среди них я заметил одну девицу в форменном наряде. Из-за длинных ног юбка выглядела очень короткой, белые прозрачные чулки были натянуты до колен. Она сидела лицом ко мне. Я так жаждал задрать её наряд хотя бы на сантиметр выше, желал запустить свою кисть и прикоснуться к её началу. Моя правая рука уже вовсю дрочила каменный член, в то время как левая прильнула к оконному стеклу. Она была недосягаема, я хотел схватить её за косички и силком притянуть к себе. Спустя время она встала и начала уходить. Пока её образ не испарился, я закрыл глаза и представил, как откусываю и жую её маленькие соски, как жадно лакаю кровь из ран, и как она жалостно просит меня не делать с ней ничего плохого. Когда я опять открыл глаза, за окном уже никого не было. Опьянённый, я так и не смог кончить. В ванной завершилась стирка. Вот так в моей квартире поселилось ещё одно достижение современного человечества.
Я встал раньше будильника, по комнате хаотично летали мухи: туда-сюда, туда-сюда. В точности как моя жизнь: работа-дом, дом-работа. По заплесневелым стенам сквозь грязное стекло устало ползли первые лучи солнца. Я натужно мочился в туалете, но из-за утреннего стояка практически весь поток прошёл мимо цели. В зеркале меня встретило некое подобие коллективного существа с желаниями и страхами. В моё сердце спонтанно прокралась мечта — попробовать женщину и испытать всю полноту радости от совокупления двух голых тел, ощутить, каково это на самом деле — погрузить свой член в живого человека.
Одинокими ночами я пребывал в полусне-полуяви: комнату, в которой я спал, сдавливало прессами: потолок медленно опускался, а стены сжимались, и всё это происходило так тихо и бесшумно, что я слышал журчание ручейков своей крови внутри себя. В такие моменты я был столь ничтожен и беспомощен, что не мог пошевелить и пальцем, не мог вдохнуть полной грудью, боясь подвергнуться ещё большему давлению.
— Хватит, пожалуйста, хватит! Не надо, хватит! — выкрикивал я все эти слова, но словами они были лишь во сне, в действительности это был беспощадный утробный крик, сотрясающий весь дом.
Я чувствовал каждой клеточкой своего организма сморщенные уши соседей, облепившие стены. Они жаждали услышать и узнать всё до мельчайших подробностей о том, что происходит в жизни других. Своё же существование для них давно потеряло всякое значение. Когда я уже мог собраться с силами и встать с кровати, я мчался за ложечкой белой жидкости, и маленькая смерть на время забирала меня в свои объятия. Однажды на входной двери я обнаружил приколотый иголкой листок бумаги с напечатанной надписью: «Будешь ещё орать по ночам, ментов вызовем, придурок!» Так, я начал ежедневно употреблять сироп перед сном, благодаря чему кошмары прекратились.
Утром в мастерскую привезли свежую партию древесины. Проведя рукой по гладкой поверхности доски, я тут же обнюхал пальцы. Это был клён. Я уже мог спокойно различать по запаху вид дерева. Совсем скоро они все будут осквернены и запятнаны людскими останками. Я допилил стонущую от боли берёзу и кое-как забил несколько гвоздей, завершив крест. Через полчаса на пороге появился Геннадий.
— Так, что тут у нас новенького? — спросил он, осматривая свежие доски, затем он перевёл взгляд на меня и на мою корявую поделку, — а руки-то у тебя золотые, далеко пойдёшь, мужик.
Из меня вырвался сухой смешок. Я, конечно же, понял, что это сарказм и бросил крест в общую кучу. Гена продолжил с хмельной полуулыбкой:
— Эх, столько материала, мечтаю вот кораблик построить, да уплыть в какую-нибудь Исландию. Знаешь такую страну? Нашёл бы контору такую же, да копал по ямке в месяц, люди-то там по-любому не дохнут, как скот у нас. У меня бывшая, шлюха которая, летала туда на две недели. Даже прислала кое-что оттуда, прикинь. Погодь, сейчас покажу.
Он подошёл к большому старому шкафу, выдвинул ящик, достал оттуда открытку и передал мне. На лицевой стороне была изображена фотография скалистого берега и безграничного океана. В невысокой траве стояло несколько лошадей. От этого изображения веяло безмятежностью и, казалось, что это был безупречный мир умиротворения, где даже ветер не тревожит окружающую среду: не было видно волн, трава стояла ровно, гривы и хвосты спокойно висели. Я перевернул открытку, на обратной стороне красивым женским почерком был написан текст: «Любимый мой, Генка, пишу тебе из места, где сбываются мечты, когда-нибудь ты возьмёшь, наконец, отпуск, и мы прилетим сюда, чтобы на несколько дней позабыть все проблемы и просто ничего не делать, скоро буду дома». Я перечитал два раза и поднял глаза на коллегу.
— Ген, а любовь-то была у вас?
Его лицо приняло серьёзный вид, и мне на миг показалось, что он впервые протрезвел.
— Я даже не знаю, — ответил он с некоторой грустью, — мужик, я не знаю.
Зимой мы не мучились и не копали могилы в мёрзлой земле, вместо этого мы топили тела в незамерзающем болоте и заезжали на кладбище лишь для того, чтобы поставить крест, прибить к нему мемориальную табличку, написать на ней имя с датой рождения и смерти.
Почти год прошёл с тех пор, как я устроился в похоронное бюро и вот, наконец, дождался отпуска в две недели. Я твёрдо решил осуществить свою мечту и полакомиться женщиной в этот небольшой срок. Всё это время я откладывал по чуть-чуть и тем самым скопил определённую сумму, которой вполне должно хватить на все мои нужды.
Я собрал в рюкзак всё самое необходимое на несколько дней проживания в областном центре. Приобретя на вокзале билет, я помчался в электропоезде навстречу своей мечте, и это было первое в моей жизни настоящее путешествие. Открытые окна вагона не спасали от духоты, маленькие дети страдали от жажды и всё время просили пить. Несмотря на то, что я всё время смотрел в окно, я чувствовал на себе свербящие и любопытные взгляды окружающих, их жалость, смешанную с презрением. Они наверняка думали что-то вроде: «Как же хорошо, что я не такой» или «Вот почему таким дома не сидится? Только народ пугают». Мимо проносились огромные площади никому не нужных пустующих полей, заросших колючими сорняками. Земля была будто проклятой, и люди не смели прикоснуться к ней, боясь испачкаться, утомиться или заскучать.
Спустя два с лишним часа мой путь был окончен, я проплыл в общем потоке сквозь подземный переход, на выходе из которого дежурили разжиревшие от безделья таксисты. На каждом шагу попадались засаленные палатки и заржавелые киоски. Ещё будучи дома, я заранее забронировал место в самой дешёвой гостинице по типу общежития недалеко от вокзала.
Я не спеша шёл, изредка заглядывая в навигатор телефона, чтобы не сбиться с пути. Кругом все суетились и спешили: на транспорт, проглотить пищу, закончить пустозвонный трёп ни о чём; спешили обскакать эту жизнь и обмануть время. Внутри меня было легко и свободно от предвкушения чего-то невероятного, того самого момента, когда я сам, непосредственно буду героем сцен, на которые я так отчаянно мастурбировал изо дня в день в течение года. Навстречу мне попадались молодые девицы и дамочки в возрасте. Я украдкой осматривал их с головы до ног и гадал: «Может, это будет вот эта в строгом деловом костюме? Или та студентка, которая, возможно, подрабатывает своим худым задом по ночам, чтобы заблаговременно внести плату за своё никчёмное обучение».
В гостинице администратор выдал мне чистое бельё. Комната была заставлена двенадцатью двухъярусными койками, большинство из которых пустовало. Я застелил нижнюю кровать в углу, лёг и достал телефон, чтобы найти сохранённые в заметках контакты в открытую торгующих собой тёток. Из многочисленного списка я выбрал только тех, кто может позволить делать с собой практически всё, на что хватит фантазии.
— Алё, Наташа? — слегка дрожащим голосом произнёс я, — здравствуйте, я вот по какому вопросу звоню, эээ, могу ли я, так сказать, воспользоваться вашими услугами?
После секундной заминки зазвучал уверенный женский голос:
— Да, когда бы вы хотели приехать?
— Ну, сегодня вечерком ближе к ночи на один час как бы, с дополнительными услугами.
— Так, сейчас я проверю, ммм, да, сегодня можно, с одиннадцати до двенадцати свободно.
— Хорошо, а мне нужно что-нибудь взять с собой, просто я первый раз, честно говоря, решил попробовать вот так.
— Нет, нет, — резко прервала она, — всё хорошо, у меня всё есть.
— Ну, тогда до встречи.
— Приходите.
На моём искажённом рту заиграла ухмылка, её уверенный голос распутал клубок страхов. Не взглянув в зеркало, я вышел из кабины туалета, где только что провёл диалог. Время было ещё полдень, я лёг на кровать и принялся вырисовывать в своём воображении нашу с Наташей встречу.
Я прошу её медленно снять с себя одежду, затем сажусь в кресло напротив и начинаю неторопливо поглаживать своё готовое к стычке орудие. Далее она совсем нагая приползает к моим ногам и своими влажными губами начинает играть с ним. Во время этого процесса она постоянно смотрит мне в лицо и без слов понимает то, как именно необходимо работать. Я своевременно отстраняю её, чтобы всё не закончилось слишком быстро. Она взбирается на край кровати, встаёт на четвереньки и поворачивается задом. Её указательный палец, обильно покрытый смазкой, подготавливает сморщенное отверстие к внешней агрессии. Я сдёргиваю с себя всю одежду, пробиваюсь в её анус и начинаю ритмично двигаться. Её стоны, вызванные болью и желанием мне угодить, услаждают мой слух. Она оборачивается и, не моргая, внимательно осматривает недостатки моего непривлекательного лица.
— И это всё, на что ты способен? — вдруг произносит она, перестав испускать сладострастные звуки.
Я слегка теряюсь и шлёпаю ладонью по её упругой заднице. Крепкий анус плотно сдавливает мой член, трение велико, поэтому я извлекаю его и быстро запускаю во влагалище, где ощущения нежнее.
— Этого недостаточно, — с укором говорит она.
Я принимаюсь энергично шлёпать её, приумножая силу удара. Она опять стонет. Мои ладони горят. Спустя некоторое время они сжимаются в плотные кулаки, и я начинаю совершать жестокое избиение.
— Недостаточно, недостаточно, недостаточно! — голосит она, исступлённо болтая башкой в разные стороны.
Я вгрызаюсь зубами в её ягодицу, откусываю часть плоти и сплёвываю ей на спину. Из раны хлыщет кровь, я подставляю язык под струю и она, как по каналу неторопливо наполняет пересохший рот. Наташа переворачивается ко мне лицом, на простыни под ней растёт кровавое пятно. Я ложусь сверху, она обвивает мою спину своими тонкими руками и наши губы срастаются в безумном поцелуе. Далее я начинаю отстраняться, потянув за собой её нижнюю губу, которая удлиняется как резинка. Мои ладони упираются в её скулы, я делаю мощный рывок, и губа с хрустом отрывается, отчего она даже не пикнула.
— Разве тебе не больно? — робко спрашиваю я.
Она печально улыбается, сплёвывая себе на подбородок и шею сочащуюся кровь. Я вижу нижний ряд зубов её белоснежной челюсти.
— Нет, конечно, — отвечает она, — ты же за всё это заплатишь, да?
Не ответив, я принимаюсь жевать её уши, сначала одно, потом другое, пока они не превратились в месиво из ошмётков кожи. Наконец, я хочу извергнуться, сдираю наволочку с подушки, накручиваю на руки и принимаюсь душить ею Наташу. В это же время мой член вовсю работает в её окровавленной заднице.
— Сколько я уже должен тебе, ты посчитала? — говорю я в отверстие, которое когда-то было ухом.
В ответ она лишь широко открывает рот и крепко зажмуривает глаза. Я делаю её равной себе, и мы оба близки к абсолютному концу. Волна приближается…
Я открыл глаза: вокруг те же кровати, та же комната, мой член в трусах пульсировал и выплёскивал семенную жидкость. Внутри меня вмиг потяжелело, часы показывали шесть вечера. Навигатор указал путь до адреса моей избранницы — пять километров. Немного опустошённый и разочарованный произошедшим в койке, я вышел наружу, солнце ещё калило. Мой путь лежал в сторону набережной, липкая одежда плотно облегала тело, и пот заливал глаза. То и дело попадались старые дома, разрушенные дороги и мусор, то есть, всё было точно так же как в моём городке, разница только в концентрации человеческой массы.
Наконец, я достиг реки. Шатающиеся туда-сюда небольшие скопления, фотографирующиеся «влюблённые» парочки, одиночки — они силились сделать всё возможное, всё, что в их силах, чтобы раз за разом, не останавливаясь ни на секунду, напоминать таким же безнадёжно съедаемыми временем людям о своём существовании. Они беспрестанно продавали себя, до конца не осознавая этого, но лишь только я один доподлинно знал, отчётливо видел их всех, лежащими бесконечными рядами в наспех сколоченных ящиках.
Я обратил внимание на паренька, сидящего на лавке, который, возможно, приехал сюда из такого же захолустья, как и я. Подобно мне он был некрасив внешне и я представил, как он горбатится день и ночь за мизерные подачки, чтобы оплатить аренду халупы в пригороде, а также поесть просроченные продукты по акции. Он заметил меня, и я резко перевёл взгляд в пол, по которому семенили голуби-побирушки.
Подошёл момент выдвигаться к месту, всё моё тело стеснило внутреннее напряжение. В половину одиннадцатого я уже сидел на лавке у нужного подъезда. Лёгкий вечерний ветерок шелестел листьями цветущих кустарников и разносил сладкий аромат по дворам и улицам. На балкон второго этажа вышел мужчина с огромным животом и жадно закурил сигарету. С удовлетворённой улыбкой он стряхивал пепел и смотрел куда-то вдаль. Через некоторое время рядом с ним оказалась женщина в красном халате, и я тут же узнал её. Это была Наташа, шлюха, которая в ближайший час предоставит мне своё тело в безграничное пользование. Я опустил голову, так как не желал быть замеченным раньше времени.
— Давай собирайся быстрее, у меня встреча скоро, — сипло проговорила она.
Через три минуты из подъезда выпорхнул пузатый мужчина, которого я лицезрел на балконе. Он стремительным шагом поспешил прочь, на его руке сверкнуло обручальное кольцо. Наверняка, придя домой, он утомлённым и раздражённым голосом осадит прильнувшую к его плечу осточертевшую жёнушку. Я поднялся по лестнице зловонного подъезда и ровно в одиннадцать мой палец опустился на кнопку звонка. Дверь приоткрылась, из квартиры на меня смотрела Наташа, нас разделяла дверная цепочка.
— Так ты что, больной что ли? — испуганно спросила она, заметив моё дёргающееся лицо
— Я нет, нет, я волнуюсь сильно просто, — запинаясь, промямлил я, засунув руки глубоко в карманы.
— Волнуешься? Девственник что ли? — злобно усмехнувшись, спросила она.
— Да у меня мама скончалась недавно, — как можно более жалобно сказал я, — нерв заболел.
— Ааа, вон оно чего. — Лицо её смягчилось. — Смотри у меня, предупреждаю, если начнёшь дурить, сразу приезжают ребята, которые даже разбираться не станут, яйца тебе так отпинают, кровью ссать будешь до конца жизни, понял меня ты?
— Да, понял.
Она сняла цепь, я вошёл в квартиру, разулся и прошагал в зал. Стены были сплошь обвешаны плакатами музыкальных групп и актёров из молодёжных журналов. Посередине располагалась большая кровать. Я уселся в кресло, и мои пальцы крепко сжали подлокотники. На вид Наташе было лет тридцать, её белые волосы спадали до плеч, на глазах сверкали линзы необычного цвета. На ней был одет костюм школьницы, на ногах — розовые чулки до колен. Она достала что-то из ящичка у кровати.
— Так, у тебя час, вот гандон и смазка, если пожелаешь в попу.
Наташа кинула мне тюбик и пачку презервативов, а затем встала на кровать. Её лицо с поддельной доброжелательностью давило улыбку, она принялась активно поглаживать себя и неторопливо переминаться с ноги на ногу. Не успел я и глазом моргнуть, как она уже оголила свои искусственные груди, которые вывалились и заболтались как желе, потом Наташа повернулась ко мне задом и нагнулась. Одной рукой она небрежно задрала юбку, а другой начала гладить себе промежность. Ни одна мышца моего тела не дрогнула, сердце билось спокойно, лишь губы дрожали, и выглядело это всё так, будто я вот-вот заплачу навзрыд. Наконец, её тонкие пальцы стянули шёлковые трусики, и моему взору предстала она, чёрная дыра. Отхожее место, куда слили свои неудачи, проблемы и страхи сотни, а, возможно, и тысячи мужчин. Гиблое место, которое всем управляет и вокруг которого всё вращается.
Её рука поманила, я нерешительно поднялся с места и тяжело зашагал в её направлении. Подойдя вплотную, я увидел по выражению её лица, насколько я был ей неприятен, но жажда наживы заставила её спустить с меня штаны. Мой отросток мёртвым грузом свисал вниз, Наташа взяла его в свой тёплый рот и принялась мусолить с громким причмокиванием. В отчаянии я закрыл глаза и начал представлять на её месте различных девок всех возрастов и цветов кожи из порно, но всё было безуспешно. Её густые слюни текли ручьём и капали с мошонки. Прошло немало времени, у меня ничего не получалось.
— Потрогай меня, — отстранившись, устало сказала она.
Указательный и средний палец моей руки с лёгкостью проникли в её лоно, и она застонала, внутри было просторно и горячо. Я поводил ими туда-сюда и тут же вынул. Она принялась гладить по моим волнистым волосам. Её лицо сияло от радости, так как наше время подходило к концу, и она знала, что ей уже не придётся терпеть меня внутри себя. Я огляделся по сторонам: люди с настенных плакатов будто смеялись надо мной.
— У нас осталось всего ничего, не стесняйся, отпусти свои желания, — с усмешкой сказала она.
Я молча показал пальцем на свой член, её лицо снова приблизилось к нему и тугая струя желтовато-бурой мочи хлынула на неё, обливая волосы, глаза, губы и грудь. Я грубо разжал ей рот.
— Высунь язык, — приказал я.
Моя сокровенная мечта захлебнулась и утонула в вонючей жидкости. Я расплатился за то, что у меня получилось сделать, и вышел из дома. Мой обратный путь до гостиницы пролегал через популярное среди горожан прогулочное место. Растоптанный, я останавливался перед прозрачными витринами кафе, закусочных и рассматривал посетителей. Мне казалось, что все они украли мою мечту и теперь вовсю веселятся и празднуют. За облезшими перилами текла река, и от неё исходил приятный холодок. Сзади в мою ногу ткнулся носом бродячий пёс, я жёстко пнул его в бок и он, заскулив, отпрянул. Побродив и насмотревшись на ночные огни, я вернулся в своё временное пристанище и проглотил ложечку лекарства, от которого сразу же провалился в царство сна.
Утром я с усилием разлепил веки, мои кулаки и зубы были плотно сжаты. В комнате стояла духота, постель вместе с футболкой и трусами были насквозь мокрые от пота. Соседи валялись в своих койках и, не моргая, смотрели в экраны телефонов. Тёплый душ слегка расслабил мои конечности. Я переоделся в свежую одежду и выскочил на улицу в поисках магазина, где можно приобрести колбасы и сыра. Утолив голод и жажду, с надеждой хоть как то отвлечься от недавнего провала, я поплёлся в центральную часть города, где согласно найденному в общежитии путеводителю компактно располагались объекты исторического и культурного наследия.
Через час неспешной ходьбы современные квадратные коробки домов, забитые под завязку живностью, стали плавно переходить в изящные постройки причудливой формы и разнообразных оттенков. Странно, но людей на улице, по которой я шёл, практически не было, по проезжей части не двигались автомобили. Город казался вымершим.
Пройдя сквозь потрёпанные дворы и переулки, я очутился на огромной площади, в центре которой происходило хаотичное движение людей с флагами и плакатами. Они что-то выкрикивали, но я не мог разобрать ни слова. Мне стало любопытно, я устремился прямиком к ним и через несколько метров мой уверенный шаг замедлился: по периметру стройными рядами располагались каратели в полной боевой экипировке. Ноги упорно отказывались идти от всплывших в памяти жутких историй из всемирной сети о деятельности тех, кто обязан охранять наш покой и обеспечивать порядок в государстве. На видеозаписях в подробностях рассказывалось то, как «мусора», как их называют в народе, изощрённо пытают задержанных и заключённых, подкидывают наркотики и вымогают деньги, избивают и ломают жизнь гражданам и их родственникам, если те мирно собираются на улицах. Тем не менее, я двинулся дальше, решив по-быстрому спросить, что происходит, и исчезнуть.
— Подскажите, а что у вас тут такое? — озираясь по сторонам, бегло спросил я у мужчины, который держал над головой большой плакат: «Жулики и воры — пять минут на сборы».
— Да у нас тут мэр проворовался и всех под себя подмял: ментов, суд, прокуратуру, даже, сука, банду организовал, которая…
Не успел он договорить, как его зацепила плечом пробегающая мимо девушка, и они оба свалились на асфальт. Каратели начали смыкать свои ряды на собравшейся толпе. Я бросился наутёк туда, где виднелось открытое пространство. Со всех сторон выныривали человеческие тела, и мы больно сталкивались между собой. Всё ближе и отчётливей до меня доносились глухие удары резиновых дубинок. Я продолжал свой отчаянный прорыв и внезапно за спиной загромыхал жуткий голос:
— Эй, ты, лежать, сука! А ну лежать, падла, завалю, сука, лежать, быстро! Я завёл руки за голову и упал на живот, так как я на всю жизнь запомнил, как один из преподавателей интерната часто повторял одну и ту же фразу, которая, по его словам, подходит ко всем опасным и непонятным ситуациям: «Просто делай, что тебе говорят, и будешь жить». Сверху меня придавил тяжёлый сапог, и в моём испуганном рассудке тут же заиграли разнообразные картины со сценами унижающего физического насилия.
— Я просто гулял, я болею, просто подошёл спросить и всё, — дрожащим голосом промолвил я.
— Да, конечно, все тут просто гуляют, — гнусно произнёс он, — сейчас и со мной ещё прогуляешься.
Его сильные руки подняли меня за шкирку, к нам подскочили ещё несколько бойцов и, наклонив мою голову, быстро повели в неизвестном направлении. Отовсюду слышались щелчки фотокамер и крики: «Позор, позор, позор!» Через несколько метров я оказался перед дверьми транспорта. Меня так грубо толкнули внутрь, что я рухнул на пол. Все сидячие места были заняты, я поднялся и встал у заднего окна в углу. Автобус всё больше и больше набивался людьми всех возрастов. Передо мной сидела девушка, из её носа хлестала кровь, она запрокидывала голову, зажимала пальцами пазухи, но всё это не помогало и, в конце концов, она начала её просто проглатывать. Поодаль сидели два школьника, они горько рыдали и дрожали от ужаса с белыми, как простынь новобрачных, лицами. Двери с лязгом захлопнулись, и переполненный транспорт с подёргиваниями и тарахтением двинулся в путь. Пока мы ехали, я проигрывал в голове множество вариантов предстоящей беседы, отвернувшись и уперевшись лицом в угол салона.
Нас всех собрали на открытой площадке территории отделения. Бежать было некуда, высокие бетонные стены с колючей проволокой угрожающе вздымались над землёй. Приезжали другие автобусы, количество задержанных неуклонно росло. Нас выстроили в несколько рядов, после чего заставили встать на колени и дожидаться своей очереди. Всего набралось человек двести. Я немного успокоился и наблюдал за происходящим. Девушка со сломанным носом продолжала глотать непрекращающуюся кровь, подростки, утомившись от плача, периодически всхлипывали. Никто не разговаривал. Электрическое напряжение в проволоке постоянно гудело, и ветер теребил пёрышки дохлых птиц, погибших от удара током и устлавших землю у основания стен.
Каратели начали уводить задержанных небольшими группами, по десять человек, в здание. Неотвратимо подошёл мой черёд. Меня завели в кабинет и усадили за стол. Напротив меня сидел дознаватель и играл со служебным пистолетом, крутя его на пальце.
— Так, ну и где документы? — злобно спросил он.
— Ой, я забыл их дома, — демонстративно ощупывая карманы, ответил я, — я из области, приехал отдохнуть, город посмотреть, отпуск у меня.
— Ну-ну. — Он встал, подошёл ко мне вплотную и приставил дуло пистолета к макушке головы. — Вот почему у вас у всех одна и та же басня? Просто гулял… Вот ты скажи мне, что тебе не хватает в жизни? А? Ты же инвалид, как я вижу, пенсию получаешь, не работаешь. Сидел бы дома, да в компьютер резался. Какого х*я тебе ещё не хватает? — Он отвесил мне подзатыльник. — Смотри на меня, я с тобой разговариваю.
— Мне не дали инвалидность, — посмотрев ему в глаза, протараторил я, — я работаю в муниципальном похоронном бюро.
Он громко расхохотался, запрокинув голову назад и обнажив кривую челюсть.
— Ну, ты даёшь, выбрал себе место, что-то мне с трудом верится в твои сказки. А может, ты притворяешься, а? Не устал ещё моргать-то? Лыбу давишь постоянно, придурок сраный, что ты лыбишься-то, а?! — Дознаватель резко достал из-под стола листок и ручку и положил передо мной. — Значит так, вот бумага, пишешь, значит, «я, такой-то, такой-то, по собственному желанию участвовал в противозаконном собрании, совершил правонарушение, вину полностью признаю и обязуюсь впредь так больше не поступать», пиши, приступай давай.
Моё тело пронзил озноб, в голове с бешеной скоростью вертелась бегущая строка из слов: «Просто делай, что тебе говорят, и будешь жить».
— Пиши уже давай! Ты видел, сколько ещё там человек ждут своей очереди?! — вскрикнул дознаватель.
— Я… не могу, — ответил я, смотря на лист
— Хорошо.
Он вышел из кабинета и через минуту вернулся обратно вместе с карателем, которого я видел впервые в своей жизни. Дознаватель показал пальцем на меня.
— Узнаёшь этого гражданина? — спросил он у бойца.
— Да, узнаю, — ответил он.
— Что он сделал?
— Ударил меня ногой в пах.
Сразу же после этого ответа в моих ушах возник шум, похожий на гул стройки, кожа на всём теле напряглась, готовая вот-вот разорваться. Я взглянул на карателя, и он тут же отвернулся.
— Опа, так-так, а это уже статья, — заявил дознаватель. — Ты ведь понимаешь, как сильно мама с папой расстроятся, когда узнают, что тебя посадили? Надолго посадили. Нападение на сотрудника при исполнении как-никак. Судимость будет, на работу никуда не возьмут. Прикинь, Лёх, говорит, работает в муниципальном похоронном бюро, — он рассмеялся, — такое бывает вообще? Только что не придумают. Пиши давай уже, сидишь зенками хлопаешь, столько времени потерял с тобой, другие ждут.
Я взял ручку и под диктовку записал всё в точности, как он сказал. Сразу же после того, как я поставил дату и подпись, боец схватил меня за руку и поднял со стула.
— Гражданин, — сказал дознаватель, — вы совершили правонарушение, за которое предусматривается заключение под стражу на срок до тридцати суток. Вам понятен приговор?
Шокированный таким поворотом событий я отрицательно замотал головой.
— Лёх, уведи это говно с глаз моих.
Он грубо потянул меня за собой. Мы долго шли через длинные коридоры, пока не оказались перед железной дверью. Лёха велел мне подождать, а сам удалился и через некоторое время вернулся с полотенцем и постельным бельём. Он достал из кармана связку ключей и отворил дверь.
Я вошёл в камеру: четыре двухъярусные койки, спёртый воздух, на стенах плакаты с голыми бабами. В углу располагался унитаз с умывальником, огороженный самодельной стенкой из доски. Ни с кем не здороваясь и ни на кого не смотря, я подошёл к свободной кровати на втором ярусе, бросил на неё свой комплект, взобрался и лёг, положив ладони под голову. Тысячи мыслей скакали в моём растревоженном до предела мозге, расталкивая друг друга: «По-любому между задержанием и заключением в камеру должен был пройти суд. Что будет с моим рюкзаком, оставленным в общежитии? Сколько времени продлится моё заключение, и какие будут последствия?» Голод напомнил о себе, желудок тут же потянуло, и в брюхе заурчало. Я выключил телефон, так как он не ловил сеть, и батарея почти разрядилась.
— А когда тут кормят? — решился я спросить соседа снизу.
— Никогда, — после длительной паузы ответил он и тут же расхохотался.
Приблизительно через час открылось окошко в двери, и мы по очереди взяли по тарелке каши, стакану чая и куску хлеба. После трапезы между заключёнными началось общение, в котором я не хотел участвовать и лишь внимательно слушал, смотря в покрытый паутиной потолок. Из беседы я выяснил, что одним из моих соседей был организатор митинга, которому во время допроса пообещали большие проблемы. Затем я посмотрел на плакат с голой бабой, после чего начал неприметно мастурбировать через карман и в итоге кончил в трусы.
Среди ночи я внезапно проснулся и вытаращил глаза от испуга. Рядом стояли три человека: двое удерживали мои руки и ноги, а третий заталкивал мне в рот что-то похожее на ткань.
— Наконец-то, заткнулся, — сказал один из них, — ты дурак что ли? Орал и дёргался, не могли никак разбудить.
Вся постель была смята, а влажная простынь липла к телу. Соседи разошлись по своим койкам, а я распластался с выпученными глазами и с трясущимся в нервном припадке ртом, из которого торчал вонючий носок. Пролежав так минут пять, я снова провалился в сон.
На следующий день состоялось моё знакомство со всеми. Я подробно рассказал о своём незавидном прошлом и сокамерники с пониманием отнеслись к моим проблемам со здоровьем. Сразу же после обеда пришли каратели и увели организатора митинга. Никто не спал, все ожидали возвращения Станислава, как его звали. Дух тревоги прокрадывался сквозь решётку извне и распространялся по помещению. Ближе к позднему вечеру дверь с лязгом отворилась, наш товарищ тяжело ввалился на подогнутых коленях и с опущенной головой. Пошатываясь, Станислав доплёлся до своей койки и рухнул лицом к стене. Тревога разом обратилась в стаю безумных волков, которые ворвались в грудные клетки и впились клыками ужаса в сердца присутствующих. На его заду, на штанах расцвело кровавое пятно. Он лежал неподвижно, подогнув ноги, и ни у кого не хватило духа заговорить с ним или попытаться как-то помочь страдальцу. Я тяжело сглотнул, и меня захватил неведомый порыв: я жаждал спрыгнуть с койки, сорвать с него одежду, чтобы внимательно рассмотреть и изучить его повреждение. Мои ладони сжались в кулаки, взгляд неотрывно застыл на этом пятне, которое постепенно теряло чёткие границы и приобретало бездонный цвет черноты. От него веяло пульсирующим теплом чужой боли и страдания, мягко обволакивая и успокаивая моё сознание. «Может, я буду следующим?» — неожиданно подумал я, тихонько слез, снял с верёвки выстиранный утром носок и аккуратно затолкал себе в рот, сдерживая спазмы тошноты. Спустя десяток минут слюна полностью пропитала носок и потекла в горло. Я лёг на бок, чтобы не захлебнуться во сне.
Весь следующий день Стас пролежал в постели, лишь изредка вставая при помощи других в туалет. Он не рассказал нам, что с ним сделали. На четвёртый день заключения, после обеда, в дверное окошко прокричали моё имя и велели приготовиться к выходу, я тут же метнул взгляд на Стаса и представил себя на его месте. Мои мышцы паха и ануса сжались в микроскопическую точку, а ноги парализовало. Поначалу вошёл один боец и, увидев, что я остаюсь в кровати, вызвал подмогу. Они грубо сдёрнули меня за руку, и я грохнулся прямо на обеденный столик, отчего деревянные ножки сломались, стаканы и тарелки разлетелись в разные стороны, некоторые из которых разбились на мелкие кусочки.
— Я сам, сам, не надо, — пробормотал я, поспешно вставая и отряхиваясь от пыли.
Напротив меня сидел тот же самый дознаватель.
— Ну как тебе у нас, нравится? — начал он.
— Не очень, — промямлил я.
— Не очень? Вот тварь неблагодарная, жрёт бесплатно, спит, ничего не делает и не очень ему. Так, садись, я пробил тебя по базе, знаю всё о твоём прошлом, короче, предлагаю тебе просто заплатить штраф на месте и мирно разойтись.
Я запустил руку в задний карман, где предательски шуршала лишь одна купюра крупного номинала. Я вытащил её и показал ему.
— Это всё, что у меня есть, может… — В помещении зависла неловкая пауза. — Немножко сдачи будет? Мне до дома доехать хотя бы, — жалобно сказал я.
— Я не разменный автомат! — прикрикнул он. — У тебя несколько секунд: либо ты платишь штраф, либо возвращаешься к своим новым друзьям до конца срока!
Я мигом вложил купюру в лежащую рядом папку с бумагами.
— Ну вот, штраф оплачен, ещё раз попадёшься… Видел своего друга в камере? Хорошо ему? С тобой так же будет, понял? И дружкам своим передай свои незабываемые впечатления, если они тоже захотят помитинговать.
Я вышел из кабинета и вернулся в камеру, чтобы забрать телефон. На койке, лицом к стене, всё так же лежал Станислав.
— Всем пока, — сказал я напоследок и проворно вышел, не пересекшись ни с кем взглядом.
Выйдя из ворот на улицу, я прильнул к ближайшему дереву и, немного поскоблив кору ногтем, глубоко втянул запах из получившейся ранки. Без денег в кармане я поплёлся в гостиницу, чтобы забрать оставленные вещи, если их уже не присвоил кто-то другой. Два с лишним часа продлился мой пеший путь, и всю дорогу я размышлял о судьбе копчёного окорока, завёрнутого в пакет и оставленного в дальнем углу холодильника. Мысли о нём придавали мне сил.
Зайдя на кухню, я тут же бросился к холодильнику, который оказался пустым. Моё голодное воображение обрисовало картину, в которой мой окорок звал меня на помощь, изо всех сил отбиваясь от чужака, но силы оказались неравны. Он был зверски убит и в данный момент неторопливо, как и положено мясу, превращался в коричневое дерьмо в желудке какого-нибудь скота и любителя халявы.
Наверняка это был администратор. Когда я приблизился к нему и попросил свой рюкзак, его выражение лица приобрело вид смеси раздражения, удивления и неприязни.
— Здрасте, где вы пропадали столько дней? — с наигранным интересом поинтересовался он.
— Я сидел в тюрьме, — сухо ответил я, смотря мимо него.
— Ну и как там? — улыбаясь и не веря мне, спросил он.
— Мусора порвали жопу одному моему соседу.
Администратор захохотал, приняв мои слова за шутку, а затем, не получив поддержки, тут же заткнулся и сделал серьёзное лицо. Он отдал мне мой рюкзак и принялся смотреть в телефон, поглядывая то на меня, то на выход. «Надо идти на вокзал и как-то добираться до дома», — подумал я.
Солнце клонилось к закату, непрерывная зевота раздирала уголки рта, и из глаз проступали бусинки слёз. Ведомый главной жизненной потребностью человека, я заскочил в магазин и прошёл к стойкам с колбасой, от вида которой полость рта вмиг увлажнилась. Воззвания моих внутренностей во что бы то ни стало продолжать существование докатились до моих рук, они молниеносно схватили небольшую колбасу и небрежно запихнули в трусы. Как можно более уверенным шагом я промелькнул мимо охранника, благополучно покинул магазин и тут же зашёл в другой рядом, из которого был вынесен кусок сыра.
В кафе быстрого питания я включил телефон и поймал сеть WI-FI. Последний за сегодня электропоезд в мою сторону отбыл несколько минут назад. Я одиноко сидел и жевал добычу за отдалённым столиком в углу заведения. Разряжающаяся батарея телефона значительно усиливала разочарование от поездки и жизни в целом. Нужно было экстренно придумать новую мечту, за которую я смог бы зацепиться, как утопающий за плечи спасателя. Ничего путного не приходило на ум, и я мелкими глоточками тянул воду, налитую в разовый стаканчик из крана туалета. С каждой минутой веки становились всё тяжелей, и усталость невидимой рукой прижимала мою голову ближе к столу.
— Закрываемся, закрываемся, — повторял голос, рассеивая глубины нарастающего сна.
Последующие лёгкие прикосновения окончательно вернули моё сознание в мир живых. Я резко поднял голову и сотрудница кафе, увидев моё помятое и дёргающееся лицо, инстинктивно отшатнулась.
— Мужчина, вам плохо? — спросила она, изобразив напускную заботу о ближнем и одновременно убедившись, что я не представляю никакой угрозы.
— Всё, всё, ухожу, просто устал немного, — пробурчал я, быстро собрал остатки пищи в рюкзак, затем поднялся со стула и направился к выходу, услышав краем уха её выдох облегчения.
Я вышел наружу и угодил на самый край ночи. Телефон полностью разрядился, и я убрал его в карман. До утренней электрички оставалось семь часов. В отличие от меня, город не хотел спать. Я посмотрел на небо, усыпанное миллиардами фонариков, звёзды смахивали на прожектора, а поверхность Земли была огромной сценой, на которой изо дня в день разыгрывались одни и те же трагедии. Напротив меня, через дорогу располагался кинотеатр, который прямо на моих глазах набивался людьми: им было недостаточно житейских постановок, их ненасытные, искалеченные души требовали искусственных.
Я медленным шагом побрёл в сторону вокзала, забредая по пути во дворы, чтобы посидеть и отдохнуть на лавочке. В одном из таких неосвещённых мест, где спряталась сама тишина, я выдумал новую мечту — излечить своё лицо и столь беспокойный сон. Наверняка современная медицина могла всё, к примеру, даже сделать из мужчины женщину. Вопрос стоял лишь в количестве денег, которые стали всеобъемлющей мерой окружающей действительности: лавочка, асфальт под ногами, столб — за всё это было заплачено.
Впереди виднелся ярко освещённый проспект, до которого я не дошёл несколько метров. На границе света и тьмы рука неизвестного ухватилась за цепочку на моей шее и с силой дёрнула её. Она порвалась и звонко упала на землю. Не обернувшись, я побежал. Оказавшись перед стеклянной витриной магазина, я остановился, чтобы перевести дух. Трясущимися руками я еле вытащил телефон из кармана и запихнул себе в трусы. Вокруг никого не было, тишина со двора не оставила меня и всё так же ползла рядом.
Неизвестный вынырнул из ниоткуда, сжимая в левой руке большой столовый нож. Он молча шарил по карманам свободной рукой, а я в это время просто стоял и смотрел в одну точку. Всё стало таким незначительным. Мне казалось, что стоит мне только взглянуть ему в лицо, как он в мгновение ока одним движением лишит меня дальнейшего бытия. Порывшись в рюкзаке и разочаровавшись в столь невыгодной жертве, он отвесил мне сочного пинка под зад и исчез. Я постоял ещё минуты две, затем, немного придя в себя, зашагал дальше. Из вещей я лишился только подаренного мне в детстве б*жьего оберега от всех бед и напастей.
Здание вокзала представляло собой высокую башню, освещенную со всех сторон зелеными фонарями, и этот ослепительный свет давал ощущение безопасности. В зале ожидания, на сиденьях, свернувшись в три погибели, пытались уснуть бомжи. При объявлении какого-либо поезда, люди вскакивали со своих мест и бежали на платформу. Я старался не смотреть на время каждую минуту, так как оно это тонко чувствует и специально замедляет свой ход, навевая тоску. Прохаживаясь вдоль витрин ларьков, я разглядывал ассортимент товаров, читал пестрящие заголовки журналов о жизни знаменитостей кино и музыки.
Время ожидания неизбежно прошло, до отправления моего электропоезда оставалось пятнадцать минут. Толпа нескончаемым потоком проходила передо мной, я встал рядом с турникетами и не знал, что делать. Перепрыгнуть было невозможно из-за высоких ворот.
— Пропустите меня, пожалуйста, я деньги потерял, — обратился я к работнику-контроллеру.
— Приобретайте билеты в кассе, время ещё есть, — не взглянув в мою сторону, на автомате ответила она.
Я уловил момент, когда спешащая девушка начала вытаскивать билет из кармана, пристроился вплотную к ней сзади и проворно прошмыгнул с ней, слегка подтолкнув сзади.
— Безбилетная скотина, — выругалась она, обернувшись.
В последний момент перед самым закрытием дверей я вбежал в тамбур. Поезд тронулся, колёса ритмично застучали о стыки рельс, я подложил кусок газеты и сел на пол. Мне осталось преодолеть последний рубеж — билетный контроль. Я мог бы побегать на остановках из вагона в вагон, чтобы избежать встречи с ними, но безграничная усталость сковала мои конечности.
Они появились из ниоткуда, стремительно обступив меня со всех сторон и перекрыв пути к отступлению.
— Билетик предъявляем, — потребовала жирная тётка в обтягивающей васильковой форме, — молодой человек, билетик.
— Я инвалид, — ляпнул я в полусне, — но забыл справку дома.
— Тогда выходим, — хладнокровно скомандовала одна из них.
Они оказались непробиваемы. Двери торжественно открылись, охранники грубо помогли мне встать. Я вывалился на станцию, где не было даже здания вокзала, и кругом стоял сплошной лес. Чувство крайней усталости захватило меня без остатка. Я спрыгнул с края перрона и, шатаясь как пьяный, побрёл в неизвестном направлении в поисках укромного места для отдыха.
Молчаливо и беспристрастно лес принял меня в свои широкие объятия, и я решил продолжать своё движение вглубь до тех пор, пока не закончится мусор, которым был загажен практически каждый сантиметр растительного покрова. Вдруг меня в большом количестве атаковал непонятно откуда взявшийся рой навозных мух. Они сознательно стремились добраться до глаз, рта, ушей. Я закрыл лицо ладонями, оставив маленькую щель между пальцами для обзора. На моём пути стали регулярно попадаться горы отходов, и их размеры неуклонно увеличивались. Я значительно ускорил шаг, желая во что бы то ни стало пройти эту жутко захламлённую местность. Спустя мгновения мои ноги начали увязать в помойной жиже, местами проваливаясь до колен. Деревьев и растительности практически не осталось. В моих не защищённых ладонями ушах началось щекотание, спустя мгновения из них посыпались белые опарыши. Собрав последние силы, я бросился бежать. Лес остался далеко позади. Я заметил вокруг себя больших чёрных крыс с красными глазками и оголёнными хвостами. Они всюду рыскали и копались, жуя всё подряд. Силы окончательно оставили меня, и я рухнул на кучу грязных пакетов. Тут же несколько зверьков запрыгнули мне на спину, и их маленькие зубки с лёгкостью пронзили ткань и впились в кожу.
— Отстаньте от меня, посмотрите, сколько еды кругом! — отчаянно отмахиваясь, проорал я во всё горло.
Я пополз на четвереньках, чётко осознавая, что стоит мне только остановиться и замереть, как я тут же буду растерзан. Разумные твари уже знали, что я обречён и бежали рядом, выжидая благоприятный момент. Внезапно мой лоб врезался в тупик из мусорной стены. Мои ладони вспотели, зрачки расширились, волоски на коже приподнялись, я принялся энергично разрушать непреодолимую преграду кулаками, чтобы расчистить себе путь. От моих ударов в разные стороны летели использованные презервативы, шприцы с остатками крови, обгаженные маленькими детьми подгузники. Наконец, я смирился и лёг набок, съёжившись в комок, как эмбрион, следуя инстинкту выживания. Я опять закрыл лицо, важнейшую часть тела человека двадцать первого столетия. Незамедлительно последовали болезненные щипки, самые проворные паразиты заползли под штаны и футболку.
Боли практически не осталось, ибо её вобрал в себя страх — первородный страх из самых потаённых глубин подсознания. Одна из крыс умудрилась прогрызть ладони, я цапнул её своими зубами и откусил голову. Я быстро коснулся своих ушей, но вместо них пальцы нащупали лишь маленькие огрызки. Изъеденные руки по-прежнему прижимались к лицу, тщетно силясь сохранить и не утратить его как можно дольше. Мир тускнел, становилось темно и тихо, зелёные мухи облепили меня с ног до головы, и я видел сквозь обглоданные до костей пальцы, как из моей утробы торчат десятки хвостов.
— Почему я до сих пор жив, почему ж я до сих пор жив? — повторял я снова и снова.
Что-то беспорядочно ползало по всему моему телу, я пробудился и тут же схватился за живот, с которым всё было в полном порядке. Рядом возвышался муравейник, и насекомые были явно не рады такому соседу. Солнце стояло ещё высоко. Я встал и отряхнулся от своих непрошенных гостей. Лесные муравьи проникли в рюкзак и оккупировали остатки колбасы с сыром. От внезапного приступа злобы я нанёс сокрушительный удар ногой по муравейнику, от которого посередине постройки образовалась глубокая брешь. Хаос и суматоха охватили колонию, но это была лишь видимость беспорядка, на самом деле насекомые принялись организованно и сообща выполнять экстренные работы по восстановлению разрушений и спасению личинок. Присев на пенёк и доев свою пищу, я принялся соображать, в каком направлении мне выдвинуться, чтобы добраться до станции и благополучно вернуться домой. Я внимательно вслушивался в окружающие звуки, но кроме шуршания листьев и травы на ветру, не было слышно больше ничего.
Особая тревога прокралась в моё сердце. «Может быть, я давным-давно скончался и попал в преисподнюю, и теперь каждый день несёт в себе какое-либо наказание в виде испытаний?» — подумал я. Лёгкие физиологические позывы к опорожнению кишечника немедленно вернули меня на землю и развеяли все сомнения относительно жизни и смерти. Я выбрал высокое и удобное в плане расположения веток дерево и начал карабкаться ввысь. Добравшись до самой верхушки, я огляделся вокруг и увидел лишь сплошной зелёный ковёр из крон разнообразных деревьев. Спустившись, я принялся лихорадочно крутить головой из стороны в сторону, пытаясь отыскать хоть какую-то подсказку, и она была найдена — в нескольких метрах у ствола сосны валялась большая пластиковая бутылка из-под пива. Я подошёл к ней, чуть далее виднелась сигаретная пачка. Словно хлебные крошки из сказки, мусор указывал мне верный путь в мир «человека».
Спустя полчаса я добрался до небольшой свалки, где деревья были отдалённо похожи на покрытых чёрными трупными пятнами окоченевших и высохших людей. Вдали послышался грохот состава, и я тотчас выдвинулся на шум. Пройдя через свалку и чуть не задохнувшись от её ароматов, я оказался на той самой пустой платформе, где меня высадили поутру. Лавок не было, и я терпеливо сидел на тёплом бетоне, свесив ноги и не сводя глаз с путей. Мимо проходили грузовые поезда, некоторые шли настолько медленно, что можно было с лёгкостью за них зацепиться.
Я так глубоко о чём-то задумался, что едва не упустил остановившийся у меня перед носом электропоезд. Двери за моей спиной со скрипом захлопнулись и состав поехал. Первым делом я нашёл туалет, в котором с трудом помыл руки, так как вода почти не шла. Я закрылся на замок и решил остаться там, прислонив ухо к дверной щели и прислушиваясь к объявлениям остановок. Смесь из хлора и урины, приправленная летней жарой, резала глаза, как нож, и кружила голову, но, к счастью, маленькое окошко в стене после нескольких мощных рывков поддалось, и дышать стало легче. Периодически дверь дёргали с другой стороны, отчётливо доносилась ругань и возгласы разочарования. Спустя где-то час следующей остановкой объявили мою, я выскочил из ядовитой камеры в тамбур, жадно хватая свежий воздух и приковывая к себе любопытные взгляды пассажиров.
Я сошёл с лестницы на платформу, и впервые за неделю меня охватила лёгкая радость. На городок опустился апатичный вечер. Осталось всего лишь несколько километров, и я буду в своей усыпальнице. Несмотря на голод и жажду, я шёл твёрдым шагом по знакомым местам. Зайдя в квартиру, не разуваясь, я влетел в ванную и присосался к крану, захлёбываясь потоком живительной воды. На кухне я достал из ржавого тарахтящего холодильника рыбные консервы и, давясь, проглотил их содержимое без остатка, включая масло, облизав дно языком. Поставив телефон на зарядку и не теряя времени на поиск нужных мне видеозаписей, я отыскал в квартире журнал с рекламой духов и косметики, выбрал в нём наиболее соблазнительную женщину, плюнул на окрепший член и не прошло и нескольких секунд, как он уже мощными толчками исторгал из себя все тяготы и невзгоды, накопившиеся за эту особо тяжкую неделю. Два главных действия, ради которых существует всё население планеты, я уже сделал, осталось третье — сон. Я выпил сироп и рухнул на диван, не раздевшись и не помывшись.
Проспав до вечера следующего дня, я вышел на улицу и устремился прямиком в магазин, где купил самых дешёвых продуктов. Ради скорейшего исполнения мечты, ради новой жизни, когда люди будут смотреть мне в глаза, не отворачиваясь, я решил больше не тратиться на всякие мелочи вроде чая, сахара или конфет, без которых можно прожить без существенного ущерба для здоровья. По дороге домой ко мне подбежал местный пёс Шарик, его острый нюх почуял еду, и я с трудом прогнал его прочь.
Отпуск подходил к концу. Вечером позвонила Екатерина Валерьевна:
— Здравствуй, ты не забыл, что через два дня выходишь? Отдохнул?
— Здравствуйте, Екатерина Валерьевна, нет, не забыл, у меня всё в порядке, хорошенько отдохнул, — ответил я радостным тоном оттого, что хоть кто-то помнит обо мне, даже если это и по работе.
Гена лежал в гробу и дымил папиросу, купаж из ароматов свежеспиленной древесины и табака был одновременно приятным и отталкивающим. Он неторопливо повернул голову в моём направлении, глаза блеснули лёгким хмельным сиянием.
— Явился не запылился, ну как поездочка?
— Лучшая в моей жизни, — ответил я, смотря в стену.
Я соврал о том, что стряслось. В моей рассказанной ему истории была шикарная проститутка, с которой я унёсся за горизонт на лучах восходящего солнца, затем сошёл с небес, стопы мои коснулись земли, и всё вокруг обернулось раем. Гена одарил меня похвалой, я не удержался и излил ему все свои ориентировочные планы касательно новой мечты, на что он лишь задумчиво покачал головой, не проронив ни слова.
— Ты не представляешь, что тут творилось, пока тебя не было, — прервав молчание, заговорил он. — Как только ты свалил, как по заказу, вызов за вызовом, бабки, одна толще другой.
В мастерскую вошла Екатерина Валерьевна.
— Привет, с возвращением, — произнесла она, — со следующей получки купишь водительское. — Я тут же расстроился, представив, во сколько мне это выйдет. — Да не переживай ты так, практически даром, я знаю, через кого это можно провернуть.
— Гена же умеет водить, — сказал я.
— Он невечный, — возразила она, затем повернулась к Гене. — В отпуск отправлю принудительно, слышишь? Хоть в санаторий съездишь, почистишься, спиртом провонял тут всё, дышать нечем уже.
— Зато дезинфицировано всё, все микробы убиты, — рассмеявшись, сказал он. — С таким заработком даже на билет не хватит, не надо мне никаких отпусков, в гробу отдохну, санаторий, блин, выдумали…
Вечером после работы я возвращался домой на своих двоих через весь город. Стояла необычно тёплая погода, и я решил отказаться от поездки на общественном транспорте, чтобы не зажариться в салоне. В парке, на одной из лавочек сидела старуха. Мы бегло обменялись взглядами, и я узнал её. Её звали Любовь, и она всю жизнь проработала медсестрой в местной больнице. После выхода на пенсию, чтобы не умереть с голоду, она продолжала свою трудовую деятельность до тех пор, пока смерть не забрала её мужа, который также работал в этом же учреждении хирургом. Она не смогла пережить данную утрату, и её настигло частичное помешательство.
Я хоронил её супруга несколько месяцев назад и главное, что мне запомнилось на том процессе — её огромные золотые серьги. Тогда, во время погребения, я как заворожённый смотрел, как у старухи дрожали от плача отвисающие под тяжестью металла уши. Ходила молва, будто Пётр, так его звали, во время войны сорвал их с изнасилованной и убитой им немки. Вдруг она крикнула мне в спину:
— Петь!
Я немного замедлил шаг.
— Петь, ты куда?! Подожди!
— Я не Петя, — остановившись и повернувшись к ней, ответил я.
— Ну-ка, поди сюда.
Я подошёл к ней и встал напротив.
— Ты где пропадал-то, Петька?
— Я воевал, — не задумываясь, ответил я то, что первым пришло в голову
— Наконец-то воротился, родной, — чуть слышно пробубнила она, — дожидаюсь тебя здесь каждый день, помнишь, как гуляли в этом месте?
— Конечно же, я помню! — ляпнул я, — как такое можно позабыть?
Она говорила и говорила о «нашем» далёком прошлом, и лицо её при этом совсем не выражало эмоций радости встречи, а казалось затвердевшим куском льда. Она была абсолютно неподвижна, видимо, полагая, что так она сможет сберечь больше жизненной энергии, и лишь только рот открывался и закрывался, выпуская словесный понос бессвязных воспоминаний давнопрошедших дней. Через несколько минут моё чувство любопытства сменилось тоской и утомлением. Я повернулся и собрался уходить.
— Куда ж ты опять, родной?
— Воевать за тебя буду дальше… Не Петька я твой, с ума что ли сошла? — грубо отмахнулся я.
— Ну не надо так, — она тихонько захныкала. — Ты заходи, поможешь по хозяйству, а я накормлю тебя вкусненьким.
Я записал её адрес и поспешил домой.
В выходные я все-таки решил наведаться к старухе, сэкономив тем самым на покупке продуктов. Её жилище располагалось на окраине в трёх километрах от меня. Увязая в слякоть, я шёл по дороге, которая никогда не асфальтировалась. Со всех сторон меня пристально разглядывали древние, перекошенные строения. У пенсионеров не было средств ни на себя, ни на свои жилища, и они медленно умирали вместе. Почти у каждого дома имелись участки, которые спасали от позорной и голодной кончины. Они всю жизнь проработали от зари до зари с верой в светлое будущее, с верой в достойную и безбедную жизнь в старости. Но для государства, у которого были совершенно другие планы, они представляли собой лишь докучливых тараканов, от которых нет никакого прока и личной выгоды для бездонных кошельков чинуш и тех, кто их охраняет. Впереди показалась полуразрушенная хата с еле видимой, потёртой временем надписью улицы и номера дома. Я постучался, затем ещё и ещё, безмятежную тишину пропащего места нарушал лишь истошный вой и лай собак из соседних участков.
— Люба! — напоследок проорал я, собравшись уходить.
— Кто, кто там? — спросила она за дверью.
— Я помочь пришёл, мы виделись вчера в парке.
— Петька, ты что ли? — с нотками радости в голосе поинтересовалась она.
— Да, я это, я, — раздражённо отозвался я.
Зазвенели ключи, дверь со скрипом отворилась.
— Да ты проходи, что встал то, как неродной?
— Некогда мне, что сделать надо?
— А, идём на улицу, покажу.
Мы прошли через небольшой земельный участок и наткнулись на старый сарайчик с обвалившейся кровлей и сгнившими стенами, через щели виднелись кормушки и железные ящики, и, судя по всему, раньше он был полон домашней скотиной.
— С пенсии всё откладывала, — сказала она, облокотившись на ветхую дверь, — скопила, наконец-то, на ремонт, тяжко без скотинки, и ты как раз воротился.
Я обошёл сарай и на глаз посчитал, сколько надо досок, чтобы возвести новые стены. Рубероид для крыши можно было сорвать с заброшенных домов.
— Я могу работать на выходных, — выложил я ей, — неси деньги на покупку дерева, и поесть что-нибудь захвати, не забудь, с голоду умираю.
Она ушла и через некоторое время вернулась с картофельными пирожками, лимонадом и суммой, которая составляла половину моего месячного оклада.
— Этого хватит? — спросила она, протягивая мне купюры.
— Да, конечно, — тяжело вздохнув, ответил я, прекрасно понимая, при нынешнем уровне цен этих денег хватит разве что на несколько маленьких брусков.
— Останешься ночевать? — с надеждой спросила она.
— Мне на дежурство, — ответил я, прикончив последний пирожок. — Ты жди, на выходных, может, приеду, как куплю доски с гвоздями. Понимаешь меня?
— Всё, всё понимаю, — разволновавшись, пробубнила она, — Петь, буду ждать тебя тут на крылечке.
Темнело. Я возвращался домой, ладонь лелеяла в кармане несколько купюр, которые можно израсходовать на покупку водительских прав, после чего я мог бы возить доски понемногу, затягивая ход строительства и выуживая у старухи деньжата с бесплатными обедами. Немного тревожило лишь то, что выглядела она не такой уж и безумной, как о ней говорят.
В мастерской Гена пилил в углу. Я тщательно осмотрел запасы досок, их было много, ещё куча — на мини-складе. Если вывозить помаленьку, то в целом всё это может остаться совершенно незамеченным.
— Вот этого хватит, чтобы права купить? — Я достал из кармана и показал вчерашнюю прибыль зашедшей к нам Екатерине Валерьевне.
— Должно хватить, — ответила она. — Всё равно, ты почитай правила, хотя у нас и одна дорога на всё село, ну да мало ли. Так, бойцы, особо важное задание: на Виноградной крокодилиху нашли в ванне и ещё, держите перчатки, берегите их, подарок администрации.
— А противогазы когда пришлют? — улыбаясь, спросил Гена.
— Когда ты пороть перестанешь, тогда и пришлют! — выпалила она и вручила нам перчатки, которые оказались весьма комфортными, несмотря на толстую резину.
— А я тут недавно сколотил ящик пошире, — сказал он, — как раз для таких случаев.
После того как мы загрузили гроб, Гена вытащил из кармана ключи от нашего катафалка и вручил мне.
— У меня ж прав ещё нет, — запротестовал я, — я не умею.
— Да не ссы, всё в этой жизни бывает в первый раз, — философски парировал мой напарник и хлебнул глоток.
Вцепившись в руль дрожащими руками, я тронулся и стал постепенно набирать скорость, Гена сидел рядом и давал подсказки. Я благополучно доехал до места назначения, мы поднялись по лестнице и оказались в квартире. Пока Гена рыскал по комнатам в поисках добычи, я зашёл в ванную, предварительно обвязав футболкой рот и надев перчатки.
Выпученными наружу глазами на меня смотрело то, что некогда звалось человеком. Недавно оно примеряло платье, желая выглядеть привлекательно. Оно по часу наносило килограммы косметики, дабы замазать утреннюю помятость. Оно вставляло в разговоры «умные» словечки, преследуя цель произвести должное впечатление на собеседника. Это чудовище до такой степени распухло, что, казалось, стенки ванны вот-вот разорвутся. Кожа отливала зеленовато-синюшным оттенком, губы были подобны сосискам, вода была чёрной, как смола. Рядом стоял стул, на котором покоилась кастрюлька с остатками дезоморфина и шприцем. Мне стало любопытно, я взял шприц в руку и приблизил к её огромному глазу. Игла прошла сквозь, и он лопнул, прыснув тёмно-красными каплями мне в лицо, я резко отшатнулся, потерял равновесие и начал падать, выставив руки перед собой. Мои ладони угодили прямо в грудь умершей. Тело, как поплавок, под моим весом погрузилось и снова вынырнуло, обдав меня с ног до головы тухлой и зловонной водой. Её рот широко открылся, обнажив зубы, среди которых были золотые, и меня пронзило молниями необыкновенного озарения.
— Остров сокровищ, — прошептал я.
Мы с большим трудом впихнули тело в гроб и загрузили в машину. На кладбище при выходе из кабины я положил в глубокий карман штанов отвёртку. Земля под проникающими ударами лопат была мягкой и податливой, я пребывал в необычайно сильном напряжении в ожидании момента, когда мой коллега отлучится.
— Пойду, поссу, — произнёс он долгожданные слова и начал удаляться в сторону кустов.
Как только он пропал из виду, я подбежал к телу, достал отвёртку из кармана, другой рукой раздвинул губы и принялся вышибать зубы из дёсен. Через несколько секунд передняя часть челюсти была вся выбита, я впихнул руку ей в пасть и извлёк горсть зубных осколков, среди которых сверкало сокровище: два самородка. Далее, я внимательно осмотрел полость рта и углядел один коренной зуб из золота. Я принялся активно выкорчёвывать его из дупла, поглядывая в сторону Гены. Наконец, он с хрустом вылетел и провалился в глотку.
— Сука! — выругался я.
В отдалении показался мой коллега. Я швырнул осколки, захлопнул ей рот, сдавив руками, схватил лопату и продолжил рыть. Лицо моё дрожало и тряслось, пот валил градом.
— Это ты что так разволновался-то? — с улыбкой спросил Гена.
— Вспомнил… Как… — мямлил я, с трудом подбирая слова, — Ну, знаешь… Хреново было в интернате, били меня там. Не могу забыть никак.
Мы продолжили копать. В процессе опускания гроба я действовал крайне осторожно, чтобы не растрясти тело и её рот не распахнулся.
Вечером дома я вытащил свою лёгкую добычу и положил на стол. Я внимательно осматривал золотые зубы, ликовал и недоумевал тому, что не делал этого раньше. Через мои руки прошли десятки мертвяков, и почти у всех были ценные украшения: серьги, кольца, цепочки. Никто до меня не додумался или не решался их срывать и присваивать. «Мёртвым-то они за каким чёртом? — подумал я. — Ведь им пообещали в церквях, которые они прилежно посещали, что на том свете все будут равны, и им не понадобятся денежки и драгоценности». Солнце зашло, я быстро спустил на первый попавшийся ролик, взял столовый нож с лопатой, которую отыскал на балконе, и устремился прямиком в сторону кладбища.
Ночной мрак ещё не окутал местность, я быстро сориентировался в пространстве и легко нашёл свежую могилу покойницы. Вокруг никого не было, и верно говорят, что кладбище — это самое безопасное место на Земле. Без труда раскопав неглубокую могилу, я откинул крышку гроба. На меня одним-единственным глазом смотрела безобразно надутая кукла. Одной рукой я держал телефон как фонарик, а другой принялся аккуратно вскрывать разбухшую кожу. Надрез за надрезом, и, наконец, шея раскрылась, как лепестки распустившегося под солнцем цветка. В первый же заход пальцы нащупали заветный кусочек благородного металла.
Именно я разгадал тайну мёртвых, и никто не посмеет забрать у меня этот секрет. Невиданный наплыв радости унёс меня куда-то вдаль, и я жаждал поделиться с кем-нибудь своим счастьем, но у меня никого не было. «Это временно», — успокоил себя я. Деньги и богатство — самый мощный магнит для притягивания к себе людей, ибо они затмевают все людские изъяны: глупость, уродство, болезнь. Я вспомнил о дворовом псе, которого пнул недавно, отгоняя от себя. Тупой нож никак не мог пробить ребра, грудная клетка надёжно защищала органы, и был только один путь, чтобы подобраться к сердцу, и он лежал через живот. Я нанёс лопатой несколько рассекающих ударов, порубил кишки и выгреб их из нутра, затем подлез рукой под рёбра, нащупал плотный насос жизни и выдернул его. Затем я прислушался к биению собственного сердца, но услышал лишь частое тяжёлое дыхание. Меня это нисколько не смутило, ибо наступит момент, когда оно забьется громко и сильно, возвещая всему миру об исполнении пленительной мечты.
Убрав вырезанный орган в пакет, я выбрался из ямы, бросил крышку гроба, закопал и разровнял землю, воткнул крест. Заметив, что вся моя одежда была в каплях крови, я чертыхнулся и направился к пруду, который был поблизости. Сплошь и рядом возвышались надгробия. «Вот бы знать точно, у кого из них есть драгоценности», — поразмыслил я. Во время отмывания пятен, я пытался восстановить в своей памяти моих прошлых «клиентов» и их украшения, но никого так и не вспомнил. К сожалению, раньше я не обращал внимания на уши и пальцы мертвецов и в основном разглядывал только их лица.
Шарик сидел в компании своих приятелей, таких же бродячих собак. Я вытащил из пакета холодное человечье сердце.
— Шарик, Шарик, — присев на корточки, позвал я
Вся стая сорвалась с места, бесшумно приблизилась ко мне и замерла на безопасном расстоянии. Я протянул в ладони орган и вновь позвал Шарика, но вместо него подбежал здоровый пёс, который судя по всему, был их вожаком. Я замахнулся лопатой и он, поджав хвост, ретировался. После этого я сам на корточках подошёл к Шарику и буквально вложил ему в пасть сердце. Он закусил его, отошёл и принялся жадно перемалывать мой дар. Одна из собак осмелела, подбежала к Шарику и попыталась разделить с ним пир, но сокрушительный удар лопатой по спине пресёк все её желания утолить голод. Пёс проглотил сердце женщины без остатка, он смотрел мне в глаза, облизывался и ждал добавки. С ощущением разделённого с другим счастья я вернулся домой.
В пятницу Екатерина Валерьевна вручила мне мои права. В этом государстве можно было купить всё: любой документ, закон, должность, жизнь. В выходной я подобно вору открыл ключами бюро, выбрал десяток самых широких досок, захватил пакет гвоздей с молотком и погрузил всё это в нашу рабочую машину. На крыльце сидела Любовь. Когда я подъехал, она вскочила с лавки и зашагала мне навстречу. На этот раз в её ушах сверкали те самые серёжки необыкновенной красоты.
— Каждый день сижу, жду тебя. Измучилась вся. Ну что, хватило денег?
Она протягивала свои толстые руки для того, чтобы обнять меня, а я, в свою очередь, пятился назад, избегая соприкосновения. Я практически не слушал, что она лопотала, и молча смотрел на покосившийся забор, кое-где совсем упавший.
— Так, всё, тихо! — гаркнул я на старуху. — Дело делать надо.
Весь день до самого вечера я неторопливо занимался постройкой. Моих досок хватило лишь на одну стену. Я расчистил грязь внутри сарая, выкинул обломки гнилого дерева и обрывки рубероида. Во время работы бабка стояла рядом и верещала, не умолкая ни на секунду о том, какой замечательный у нас правитель, что не позволяет другим странам нас захватить. Она уверяла меня, что, согласно новостям по телевизору, нужно ещё немного потерпеть и жизнь обязательно станет лучше, пенсии возрастут, а цены снизятся. По окончании работы я присел на лавочку у крыльца.
— Чай вынеси и пожрать что-нибудь, — скомандовал я.
— Подожди, Петь, бутерброды сделаю с колбаской.
Она скрылась в избе, а я наблюдал за дорогой. Изредка по ней проходили либо пожилые, либо домашняя скотина. В этом месте ещё теплилась жизнь, но пламя её тускнело и постепенно превращалось в чёрный уголь. Я остро ощущал всем своим естеством, что я не зря оказался в этом месте, и я должен буду совершить здесь нечто невозможное, что-то за гранью осмысления. Люба вынесла поднос с бутербродами и кружкой крепкого сладкого чаю.
— Ну как, вкусно? — заботливо спросила она. — Устал-то небось?
— Очень. Слушай, короче, доски последние купил, ещё много надо. Иди деньги неси. Как завоз будет в магазин куплю сразу, может, через две недели, может, через три, не знаю, — проговорил я, зная, что завоз пиломатериала в бюро будет через две недели.
Бабка принесла такую же сумму, как и в прошлый раз. Она пересчитывала ценные бумажки снова и снова своими трясущимися руками.
— Да всё правильно! — не выдержав, выпалил я и выдернул купюры.
Несколько из них упали прямо в грязную жижу. Я крепко выругался, поднял испачканные деньги и сел в кабину.
— Жди, в общем, пока! — крикнул я из окна, заводя двигатель.
Грузовичок завёлся, и я поехал в центр. Без особого труда я нашёл вывеску «скупка золота» и спустился в подвальное помещение. Я протянул золотые коронки через узкое окошко и спустя некоторое время в моей руке сладко хрустели банкноты. Войдя в наш единственный торговый комплекс, я направился на второй этаж, где в одном месте были собраны кафе различных компаний. Это был первый день в моей жизни, когда я мог позволить себе поесть изысканную пищу. Я заказал себе небольшую итальянскую пиццу, японские роллы, стакан свежевыжатого апельсинового сока и сочный гамбургер. Играла непринуждённая музыка, повсюду располагалась разноцветная мебель. Я присел на мягкий диванчик. Меня посетило ложное ощущение того, что в данный момент я был такой же, как все эти люди, сидящие вокруг. Я не прогонял это ощущение, нет, я неторопливо пережёвывал его вместе с деликатесами, позабыв обо всём на свете. В эти минуты я как никогда был уверен, что моя мечта совсем близко, и в запасе у меня ещё имелась попытка сделать всё, как надо.
Мимо проходила девушка с подносом, я криво улыбнулся ей, и она резко отвернулась, вернув меня этим жестом из мира грёз на осквернённую землю. Девушка села за стол к подружкам. Они бросали на меня секундные взгляды и хихикали, зажав ручонками свои порочные рты. Я положил недоеденную пищу в пакет и убрал в рюкзак. На первом этаже мной был найден торговый павильон «Всё для рыбалки и охоты». После долгого и мучительного выбора я купил качественный нож с кобурой. Продавец наглядно продемонстрировал его возможности, разрезав острым лезвием различные материалы — ткань, щепку, пёрышко, волос. Вместе с ножом были приобретены: сапёрная лопатка, которая компактно складывалась в чехол, налобный фонарь и перцовый баллончик на всякий случай.
Машина была возвращена в гараж, моё вождение стало увереннее. Я сел в автобус и, не доезжая до дома несколько остановок, сошёл и направился к кладбищу. Я расхаживал среди своих владений и пристально разглядывал фотографии на памятниках освободившихся от земных оков людей. Могила за могилой, шаг за шагом и вот удача — чёрно-белая фотография давно умершей женщины. Она улыбалась, на шее красовалась цепочка, в ушах серёжки. Я сделал пометку в навигаторе, чтобы вернуться сюда в другой день и попытать удачу.
Воскресное утро июльского лета. Я ворочался в постели и не хотел отпускать сон, плотно сомкнув веки, но остатки вчерашнего пиршества и журчащий от голода живот вынудили меня подняться и последовать на кухню. После лёгкого перекуса я подошёл к окну, чтобы в очередной раз полюбоваться на погибающий от собственного отравления мир. У дома напротив я заметил небольшое сосредоточение народа. «Что это было? — подумал я. — Собрание жильцов или, может, бракосочетание очередной парочки, обделённой рассудком?»
Масса зашевелилась, из подъезда вынырнул гроб, но это был не кое-как сбитый ящик, что делали мы, это был бархатный изящный гроб с подушкой и мягким матрасом. Подобные обряды чётко и слаженно организовывали ритуальные агентства, которых, несмотря на маленький город, было несколько. Они частенько устраивали уличные войны между собой за зоны влияния. Убитые скорбью родственники всегда были готовы отдать любые деньги, все они это прекрасно знали и использовали момент по максимуму. За каждой такой конторой была закреплена даже своя карета скорой помощи. Медики свидетельствовали смерть, выясняли, имелись ли у близких средства на оплату захоронения и при положительном ответе тут же сообщали своим ритуалкам, после чего агентство выплачивало процент за клиента.
Я бегом спустился по лестничной площадке. Приблизившись к траурному шествию, я замедлился, дабы не привлекать лишнего внимания. Мужчины несли гроб. Я не мог разглядеть того, кто в нём покоился и поэтому не мог знать, можно ли было с него погреть руки. Мне ничего не оставалось, как идти рядом, изображая тоску.
— Горе-то какое! Как теперь Наташе одной с детьми быть?! — голосила, захлёбываясь слезами, видимо, мать покойника. — Ой, господи, молодой-то какой, куда ж ты нас покинул?!
Она то падала и ползла на коленях, то вставала, догоняла гроб и истошно кричала неразборчивый истерический бред. Меня же эти слова о жене с детьми приободрили, так как это означало лишь то, что на его безымянном пальце должен сиять благородный металл, ожидая своего нового хозяина. Я не смог удержаться от улыбки, и мне пришлось прикрыть себе рот ладонью.
Наконец, мы достигли кладбища и при виде глубины ямы, вырытой специальной техникой, моя улыбка мгновенно стёрлась. «Хватит ли у меня времени, чтобы за ночь вырыть и закопать обратно такую могилу?» Гроб поставили на землю для последнего прощания. К покойнику по очереди подходили родные и знакомые, а я стоял в стороне и удовлетворённо потирал руки оттого, что сокровище было на нём. Подъехал заказной автобус, чтобы увезти всех в столовую на поминальный обед. Я поехал с ними. После сытной трапезы я набрал несколько кусков пирога в пакет и плотно упаковал в рюкзак, так как мне они пригодятся в эту трудную ночь.
Я вышел из столовой и направился к себе домой, навстречу мне шёл, пошатываясь, один из воинов бесчисленной армии местной алкашни. Его часто видели спящим в разных точках нашего района. Я сошёл с тротуара и зашагал по дороге, чтобы не столкнуться с опасным для жизни и здоровья существом. Яркий представитель неотвратимо вымирающего от нищеты и алкоголизма населения, поравнявшись со мной, остановился, и я почувствовал, как он высверливает меня взглядом.
— Эй, слышь! Закурить будет?! — прорычала человекообразная скотина.
— Да нет, не курю, — встав, ответил я.
— А почему джинсы узкие такие одел? Пидарас что ли?!
Я замер, гадая, что на это ответить, и лучшим решением было не продолжать общение и просто ретироваться. Он поднял булыжник с земли. Я молча повернулся и пошёл дальше, но этот подонок бросил в меня камень и угодил прямо в затылок. Почувствовав острую боль, я пустился бежать.
— Стой, сука! — кричал он мне в спину.
Моя скорость оказалась намного выше, и я с лёгкостью оторвался от преследования. Ворвавшись в квартиру, я в припадке неописуемой ярости схватил стул, на котором умерла мама, и принялся ломать его об стену. После нескольких мощных ударов он был разрушен в щепки так же, как и вся моя жизнь с раннего детства. Скинув рюкзак на пол, я вытащил из шкафчика свой новый нож с баллончиком и, сотрясаясь как в горячке, выскочил обратно на улицу. Тяжело дыша, я возвращался к тому месту, откуда трусливо удрал. Тьма позднего вечера всё плотнее и гуще заполняла пустоты окружающего пространства.
Он сидел на лавке во дворе дома и потягивал из крупной пластиковой бутылки дешёвое пойло, освещаемый светом тусклого мерцающего фонаря. Пустые улицы и дорожки напугано жались к бетонным домам, они знали, что-то стрясётся…
Я бесшумно сел на лавку соседнего подъезда и мой полуоткрытый глаз пристально наблюдал за ним, не отвлекаясь ни на что другое. Спустя полчаса эта скотина начала крениться набок, и я тотчас снял с себя футболку и обмотал ей лицо, оставив щель для глаз. Он окончательно лёг, я встал и уверенно направился к нему, сжимая в левом кармане баллончик, а в правом нож. Алкаш лежал на боку и бормотал что-то невразумительное. Сделав глубокий вдох, я приблизился к нему вплотную и начал обильно заливать его опухшую от бесконечного употребления крепких напитков морду перцовой струёй. Зверюга истошно заорала нечеловеческим криком. Он свалился с лавки, стал корчиться и перекатываться по асфальту. Я так сильно сжал зубы от напряжения, что, казалось, моя челюсть треснет и зубы высыплются наружу. Рука с ножом несколько раз замахивалась в порыве ненависти и тут же опускалась в порыве сдерживания. Всё слишком затянулось, я поймал момент, когда он очутился на животе, и с размахом вогнал клинок в ягодицу. Лезвие вошло практически полностью, джинсы в месте прокола лопнули, и зверюга взревела. Я увидел его искажённое от боли лицо и подумал: «Вот бы оно таким же и осталось». Внутри меня тут же отпустило, дыхание выровнялось и стало спокойным.
— А ну немедленно прекратили! — закричал писклявый бабий голосок откуда-то сверху, — сейчас полицию вызову!
Напоследок я крепко пнул его по лицу и нанёс ещё один удар ножом в область паха, но он оказался неудачным и прошёл вскользь. Ноги сами понесли меня с места расправы. Дома я немного полежал, отдохнув и переведя дух, следом, не теряя ни минуты, захватил рюкзак с лопаткой и фонариком, и устремился к моему личному островку сокровищ.
Почва была рыхлой и податливой. Кисловато-солёный пот ручьями вынужденно покидал моё грязное и пыльное тело через миллиарды пор. Докучливые комары, привлекаемые светом фонарика, жаждали крови, и я давал им её, ибо я не останавливался ни на секунду, боясь подставы со стороны времени, которое не прощает ошибок и промедлений. Через два часа раскопок остриё лопаты ударилось о дерево. «Отличный результат за столь короткое время.» В такой глубокой яме открыть крышку было непросто и лишь после нескольких мощных рывков мне это удалось. Я встал одной ногой на грудь, а второй на лицо мёртвого. Ради чего он существовал и был ли он честен с собой? Был ли он ленив и постоянно менял место работы или он растрачивал себя с утра до ночи на нескольких работах, чтобы поддерживать ускользающую всё дальше и дальше иллюзию семейного счастья? Луч фонарика случайно упал на его шею, и моему взору предстала сине-чёрная борозда от петли.
За год моей работы в похоронке денежные долги — самые популярные мотивы к самоубийству. Скорее всего, невидимые руки-удавки банкиров дотянулись и до этого парня. Наверняка он мечтал обладать как можно большим количеством воображаемых атрибутов успеха, и совсем не хотел ждать и копить на всё это. Кольцо будто прилипло, и я не мог его снять. В ход пошёл замечательный нож, который уже смог проявить себя во всей красе. Кость с трудом поддавалась резке, и, в конце концов, я выворачивающими движениями выдернул палец из сустава, несколько брызнувших капелек крови обагрили моё лицо.
Я вылез, за полчаса закопал могилу и воткнул временный крест. Лёгким бегом я добрался до подъезда своего дома. Перед входом я вспомнил о пальце, который после снятия кольца лежал в кармане, и кровь из него обильно пропитала трусы и штанину. Почуяв лакомство, со стороны противоположного дома семенила, виляя хвостами, стая старых знакомых. Они выдирали из зубов друг друга кинутый им палец, а я следил за всем этим и хихикал, как сумасшедший.
Утром Гены не оказалось на рабочем месте.
— Твоего дружка не будет, — зайдя в мастерскую, сообщила Екатерина Валерьевна. — Он мне позвонил с утра, сказал, что грудь сильно болит, в больницу пойдёт, не знай только, кто там ему поможет, все доктора разбежались.
— Допился, походу, дурачок, — глубоко вздохнув, сказал я.
— У тебя сегодня пациент, кстати, старушка на Центральной три, квартира тринадцать. Внук-наркоман зарубил вчера за то, что медаль одну дорогущую спрятала и не захотела отдавать. Соседка её, моя знакомая, позвонила, попросила забрать, похоронить. Ты постучи в пятнадцатую квартиру, там муж её поможет во всём, съездит с тобой.
Я кое-как доделал гроб, сбив сикось-накось несколько досок, и с помощью Екатерины Валерьевны загрузил его в катафалк.
— Вот не стыдно тебе так делать? — увидев качество моей работы, возмутилась она.
— Да потому что досок нормальных прямых не осталось, — парировал я, — надо ещё заказать.
— Умный какой, заказать ему надо, у администрации денег нет.
— Конечно, нет, все деньги растащили, ворюги проклятые, себе зарплаты небось сделали королевские, а на гробы для нищих нет ничего.
— Помолчал бы! — воскликнула она, переменившись в лице, — спасибо скажи, что они тебе хоть такую зарплату платят, кому ты ещё такой нужен?!
От этих слов внутри обидно потянуло, я отвернулся, закрыл задние двери машины, чтобы гроб не вывалился по дороге, затем сел в кабину и завёл мотор.
— Не забудь, пятнадцатая квартира, там помогут, удачи тебе, — сказала она напоследок.
Моя нога нажала на педаль газа. Я снова ехал на место, где нужно прибраться, избавив очередную жилплощадь от смердящей мертвечины, чтобы туда в скором времени смогли заехать счастливые новосёлы.
Дверь в квартиру была не заперта. К счастью, тело ещё не воняло, старуха лежала на изношенном диване, накрытая белой простынёй. Я не стал сразу просить помощи и оставил гроб в машине, чтобы в одиночку исследовать жилище в поисках полезного и снять с освободившейся от тщетного бытия то, что ей больше не сгодится под толщей земли. Мои пальцы приподняли простынь, вместо рта и носа на меня глазела глубокая рана в форме ромба, образовавшаяся от сильного удара топором. На ней не было ничего ценного.
— Какая, же, ты, мразь, — медленно проговаривая каждый слог, изрёк я, разглядывая безобразное отверстие в её лице — Тебе что, никто ни разу не подарил никаких украшений за всю твою убогую жизнь? Хотя бы из сраного серебра! Я ехал столько времени через всю эту дыру, чтобы израсходовать свои силы на тебя, ничего не получив взамен?!
Деревянные полы, покрашенные коричневой эмалью, рамы окон, покрытые зелёной плесенью, алюминиевые ложки и вилки, пластиковая новогодняя ёлка в пыльном чемодане, всякая вещь в этой квартире тошнила нищетой. Я обыскал каждый закуток, но кроме флакона дешёвого шампуня и куска хозяйственного мыла ничего полезного не обнаружил. В настенном шкафе коридора мной был найден старый альбом с фотокарточками. Я вернулся с этой находкой к покойнице и сел в кресло напротив.
— Смотри, вот всё, что от тебя осталось, так посмотрим. — Я листал альбом, рассматривая чёрно-белые снимки. — Знаю, любите вы показывать всё это дерьмо гостям и хвастаться прошлым.
Меня привлекла фотокарточка, где она, молодая и красивая стоит на причале. Её взгляд был устремлён прямо на фотографа, вокруг застыли брызги могучих волн, чуть поодаль боком стоял молодой человек, который держался за перила и смотрел куда-то в сторону.
— Вот, он, почему тебе ничего не подарил, а? — продолжая негодовать, выговаривал я, — Зачем дарить? Правильно? Оттрахал тебя хорошенько и свалил, да? Где медальки? Овца тупая, лучше бы внуку отдала и пожила подольше, и где они теперь? Какой-нибудь мент, который заезжал сюда и прикарманил, а сейчас позирует с ними на груди перед зеркалом, а потом продаст где-нибудь за большие бабки!
Я поднялся на второй этаж и позвонил в пятнадцатую квартиру. Дверь открыл мужчина лет пятидесяти.
— Здравствуйте, я с похоронного бюро, не поможете мне с покойником?
— А, здорова, оденусь, погоди. — Он обулся и надел футболку, мы начали спускаться по лестнице. — А с кем это вы там вели разговор в квартире сейчас? У нас полы тонкие, слышно всё.
— Молитвы читал, — коротко ответил я.
— Нет, это были не молитвы, — возмущённо заявил он, — как у тебя только язык поворачивается такое говорить покойнику? Она была очень хорошим человеком, помогала всем всегда.
— Простите меня, — нахмурив лоб и изобразив виноватую гримасу, ответил я. — Работа такая, иногда нервы шалят и всякое накатывает, начинаешь чудить всякое.
Кажется, его удовлетворил такой ответ, мы достали гроб, занесли в квартиру и положили в него тело.
После погрузки я сообщил своему помощнику, что ему совсем необязательно ехать со мной и набрехал, что на кладбище меня уже ждет помощник. Он с облегчением выдохнул, я поблагодарил его и поехал в сторону болот. По пути я остановился у полуразрушенного заброшенного дома, чтобы взять пару кирпичей. На топях истошно квакали лягушки, стояла такая сильная духота, что, казалось, даже труп покрылся потом. Я внимательно осмотрел водную гладь. «Не всплыло ли чего с зимы» — подумал я и с трудом вывалил тело из гроба на бережок у края воды. Тут я вспомнил, что забыл захватить верёвки. Нужно было что-то придумать.
Я разделся догола и натянул перчатки. Нож разрезал почерневшую кожу на животе с необыкновенной лёгкостью, показался кишечник и паскудный запах здорово ударил по моему обонянию. Спустя некоторое время практически все внутренности были вырезаны и выкинуты в высокие заросли камыша. «Надеюсь, теперь она не всплывёт», — подумал я и затолкал ей внутрь два кирпича, один под рёбра, второй безупречно встал в таз, затем аккуратно, чтобы они не выпали, столкнул тело в трясину. Отмывшись от крови, я поехал на кладбище, чтобы закончить с этим делом. На незанятом участке мной был воткнут крест, на табличке написано её имя, а также приклеена та фотография с причалом. Я повёз гроб к себе домой. У подъезда я заметил патрульную машину, а на лавке двоих «правоохранителей». Они увидели, как я подъехал, и тут же оживились. В висках неистово колотился пульс, дымка из мыслей и предположений полностью окутала мозг. Перед глазами возникло фонтанирующее кровью разодранное гузно протестующего. «Где ж я мог проколоться и ошибиться? Может, это не ко мне?» Они встали со своих мест и подошли к кабине, я открыл окно.
— Что сидим, кого дожидаемся? — спросил кривоносый. — Выходим, молодой человек.
Поражённый происходящим, я выбрался из грузовичка, чуть не упав от нахлынувшего волнения.
— Ооо! — воскликнул кривоносый, разглядев ближе моё лицо. — Как ты машину вообще водишь? Дорогу видишь хоть? Права есть?
— Да, вот. — Я извлёк документ и вложил ему в руку.
Он покрутил права и вернул мне.
— Ладно, что в машине, можно взглянуть?
— Да, конечно.
Я открыл задние двери.
— Опа, ещё лучше, для кого приготовил?
— Я работаю в похоронном бюро, могу дать телефон начальницы, она подтвердит.
— Да ладно? Короче, тут нам позвонили соседи твои, говорят, крики в хате у тебя прошлой ночью были, и ещё раньше тоже были.
— А, это, — облегчённо промолвил я. — Я, когда лекарство не приму, у меня во сне такое происходит, ору по ночам.
— Понятно, ну мы зайдём всё равно, осмотрим твою хату, может ты маньяк какой-нибудь, убиваешь по ночам, а потом и хоронишь сразу.
После этих слов другой «правоохранитель» громко рассмеялся.
— Помогите, пожалуйста, гроб дотащить, — спокойно попросил я, — на работе вот не поспеваю, приходится дома доделывать.
Мы занесли гроб и положили на пол в зале. Они расхаживали из комнаты в комнату, задавали вопросы о моём прошлом, об истории со стулом, части от которого были разбросаны по всей квартире.
— Лекарство показывай своё, — потребовал второй сотрудник.
Я вытащил из шкафа одну из бутылок и отдал ему. Он отвинтил крышечку, длительное время нюхал.
— Наркотой будто бы не пахнет, пробовать не буду, где взял?
— Меня всю жизнь с рождения этим поили перед сном, я с интерната вернулся, они в шкафу были.
— А если кончатся? — спросил кривоносый
— Надо будет в медлабораторию сходить, узнать состав, такой же купить.
— По разговору ты вроде не дебил, смотри, штраф мы тебе всё равно нарисуем. Если ещё звонки будут поступать и нас опять оторвут от важных дел и пошлют сюда, то одним штрафом ты не отделаешься, понял? — грозно заявил кривоносый.
Я несколько раз кивнул для убедительности. Когда они вышли, я прильнул спиной к двери и медленно осел на пол с блаженной ухмылкой на дёргающихся губах. В зале на самой середине стола покоилось обручальное кольцо. Я усмехнулся и предположил, что люди не замечают и их особо не интересует то, что у них прямо под носом, им обязательно надо лезть в самые непроходимые дебри, в самые дремучие углы и щели, туда, где ничего нет. Благородный запах сосны от гроба стремительно распространялся по квартире. Нужно было возвращаться в бюро.
Я отчитался о выполненной работе. Екатерина Валерьевна, сидя за столом, нервно курила сигарету.
— Гену в больницу положили нашу, что-то серьёзное с печенью
— Да ладно! — прикинувшись удивлённым, возгласил я.
— Навести его завтра вечером, хорошо? Придётся одному пока что поработать, я понимаю трудно, но я поищу, конечно, кого-нибудь помочь тебе.
Я покинул кабинет и прошёл в мастерскую, меня одолевали противоречивые мысли. С одной стороны это было хорошо, когда я работаю один, и мне никто не мешает творить всё, что я хочу, с другой — одному физически тяжело таскать все эти ящики и мёртвые туши. И главное — я был очень доволен тем, что болезнь поразила Гену. Я всячески отгонял эту мысль, даже отмахивался руками и тряс головой, но себя провести невозможно, наказание за добровольный процесс самоуничтожения неминуемо, и оно настигло его сейчас.
Я на скорую руку сколотил два гроба до обеда, меня разморило и потянуло в сон. На мини-складе были найдены несколько кусков чистой ткани, из которых я соорудил подушку, положил её в ящик и забрался в него сам. Не успел я закрыть свои нескончаемо моргающие глаза, чтобы дать им передохнуть, как дверь в мастерскую с грохотом распахнулась. Не вставая, я приподнялся на локтях и выглянул наружу. В дверном проёме стояла Екатерина Валерьевна.
— Так, что за сон-час в рабочее время, — сурово проговорила она губами, накрашенными алой помадой, глаза её горели. — Наконец-то, я дождалась этого момента, когда мы остались наедине, и нам никто не помешает.
Немного растерянный, я безмолвно выглядывал из гроба и попросту ждал, что будет дальше. Она подошла ко мне вплотную и начала ласково гладить по моим волосам.
— Я знаю, ты хороший, — продолжила она свой монолог. — А я вот одна, три раза замужем была, дети растут, денег не хватает, конечно, но… — Она сделала паузу, я посмотрел ей в глаза. — Ведь такой смелый искатель сокровищ протянет руку помощи несчастной женщине и не оставит её в беде?
Шокированный таким поворотом событий, я не мог подобрать слов, чтобы ответить ей и мои губы просто шевелились, издавая пустые звуки.
Она сняла свою белоснежную блузку и моему взору предстали большие обвислые груди в сером лифчике и выпирающее брюшко, прорезанное вдоль небольшими складками. Поцеловав меня в лоб, она велела вылезти из гроба и сесть на стул. Все ещё пребывая в шоковом состоянии, я подчинился и сделал всё, как она велела. Екатерина Валерьевна спустила мои штаны и встала на колени, затем раздвинула мне ноги и пододвинулась ближе. Приспустив мне трусы, она сбросила с себя лифчик и начала водить своими грудями по моим гениталиям. После этого она обхватила мой вялый член своими тонкими губами. Она использовала разнообразные приёмы и техники минета, отточенные десятилетиями на своих многочисленных благоверных, но ничего из этого не возымело должного эффекта.
— Может, ты хочешь туда? — прервавшись, спросила она.
Я отрицательно покачал головой.
— Тогда осталось применить последний радикальный метод, — произнесла она и снова поглотила мой член.
На этот раз она приняла его так глубоко, что её губы уткнулись в мой лобок. Течение времени на миг остановилось, Екатерина Валерьевна с усилием рванула вверх головой, раздался треск. Мы уставились друга на друга, она приоткрыла рот, и на её языке в крови беспомощно лежал откушенный пенис. Она вынула его и сжала в кулаке, я перевёл взгляд на свою промежность, и на том месте, где когда-то был член, висел ничтожный огрызок, из которого толчками фонтанировала кровь.
— Сука! — заорал я и грубо схватил её за волосы, притянув к себе. — Ты что наделала?!
— Вот и голос прорезался, — звонко рассмеявшись, проговорила она. — Не вопи, придурок, тебе ж не больно совсем.
Она вырвалась из моей хватки, оставив прядь волос в руке, и встала на безопасном расстоянии. Я немного пришёл в себя и неожиданно осознал, что на самом деле боли вовсе не было. Через огрызок вместе с кровью выходили последние остатки чего-то значительного, того, что ещё каким-то чудом тлело во мне, а теперь через ужасную рану выталкивалось наружу, не в силах оставаться дальше внутри тела, поражённого метастазами отчуждения и неприятия.
Я вскочил с места и устремился к Екатерине Валерьевне. Она завела руки за спину и я, как маленький ребёнок, у которого отобрали игрушку, пытался выхватить часть себя.
— Золото, золото, золото, — ловко уворачиваясь от меня, повторяла она.
Её груди тряслись и мотались в разные стороны, складки жира колыхались. Я схватил лежащий на полу молоток и ударил ей по лицу, она отшатнулась назад, но стена удержала её от падения. Я сделал замах, и она вдруг заплакала, прижав свободной ладонью ранение на лбу. Лицо её покраснело, она тихонько скулила, зажмурив веки.
— Ты убил меня, — прошептала она. — Какое же ты дерьмо, убил всех: меня, себя, маму, папу.
Екатерина Валерьевна лежала, заслонив ладонями лицо, а я в это время наносил страшные удары в область головы. Через несколько секунд волосы её взмокли от крови.
— Ты же хороший, хороший, — жалостно причитала она. — Остановись, пожалуйста, мне так больно.
— Ничего уже не исправить! — закричал я.
Молоток стал неестественно отскакивать от её давно расколотого черепа с характерным металлическим звоном, и тело женщины в мгновение ока превратилось в золотую статую.
— Подъём! — закричал знакомый голос.
Я открыл глаза, надо мной с грозным видом стояла Екатерина Валерьевна.
— Как поспал? — с укоризной спросила она. — Солдат спит, служба идёт? Уже четыре часа дня.
— Ой, я два гроба сделал, — сонным голосом пробормотал я, — вырубило что-то,
— Вот тебе и «ой», ладно можешь идти домой.
Поужинав у себя на кухне и дождавшись наступления темноты, я собрал всё своё снаряжение и выдвинулся на кладбище для раскапывания той стародавней могилы с чёрно-белой фотографией. Среди надгробий расхаживала, шатаясь, какая-то нетрезвая бабка и искала своего покойного мужа.
— Ой, господи, — причитала она, — не видно ничего, ох.
Я наблюдал за ней издалёка, и меня постепенно начинало раздражать её присутствие, драгоценные мгновения лета нещадно утекали впустую. В итоге я не выдержал и подошёл к ней, включив налобный фонарик.
— Здравствуйте, вам помочь? — спросил я мягким тоном.
— Сынок, поминки сегодня у Лёшки моего, поздно притопала, никак не найду, где лежит, темно как, не вижу ничего.
Примерно полчаса мы искали Лёшку, затем ещё полчаса она плакала на его могиле, и ещё столько же времени я выводил её на освещённую дорогу.
Я приступил к своей грязной и изнурительной работе. Земля была жёсткой и спрессованной, она как будто не пускала меня, и спустя два часа я продвинулся лишь на метр. Я проклинал людей, вырывших такую бездонную яму, проклинал саму покойницу и весь мир. Спустя ещё час раскопок лопатка ударилась обо что-то твёрдое. Я взвизгнул от радости, расчистил остатки земли и принялся открывать крышку, но она не поддавалась и была будто приварена к гробу. Видимо, за столь длительное время материалы вросли друг в друга. Я прыгал на крышке, пытаясь проломить, в истерике полного разочарования бил по ней лопатой. Всё было безрезультатно и мне ничего не осталось, как выкарабкаться и закопать могилу обратно.
Еле волоча ноги от усталости, я возвращался домой по пустынной дороге безнадёжно мёртвого города. Вечно бодрствующий Шарик со своими товарищами, завидев меня, подбежал и начал просить подачки, но на этот раз я был одновременно пуст карманами и опустошён внутри. Дома я выпил сироп и рухнул в кровать, где начал мастурбировать на красивую девушку, увиденную однажды в автобусе и оставшуюся у меня в памяти, но не успел кончить, так как мгновенно уснул.
На следующий день после работы я отправился в местную больницу. Разваливающееся на глазах здание, которое чудесным образом совмещало в себе поликлинику, дневной стационар и отделение скорой помощи. Там было всё. Многокилометровые очереди, которые начинают формироваться у входа с рассветом. Старухи, стёршие своими нескончаемыми визитами полы коридоров до дыр без единой мало-мальской надежды на поправку. Пока я прорывался через ораву, чтобы попасть в отделение стационара, где находился мой коллега, я успел десять раз поругаться. В приёмном покое я попросил медсестру позвать Гену и спустя некоторое время он показался, медленно подошёл ко мне, крепко сжимая футболку на груди, как будто бы в него только что выстрелили, и он был смертельно ранен.
— Привет, друг, — тяжело сказал он.
— Здорова, как ты? — спросил я, протягивая два апельсина, украденных в магазине.
Впервые за всё время нашего знакомства я видел его трезвым. Казалось, на его лице отпечаталась вселенская тоска. Потухшие глаза не блестели, как раньше, и в них читалась скорбь утраты, окончательной потери смысла продолжать дальнейшее существование.
— Типа цирроз печени, — сказал он. — Хотя они не уверены. Да тут ни в чём не уверены, я так понял, надо анализы сдать, там видно будет. Сказали, неделю подержат, а потом выпишут, нет денег у больницы, хочешь больше лежать — плати.
— Блин, цирроз, звучит не очень, ты ж молодой ещё, откуда он взялся? — спросил я.
— Мужик, я бухаю с пятнадцати лет, у меня родители, чтобы выжить, гнали самогон, продавали, ну и я втихаря пристрастился. Он повсюду был: в трёхлитровых банках, бутылках из-под молока, бидонах, везде, короче.
— Ясно, ну а я тут один ездил на вызов, вроде ничего, справился, помогли немного.
— Слушай, — он положил руку на моё плечо и приблизился ближе. — Сбегай в магаз, а? Возьми бутылочку, сейчас я тебе мелочи дам.
— Ты, дурак что ли?! — воскликнул я, — сдохнешь же!
— Тихо ты, иди давай, — сказал спокойно Гена и сунул мне горсть монет в карман. — Если хватит, две возьми.
Я сбегал в универсам, купил две маленьких бутылочки водки. Гена крепко меня обнял, пообещал поправиться и выйти в скором времени на работу.
За всю неделю, пока я трудился один, у меня было два вызова и оба удачных. В среду был дед с золотой печаткой и случайно найденной заначкой при обыске квартиры. В пятницу — старушка с цепочкой на запястье. Оба успешно отправлены кормить своей плотью раков на глубины болотной трясины с привязанными к ногам кирпичами. Неиспользованные гробы были разобраны, доски складированы в укромное место под навесом густых кустарников. Я решил не сдавать сокровища в нашу местную скупку, чтобы не привлекать лишнее внимание, и сделать это в областном центре, когда поеду на лечение в одну популярную неврологическую клинику. В сети было достаточно положительных отзывов об этом лечебном учреждении, и цены вполне сносные, средняя продолжительность лечения — две недели, как раз можно взять вторую часть отпуска на это дело.
Это был субботний безоблачный день, и у меня выдалось на редкость хорошее настроение от предвкушения исполнения в скором времени главной мечты. Я завёл катафалк, забрал припрятанные в кустах доски и поехал к Любови, чтобы продолжить строительство.
Я выгружал пиломатериалы на землю, намеренно делая это с грохотом, чтобы старуха сама услышала и выползла наружу, и мне бы не пришлось орать на всю улицу.
— Работник мой приехал! — Она неуклюже семенила вразвалочку, тряся своими гигантскими серёжками. — Петька мой!
Я не смог удержаться и гулко расхохотался, закинув голову назад.
— Не знай, хватит ли этого, чтобы стены доделать, — сказал я. — Чай завари и пожрать что-нибудь вынеси.
— Сашку вот как раз послала в магазин, принесёт хлебушка и колбаски копчёной, потерпи. А чайник сейчас поставлю.
Я стоял и не спеша стучал молотком, затем последовал неудачный удар, гвоздь выскочил и покатился по земле. Я присел, для того чтобы подобрать его, но непонятно откуда взявшаяся тонкая и длинная рука опередила меня, я обернулся и поднял голову: на расстоянии нескольких сантиметров от меня стояла девушка. От неожиданности и удивления я потерял равновесие и рухнул на спину, после чего она рассмеялась, но отнюдь не озлобленно, как я ожидал. Её зелёные глаза смотрели в мои, и она не отворачивалась от поражённого лица, длинные чёрные волосы были собраны в тонкую тугую косичку, которая покоилась на правом плече. Она вытянула вперёд два сжатых кулака.
— В какой руке? — спросила она, широко улыбаясь.
Я показал пальцем на ту, которая оказалась пустой.
— Ну вот, продул, — выпятив губы и изобразив печальное лицо, произнесла она, — да ты не грусти, сейчас я тебе принесу бабушкины бутеры.
Девушка скрылась в избе, а я продолжал находиться в полулежащем положении, подперевшись локтями. Сердце моё бешено колотилось, и рот дрожал. Я поднялся и с досадой ударил кулаком по стенке сарая: «Приехала бы она попозже, точнее, после того как я съездил и вылечился и?..» Сумасшедшая пульсация в висках не давала разгорячённым нервам утихомириться, а мозгу остудиться.
Она вернулась с пакетом, полным еды и вручила мне.
— Я, Александра, можно просто, Сашка, бабушка немного не в себе и считает, что ты Пётр, её покойный муж. Когда он умер, она нам ничего не сказала. Мы поздно об этом узнали, спасибо тебе, что согласился помочь вот так, с сараем, она прямо расцвела и ожила, только о тебе и говорит.
Я представился и тут же осознал, что это первое в моей жизни настоящее знакомство с девушкой.
— Как ты тут оказалась? — застенчиво спросил я, почувствовав, как краска заливает моё лицо.
— Ну, я приезжаю на каникулах, в этом году школу закончила, поступать буду в столицу. А ты живёшь здесь и работаешь?
— Да, тут обитаю и работаю строителем, — соврал я, отведя взгляд.
— А ты любишь музыку? — вдруг спросила она и задрала брови в ожидании ответа.
— Ну, как бы, все любят музыку, у нас на работе радио включают постоянно.
— Хочешь, гитару свою покажу?
Я утвердительно кивнул, она убежала и вернулась с чёрной шестиструнной гитарой и книжкой с песнями и аккордами.
— Ну что ты к человеку пристала? — заворчала из окна старуха, — мешаешь работать!
— Баб, всё нормально, отстань, — отмахнулась Сашка.
— Ты играй что-нибудь, а я буду слушать и делать стенку, — сказал я.
Я отвернулся и начал прибивать доски, она пела и исполняла для меня настоящую живую музыку. Руки мои работали так медленно, насколько это возможно. Я умолял время приостановиться или растянуть это уникальное событие до бесконечности. До меня доносились не только значения песен, но и аромат её духов, смешанный с запахом свежестиранного белья, и всё это было не во сне, а по-настоящему.
— Ну, вот и всё, — опечаленно сказал я, пригвоздив последнюю доску.
— Как тебе музыка? — спросила Саша, продолжая тихонько перебирать аккорды.
— Честно говоря, я в первый раз услышал живой инструмент, это очень круто, мне пора, наверно, — признался я, невольно ощущая свою неуместность.
— Да? Уже? — Она встала в полный рост, который был на несколько сантиметров выше моего. — Ты не закончил ещё? Значит, ещё раз вернёшься?
Я бросил короткий нерешительный взгляд в её сторону, наши глаза встретились. Она смотрела на меня, как глядят обычные, здоровые люди друг на друга.
— Я простудился немного, нервы застудил, как ты видишь, зимой ещё, не долечил вот, поеду скоро в нормальную клинику в областной центр, у нас тут ничего не могут, — проговорил я.
Она резко погрустнела и крикнула бабушку. Я проследовал к машине и начал собираться к отбытию. Люба выползла из хаты и вместе с внучкой подошла ко мне, после она достала несколько купюр из кармана и трясущейся рукой протянула мне.
— Возьми-ка, там много ещё делать?
«Что же я…» — меня овладело смятение, и мои руки словно приклеились к пояснице.
— Да вроде не надо пока что, — неуверенно пробормотал я, бросив взор на Сашу.
— Крутая у тебя тачка, — улыбаясь, сказала девушка. — Только запах какой-то особенный, первый раз с таким встречаюсь.
Я открыл дверь машины. Казалось, что ноги налились свинцом, и что-то неведомое удерживало меня на месте, не давая спокойно уйти.
— Я приду, — трогаясь, сообщил я сквозь открытое окно, — может быть, завтра.
В зеркале заднего вида Саша энергично махала ладонью. Всю дорогу до гаража бюро я ехал со счастливой улыбкой на устах и был твёрдо уверен — сегодня приключилось нечто особенное, что разделило мою жизнь на «до» и «после», и как прежде уже никогда не будет.
Дома, присев на диван, я отложил телефон в сторонку и начал не спеша мастурбировать на образ Александры, который в мельчайших деталях вклинился в мою память. Там она сидела на лавочке и смотрела на меня с лёгкой улыбкой. Я находился рядом с расстёгнутой ширинкой и неторопливо ублажал себя. Она вовсе не хотела уходить, нет, ей нравилось быть со мной. Плотно закрыв веки, дёргающиеся в такт моих движений, я протянул левую руку и она, не раздумывая, коснулась её и затем нежно обхватила, нежно прижав к своей щеке. Саша ласково целовала мою кисть, слегка касаясь своим маленьким ртом. Я был на грани и должен был вот-вот взорваться.
— Саша, помоги мне! — Одинокий крик пронёсся эхом по пустой квартире, мощная струя семени выстрелила в воздух, несколько капель угодили мне в лицо.
В своём сознании я конструировал вымышленные зарисовки своего нового прошлого. Из вечного неудачника без семьи и друзей я превратился в любимого сына своих родителей с благородной работой. Лишь обман был моим единственным другом и верным союзником, ибо без него я — кусок дерьма, прислуживающий мёртвым и отвергнутый живыми.
Воскресенье. Весь день до самого вечера я словно бродяга шастал рядом с кладбищем, надеясь на встречу с похоронами, но никто не хотел умирать. Надо было взять те деньги и в будущем всегда действовать по принципу «дают — бери» в любой обстановке, потому что без денег невозможно осуществить ни одну мечту.
Жара приутихла. Я шёл на встречу с Александрой. По дороге мне попался замечательный забор из широкой доски и я, не раздумывая, принялся её отрывать. Огромный пёс неистовствовал, захлёбывался лаем и душил себя ошейником, желая разорвать наглого воришку на мелкие кусочки. Я успел справиться с двумя досками, на третьей послышался скрип открывающейся двери, и я бросился бежать, держа под мышкой добычу. На подходе к заветному дому, я оторвал ещё одну небольшую доску у соседей Любы.
— Люба! Это я! — закричал я во всю глотку.
Дверь открылась, на пороге, оперевшись локтем на дверной косяк, деловито стояла Саша. Её короткие облегающие шортики продолжали блестящие, как шёлк, длинные с упругой кожей ноги. Слюна обильно наполняла полость рта, и я незаметно сглатывал её небольшими порциями.
— Ну, ты орёшь, — сказала девушка. — Я аж с дивана подскочила, бабушка спит, её и атомная бомба не разбудит.
— Я стену доделать хочу, вот купил две доски, одну нашёл.
— Что-то вон та маленькая как-то сильно смахивает на соседскую.
Я нервно рассмеялся, она поддержала добродушной улыбкой, и я сознался в том, откуда я её достал.
— Тебе, может, помочь надо? — спросила она.
— Ммм, да, — специально выдержав паузу, ответил я, не выдавая своего внутреннего ликования.
Мы не спеша шли к сараю, она — впереди. Её сочный крепкий зад был подобен магниту и своей силой притяжения он запросто мог вырвать член из основания, поэтому я не рисковал и держался на безопасном расстоянии. Закончив со стройкой, мы присели отдохнуть на лавку в огороде. Она сидела так близко, что когда поднимался лёгкий ветер, её волосы мягко ударяли по моей шее и лицу. Она рассказывала о своём детстве и школьных годах, сдабривая всё это комичными историями.
— Я подала документы в несколько столичных вузов, — увлечённо проговорила она, — но мечтаю попасть в консерваторию, музыка — это вся моя жизнь. Но если ничего не выйдет, всё равно буду петь и играть.
— А мне нравится строить, — солгал я, — хотя мои родители были против этой профессии, потому что считают её непристойной и вредной. Сами они живут в другом городе, и при первой возможности я их навещаю.
— У меня мама с папой приедут скоро сюда, через неделю где-то.
Всё когда-нибудь заканчивается. Она несколько раз широко зевнула, что стало для меня явным сигналом к уходу. На улице стемнело. Я посмотрел на время в телефоне.
— Ладно, мне пора, — заявил я, — скажи бабушке, что осталось крышу сделать, приятно было поговорить, пока.
Я так страстно хотел прикоснуться к ней, что протянул кисть для прощального рукопожатия, и она ответила взаимностью. Саша проводила меня до калитки, и я зашагал домой. Во время пути меня терзали всевозможные навязчивые вопросы к самому себе.
Очередная рабочая пятидневка прошла без вызовов, завезли пиломатериалов. В пятницу Екатерина Валерьевна попросила зайти к ней в кабинет для разговора, что я и сделал за два часа до окончания рабочего дня.
— Тут такое дело, — тревожным тоном сказала она. — Я знаю, в администрации разговоры ходят, что закрывать нас хотят, тут что-то другое будет, а наши функции передадут ритуалке какой-нибудь и будут им приплачивать за похороны неплатёжеспособных, невыгодно им нас содержать. Короче, прибыли мы никакой не приносим. Только одни расходы на коммуналку, зарплаты, материалы, понимаешь?
Я легонько кивнул и, ещё не осмысливая в полной мере масштабы трагедии, молча разглядывал пятна плесени в углу на потолке.
— Так что, будь готов и подыскивай себе работёнку заранее, — подытожила она. — Всё, свободен.
Я покинул кабинет, прошёл в мастерскую и сел на стул. Спустя несколько минут до меня дошёл смысл сказанного, я закусил нижнюю губу и обхватил лоб ладонями, переваривая суть и выстраивая цепочку дальнейших действий. Мои пальцы медленно заскользили по шероховатому бруску, затем я поднёс их к носу и глубоко втянул частички древесной плоти. Я вообще не должен был переживать из-за увольнения, так как в скором времени у меня будет нормальное человеческое лицо и меня возьмут в любую организацию. Эта мысль успокоила мой растревоженный разум.
Я представил, как возвращаюсь из клиники, еду на птичий рынок, где торгуют домашними животными, и покупаю маленьких пушистых кроликов. Потом у калитки я зову Сашку, она распахивает дверь, я держу клетку за спиной и прошу угадать, что я принёс. После неудачных попыток она, в конце концов, сдаётся. Я вручаю ей подарок и заявляю, что это будут первые обитатели восстановленного сарая. Мы вытаскиваем их из клетки и пускаем погулять по огороду, а сами садимся на лавочку, наблюдаем за ними, и попутно я повествую о том, как удачно прошло лечение. Она внимательно слушает и смотрит только на меня, её глаза слегка увлажнились, и в них отражается моё лицо. Я кладу ладонь на её прекрасную выпирающую скулу, Саша не отстраняется, мои губы начинают движение вперёд…
От хлопка двери и удаляющихся шагов руководительницы я очнулся от нахлынувших фантазий. Рабочий день закончился. Я осмотрел мастерскую. Пока я ещё был здесь, нужно обязательно выжать максимум из этого места, чтобы после оплаты лечения остались деньги на первое время.
В ванне мои тощие пальцы усердно намыливали тело, подготавливая к встрече с непонятно откуда свалившимся на мою несчастную голову человеческим существом из мира грёз и детских снов с мужским именем и женским станом. Я аккуратно сбрил все лишние волосы на теле, оставив только на голове.
В субботу, прихватив несколько досок из бюро для постройки крыши, я подъехал к дому. У забора стояла машина с номерами другого региона. Я принялся звать Любу и Сашу. Из дома вышли женщина с мужчиной, которые затем открыли калитку и приблизились ко мне. Мы поздоровались, они оказались родителями девушки.
— Так это ты тот самый «строитель»? — с недоброжелательной усмешкой сказал Сашин отец. — Я в детском садике в песочнице и то ровнее лепил.
— Как у тебя только совести хватило последние деньги взять у бабушки, которая на ладан дышит? — продолжила женщина. — Она нас-то с трудом узнаёт, а тебя вообще за мужа покойного приняла, а ты и воспользовался моментом.
Я повернул голову и сквозь забор заметил сидящую на лавке Сашу, она поприветствовала меня коротким взмахом ладошки.
— Я привёз досок, — произнёс я, не придав значения их словам, — осталось крышу доделать, могу вам их отдать.
— Вали вместе со своими досками куда подальше, — прошипела мать Саши, — и чтобы духа твоего тут не было. Они вернулись в дом, я пребывал в состоянии нерешительности, затем открыл задние двери и зачем-то начал рассматривать и трогать лежащие там доски.
— Привет! — крикнула подошедшая Саша, стоя по ту сторону забора.
— Привет, Сашка, — произнёс я, приблизившись к ней вплотную.
Несколько сантиметров дерева отгораживали нас друг от друга, разделяя два мира: красоты и обречённости.
— У меня батя тесно связан со стройкой — призналась она, — и когда он увидел твоё творение, сильно разозлился, так ты не строитель?
— Нет, — выдержав паузу, ответил я. — Всё, что я умею делать — это гробы и то, криво, ещё я зарываю мёртвых людей, у которых нет денег на ритуальные агентства, вот так.
Вот это да, жесть! — воскликнула она. — Никогда в жизни не натыкалась на таких людей, покажешь мастер-класс по изготовлению гробов?
— Ты серьёзно? — поражённый её положительной реакцией спросил я. — Давай твой номер, я тебе позвоню и скажу, когда можно прийти.
Я записал её номер в контакты, затем поехал обратно в бюро выгрузить стройматериалы и поставить машину в гараж. По дороге домой из окна автобуса я случайно заметил скопление народа у одного из подъездов пятиэтажки и тут же попросил остановку. В гробу, обитым зелёной тканью покоился старик, у которого ничего для меня не было. Я так громко выругался от досады, что некоторые из собравшихся обернулись. Подойдя ближе и внимательнее присмотревшись, я заметил на его запястье часы. «Дешёвка или что-то стоящее?» Подъехал автобус и катафалк, гроб погрузили, народ занял свои места в транспорте и они отбыли. Я подошёл к одной старухе, которая собралась уходить, и осведомился, как зовут покойника.
Поздней ночью я нашёл свежую горку с нужным мне именем и в течение полутора часов добрался до мертвеца. Посреди молчания смерти, вместо артериального пульса отчётливо раздавалось непрерывное звучание механизма. В результате несложных манипуляций в моих руках оказались часы популярной во всём мире швейцарской марки. На моём худощавом запястье они висели и смотрелись не очень привлекательно, и я убрал их в рюкзак, затем закопал, разровнял разграбленную могилу и полностью удовлетворённый результатом отправился к себе.
Поутру, зайдя в мастерскую, я увидел Гену, который сидел на стуле и ждал меня. Он был пьян как обычно.
— Здорова, ну как здоровье? — спросил я, присев рядом. — Ты уже знаешь про нашу контору?
— Да, Екатерина Валерьевна рассказала с утра, плохо всё, цирроз подтвердился, лекарств надо покупать на миллион.
— А что ж ты тогда бухой-то опять пришёл, е*лан ты конченый?! — взорвался я.
— Да не ори ты, тебе-то какое дело? — спокойно ответил он. — Я выпью немножко и у меня не болит ничего сразу, это как обезболивающее, ни печень, ни сердце, ни душа не болит.
— Ну и правильно, что жена тебе изменяла! Ты слабое, безвольное чмо, вкалываешь землекопом за спасибо. Я тоже здесь работаю, но у меня нет другого выхода!
Я вскочил с места, схватил ножовку и начал исступлённо пилить древесину, краем глаза видя, как он отстранённо и задумчиво смотрит в окно. В эти мгновения во мне бушевал океан беспредельного презрения к этому человеку, хотя, по правде говоря, я сам был ничуть не лучше, такой же не вписавшийся в систему отброс, но у меня были хоть какие-то стремления и надежды на лучшее будущее. Гена представлял собой давно скончавшегося человека, в котором чудесным образом поддерживали жизнь непрерывные дозы спиртного.
Мне в голову пришла безумная мысль. После обеда я набрал Сашу и позвал в бюро, на что она охотно согласилась. Её прибытие вмиг разрядило напряжённую обстановку и прогнало обыдённую скуку. Гена увлечённо объяснял свойства того или иного дерева, показывал как правильно забивать гвозди.
— Можно я смастерю маленький гробик для кого-нибудь? — со смешком спросила она.
— Нет, — категорически отрезал Гена. — С этим не шутят, может, тебя ещё на вызов к умершему взять?
— Да ладно вам, что такие серьёзные? — сказала Саша. — Нет, так нет, между прочим, любовь и смерть — это самые популярные темы в искусстве во все времена, и если я хочу работать в этой сфере, то такой необычный опыт мне не помешает, а будет только в плюс.
Она удивляла и поглощала меня всего без остатка всё больше и больше. До момента встречи с ней я наивно полагал, что весь женский пол представляет собой трусливый и унылый курятник, единственной полезной функцией которого в этом мире было размножение и воспитание детей.
С моей помощью девушка соорудила небольшой ящичек, в который уместится разве что кошка или маленькая собачка. С весёлой улыбкой от выполненной работы она торжественно опустила крышку, и мы с Геной громко зааплодировали.
— Ну, мне пора, большое спасибо за экскурсию, можно я возьму его с собой?
— Бери, конечно, — разрешил Гена.
Я проводил её до выхода.
— Я сообщу, как родители уедут, если, конечно, ты хочешь довести до конца сарай, бабушка очень скучает по тебе, папа с мамой орали на неё, пытались образумить. Было очень увлекательно, пока.
— Пока, — сказал я и закрыл за ней дверь.
Я сбыл часы через один торговый сайт и к концу месяца у меня было достаточно денег для того, чтобы отправиться в клинику. Екатерина Валерьевна любезно предоставила мне очередной двухнедельный отпуск.
Я опять брёл по шумному городу, и пыль застилала мне глаза. По пути в клинику я зашёл в скупку и сдал все свои золотые украшения, выручив неплохую сумму. Здание лечебницы располагалось рядом с городским парком. Это было четырёхэтажная постройка со стенами, выкрашенными в разные цвета наподобие лоскутного одеяла. Внутри всё сверкало чистотой и порядком. Администратор за стойкой встретила меня с дежурной улыбкой до ушей, и было во всём этом надутом великолепии что-то лживое, подвох, запрятанный в глубины многоцветных полов и стен, затуманивающих растревоженный ум.
— Здравствуйте, чем я могу вам помочь? — спросила администратор.
— Я хотел бы пройти курс лечения, читал о вас много положительных отзывов и решил приехать.
— Для начала вам необходима консультация врача, давайте ваш паспорт, я заведу вам карточку, а пока вы можете оплатить услугу в кассе и присесть на том диванчике, я к вам подойду и провожу в кабинет.
Я заплатил и прождал несколько минут, после чего администратор отдала мне мою карточку и проводила к врачу. В кабинете за столом сидела молодая женщина лет тридцати. Когда я вошёл, она писала что-то ручкой.
— Добрый день, на что жалуемся? — не поднимая на меня глаз, поинтересовалась она.
— Когда вы взгляните на меня, тогда и поймёте, — раздражённо ответил я.
— Простите. — Она внимательно посмотрела на меня. — Ага, похоже на запущенный паралич лицевых нервов и обширный тик, довольно-таки редкое заболевание, расскажите поподробнее историю болезни.
Я в деталях описал ей, что произошло в тот роковой день.
— Понимаете… — Она сделала паузу и опустила глаза. — Такое нужно было лечить в детстве, а у вас уже всё это, к сожалению, носит необратимый характер.
— Неужели ничего нельзя сделать? — взмолился я. — Я столько отзывов прочитал вылеченных людей, у которых всё было намного хуже, чем у меня.
— Есть одно средство, оно находится на финальной стадии испытаний и стоит немалых денег. Вводится инъекция, которая обнаруживает и удаляет поражённые нервы и далее на их месте образуются новые и здоровые.
Моя очередная мечта рассыпалась прямо на глазах, «новые и здоровые, новые и здоровые» бешеным конвейером прокручивалось в моей голове. У меня не было выбора. Я вспомнил о ночных криках, но решил оставить эту проблему на потом, сейчас главным было выровнять лицо и избавиться от тика.
— Да, я согласен на этот укол, — выдохнув, сказал я.
— Хорошо, но перед этим обязательно нужно сдать много анализов, сделать томографию головы, сейчас я вам напишу список того, что нужно будет сделать, при желании вы можете уложиться в два, три дня.
Она быстро писала в моей карточке, а у меня в это время внутри сжалось и скрутилось оттого, что мне возможно просто не хватит денег на всё это.
— Вот возьмите, здесь список, отдайте администратору, и она вас быстро сориентирует, что и как делать, увидимся на процедуре, будьте здоровы.
Я подошёл к администратору, отдал ей карточку и попросил посчитать общую сумму. Её пальцы громко стучали по клавишам калькулятора, подсчитывая стоимость моей мечты.
— Всё, готово, я обвела, что вы можете сдать прямо сейчас.
Сдерживая дрожь в ладонях, я взял у неё из рук список с суммой.
— Не хватает… — после продолжительной паузы вырвалось у меня. — Можно ли что-нибудь убрать? Пожалуйста, у меня не хватает денег.
— Простите, но для эффективного лечения необходимо полностью следовать рекомендациям врача, успокойтесь, пожалуйста.
Она смотрела на моё лицо, которое тряслось и колыхалось от отчаяния и безысходности, её улыбка, наконец, спала.
— Вы пока что заплатите сейчас за анализы и томографию, всё сдадите, а потом подкопите и сделаете восстановительную инъекцию.
Я выгреб и отдал в кассу почти всё, что у меня было, сдал часть анализов, вышел на улицу, нашёл в парке лавку и сел.
Совсем низко, над головой уплывали вдаль раздутые до гигантских размеров облака, и я протянул руки, чтобы заключить их в свои объятия, но дистанция в тысячи километров была недосягаема. Мои ноги несли меня в безвестном направлении, я глупо озирался по сторонам в поисках быстрого решения проблемы с нехваткой денег. Кроме кровавых сцен злодеяний ничего больше не приходило в голову.
Впереди показались золотые купола церкви, и я направился к ней как к оазису. Рядом с открытыми воротами находилась бабка, стоящая на коленях и локтях, её голова была опущена настолько низко к асфальту, что между носом и поверхностью было расстояние в несколько миллиметров, перед ней лежала миска для подаяний. Её тело покрывало много слоёв грязной изношенной одежды. Я смотрел на неё минут десять, как загипнотизированный. Затем я пошёл в магазин, где попросил картонку от коробки, купил чёрный фломастер и написал большими жирными буквами: «Помогите, не хватает на лечение». Неуверенной поступью я вернулся к церкви и встал чуть поодаль старухи. Опустив голову и положив на пол открытый рюкзак, я держал табличку перед собой, поглядывал на старуху и боялся, что она заметит меня, но она была совсем недвижима. Прошло часа два, за это время человек десять прихожан бросили немного монет. Я прекрасно осознавал, что ничего путного из этого не выйдет, но продолжал попрошайничать. Ноги мои устали, и я сел на пол.
Рядом со мной остановился дорогой и крупный автомобиль. С большим трудом из салона вылез поп, его тело до такой степени разнесло от лишних жиров, что казалось, оно вот-вот разорвётся. Отвисшие холёные щёки и массивный подбородок сияли на солнце. Заприметив меня, он не спеша подошёл.
— Что-то я тебя в этом месте раньше не видел, — сказал он тонким голосом, похожим на женский. — За место заплатишь?
— Какое место? — удивлённо спросил я.
— Ты стоишь и побираешься на моей территории, дорогой мой.
— И сколько я должен?
— На первый раз нисколько, б*г милостив, но если ты собираешься тут постоянно зарабатывать придётся уплачивать, ну а сколько, тут уж тебе самому решать. Честно говоря, тебе лучше на прогулочную улицу в центре встать, больше проходимость, но там властвуют менты, какой там у них оброк, я не знаю.
— Большое спасибо за полезную информацию, — произнёс я и начал собираться.
— Иди с б*гом, — пробубнил поп и проследовал в ворота.
Я расположился рядом с кафе, где месяц назад пировали и веселились молодые люди. На этот раз дела пошли гораздо лучше, чем у храма. Нашлись даже те, кто расспрашивал о подробностях моей нелёгкой ситуации. Две женщины преподнесли пакет с едой, из-за чего мне не пришлось тратить драгоценное время на поиски магазина, где я должен стащить продукты, подвергая себя дополнительному риску.
Я был совершенно уверен, что подавляющее большинство людей, кто проходили мимо и читали мою надпись, считают меня абсолютно здоровым паразитом-мошенником, наживающимся на милосердных. В глубине души, безотчётно они, конечно же, горячо желали мне смерти, точнее исчезновения, и я ни капли не порицал их за это. Никто никому больше не нужен, а уж бедные, больные и подавно.
Поздним вечером не в силах дальше выпрашивать милостыню я вернулся в тот же парк, где находилась клиника, нашёл лавку и перетащил её через барьер кустов под густые ветви деревьев, которые полностью замаскировали меня от случайных глаз. Я посчитал свой доход и приблизительно прикинул, что мне надобно стоять так неделю, чтобы собрать необходимую сумму на спасительный укол. Выпив ложечку сиропа, я закрыл глаза и свернулся калачиком, положив под голову рюкзак.
Алые лучи восходящего солнца, минуя кожу век, беспощадно прожигали глаза и вместе с неугомонным чириканьем птиц сводили на нет попытки продлить сон. Я опорожнил кишечник и мочевой пузырь, наполнив всем этим пластиковые баночки, и заново лёг на лавку в мучительном ожидании наступления часа, когда откроется клиника. Благополучно сдав оставшиеся анализы и сделав томографию мозга, я снова отправился на центральную улицу в надежде на удачу.
На шестой день я был вынужден пойти к реке помыться и постираться, ибо докатился до того, что начал сам задыхаться от своего же нестерпимого запаха. За всю неделю стояния ко мне несколько раз подходили «правоохранители» и забирали дань за место и, как они изъяснялись, «с большой скидкой» за правдоподобность моего образа. Они не верили в закон и порядок, не признавали никакой власти, кроме безграничной власти денег, и такими, как они, были все.
На седьмой день ко мне подошёл мужчина, расспросил меня и предложил подбросить до клиники и заплатить на месте. Он вошёл со мной в здание, проследовал до стойки администратора, спросил о том, являюсь ли я их пациентом и был крайне удивлён положительному ответу. Мужчина поинтересовался у меня о том, сколько нужно добавить, и я чуть приврал, чтобы после платы за процедуру осталось денег на билет обратно и поесть. Уходя, мой случайный спаситель признался мне, что он поспорил с другом насчёт меня, проиграл и поэтому оплатил мне лечение. Я не стал уточнять подробности спора и просто тепло поблагодарил его, признавшись, что он воплотил в жизнь мою мечту.
В кабинете вместо доктора меня ждала медсестра.
— Где врач? — спросил я.
— У неё выходной, я сделаю вам всё сама, но перед этим вам необходимо расписаться в этом документе. — Она придвинула мне лист и ручку. — Это означает, что у вас не будет никаких жалоб в случае неблагоприятного исхода.
Я вертел ручку и колебался: «Почему такую серьёзную процедуру делает обычная медсестра? Вдруг ничего не получится?» После длительных раздумий я поставил подпись, ибо хуже уже быть не должно.
К моему изнурённому лицу приближался огромный шприц с длинной иглой.
— Почему игла такая длинная? — не сдержавшись, спросил я.
— Молодой человек, если вы будете болтать, у нас ничего не получится, не напрягайте мышцы лица, расслабьтесь.
В течение продолжительного времени она исколола практически всю лицевую часть головы, от лба до шеи, причинив мне уйму телесной боли. Она словно запустила раскалённых червей, и они хаотично ползали, выжигая каналы и ходы под кожей. Из плотно сжатых век вперемешку выступали слёзы скупой радости и мучительных страданий.
— Так, остался заключительный укол, не шевелитесь, сейчас я введу иглу в уголок поражённого глаза, смотрите наверх.
Игла погружалась всё глубже и глубже. Она выдержала паузу и как только её палец начал давить на шприц, вливая лекарство, я тут же забился в конвульсиях от пламени неописуемой боли. Потолок, на который я глядел, плавился и стекал по стенам.
— Ещё немножко, терпите, — говорил еле различимый, чей-то чужой и незнакомый голос из окутавшей всё мглы.
Ударивший в нос нашатырь вернул меня в подлинный мир, я прикоснулся пальцем до глаза, он был весь в засохшей крови.
— Не прикасайтесь! — крикнула медсестра. — Полежите немного на кушетке
Она мыла что-то в раковине, острая боль плавно перетекала в тупую, ритмически и непрерывно пульсируя.
— Вы можете дополнительно оплатить пребывание в нашей клинике, хорошенько отдохнуть и восстановиться, в цену входит трёхразовое питание, массаж, укрепляющие ванны и многое другое, — автоматом проговорила она.
— А сколько можно ещё полежать бесплатно? — с трудом выговаривая слова, спросил я.
— Кровь почти что прекратилась, сейчас я вам оботру всё раствором, и вы можете идти.
Она протёрла моё лицо ватой и вложила карточку в руки.
— Отдайте карточку администратору, всё, я закрываю кабинет на обработку воздуха.
Она встала у двери, подперев руками бока. Мне ничего не оставалось, как подняться и выйти вон.
Пошатываясь, я волочился в сторону вокзала, периодически узнавая направление у незнакомцев. Я был не в себе от тянучей и густой боли, окутавшей мое лицо, и не мог сконцентрироваться даже на экране телефона, чтобы узнать маршрут в интернете.
По пути на платформу в неосвещенном подземном переходе я несколько раз рухнул на пол. Мимо меня равнодушно проходили люди, спешащие по своим делам, и не нашлось ни одной живой души, способной протянуть мне руку помощи. Ведь если ты видишь лежащего на земле человека, проще подумать, что он пьян или под наркотиками, чем допустить мысль, что ему плохо. Ведь в этом случае где-то глубоко в душе может заскрести коготок совести. А совесть в современном мире — это непозволительная роскошь.
В моём телефоне я разглядел всего три контакта: Саша, Геннадий, Екатерина Валерьевна. Я сидел в трясущемся вагоне и нервно перелистывал их от одного к другому, стремясь отвлечься от пульсирующей боли. Я панически боялся заблокировать экран или посмотреть в окно, ибо там, как в зеркале, могло отразиться нечто ужасное, так как я по-прежнему испытывал незатихающие движения проклятого тика на глазах и рте. Потом я просто закрыл глаза и попытался уснуть, но сделать мне это не давал бурный хаотичный поток мыслей, суть которых сводилась к одному.
Наши мечты давным-давно кем-то придуманы и всё заранее расписано по минутам.
НЕТ РОЖДЕНИЯ — НЕТ СМЕРТИ
Проснувшись рано утром от шума пьяной потасовки за окном, в компании с тревожными мыслями я прошагал в ванную комнату. В грязном обкапанном зеркале отразилось моё обновлённое лицо: правый глаз захлопнул свои створки навсегда, а уголок рта вытянулся ещё выше, обнажив часть зубов. Попеременно я прикасался то к зеркалу, то к лицу, до конца не веря в действительность происходящего.
— Это просто побочный эффект вот и всё. Или воспалилось… Пройдёт, всё пройдёт, — успокаивающе произнёс я сам себе, но при этом совершенно не веря в эти слова.
Дрожащими пальцами я приоткрыл слипшиеся веки. Под ними оказался абсолютно белый шарик молочного цвета, без зрачка и радужки. Руку молниеносно отдёрнуло, как от удара током, дыхание резко стянуло, колени подкосились. Облокотившись на раковину, я пребывал в припадке охватившего меня бурного смятения и цепенящего ужаса.
Я проклинал изуродовавшую меня клинику и государство, которое занималось тем же самым, только в гораздо больших масштабах. Чертовски хотелось есть. Разобрав лежащий в зале гроб, я направился на свою стройку с особой надеждой увидеть Александру, перекусить и выпросить у старухи денег.
Асфальт был сплошь забрызган полузасохшей кровью. Рядом с лавкой у подъезда, словно помойный отход, валялось тело с жутко опухшим от побоев лицом и жалобно скулило. Глядя на него, я чувствовал себя на самом дне мироздания и завидовал тому, что все его болячки заживут, а от избиения не останется и следа. Я шёл и смущённо смотрел себе под ноги, чтобы скрыться от посторонних глаз окружающих меня людей.
У дома был припаркован сверкающий глянцем и чистотой внедорожник с большими колёсами. Калитку открыла Любовь. Она стояла в дверях и молча меня разглядывала. Над нами повисла угнетающая тишина, которую нарушали лишь звуки её прерывистого и клокочущего дыхания.
— Родной! Ты куда ж пропал?! — внезапно возгласила она и бросилась ко мне с пламенными объятьями, я тут же почуял кислый старческий запах, исходящий от её тела. — Ой, бедный, что с тобой случилось такое?
— Ничего страшного, сильно ударился, пройдёт скоро, — грубо отстранив её, ответил я. — Сегодня крышу начну, слышишь?
— Петь, ты это, обожди, — возразила она, — ничего не делай пока что, вот Сашка с Ромой придут скоро, они тут задумали что-то. Они мне говорили, а я и забыла.
Позади послышалась оживлённая беседа. Я повернулся: по дороге шла Саша в компании с незнакомым парнем. Они приблизились к нам, держась за руки. Внутри меня что-то больно надорвалось, конечности расслабились, пальцы разжались. Гробовые доски выскользнули и с грохотом упали.
— О, привет, как дела? — в своей игривой манере произнесла она.
Проигнорировав приветствие, я начал разглядывать своим глазом тонкости её лица. Дар речи и слуха покинули меня, и я не был собой в этот момент. Вместо меня там стояло соломенное пугало, небрежно собранное для отпугивания птиц и животных, которому пришили один-единственный глаз из пуговицы и криво очертили рот.
— Он что, больной что ли? — злобно сказал парень. — Пошёл отсюда!
Я продолжал смотреть на неё, будто все люди испарились, и она была последним человеком, который тоже вот-вот исчезнет, и я останусь совершенно один.
— Ром, всё, — сказала она, потянув его за руку, — идём в дом.
— Нет, подожди, — заявил он и подступил ко мне вплотную. — Ты что, оглох? Ты что на неё вылупился, я спрашиваю, а? Мурло!
Я никак не отреагировал и даже не взглянул на него. Со стороны Романа немедленно последовал толчок в грудь, и я рухнул спиной в лужу вязкой грязи. Я попытался подняться, но он снова грубо толкнул меня ногой и затем больно придавил шею коленом. По небосводу всё так же белоснежными китами беспечно плыли облака, и счастливые обладатели крыльев сопровождали их в заключительный полёт на пути к растворению в вечности.
— Ой! Не трогай моего Петьку! — закричала Любовь.
— Хватит, — твёрдо сказала Саша, — не приходи, пожалуйста, сюда больше, слышишь? Рома нанял работников, они всё сделают сами.
— Снесут твою парашу видоужасную и построят по-человечески, — выговорил парень, убрав с меня колено.
— Пошли, бабуль, в дом, не дед это, пошли, — произнесла Саша.
Шаги постепенно удалялись, хлопнула дверь, и всё мигом стихло. Я полежал ещё немного, затем поднялся и тяжело зашагал обратно в направлении своего дома, прикрывая ладонью свой изъян.
Сколько прошло дней — неизвестно. Я неподвижно сидел у окна и игрался с монетками на подоконнике. Периодически я заглядывал в ванную комнату, чтобы попить из крана и осмотреть себя в зеркале. Во мне ещё теплилась бледная надежда на улучшение, но с каждой секундой она улетучивалась. Мне казалось, что если я пойду в магазин, чтобы украсть продукты, меня схватят, так как сразу же после входа охранник заметит моё присутствие и станет надзирать за каждым моим шагом.
— У меня ничего нет для тебя сегодня, подожди здесь, я сейчас вернусь, — сказал я псу, потеребив шерсть на гриве. Я зашёл в аптеку, выгреб последнюю мелочь и приобрёл самый большой медицинский шприц. Шарик с радостью проследовал со мной в квартиру.
— Куда запропастились все твои дружки? — спросил я его, пройдя в зал. — Вот в этом месте я обитаю, Шарик. Сплю, ем и дрочу. Занимаюсь всем тем же, что и ты, только ты дрочишь живых сучек, а я виртуальных. Иди за мной, покажу тебе всё. Мы прошлись по комнатам, я показал ему свои детские рисунки на обоях, поведал о том, как не люблю убираться и мыть полы, как меня жестоко поимели в клинике, и как горько от нас ускользает время ради беспросветного будущего. Он участливо слушал и активно вилял хвостом, соглашаясь со всеми моими откровенными высказываниями.
Я набрал шприц снотворного сиропа и присел на диван, пёс стоял рядом, смотрел на меня полными бескорыстной и всепрощающей любви глазами. Если рай и существует, то они смогли бы отразить его во всей красе.
— Я так хочу есть, — с глубокой досадой признался я, — пойми, если б с тобой был кто-то другой, то я выбрал бы его, не тебя… Ты ведь всё равно умрёшь, раньше или позже, без разницы, ты понимаешь меня?
Придвинув его поближе, одной рукой я принялся гладить ему спинку, а другой проколол верхнюю часть ноги и начал медленно вводить гигантскую дозу снотворного. Видимо, почувствовав боль или что-то заподозрив, он громко заскулил и принялся вырываться, я навалился на него всем своим весом и крепко удерживал до самой последней капли.
— Всё, всё, фу, — произнёс я, выдернув иглу, — я немного подлечил тебя, отныне мы друзья. Те кобели и сучки, что бегали с тобой, где они теперь? А? Покажи мне, где они? А знаешь правду? Ты стал бесполезен для них, понимаешь? Просто ненужный кусок говна, и ты не удивляйся, у нас всё так же. Посмотри на меня, ты видишь, во что они меня превратили? В такое же говно.
Пёс начал тяжелеть и оседать на моих руках. Я встал на колени и обнял его за шею, погрузив своё лицо в густую и мягкую шерсть. Тепло живого тела успокаивало.
— Ты больше не увидишь кошмары, не будешь голодать и страдать, как мы, Шарик. Неужели ты можешь вот так просто оставить меня? Я же столько для тебя сделал.
Через несколько секунд глаза его застыли и перестали моргать, а тело полностью расслабилось. Я отпустил его голову и положил на пол, он взирал куда-то вдаль сквозь стену.
— Отдыхай, отдыхай… Нужно попить молочка перед сном, чтобы видеть добрые сны, подожди, я принесу.
На кухне я налил до краёв в тарелку воды и аккуратно, чтобы не расплескать понёс обратно. Положив блюдо у морды пса, я прислонил к его телу своё ухо. Сердце не стучало. Я отволок его за лапы и загрузил в ванную. Нож скользнул по брюху и из него вывалились внутренности. Кое-как, в течение часа я смог отделить шкуру от плоти. Благоухание варёной собачатины распространялось по всей квартире, вынуждая мой голодный желудок конвульсивно сокращаться. Я вгрызался в непроваренное мясо, и кровь изо рта стекала в тарелку.
— Я обязательно отомщу за тебя, друг, — проговорил я, лёжа в горячей ванне среди потрохов, крови и пёсьего дерьма.
Одной рукой я сжимал телефон, где два огромных члена синхронно раздирали задний проход худощавой девке с белоснежными волосами, а другой рукой гладил и мял свой вялый отросток, который не хотел твердеть для того, чтобы подарить мне хоть какую-нибудь, самую мизерную крупицу телесного счастья.
— И ты меня оставил? — обратился я к своему безжизненному органу, скривив гримасу крайнего отчаяния.
Так и не пробудив его, я ополоснулся под душем и сел на край кровати, затем обхватил голову руками и принялся совершать растирающие круговые движения. Из ванной комнаты донёсся пронзительный вой и скулёж, я дёрнулся и стал интенсивней массировать голову, но звук лишь нарастал.
— Нет, нет, нет, — причитал я. — Не надо, пожалуйста.
Скулёж был до такой степени оглушительным, что проник в глубинные слои серого вещества мозга и один за другим взрывал мои и без того больные нейроны. Подойдя к ванной, полной воды и собачьих внутренностей, я увидел, как её поверхность пузырится и пенится. Звук исходил со дна. Я опустил руку в липкую жижу и открыл сток, но вода не сходила. Пузыри уменьшились, и скулёж стал тише, зато откуда-то из окна раздался непрекращающийся лай. Из моих ушей прерывистыми ручейками потекла чёрно-багровая кровь.
— Прекрати, не бойся, они тебя не тронут, — сказал я, — сейчас я с ними разберусь.
Я схватил лопату и выбежал на улицу. Хлестал мощный ледяной дождь, и сотни собак всех размеров и окрасок беспрестанно лаяли как бешеные с кровавой пеной у пасти.
— Твари! Предатели! — заорал я, — оставьте Шарика в покое! Он не хочет к вам, он будет жить со мной!
Я раздавал удары налево и направо, не щадя никого, умоляя смолкнуть и успокоиться.
— Меня, меня, — заговорили они человечьим языком, — выбери меня!
Дождь усилился. Капли стали подобны бритвенным лезвиям, под которыми кожа лоскутками отлетала от поверхности тела и головы, как капуста от тёрки. Лай мигом прекратился, надвигалось что-то огромное. Расталкивая и раздавливая других собак, ко мне вплотную подошёл пёс Шарик величиной с бегемота и вместо его глаз свисали большие потрескавшиеся зеркала. Я взглянул в одно из них и вместо меня там отразилась Александра.
— Ты теряешь лицо, вон оно, вон, держи его! — кричала она и дико хохотала. Кожа шматками соскальзывала с моего лица и шлёпалась на асфальт. — И ты, ты думал, что у нас с тобой что-то получится?! Столько денег слить, на то, чтобы сделаться таким «красавцем», лучше б мне отдал. Тебя мамочка разве не учила тому, что главное — душа!
Её отражение растворялось. Надо мной уже смеялся я сам с черепом вместо головы и медленно вытекающей из глазниц слизью.
С утра запах животной смерти пробудил меня ото сна. Я спустил воду в ванне, наполнил два пакета зловонными внутренностями и отнёс на мусорку, возле которой дежурили бывшие друзья Шарика. Они подождали, пока я отойду, и кинулись пожирать его останки, расталкивая и кусая друг друга.
Я не мог вспомнить, когда мне выходить на работу и, пережёвывая за грязным столом жёсткое собачье сердце, ломал голову и перебирал числа. Всюду были разбросаны клочья шерсти. Пол и стены ванной комнаты словно звёздное небо были усеяны многочисленными пятнышками крови и мне нравилось это великолепное зрелище.
Раз за разом в моём сознании возникала недавно произошедшая сцена конфликта у дома Любови. Этот ублюдок поставил себя выше, он напал и унизил меня просто за то, что я смотрел на стоящую рядом девушку, которую он, видимо, считал своей собственностью. Меня разъедало от чувства непримиримой мести.
Несколько дней подряд я бродил по кладбищу и искал успокоения. Могилы были такие разные: неухоженные, давно забытые, заросшие сорняками с колючками или вычищенные до блеска, выкрашенные свежей краской и без единой травинки. Я рассказывал надгробиям самые болезненные и обидные моменты моей жизни, и просил вернуть меня в детство с упованием на то, что всё будет по-другому. Они безгласно внимали моим словам не в силах помочь. Моим любимым местом для передышки была лавочка напротив могильной плиты без дат и имён с самой лучшей эпитафией, что я видел: «Если тебе когда-нибудь станет грустно — вспомни обо мне». Недалеко от кладбища росли яблони на запущенных дачах. Я набирал полный рюкзак, приносил домой и складывал в мешок на балконе. В интернате старшие отбирали у нас все фрукты и овощи.
После пятичасового ожидания наступила моя очередь, и я вошёл в кабинет невропатолога. Доктор, пожилой мужчина в очках, сидел за столом и вертел ручку.
— Ну, рассказывай, — устало произнёс он.
— Здрасте, у меня горе.
— Какое ещё горе? — удивленно спросил он и приготовился внимательно слушать.
— Я побывал в неврологической клинике на Советской в областном центре, они сделали мне инъекции в лицо, и после этого стало только хуже, рот сильнее растянулся, глаз ослеп и закрылся совсем, тик не пропал.
— Вы им звонили после этого? — спросил он.
— Я подписал у них бумажки, что я не имею право предъявлять претензии. Они сказали, что это малоизученный препарат.
— Ещё скажите, что вы им заплатили за это.
— Да, заплатил.
— Ну и дурачок же ты, — печально улыбнувшись, сказал он, — во-первых, за испытания лекарств на людях клиники сами платят пациентам, во-вторых, опрокинули они тебя, соду с водой разбавили, наверно, да кольнули. Карточку покажи, я посмотрю, что за препарат.
— Карточка у них осталась.
— Так и неудивительно! — воскликнул доктор.
Он расспросил об истории болезни, симптомах, потрогал моё лицо и выписал лекарств на кучу денег. По пути домой, у одного из крупных продовольственных магазинов, я заметил автомобиль своего недавнего обидчика. Спрятавшись за угол, я пристально следил за выходом. Автоматические двери открылись, он вышел с пакетом продуктов в руке, под его левым глазом светился лиловый фингал, а нос был заклеен пластырем. Моё настроение зараз улучшилось. Он сел в машину, через минуту из магазина вышла Саша, я тут же отвернулся и зашагал прочь.
Недалеко от моего дома зеленели холмистые луга вперемешку с лесными посадками. Я знал, что местные оставляют там пастись свою скудную скотинку. В дорогу я взял большой и прочный водонепроницаемый мешок, найденный на балконе, пилу и шприц с сиропом. Густая сочная зелень и луговые цветы колыхались под ногами. Я прошел несколько километров, прежде, чем заметил небольшое стадо коз. Среди них мирно щипал траву чёрный козёл на привязи. Отвязав верёвку, я потянул его за собой. Он начал сопротивляться, упираясь в землю копытами, но пара пинков по морде усмирила его пыл. Козы жалобно заблеяли, почувствовав грядущую невосполнимую утрату.
Я отдалился от пастбища и очутился в роще, где сел на поваленное дерево, чтобы перевести дух. Животное, угомонившись, снова жевало листья с веток кустарников. Обойдя его сзади, я одной рукой схватил за рог для контроля, а другой вогнал иглу в бедро. Он забрыкался и истошно заорал, жидкость из шприца застопорилась и не вливалась. Козёл дёрнулся, его голова освободилась, и он с силой боднул меня в ногу, которая тут же запульсировала стреляющей болью. Прихрамывая, я отошёл, поднял верёвку и привязал козла к стволу дерева, чтобы тот не улизнул.
Я снова сел и неожиданно осознал, что забыл причину своего пребывания в этом месте. «Ради чего я припёрся сюда и привёл это животное?» — размышлял я. Вытащив из рюкзака пилу и мешок, я положил их перед собой, силясь хоть что-то припомнить, но ничего не приходило на ум. Нарастающий голод напоминал о себе тревожными звоночками, побуждая к дальнейшим действиям. Оседлав козла и крепко сжав его туловище ногами, я резкими движениями отпиливал ему голову. Через некоторое время она отделилась от тела и упала на землю. Кровь хлестала из открытой артерии на шее, я прильнул к ней и утолил жажду. С грацией мясника я отпилил задние ноги, отделил от них копыта и положил их вместе с головой в мешок. Ласковая трава под ногами умерла, стволы деревьев ошарашено взирали на меня, взрытая копытами почва кругом пропиталась свежей, пахнущей ржавчиной кровью.
Широко улыбаясь, я стоял и покачивался взад-вперёд, обняв себя окровавленными руками. «Надо же… Можно делать всё, что угодно, если никто не видит», — подумал я. Сырое сердце оказалось необыкновенно нежным и мягким. Спустя минуту после того, как я его проглотил, меня начали пронзать спазмы рвоты. Я лёг на землю, зажал ладонями рот и, к счастью, смог удержать пищу в себе. С мешком на плече я вернулся домой. Голову положил в большое ведро у туалета, ноги отделил от шкуры, разрезал на куски, часть из которых убрал в холодильник, а другую поставил варить.
Вечером зазвонил телефон. На дисплее высветилось имя «Екатерина Валерьевна».
— Привет, — сказал знакомый голос, — как лечение прошло?
— Ну… — тяжело вздохнув, ответил я, — не очень.
— Расскажешь, как придёшь.
— А когда мне выходить? — виновато спросил я, — подскажите.
— Тебе память что ли отшибло? Ты же в телефон делал запись. В понедельник, чтобы был как штык.
— Понятно, а…
— И ещё, — перебила она. — Мы работаем до сентября.
— Ах, вот, как… Генка как там?
— Некогда мне, — раздражённо буркнула она, — придёшь и узнаешь у него сам, всё, пока.
Поздней ночью я вышел из дома, неся в руке ведро с козлиной головой, плавающей в смеси экскрементов и мочи, накопившихся за несколько дней. Выдалась дивная ночь для возмездия, ночь для освобождения от гнетущего чувства несправедливости, ибо равновесие всегда должно быть восстановлено. По пути я подобрал кусок железной арматуры. Примерно каждые сто метров я останавливался, для того чтобы поставить ведро, отойти и подышать свежим воздухом, настолько нестерпимый смрад оно распространяло.
Насекомые, птицы и даже сама природа затаились в предвкушении взрыва гремучей смеси эмоций душевного ублажения с моей стороны и бессильного гнева с его. Я заблаговременно выбрал место для безопасного наблюдения, а в ведро добавил воды из колонки для увеличения объёма вонючей жижи. От первого удара лобовое стекло потрескалось, завыла сигнализация, и покой ночи мигом рассеялся. Охваченный смятением от возможного провала всего дела, я бил арматурой изо всех сил, и на шестом ударе стекло рассыпалось на мелкие крупинки. В окнах дома загорелся свет, я вылил в образовавшуюся дыру жуткую смесь и бросился наутёк, торжествуя победу. Калитка распахнулась, и к своей осквернённой машине подбежал Роман, сжимая в руках бейсбольную биту. Он схватился за голову и начал громко материться, повторяя одно и то же имя, по-видимому, того, кто совсем недавно разукрасил его лицо. Затем он принялся натужно блевать, держась за живот обеими руками. Меня обуял истерический смех, и я сдавил ладонями рот, чтобы не дать ему вырваться на волю. Я на миг представил себя батюшкой, который освящает ракеты, квартиры, автомобили и всё то, что представляет наибольшую ценность для человека, а также уничтожает его. И я был единственным во всём мире настоящим смиренным слугой б*га, ибо я совершил этот обряд бесплатно лишь в обмен на доброе слово и хвалу создателю. Отдалившись от автомобиля и немного придя в себя, Роман достал телефон, что стало для меня сигналом к отступлению. Я сполоснул ведро и выбросил арматуру.
Дышать стало легче и свободней, весы выровнялись. Тёплое мясо козлятины согревало изголодавшийся желудок. Моё умилённое настроение от сытости и совершённого деяния передалось моему младшему собрату, и он мгновенно окреп в ожидании порции свежей насильственной порнографии, которую он так уважал.
Я вскочил с постели от пронзительной мелодии вызова телефона.
— Ты должен быть в восемь на рабочем месте! — повышенным тоном сказала начальница.
— Ой, не услышал будильник, — сонливо пробубнил я, — скоро, буду.
— Не скоро, а сейчас!
Они стояли напротив и в течение как минимум минуты молча разглядывали итоги моего фантастического «исцеления». Екатерина Валерьевна не смогла сдержать слёз.
— Не нужно плакать, — утешающе произнёс я, — это побочный эффект, всё пройдёт, я был в нашей местной больнице, лекарства выписали, они должны помочь.
— Может, инвалидность получишь, — сказала она, — попробуй узнать, когда комиссия будет, пособие будешь получать, хоть какие-то деньги.
— Вряд ли, — сказал Гена. — Я слышал у них негласное распоряжение не давать никому, чтобы вкалывали все. Чинодралам надо больше денег, чтобы содержать своих выб*ядков, которых они эвакуировали за границу.
— Ты работу себе подыскал? — спросила меня Екатерина Валерьевна.
— Я хочу в областной центр в ритуальное агентство устроиться, — ответил я. — У нас тут забито уже всё, а там, может, подвернётся что-нибудь, опыт у меня есть, квартиру сдам здесь.
От моего ответа Гена рассмеялся, затем резко смолк и схватился за печень.
— Ты дебил что ли! — упрекнул он. — Больше работы нет, кроме как с покойниками возиться? Руки и ноги у тебя на месте, черепушка варит, зачем тебе это?
Он не знал, какую выгоду я извлекал человеческого горя, и в областном центре она могла бы увеличиться стократно; больше и населённее город — больше смертей и драгоценного металла.
— Не знаю, — изобразив задумчивость, ответил я, — привык я что-то к этому всему, дальше видно будет.
Зазвонил телефон в кабинете руководительницы. Новый вызов, одинокая женщина, оторвавшийся тромб.
Она лежала на полу с руками, сложенными на груди, будто перед смертью хотела добраться до своего сердца, чтобы не дать ему остановиться. Её рот был широко открыт, так как некому было стянуть челюсти верёвкой и завязать узлом на темечке. Медики скорой помощи даже не удосужились закрыть ей веки. Она смотрела на меня, а я гладил её волосы и благодарил за золотые серьги. Я пытался снять их, пока Гена занимался поисками полезного. Замочки как будто вросли друг в друга, и единственным выходом было отрезать их вместе с кожей, что было довольно рискованно. Я аккуратно проткнул остриём лезвия левую мочку в одном месте, а правую в другом. Если там и была кровь, то она должна выступить через некоторое время, сигнализируя о том, что уши лучше пока не трогать, а если нет, то можно неприметно срезать серьги перед погребением.
Гена появился в комнате, словно черт из табакерки, нежданно и негаданно, застукав меня с колюще-режущим инструментом в руке. Вздрогнув, я уставился на него. Его пожелтевшие от цирроза белки хмельных глаз разглядывали моё оружие.
— Зачем тебе нож? — с серьёзным лицом спросил он. — Ты что, разделывать её собрался?
— Я… Я… — запинался я, не в силах придумать, что ответить. — Ну как? Нашёл что-нибудь?
— А ты что побледнел-то весь?.. Ничего нет, только лампочку выкрутил из плафона и всё.
— Ладно, давай грузить, — предложил я, убрав нож в карман.
Он фыркнул и недоверчиво посмотрел на меня. Положив тело в гроб, мы вынесли его на улицу и загрузили в катафалк. Мы закончили рыть яму, и Гена направился к машине, чтобы хлебнуть спиртного. Я бросился к трупу. Мочки были сухие, я давил и мял их, но крови так и не было. Мне отнюдь не хотелось копать ночью, поэтому я резво откромсал серёжки и встал на прежнее место. Мой напарник вернулся и дал знак опускать тело, я расположился со стороны головы. Мы приподняли гроб, я медленно опустил взгляд на её уши. Они предательски закровоточили. Часть моего лица, поражённая параличом, мучительно заныла, губы задрожали от тика. Гена выпустил гроб из рук, и он глухо плюхнулся на землю, я посмотрел ему в глаза, продолжая удерживать ящик.
— Ах, ты, сука, — негромко выговорил он. — Хитрожопая, гнилая крыса, прикидывающаяся больной и беспомощной мышкой.
— Ну… на, возьми одну, — дрожащим голосом пролепетал я, достав из кармана серёжку и протянув ему, — по-братски.
— Пидор, а ну гони две, мне тоже лекарства покупать, — угрожающе сказал он. — Так вот оно что значит, «привык я что-то к этому всему», ага, собрался в областном центре продолжить свои благие делишки? А я ведь давненько заприметил за тобой, скрываешь ты что-то.
Он подошёл и грубо выхватил из ладони драгоценность.
— Последний раз повторяю. — Он принял угрожающую позу и никогда прежде я не видел его таким. — Гони ещё одну, крысёнок.
— Да хрен тебе, п…
Не успел я договорить, как на меня посыпались удары. Мы сцепились в борьбе, футболки трещали по швам. В пылу битвы мы рухнули в яму, и я оказался снизу. Он получил преимущество и наносил разящие удары, сидя на мне.
— Возьми, возьми! — повержено кричал я, одной рукой, закрывая лицо, а другой извлекая серёжку. — Всё равно сдохнешь скоро, алкаш проклятый, не помогут они тебе, цирроз сожрёт тебя!
— А ну заткни пасть, крыса! — завопил он, схватив вторую серёжку.
Он вылез из ямы, взял лопату и начал забрасывать меня землёй. Я неподвижно лежал, прикрыв лицо руками, из разбитого носа хлестала кровь, голова гудела и кружилась. Страха совсем не было. Каждая горсть брошенной земли обесценивала и сводила на ноль жалкие усилия хоть немного утвердиться в обществе или как минимум не сдохнуть с голода. Каким же ничтожным в этот момент казалось человеческое существование. В газетах напишут: «Он так горячо любил свою работу, что пожелал быть похороненным заживо». Мимолётная улыбка от этой дерзкой мысли скребущей болью откликнулась на разбитых и трясущихся в нервном припадке губах. Был ли я полезен кому-нибудь кроме себя? «Ах да, фотография!» — вдруг припомнил я. Меня никто никогда в жизни не фотографировал, а самому сделать не поднималась рука. Только имя и фамилия. Ещё один безликий раб гнилого государства и своих животных страстей сошёл с бешеного конвейера жизни раньше обычного, угомонившись навеки и освободив место для новоприбывших.
— Ну что? Ты до вечера там будешь лежать?! — голос Гены вновь вернул меня в явь, и моё умирание прекратилось. — Выбирайся давай!
Подобно жалкому паразиту, которого наконец-то извели, я медленно и нехотя выкарабкивался из могилы. Гена протянул мне вату из аптечки, которой я заткнул ноздри. Женщина была захоронена, мы вернулись в бюро.
— Господи! Кто это так с тобой?! — увидев меня, воскликнула Екатерина Валерьевна.
— Да родня покойницы объявилась, — ответил за меня Гена. — под кайфом походу, налетели на него, еле разнял.
— Может скорую вызвать? — спросила она.
— Не надо ничего, — ответил я. — Башка очень сильно раскалывается, и какой-то гул в ушах.
— Ты давай-ка иди домой, — в приказном тоне произнесла она, — а перед этим в травмпункт обязательно зайди, пусть обследуют, не сломано ли что.
Я в спешке шагал в сторону больницы. По пути границы видимого мира стали постепенно сужаться, и в конечном итоге я оказался в полной темноте. Я остановился и начал трогать свой глаз. На его месте возвышалась выпуклая шишка, которая раздулась до таких пределов, что полностью лишила меня зрения. Некоторое время я находился в глубокой растерянности, вокруг раздавались лишь шаги проходящих мимо меня людей.
— Помогите дойти до больницы, — нерешительно и еле слышно попросил я.
Отклика не последовало, затем я повторил свою просьбу уже чуть громче и увереннее, но тоже безрезультатно. Неизвестно сколько времени я так простоял, час, два или больше. От бесконечного воспроизведения одной и той же фразы, головной боли и голода у меня начал заплетаться язык, слова искажались и коверкались. Я будто оказался абсолютно один на безлюдной планете, поблизости кружили хищные звери в нетерпеливом ожидании момента, когда я ослабну, и они смогут накинуться на меня и задрать.
— Дяденька, — внезапно произнёс человеческий голос похожий на детский, — а почему у вас оба глаза закрыты?
Я вздрогнул от неожиданности и повернулся в сторону ребёнка.
— Меня побили и мне нужно в больницу, — ответил я.
— Ты видел мою маму? Она говорит, что надо помогать животным, старым и больным людям. Тебе больно?
— Да, мне больно, — ответил я мягким тоном, — я знаю твою маму, она очень хорошая.
— Правда? А я знаю, где больничка, — радостно сказала девочка, — она там недалеко, пойдём я тебя отведу.
Маленькая тёплая ручка нежно сдавила мою ладонь и потянула за собой. Мелкими шажками я последовал за девочкой, высоко поднимая ноги и боясь споткнуться об разбитый асфальт и придавить её своим весом.
— Ещё немножко осталось, — успокоила она. — Тебе больно?
— Да… Очень.
Вскоре мы остановились, и я почувствовал резкий больничный запах. Девочка будто испарилась, ко мне подошли несколько человек и под руки отвели к врачу. Травматолог грубо потрогал мой нос и заявил, что с ним всё в порядке и перелома нет. Шишку на глазе необходимо было надрезать, чтобы сошла накопившаяся кровь. Он предложил два варианта: платный с анестезией и бесплатный на живую. Я порылся в карманах и рюкзаке, нащупал несколько монет и выложил на стол. Прозвучал короткий смешок. Далее последовала команда медсестре прижать посуду к моей щеке. Сталь неприятно обдала колким холодом, лезвие скальпеля скользнуло по надувшейся от жестоких ударов плоти и ручейки крови вырвались на свободу. Я открыл рот, тягуче и жалобно застонал и тут же замолкнул, устыдившись устного звучания своей боли. Меня вывели из кабинета и посадили на стул в коридоре.
Сидя с туго перевязанным бинтами лицом, я испытывал муки от голода и нестерпимой ноющей боли, которая непрерывно выталкивала из уголков глаз потоки слёз, и неминуемый взрыв не заставил себя долго ждать.
— Сделайте же что-нибудь! — завопил я, что есть мочи в окружающий меня вакуум. — Я умираю, умираю, умираю!
Я продолжал орать до тех пор, пока ко мне кто-то не подошёл. Женский голос настойчиво попросил меня успокоиться и заверил, что сейчас мне помогут. Меня положили на каталку и повезли в неизвестном направлении.
— Открой рот, — приказал голос.
Я повиновался и металлическая ложка с горячей кашей, задев зубы, влетела в голодную пасть. Сладкий чай немного успокоил воспалённую нервную систему. Меня сводили в туалет и уложили на койку. Выпив ложечку сиропа, который всегда был при мне, я провалился в целебный сон.
Утром сняли тугую повязку с глаза, к счастью, я снова мог видеть. Палата, в которой я находился, представляла собой маленькую комнату, забитую койками с лежащими на них больными. Потные, беспомощные, они стонали и вертелись с одного бока на другой. Плесень и грибок сплошь и рядом покрывали осыпающиеся стены. Углы потолков кровоточили многочисленными каплями влаги. Мне казалось, что я угодил в морг, и людям, которые здесь «лечились», становится только хуже. Я позавтракал кусочком чёрствого хлеба с маслом, забрал больничный лист и ушёл домой.
Я не мог думать ни о чём, кроме Геннадия. Он словно трупный червь заполз глубоко под кожу и стремительно выгрызал лабиринты ходов в моей растревоженной плоти. Я размышлял о том, что этот безнадёжно больной синяк отныне будет делать, как я, он обязательно узнает и о возможности раскопок, узнает все мои бесценные открытия и станет единоличным хозяином острова сокровищ. Покачиваясь из стороны в сторону как маятник, я посасывал костный мозг из козьего мосла, и мне мерещилось, как Гена стоит в дорогом костюме на фоне угрюмого океана, как в открытке из Исландии. Он обнимал за талию Александру и его окружали мои излюбленные порноактрисы. Они бросили меня и ушли к нему.
— Как вам удалось добиться такого ошеломительного успеха? — спросила его прорвавшаяся через охрану репортёр.
— Вы знаете, — задумавшись, ответил он, — я просто поверил в мечту, и она свершилась, конечно же, не обошлось и без помощи замечательных людей.
В этот момент он повернулся и посмотрел прямо на меня, затем приподнял бокал шампанского.
— За тебя! — возгласил он и сделал маленький глоток.
— За тебя! — хором крикнули девицы.
Они синхронно послали мне воздушный поцелуй, потом Саша выставила перед собой руку и начала производить движения, имитирующие акт мастурбации.
Я катался по полу комнаты, выгибался и завывал, как тяжелораненый зверь. Ненасытный червь пожирал меня изнутри без остатка, и только один поступок мог его остановить, такой простой и сложный одновременно.
Три дня я терзался в раздумьях, взвешивая различные варианты и допустимые последствия. Вечером, в последний день бюллетеня перед выходом на работу я отправился в магазин, где своровал крепкий спиртной напиток с карамельной добавкой, которая придавала ему мутновато-белый оттенок в точности как цвет моего сиропа.
Утром, прежде чем выйти из дома, я слил часть бутылки в пластиковую тару и убрал в холодильник, сделал несколько глотков из горлышка и далее восполнил снотворным образовавшийся недостаток спиртного.
— Привет, Ген, — произнёс я, как только вошёл в мастерскую.
В ответ он лишь вяло поднял руку в приветственном жесте. Я расстегнул рюкзак и вытащил напиток.
— Некрасиво тогда вышло, может мировую? Я проставляюсь, — предложил я, держа перед собой бутылку. — Посидим после работы, так сказать.
— Эх, калека ты наш, хорошее дело предлагаешь, — сказал он, облизывая губы. — Спрячь пузырь, сейчас Валерьевна увидит, устроит нам мировую.
Время чудовищно замедлилось, несомненно, оно испытывало меня. Руки машинально, сами по себе что-то мастерили: пилили, забивали, строгали. Моё собственное дыхание с каждым часом становилось всё глубже и чаще. Весь мир пугающе сужался и концентрировался в маленьком помещении с четырьмя стенами и разнообразными терпкими ароматами дерева.
— Я ухожу, закроете дверь, — сказала Екатерина Валерьевна.
Её цокающие шаги поглотила тишина. Часы начали свой обратный отсчёт, предваряя неизбежность наступления события, которое освободит меня от тягостного и невыносимого бремени. Я остановился и окаменел, всё моё тело превратилось в один большой, сплошной пульс.
— Ну что? Доставай этот, как его, топор войны, — со смехом предложил Гена, — пришло время его закопать, в себе.
— Да, пришло время, — проговорил я, натянув деланную улыбку.
Я неторопливо разлил алкоголь. Гена залпом осушил стакан, а я набрал полные щёки и, не проглотив ни капли, выплюнул обратно.
— Бее, кошмар! Какой крепкий! — громко сказал я, морщась и размахивая ладонями у лица, будто остужая рот.
— Эээ, ну ты и слабак, — произнёс он, тут же налил и выпил второй.
— Ген, ну как? Мы помирились?
— Конечно, помирились, — ответил он и опёрся обеими руками об стол. — Что-то мутит меня как-то.
— Ген, я готов исполнить твою мечту, представляешь? — серьёзно сказал я. — Хоть у кого-то она сбудется.
— Дурной что ли? Какую ещё мечту?
Его веки всё тяжелее открывались, он опустился на стул.
— Ну, ты же хотел куда-то там отправиться, вроде, не помнишь? — проговорил я в шутливом тоне и с радостной улыбкой на лице. — Я тебя снаряжу и отправлю туда, но завтра только, сегодня ты отдохнёшь немножко перед большой дорогой.
Я натянул на кисти перчатки и подошёл к нему. Гена стремительно терял сознание и изо всех сил пытался сообщить что-то.
— Друг, говори, говори, самое важное, говори, сейчас для этого лучшее время, — проговорил я, придерживая его за плечи, чтобы он не упал со стула.
— Ты… Как… Сука… Убью… — чуть слышно лопотал засыпающий Гена.
Его глаза закрылись, тело обмякло и расслабилось, впав в глубокий сон. Я взял его под мышки и перетащил к стенке, прислонив к ней впритык спиной, сходил в санузел и принёс мыло. Из жгута я сделал петлю, обильно смазал, затянул на Гениной шее и перекинул через металлический штырь, который торчал прямо у него над головой. Я медленно натягивал верёвку, пока не добился идеального положения, затем зафиксировал прочным узлом. Далее аккуратно прильнул ухом к его груди, в которой ещё тлела жизнь.
— Надо помогать больным людям, животным и пожилым, — прошептал я, не отрывая уха от его груди. — Я слышал ангела.
Он внезапно захрипел, стал пускать пузыристые слюни и беспорядочно задёргал руками и ногами. Я отпрянул и наблюдал за его корчами с безопасного расстояния. Спустя время он успокоился и затих навеки. Я поставил его на колени, поправил одежду, придав позе естественный вид добровольного ухода из жизни, и вложил в руку мыло. В его карманах я нашёл немного денег и взял их себе.
— Встретимся завтра, Ген, тебе нужно поспать, я подумаю сегодня, как тебя отправить в Исландию. Всё, давай, не пей больше, ладно? — промолвил я напоследок и покинул здание.
Я предположил, что завтра Екатерина Валерьевна придёт, как обычно, пораньше и немедленно вызовет «правоохранителей». Дома, в ванной комнате у зеркала я отыгрывал для завтрашнего дня гримасы изумления и ужаса от увиденного, заблаговременно готовил ответы на возможные вопросы. Я особо не переживал, так как был твёрдо уверен, что никто даже и пальцем не пошевелит, чтобы разобраться в причинах и найти виновных. Такие, как Гена, этого не стоили, ибо он не был «ценным» и «значимым» для государства элементом вроде какого-нибудь депутата или полковника. Он являлся никому не нужным и абсолютно ничего не решающим отходом, вроде меня и миллионов других, и разве я сделал что-либо не так, избавив его бренное тело от оков рабства и навязанного существования?
У дверей бюро стояла патрульная машина. Перед тем как войти, я потратил минуту на генеральную репетицию, гримасничая и хватая себя за голову. В мастерской находилась Екатерина Валерьевна с покрасневшими заплаканными глазами и прижатым ко рту платочком и двое «правоохранителей», которые что-то записывали. У стены на коленях стоял Гена с синевато-зелёной головой и вывалившимся наружу языком. Все взгляды разом устремились на меня. Я в свою очередь уставился на покойника, изумлённо приоткрыл рот и медленно заслонил его ладонями.
— Как?! — воскликнул я, — мы же вчера с тобой немного выпили, ты сказал, что тебе доделать надо что-то, и ты задержишься.
— Ничего странного вы не заметили в его поведении, словах? — спросил меня один из патрульных.
— Ну он жаловался на болезнь, у него цирроз, — спокойно ответил я. — Говорил, что надо много денег на медикаменты. А, ещё и то, что не может никак бросить пить.
«Правоохранители» допытывали о наших взаимоотношениях, расхаживали по мастерской, щупали гробы и доски, время от времени отходили в сторонку и перешёптывались между собой.
— Да ещё и бюро закрывается наше, — добавила начальница, — Может и не выдержал, бедный, всего этого. Я жене его бывшей позвонила сразу же, как увидела, у меня номер был её, она сказала «туда ему и дорога».
Екатерина Валерьевна горько расплакалась, в её поддержку я просто закрыл глаз и неподвижно встал, опустив голову и изображая горе.
— Всё понятно, — сказал второй патрульный. — Ну, как говорится, доследственная проверка пройдена, веских оснований для возбуждения уголовного дела не выявлено, если узнаете какие-либо дополнительные факты, я оставлю телефончик, обязательно звоните. Всего доброго.
Они вышли вместе с Екатериной Валерьевной, я приблизился к Гене вплотную и присел на корточки.
— Ты рад? — спросил я. — Я защитил тебя, увезли бы тебя в отдел, брюхо твоё разрезали, и мечта бы твоя не сбылась никогда. Вот у меня ничего не получилось, может тебе удастся?
Вернулась начальница и попросила, чтобы я постарался и сколотил для него самый красивый и ровный гроб, а также добавила, что ей очень нехорошо и ушла домой. Второпях, в течение полутора часов, я сбил самый уродливый и кривой ящик, который я когда-либо делал. Обильно промазав дно водоотталкивающей герметизирующей мазью, я закинул ящик и крест с пустой табличкой в катафалк, затем вернулся и перерезал виселицу, тело шмякнулось на пол. На его гузне отпечаталось засохшее коричневое пятно от испражнений. Я отволок его за ноги, приподнял и запихнул в гроб. В шкафу я нашёл открытку из Исландии и спрятал в карман. По дороге на топи я остановился и захватил несколько кирпичей.
Гена лежал на болотистом берегу, и в этот момент больше всего меня интересовало то, как выглядит его печень. Серией мощных ударов ножа я разрушил его грудную клетку, и после недолгих поисков она была обнаружена. Орган был полностью покрыт твёрдой жёлтой корочкой, я надгрыз кусочек, пожевал и выплюнул не в силах проглотить. От острого лезвия желудок лопнул, и не впитавшийся спирт разлился по внутренностям, его пронзительный запах сокрушительно саданул по моим ноздрям, и меня неожиданно стошнило лапшой быстрого приготовления прямо Гене в нутро.
— Ты лишил меня обеда, — с укором выговорил я, — по сравнению с другими органами твоё сердце выглядит совсем ничего, даже жира почти нет.
Я отсёк желудочек и длительное время пережёвывал его, прежде чем проглотить. Полностью съев сердце, я вытер рот от крови, сел рядом с телом и вытащил почтовую открытку. Я разглядывал каждую деталь снимка и прямо оттуда, с запечатленных фотографом раздольных лугов и молчаливого океана до меня долетело и целиком окутало состояние невыразимой тоски и мучительного одиночества. «Ты ещё можешь остановиться», — через моё распадающееся со скоростью света сознание пронеслась мысль, но полёт её был мгновением, и я не успел её схватить, вместо этого моя рука расстегнула ширинку и принялась высекать единственную искру радости в моей надломленной жизни. Я мастурбировал, перечитывая снова и снова: «Любимый мой, Генка, пишу тебе из места, где сбываются мечты, когда-нибудь ты возьмёшь, наконец, отпуск, и мы снова вернёмся сюда, чтобы на несколько дней забыть все проблемы и просто ничего не делать, скоро буду дома».
Выскоблив все внутренности, я выбросил их в камыши. Надёжно привязав кирпичи к костям, я спустил гроб с телом на воду. Затем я опрыскал Гену бензином, поджёг, кинул открытку на грудь и с силой оттолкнул ящик ногой. Гроб отплыл на метр от берега и остановился, от буйного пламени кожа шипела и сморщивалась. Глаза его лопнули и выстрелили высоко в воздух, это было довольно-таки забавно, я несколько раз хихикнул, и моё подавленное расположение духа постепенно улетучилось. Гроб, подобно кораблю с пробоиной начал медленно погружаться.
— Тебе удалось! — крикнул я и торжественно захлопал в ладоши. — Устраивайся там побыстрее и присылай приглашение, где ты ещё такого напарника найдёшь?!
Я съездил на кладбище, установил крест, написал имя на табличке, затем поставил машину в гараж и закрыл бюро на ключ. Положив ключи в карман, я сделал шаг и встал. Местность вокруг выглядела совершенно незнакомой. «Муниципальное похоронное бюро Рай» — гласила табличка над дверью. Я достал телефон, в котором было три контакта. Я нажал на вызов «Гена», но нулевой баланс не позволял мне совершить звонок. В карманах было найдено немного наличности, в ближайшем магазине я пополнил счёт и повторил вызов, но абонент был недоступен, также был недоступен и контакт «Саша» и лишь «Екатерина Валерьевна» ответила на звонок.
— Ало, — раздался незнакомый голос.
— Здравствуйте, эээ, помогите мне, пожалуйста.
— Ты бухой? — спросила она раздражённо.
— Я не знаю, куда мне идти, нашёл в телефоне ваше имя и позвонил.
— В смысле, не знаешь? Где ты находишься?
— У здания «похоронное бюро»
— Точно не пил? — обеспокоенно спросила она, — стой там, сейчас буду.
Подъехал автомобиль, и из него вышла женщина лет сорока.
— Ну, что случилось? — подойдя, спросила она.
— Я не знаю, что я здесь делаю и куда мне идти.
— Ой, ужас-то какой, докатились, подожди, я посмотрю в документах твой адрес.
Она отперла дверь и скрылась в здании. Спустя минуту женщина вышла и, поманив меня за собой, села в машину.
— Ну что встал, как вкопанный? Садись, давай.
Мы двигались в неизвестном направлении и через некоторое время заехали во двор, и вышли из машины.
— Судя по навигатору, это твой дом, квартира тринадцать, запомнил? — Она пошарилась в сумочке и вытащила блистер с таблетками. — Держи, выпьешь успокоительное, напоминаю, ты ещё работаешь в похоронном бюро и завтра тебе нужно обязательно приехать.
— Весенняя шесть, — неожиданно ляпнул я.
— Слава б*гу, вот золотой работник, адрес, где живёт не помнит, а где работает, помнит, — расслабившись, сказала она. — Как там с Геной прошло всё?
— Что прошло? — поинтересовался я.
— Ладно, некогда мне, отдыхай, приходи в себя, завтра к восьми, меньше месяца осталось, терпи и шевелись как-то, ищи работу.
Войдя в квартиру, я с трудом узнал обстановку. Пол сплошь и рядом был покрыт кровавыми разводами и клочками шерсти, стол на кухне завален косточками. Немало часов было потрачено на ловлю и уничтожение нескольких десятков мух и разнообразных насекомых. Когда я взглянул на своё отражение в зеркале, мне вспомнилась Саша. «Столько времени прошло, почему она до сих пор не позвонила? Мы же хорошо общались».
Утром зазвенел телефон, который удачно прервал очередной кошмар.
— Ну где ты?! — рявкнул голос из трубки.
— Пасть свою заткни, что ты орёшь?! — крикнул я в ответ. — Ты кто такая?
— Всё… — вздохнул женский голос, — я никто, ты больше здесь не работаешь, приедешь за зарплатой и трудовой.
— Адрес какой?
— Весенняя, шесть, на лбу себе напиши!
Я записал в заметках телефона этот адрес и решил продолжить спать дальше, но путаные мысли не позволяли мне расслабиться. «Кто все эти люди? Почему они просто не могут оставить меня в покое?» Вскочив с кровати, я подбежал к окну и задёрнул шторы. «Я сделал что-то неправильное, надо просто переждать, да, именно, тихонько затаиться». Я посмотрел сквозь щель в шторах на улицу. Кучка детей, рискуя жизнью и здоровьем, кувыркалась и резвилась на ржавой, полуразрушенной детской площадке. «Они совсем не боятся, — задумался я. — Хочу тоже так».
Я оделся, вышел из дома и направился к детской площадке, но там никого не оказалось. Куда бы я ни бросил взгляд, наблюдалось полное отсутствие людей. В лёгкой дымке с пронзительным скрипом туда-сюда качались ржавые качели. Я посмотрел наверх, на окна своей квартиры, там горел свет, и внутри мелькали чужие тени. «Они пришли за мной, нужно бежать как можно скорее». Не успел я сделать шаг, как тишину пронзил до боли знакомый голос.
— Папа! — крикнул силуэт из окна. — Подожди меня, ты куда?!
Качели остановились и замерли в висячем положении, я тоже застыл и не мог пошевелиться. Шаги ребёнка, спускающегося по лестнице, оглушительно грохотали, земля под ногами вибрировала, а стены зданий ходили ходуном. Казалось, прошла целая вечность, и из подъезда, наконец, выбежал мальчик. Он приблизился, и я смог узнать его по одежде. Это был я в тот переломный день. Парнишка сжимал в руке ложку, его лицо было сильно изуродовано: губы полностью отсутствовали, вместо густых волос торчали редкие клочки, веки были зашиты нитками, а нос болтался на тонком кусочке кожи. Я рухнул на колени и закрыл глаза ладонями, но они стали прозрачными, и я всё равно всё видел.
— Я тебя прошу, — взмолился я, — только не подходи ко мне.
— Пап, ну почему ты не доел? — спросил он, встав в полуметре от меня. — Мама так устала на работе, что уснула прямо на кухне, и я не стал её будить.
— Я хочу, — заорал я во всю глотку, — чтобы всё это прекратилось!
— Пап, — захныкал он, размазывая слёзы кулачками, — ну почему ты всегда так из-за всего расстраиваешься?
Глаз внезапно ослепила серия ярких вспышек, спустя время они утихли, я снова прозрел. Меня сжимал в объятиях ребёнок, я попытался его отстранить, но он был недвижим, и его что-то держало. Я опустил взор, он был насажен на нож, который я сжимал в руке, из его спины торчал кончик лезвия.
Зазвонил домофон, и я проснулся. Я с трудом поднялся с засаленной и протухшей от пота и грязи постели. Я был крайне слаб и забыл, когда в последний раз питался и выходил на улицу.
— Кто там? — спросил я.
— Меня зовут Екатерина Валерьевна, я привезла тебе зарплату и трудовую.
— А… Сейчас выйду, подождите.
Во время спуска по лестнице я несколько раз упал. Я буквально вывалился из подъезда и тут же сел на лавку не в силах устоять на ногах.
— Так я и знала! — воскликнула женщина. — Наркоманишь всё-таки, я тебе всю неделю трезвонила, ты мне что отвечал, помнишь? Бесстыжий ты! Я за тебя заявление по собственному желанию даже написала, на роспись поставь хотя бы!
Ручка выпадала из руки и лишь спустя некоторое время я смог написать свою фамилию, которую она мне продиктовала.
— Всё, держи деньги и трудовую, — она протянула мне книжечку с купюрами.
— Екатерина Валерьевна, — выдавил я, — купите мне поесть.
— Ещё чего, — возразила она, садясь в машину. — Колоться есть силы, а до магазина дойти нет.
— Останься со мной! — выпалил я.
— Лечись! — прикрикнула она напоследок и надавила на газ.
Я попросил проходящую мимо компанию школьников сбегать за едой в ближайший магазин и дал им денег. Неизвестно сколько прошло времени с момента их ухода, час, может быть, два, но они не вернулись. Я встал, сделал несколько шагов, ноги мои подкосились, и я повалился на проезжую часть у двора. Вскоре показался автомобиль, проезду которого мешало мое тело.
— Алкаши, сука, достали, свали с дороги! — крикнули из салона.
Я не пошевелился, водитель вышел, взял меня за ноги и отволок на тротуар. Мной заинтересовались дети. Сначала они обступили меня кольцом и оживлённо обсуждали, затем один из них осмелел и принялся тыкать в меня палкой, и под конец в ход пошли камушки и песок. Я заорал благим матом, что есть силы, и детвора рассыпалась в разные стороны. Тёплая струя мочи выходила из меня и пропитывала бельё, стекая по бордюру. Группами и по одному люди курсировали рядом с моим телом. Нередко звучали звуки затвора и сверкали вспышки фотокамер.
Поздней ночью рядом со мной остановилась карета скорой помощи. В темноте красочно моргали красные и синие фонари. Ко мне подошли люди в белом, один из них потрогал пульс и негромко выругался. Видимо, он расстроился, что моё существование ещё продолжалось, и в этот раз он не получит свою долю от ритуалки, с которой у них был сговор.
— Паспорт, полис есть? — спросил он, и я отрицательно покачал головой. — Родители, друзья? — продолжил он, и я повторил предшествующий жест.
— Обоссался, мразь, — рявкнул один из них. — Свет, стели клеёнку.
Во время поездки они спорили, где меня лучше скинуть. Искали место, где не ходят и не видят и, чтобы при этом далеко не ехать.
— Вон, смотри какие кусты хорошие, тормози, — произнёс один из врачей.
Машина резко остановилась. Всё это время я сжимал в руке книжку, внутри которой были сложены несколько купюр.
— У меня есть деньги, — выдавил я, как только задние двери открылись, — я заплачу.
— Что ты там сказал? Покажи, — потребовала приблизившаяся девушка.
Она выдернула то, что я ей протянул, прочитала надпись в книжке, широко улыбнулась, пересчитала деньги, взяла бо;льшую часть и вернула документ мне обратно.
— Езжай, — приказала она водителю. — Пусть полежит немного, оклемается, может, ещё.
Меня опять положили в ту же самую палату, откуда я недавно вернулся. Моя койка располагалась в самом углу, и где-то раз в минуту с потолка падала капля воды мне на ноги. Горячая каша с чаем и капельница частично вернули мне способность двигаться и размышлять. В течение недели, что я скоротал в больнице, я выпил тонны таблеток. Я вспомнил об усыплённом и съеденном псе, раскапывании трупов с драгоценностями, времени, проведённом в тюрьме, и многих других минувших событиях. Мой лечащий врач сообщил мне, что у меня по непонятным ему причинам, возможно, началось разрушение мозга и нужно обязательно постоянно пить таблетки, которые затормозят развитие деградации и образования провалов в памяти.
На восьмой день меня попросили удалиться, что я и сделал. По пути домой я удачно наткнулся на погребальное шествие. Приблизившись к гробу, я смог разглядеть свадебный наряд. Это означало лишь то, что хоронили молодую, незамужнюю девушку. Я проследовал с ними до самого кладбища. Гроб положили для финального прощания. С тревожным трепетом я разглядывал её лицо, она была так похожа на кого-то из моего забытого прошлого, чьё имя я не мог припомнить, а может быть, это и была она. Белые перчатки покрывали её руки, а уши скрывала фата, и из-за этого всего я не мог определить — имелись на ней драгоценности или нет. Из-за охватившей меня боязни услышать её имя мне пришлось покинуть процессию.
По дороге домой я зашёл в аптеку, где на остатки получки приобрёл упаковку дорогостоящих импортных таблеток, которых мне хватило бы разве что на несколько недель, если следовать совету врача. Я решил пить вместо двух только одну в день. Сидя на кухне за столом, я неподвижно смотрел на настенные часы и считал минуты до наступления ночи.
Ровно в одиннадцать с необходимыми инструментами я выдвинулся в путь. Уже на кладбище у свежей могилы, включив фонарик, я неторопливо навёл луч на табличку: «Яна». «Нет, нет, у неё было определённо другое имя», — успокоил я себя. С её стройных кистей соскользнули перчатки, кольца отсутствовали. Уши и шея тоже оказались свободны от порочного металла, в свете луны сияла лишь бледная шелковистая кожа. Я дал ей лёгкую пощёчину и тут же поцеловал в место удара. Странно, но она совершенно не пахла ароматом разложения, запах которого свойственен людям, ставшим добычей смерти.
В небе висела огромная кровавая луна, и её яркий свет был лишним. Я медленно шагал по неосвещённой фонарями части городка, делая короткие остановки, чтобы положить тело на землю и отдохнуть. С территорий частных домов истошно гавкали собаки.
— Ян, — прошептал я, — ты сильно устала? Нет? А у меня уже руки отваливаются, тут осталось-то совсем немного дойти. Посмотри, вон там мой двор, но там сидят, подождём, они не должны видеть нас вместе. Почему? Не знаю, вдруг родители твои разузнают, с кем ты познакомилась, но ты правильно сделала, что решила ко мне переехать… Всё, ушли, раз-два, взяли.
Я взвалил Яну на плечо, вбежал в подъезд и стремительно поднялся по лестнице. Я начал искать ключ от квартиры в карманах, но его там не оказалось. Несколькими этажами выше открылась дверь, и кто-то начал спускаться по лестнице. Я положил девушку на пол и принялся лихорадочно шарить по отсекам рюкзака. Ключ был найден, я вставил его замочную скважину.
— Так, — прозвучал мужской голос позади, — это что у нас такое тут творится?
— Сознание потеряла на улице, — не оборачиваясь, ответил я, открыл дверь и поднял Яну.
— Ну-ка, подожди, — его рука опустилась на моё плечо. — Не похоже, что она «без сознания».
Я вновь положил девушку на пол, запустил руку в рюкзак и нащупал нож. Резко повернувшись, я схватил мужчину за шкирку и с силой втолкнул в квартиру, затем ворвался сам и захлопнул за собой дверь. Он находился в растерянности и полном замешательстве, чем я и воспользовался. Удар ножом был настолько удачным, что угодил прямо в глаз, войдя вглубь практически до рукоятки. Сосед без единого писка рухнул на пол. Его ноги слабо подёргивались и елозили по полу.
Я занёс Яну, положил на диван, далее сел рядом так, что её голова оказалась на моих коленях. Мои пальцы утонули в её чистых и шелковистых волосах, и её постоянное молчание придавало ей дополнительную прелесть и непостижимую загадочность. Я длительное время не мог подобрать нужных слов, меня распирала неутолимая жажда откровений.
— У меня была девушка… — начал я, — и я не помню ни её лица, ни имени, представляешь?.. Может, это была ты?.. Ничего, что я делюсь с тобой вот так?.. Уже поздно, почти утро и совершенно не хочется спать, да?.. У нас есть много еды. Можно не выходить на улицу, ммм, я думаю, примерно, неделю.
К моему горлу внезапно подкатил ком, дыхание многократно участилось.
— Ты думаешь, что со мной что-то не так?.. Тебе же хорошо со мной, значит, всё нормально. Поживи у меня, если хочешь, как надоест, уйдёшь. Нужно приготовить поесть.
Я перетащил труп соседа в ванну. Там я раздел его догола, выпотрошил и откромсал голову. Я вырезал приличный кусок из бедра, прошёл на кухню и бросил в кастрюлю вариться, затем вернулся к нему обратно и в течение нескольких часов нарезал так много мяса, что дверца холодильника еле-еле закрылась.
Стоя в вычищенной брюшной полости, я принимал тёплый душ и раздумывал о том, что будет дальше, каких границ следует достичь, чтобы в полной мере познать себя, развеять боль утраты лица, работы, и стать немного счастливее. По крайней мере, в настоящий момент всё складывалось не так уж и плохо: я вовсе не одинок, впервые у меня в гостях девушка, пусть и ненадолго, но ведь абсолютно всё во вселенной носит временный характер, включая саму жизнь.
Сваренное человеческое мясо немного отдавало сладким привкусом. Сразу после небольшого кусочка мой организм почувствовал благодатное насыщение, и меня потянуло в сон. Я проглотил капельку сиропа, которого осталось не так много, и возлёг рядом с Яной. Острый нож аккуратно разрезал лифчик, и чахлый бюст вывалился наружу. Мой влажный язык облизывал её губы, щёки, подбородок, он скользил всё ниже, пока не достиг плотного соска. Я так глубоко всасывал и оттягивал её груди, что, казалось, они вот-вот оторвутся от тела. Тем временем мои резвые руки задрали свадебное платье и оголили стройные ноги. Я надрачивал свой окаменевший член, прижимая к её бедру.
— Ты… Ты…
Финальный вал освобождения начал свой ход, уверенно набирая силу, мой рот заполнила жировая ткань разорванных зубами грудей. Лезвие с легкостью прорезало нижнее бельё и погрузилось в глубину нежного лона. Могучая волна с грохотом разбилась о голые скалы — сперма мощными брызгами выстрелила на размеренно пропитывающиеся кровью трусики.
Приятная усталость мягко обволокла моё разгорячённое тело. Я не мог до конца поверить, что всё это не сон. Сытый и довольный я сладко уснул, крепко обнимая сверхчеловека, ибо только сверхчеловек способен даровать другому сексуальное наслаждение и ощущение подлинной свободы, не совершая при этом ни одного лишнего движения и оставаясь безмолвным во время благородного акта совокупления.
В течение нескольких дней я выносил по частям соседа. Я точно знал, когда приезжал мусоровоз и выкидывал несъедобные останки в бак за пять минут до загрузки, чтобы их не успели растащить животные по всей округе.
Яна постепенно уходила. С вырезанными органами, растерзанная моими многочисленными укусами, истыканная ножом, она мирно лежала и простыни под ней насквозь пропитались постоянно выходящими из неё жидкостями. Одна лишь голова осталась не подверженной разрушительному воздействию моей неуёмной похоти.
— Тебе скучно со мной? — спросил я, сидя рядом на стуле. — Вижу ты хочешь уйти… Так иди, что тебе мешает? Я тебя не держу, я никого не держу, мы ведь все свободные люди, так?
Несмотря на удалённые внутренности, злосчастный запах грядущей разлуки понемногу наращивал свои силы. Она перестала подпускать к себе, и я уже не мог лежать рядом. Я разговаривал и ублажался лишь на расстоянии. Наша хрупкая любовь молниеносно распадалась, и мы ничего не могли с этим поделать. Законы смерти не позволяли нам что-то изменить или, в первую очередь, измениться самим. Мы скоропостижно умирали, но ей повезло с этим больше, а мне ещё предстояло помучиться.
Я вышел на улицу прогуляться и подышать свежим вечерним воздухом, а после возвращения услышал проклятое жужжание, означающее лишь одно — Яна ушла. Я приблизился к разлагающемуся и изуродованному трупу незнакомой девушки. По её высохшему и покрытому пятнами лицу ползала зелёная муха. Она, наверняка, успела совершить своё поганое дело, и мне захотелось как можно скорей избавиться от бесполезного тела, пока из него не начали сыпаться гнусные создания. Разрезав Яну на небольшие части и расфасовав по мешкам, я крепко завязал узлы.
Дни последнего месяца лета сменяли друг друга бессмысленной вереницей, и на мою голову неожиданно обрушилась промозглая осень. Колкие дожди докучливо шумели, и необузданный ветер голодным зверем выл за окном. «Пока не выпал снег и земля не промёрзла, я должен уехать в областную столицу. Там, по-любому, есть, где развернуться и скопить деньжат, чтобы пережить зиму», — решил я.
Я пересчитал крохи, оставшиеся с зарплаты. Их не хватало даже на билет, не говоря о проживании в общежитии во время поиска работы, ведь на улице в такую погоду уже не вздремнёшь.
Я снова шатался по кладбищу и высматривал среди надгробий фотографии с украшениями. Несколько раз копал наугад, и при открытии гробов меня ожидало лишь горестное разочарование.
Однажды при возвращении домой через частный сектор мой взгляд случайно упал на одну из жилых построек, и я узнал её. В голове моментально возник план, осталось лишь дождаться подходящего дня и часа.
В один из будних дней я бежал трусцой через безлюдные улицы. Могучий ливень отчаянно барабанил по крышам серых домов и хлестал меня словно розгами по спине. Впереди показалась обречённая изба. Она будто заметила моё приближение и ещё сильнее покосилась набок в напрасной попытке запутать меня и выдать за совершенно другое строение. Рядом с домом возвышался новенький кирпичный сарай, из которого доносилось кудахтанье и веяло запахом свежего навоза. Решив не кричать, дабы не привлекать лишнего внимания, я перелез через забор, поднялся на крыльцо и принялся стучать в дверь кулаком. Далее в ход пошли удары ногами. От крепких пинков дверь дрожала и тряслась. Наконец, послышались отдалённые шаркающие шаги, которые подступали всё ближе и ближе.
— Кто там, — раздался скрипучий голос, — что вам нужно?
— Здравствуйте, это участковый врач с программой оздоровления населения, — изменённым тоном сказал я, — вам очень повезло, вы в первом списке.
— Какое ещё оздоровление?! Пошли вон отсюда! Раньше надо было думать, помирать уж пора.
— Люб, да это я, — сказал я уже своим голосом, — Пётр, вернулся.
Повисло длительное молчание, слышалось, как старуха в замешательстве топталась на месте.
— Открывай уже! — рявкнул я, — холодно на улице, промок весь!
— Петь? — неуверенно спросила она, — ты что ли?
— Короче, всё… — с чувством досады произнёс я, — я ухожу.
Дверь с визгом отворилась. Старуха стояла босиком и в ночной сорочке, уши оттягивали массивные золотые серьги, казалось, нужно лишь простереть руку, и они твои. Она долго всматривалась в меня, окидывала взором с ног до головы, её выцветшие полуслепые глаза постоянно щурились и практически не мигали.
— А ты где это был так долго? — твёрдо спросила она.
— Да я уезжал, война же, денег много привёз и лекарство новое из Германии. Тебе и пенсия твоя нищенская уже не нужна будет.
— Ну проходи, проходи, что встал то, как неродной, — пробормотала она, отойдя в сторонку и освобождая проход.
Я разулся, прошлёпал в мокрых носках по коридору и оказался в единственной жилой комнате дома, не считая кухни. Первой в глаза бросилась кирпичная печь, занимавшая большую площадь. На стенах висели старинные ковры, они так много видели и так много знают. Дух некой запущенности и забытости повис в липком воздухе. С маленькой тумбочки вещал чёрный ящик брехни и пропаганды, неустанно сея зёрна ненависти в сердца людей всех возрастов, и я был уверен, что он никогда не выключался. Старуха суетилась на кухне, бряцая ложками и посудой. Наконец, она позвала меня. На обеденном столе дымилась тарелка густого супа. После нескольких недель питания одним человеческим мясом, эта снедь показалась мне довольно странной на вкус. Любовь сидела напротив, подперев подбородок ладошкой, и не сводила с меня глаз.
— Как сарай? — жуя, промямлил я.
— А, ты про это, — оживилась она, — тут до этого приходил какой-то уродец, инвалид, денюжки из меня тянул, прикидывался грамотным строителем. Падлюка такая, говорил так складно, а сын приехал с женой, раскусили его, да и образумили меня, дуру старую. Ну, мы этого убогого и прогнали, вот. Потом Рома нанял бригаду, так они за неделю выстроили его.
— И кто там живёт сейчас? — подавляя охватившую меня злость, спросил я.
— Курочек купили, кролики маленькие растут, корову хотели взять, но очень дорого, да и не осилю я её, — она неожиданно замерла и вытянула голову, вслушиваясь во что-то. — Ой, ой, новости начались, пойду, погляжу, что в мире творится, а ты не торопись, кушай.
Я доел суп, натянул перчатки, помыл посуду, вернулся к Любови и присел рядом, держа в руке наполненный шприц. Мерзостный тип в ящике заливал дерьмом уши и напоминал зрителям о том, что ради лидера нужно меньше потреблять продуктов, меньше жечь электричества, так как вот-вот может произойти крупномасштабное вторжение, окружившего нас со всех сторон врага. Старуха, открыв рот, впилась взглядом в синий экран, и в эти минуты для неё всё потеряло смысл, даже возвращение «мужа».
Взяв её левую руку, я начал поиски вен.
— Ну как? — спросил я, прощупывая кожу, — интересно?
— Пенсионный возраст-то подняли, слыхал? Слава богу, мы успели с тобой, куда молодёжи деваться, работы нет, платят мало, но президент что-нибудь придумает, родненький наш, столько сделал для страны.
— Бл*ть! — выругался я, на дряблой руке не было ни одной вены.
На губах вовсю заработал невротический тик, лицо заколыхалось. Бабка неожиданно оторвалась от кинескопа, повернула голову в мою сторону, и наши взгляды столкнулись.
— Ааа! — пронзительно закричала она, — чёрт, окаянный, сгинь, сгинь из хаты!
Недолго думая, я резким движением левой руки заткнул ей беззубую пасть и нос ладонью, а правой со всего размаху всадил иглу в шею и повалил всем своим весом на диван. Я давил на шприц как мог, но сироп практически не вливался в неё. Бабка так вытаращила глаза, что, казалось, они выпадут из глазниц. Лёжа на ней и не позволяя сделать живительный вдох, я уставился в её потускневшее от прожитых лет лицо, и меня скрутили спазмы тошноты от резко ударивших в нос запахов мочи и кала.
— Сука старая, когда ж ты кончишься?!
Я воочию лицезрел её невероятное желание прожить ещё немного, зацепиться за время всем своим естеством. Спустя некоторое время от моего сдавливания мерное дыхание очередного отработанного материала остановилось. Тело обмякло, и в комнате повисла тишина смерти. Любовь умерла. В течение нескольких минут я успешно сделал то, на что у государства уходят годы — удалил бесполезный для системы элемент, не приносящий чиновникам и их охране прибыль.
Горько плача, я давился ручейками слёз оттого, что на её рыхлой, мертвенно-белой коже вокруг рта отпечаталась моя пятерня. Спустя время следы не исчезли. Я пытался затереть их найденной пудрой, но всё было бесполезно. Оставался только один выход — поджечь хату и надеяться, что украшения останутся на её обгоревшей плоти. Телевизор усердно заливал об «успехах» на всех фронтах, а в это время мои руки подпаливали спичками седую шевелюру на голове трупа, и запах гари сладостно распространялся по помещению. Затем в ход пошли ресницы, брови. Я задрал её сорочку и долго разглядывал густые, зеленоватые от грязи лобковые волосы, покрытые свежими испражнениями.
— Бл*дь старая, — сурово выругался я, — какое животное, как же ты ужасно выглядишь. Неужели нельзя было привести себя в порядок к моему приходу? Разве я не был хорошим мужем? Разве я не вернулся к тебе? Люб, я готов признаться тебе сейчас — вместе со своими боевыми товарищами я вовсю изменял тебе и трахал белокурых фройлен в Берлине, а потом выпускал им кишки своим боевым штыком. Отрезал руки, ноги, всовывал винтовку в жопу и стрелял под одобрительный смех товарищей. Одна из них, совсем молоденькая, стояла на коленях, протягивала мне свои бесценные серёжки, рыдала и умоляла не трогать её. Она прошла через сотни наших бойцов. Несколько дней её терзали, пока из её дыр не начали вываливаться внутренности. Мы же верующие, Люб, господь простил и ты прости. — Я наклонился к ней, помял серьги в ладонях, затем поднёс их вплотную к губам. — Скоро я вернусь за вами, будьте на месте.
Газ был успешно открыт, свечи зажжены, следов не осталось. На улице моросил мелкий дождь. Я покинул дом, огляделся по сторонам, пригибаясь, прошёл через огород и перелез через забор. Затем я оказался на узкой улочке, вплотную прилегающей к густой роще. Спрятавшись в кустах, я наблюдал за происходящим.
Дом заиграл язычками очищающего пламени. Всепожирающий огонь и падающая вода схлестнулись в смертельной схватке, в которой должен быть только один победитель. Пламя стремительно охватывало древнее строение. Я страстно желал, чтобы оно перекинулось и на сарай, но он был далеко, и я пожалел, что не поджог его тоже. С жутким треском обрушилась крыша, лопнули окна. Спустя некоторое время, когда почти всё сгорело дотла, и дождь начал одерживать верх, вдалеке послышался надрывистый вой сирен. К тлеющим остаткам на грохочущем и потёртом временем автомобиле не спеша подъехали пожарные. Они вышли из машины, нехотя размотали шланг и начали поливать сгоревшую избу. Далее приехала скорая, и врачи зафиксировали кончину вытащенной из-под завалов старухи с угольно-чёрной обгоревшей кожей. Я с трудом дышал, меня дико трясло и знобило от страха, что кто-нибудь из этих ничтожеств присвоит себе мой билет на выезд из этой чёрной дыры.
Последующие дни я нервно дежурил у входа на кладбище в ожидании моей Любови, самой значительной из всех умерших, кто прошёл через мои руки. Я любострастно воображал себе, как сдаю золото: скупщик бережно держит и изумлённо разглядывает такую небывалую роскошь, затем с удовлетворением отсчитывает десяток хрустящих купюр, я хватаю их, несколько раз пересчитываю и прячу в карман.
На третий день моего дежурства вдалеке показалась толпа и медленно едущий за ней автобус. Я переместился в центр кладбища, точку, откуда открывался хороший обзор. Людей было немного, они встали у заранее вырытой ямы и положили закрытый гроб на землю. Я выдвинулся в их направлении и изобразил вид, будто шёл мимо по своим делам, но затем остановился и встал рядом. «Ну, откройте его, откройте же, дайте мне убедиться, что всё на месте».
Среди собравшихся стояла девушка с длинными чёрными волосами. Краем глаза я заметил, что она подозрительно часто бросает взгляд на меня. Спустя время я не сдержался и посмотрел на неё тоже. Лёгкая и пронизывающая боль неизвестного происхождения кольнула у меня внутри. Я так глубоко о чём-то задумался, что не усмотрел её приближения.
— Здравствуй, — тихо подкравшись, поприветствовала она.
— Здоров, — ляпнул я, очнувшись от дум.
— Ты что, — огорчённо произнесла она, — меня не узнаёшь?
— Нет, — равнодушно ответил я, переведя взгляд на гроб, — нисколько.
— Не прикидывайся… Ладно, прости за тот день. Я, кстати, поступила в музыкальное в столице, как и мечтала, представляешь?
Её слова смутно долетали до меня, ибо я был полностью поглощён захоронением. Гроб начали опускать, и я прикидывал в уме, какой глубины была яма, и сколько мне понадобится времени на раскапывание. Уход девушки был таким же тихим и незаметным.
По пути домой я гадал, кто это мог быть, но потом быстро пришёл к заключению, что эта красивая девушка с зелёными глазами просто обозналась. Я был на сто процентов уверен в том, что у меня нет и не могло быть никаких знакомых и друзей, тем более с такой наружностью.
Последний ком земли вылетел на поверхность, я оказался на большом сундуке с мертвецом внутри. Благодаря наработанному опыту в этом непростом деле, мне не составило особого труда открыть крышку. Они были там, поджидали меня и сияли, отражая чарующий свет луны и звёзд. Я блаженно закрыл око и воздел руки к небу. Любовь представляла собой весьма жуткое зрелище. Вместо глаз на её обугленном лице застыла объёмная зеленоватая пена, будто жар пламени растопил мозг и вытолкнул его наружу через глазницы. Губы выгорели и обнажили жёлтые кривые зубы. Не всё её тело было обгоревшим дочерна, в отдельных местах попадались багрово-красные участки с раздутыми пузырями, наполненными мутной жидкостью. Серьги с хрустом оторвались вместе с ушами, которые позже я удалил зубами, испробовав на вкус горелую кожу. Её невозможно было прожевать, и я сплюнул.
Как только я наклонился над трупом и поднёс нож к ожоговому пузырю, чтобы проткнуть его, откуда-то сверху посыпались комья. Я мгновенно выпрямился. На горке земли, мертвенно-белая, стояла девушка с похорон.
— Что ты здесь, дура, забыла? — выдал я, осветив её фонариком.
— Так, это ты, — дрожащим голосом проговорила она, прикрывая лицо ладонью от яркого луча. — Я никому не скажу, клянусь.
— Я… Я не могу вот так просто… — невнятно бормотал и спешно вылезал из ямы.
— Ну, пожалуйста, прости, что так получилось, — взмолилась она, — у меня поезд в столицу через три часа, я просто пришла попрощаться с бабушкой, можно я уйду, ладно?
Она начала медленно пятиться назад, затем резко развернулась, рванула с места и побежала.
— Кто-нибудь! — завопила она, — помогите!
Ни секунды не раздумывая, я схватил лопату и бросился в преследование. Расстояние между нами плавно увеличивалась, но я не сдавался, продолжал бег и в итоге был вознаграждён — она споткнулась и упала. Я прибавил в скорости, и в тот момент, когда она только поднялась, сокрушительный удар по затылку низверг её обратно на землю. Она истошно рвала глотку, зовя на помощь.
— Заткнись, дура, нет тут никого! — гневно выругался я, наступив ей на рот ботинком. — Не ори!
Губы мои бешено дрожали, девушка в полубессознательном состоянии силилась что-то донести до меня, но все эти сердобольные слова утопали в глубине моего возникшего непреодолимого желания. Её плотно облегающие ноги джинсы с трудом стянулись до колен, трусы сорваны. Сухая щель настолько узко сжалась, что я не продвинулся ни на миллиметр.
— Да расслабься же! — вырвалось у меня.
Я так сильно ударил кулаком ей по носу, что раздался хруст, и хлынула алая кровь. Заботливо поглаживая прямые волосы, я настойчиво просил её успокоиться. Кровью я обильно смазал свой член. От усталости и безысходности девушка немного расслабилась, и я жестоко пронзил её непокорное лоно. Во время нашего непродолжительного совокупления она выла и ревела от безутешной боли, постоянно глотая и захлёбываясь непрекращающимся потоком крови из сломанного носа в то время, как я всячески нахваливал её необыкновенную внешность и проявленную ко мне доброту. В миг оргазма наши губы соединились в страстном и упоительном поцелуе. Я содрогался и дёргал ногами от бьющих меня разрядов величайшего наслаждения.
Сразу же после этого я её возненавидел и поволочил за ноги к разрытой могиле. Незнакомка из последних сил цеплялась за траву, землю. Её ногти и хрупкие пальцы буквально стёрлись до костей, настолько сильна она — жажда жить.
— У меня поезд, у меня поезд, у меня поезд, — причитала она.
Придерживая за волосы, я небрежно опустил её в яму прямо на труп старухи. Кровь из носа пропитала почти всю её верхнюю одежду. Я встал над ней и медленно занёс лопату для окончательного удара. Она впервые произнесла моё имя, и меня вдруг охватило чувство нерешительности. Я застыл с поднятым над головой инструментом.
— Спасибо тебе за твоё тело, — после длительной паузы сказал я, — ты обесценилась.
Остриё лопаты со свистом опустилось, прошло вскользь головы, отсекло ухо и часть кожи с виска и скулы. Она закричала так пронзительно, что птицы вспорхнули с деревьев и улетели далеко прочь от этого места, и я был убеждён, что они никогда больше сюда не вернутся. Я пихал ей в рот комья земли, чтобы заткнуть этот нескончаемый предсмертный ор. Затем я начал закрывать крышку гроба и, к счастью, несмотря на другое тело в нём, она с лёгкостью захлопнулась, заглушив мучительный звук. Напоследок я лёг и прильнул ухом к поверхности, внутри она отчаянно молотила руками и ногами. Я вылез и принялся усердно закапывать полуживую девушку, которой не повезло с местом и временем: она останется там навек вместе с Любовью. После окончания погребения, обессилевший, но очень довольный, я упал на землю. Серьги в моём кармане приятно грели уставшие от работы ладони.
Численность космических тел на небе увеличивалась, они надвигались и там, где ранее была луна, вспыхнула зелёная звезда. Далее на других концах небосклона возникли ещё две большие пылающие звёзды и одна планета с кольцом, она была столь огромна, что затмила собой почти весь видимый обзор. Всё вокруг осветилось, и ночь мгновенно обратилась днём.
Я лежал на мягкой подстилке, похожей на мох, ошарашенный произошедшими на моих глазах видоизменениями. Вдыхаемый воздух стал насыщеннее и богаче, он словно напитывал меня жизненной энергией.
— Проснулся? — пронзил тишину знакомый женский голос. — Ну наконец-то, вот ты соня.
Я с лёгкостью поднялся, будто земное притяжение отсутствовало. В метре стояла черноволосая девушка и протягивала мне лопату.
— Что? — угрюмо спросил я, — опять кто-то умер?
Она звонко расхохоталась. Вплетенный в её прямые волосы цветочный венок издавал поющие звуки и выпускал споры. Из одежды на ней был одет лёгкий сарафан с радужными блёстками, похожими на рыбью чешую.
— Никто больше не рождается и не умирает, — с широкой улыбкой произнесла она. — Пока ты почивал, я тут посадила несколько семян.
Только сейчас я увидел за её спиной рощу деревьев, стволы их достигали до небес и терялись в облаках. Красные яблоки усыпали многочисленные ветви.
— Вот здесь копни, хорошее место, — сказала она.
Я подошёл к ней и выкопал ямку там, где она указала.
— Держи семечку, — девушка протянула мне в ладони комочек, который пульсировал и извивался. Я бросил его в ямку и закопал.
— Отойди, быстро! — Она мягко взяла меня за плечо и потянула за собой.
Через несколько секунд место, где было посажено семечко, выстрелило, и из него с огромной скоростью взметнулся ввысь ствол, макушка которого исчезла в небесах. Затем отовсюду полезли ветки, на которых мгновенно образовывались листья и плоды.
— Здорово, да? — отряхиваясь от пыли, сказала девушка.
— Давай сорвём несколько, и пошли домой, — предложил я.
Мы выдвинулись в путь, шагая по полю из цветов, которые распевали на неизвестном языке и синхронно покачивались. Во время движения она взяла мою кисть и начала ласково поглаживать её, несколько раз коснувшись бархатными губами.
Мы подошли к небольшому дому, располагавшемуся в самом центре поля. Дверь открыла мама.
— Так долго, — сказала она, приглашая в дом. — Мы тебя с папой уж заждались.
— Я не один, — смущённо сказал я, зайдя в дом.
— Ну, наконец-то, думала не дождусь никогда, — растроганно проговорила мама. — Как зовут?
Я растерянно метнул взор на девушку, а та в свою очередь подпёрла бока кулаками и уставилась на меня своими изумрудными глазами, многозначительно и таинственно улыбаясь.
— Ммм, — задумчиво промычал я, почёсывая затылок.
— Меня зовут Александра, — сказала девушка и пожала матери руку.
— Не обижайся на него, Саш, — заявила ей мама, — он у нас странный слегка.
— Да я уже заметила, — мягко произнесла девушка.
— Ну, что встали? — встрепенулась мама, — проходите в зал, присаживайтесь за стол.
Мы прошли по коридору, и я встал в дверном проёме, преградив руками путь в зал маме и Саше. В центре комнаты за столом, накрытым скатертью и с яблоками в тарелке, сидел, держа нож, отец.
— Никто не сядет за стол, — заявил я, — пока он не уберёт нож.
— Сынок, ты что? — сказала мама, — проходи, садись.
— Убери этот чёртов нож! — прокричал я отцу.
— Не смешно уже, — сказала девушка, мягко подталкивая сзади.
Они нагнулись, прошмыгнули у меня под руками и сели за стол. Отец взял яблоко, разрезал на пять частей и разложил по тарелкам. В дверь позвонили. Звон был непрекращающимся, как будто кто-то надавил на кнопку и не отпускал.
— Сынок, иди, открой, — приказала мама.
Я отворил дверь. На пороге стояла обугленная старуха и протягивала мне свои серёжки. От неё исходил сильный жар, из глазниц вытекала зелёная пена, и пузыри на теле вздымались и опускались.
— Ты кое-что забыл, Петя — утробным басом проговорила она.
Я резко захлопнул дверь и прижался к ней спиной. Звонок возобновился и зазвенел с удвоенной громкостью, не прекращаясь. Я вернулся и опять встал в проёме. Они жевали и пристально смотрели на меня. Саша была без уха и со срезанной кожей на лице, из её носа интенсивно вытекала кровь. Мама с торчащим ножом в груди свирепо буравила меня взглядом. Отец стоял ко мне спиной и смотрел в окно. С потолка закапала молочная кашицеобразная субстанция, похожая на гной.
— Ты сядешь за стол, в конце концов, или нет?! — грозно завопила мать, и я отрицательно покачал головой. — Будь ты проклят, бездарная сволочь! Дома жрать нечего, а он только яблоки и может воровать в магазинах, ни к чему не пригодный кусок говна, вырастили на свою голову!
Мама пронзительно кричала, а Саша громко гоготала низким мужским голосом так, что непережёванные остатки фрукта сыпались на стол. Кровь и гной стремительно заполняли комнату, поднимаясь всё выше и выше. Разбежавшись, я выпрыгнул в окно и оказался на кладбище. Десятки полусгнивших рук, вырвавшихся из земли, затягивали меня вглубь. Я медленно погружался и смотрел в окно, откуда на меня глядели и махали все, кто был до этого в доме.
— Тише, сынок, угомонись, — сказал чей-то смутный и далёкий голос.
Я съёжился от пронизывающего холода, кто-то тряс меня руками. Разлепив глаз, я смог разглядеть стоящую надо мной старушку.
— Живой, слава богу, — пробормотала она, — ну и кричал же ты, бедненький, в крови весь, избили что ли?
— Ты не видела тут девушку? — окончательно пробудившись, сразу же спросил я. — Черноволосая такая, высокая.
— Не видала я никого, — заявила она, — да я пришла только что, услышала, орёт кто-то, и подошла. Ты лежишь, дёргаешься, как дурной, ох, напугал ты меня, сердце чуть не остановилось.
— Сашка! — поднявшись и озираясь по сторонам, закричал я. — Саш!
На лбу продолжал гореть фонарик, рядом со мной лежал рюкзак, у ног валялась лопата, покрытая запёкшейся кровью. От свежезакопанной могилы, где я лежал, шла борозда. Я пошёл по ней и наткнулся на разорванные женские трусы и пятно от крови, пропитавшее землю. Убрав бельё в рюкзак, я присыпал следы происшествия. Старуха, возможно, всё это видевшая, стремительно отдалялась.
— А ну стой! — крикнул я ей вслед. — Слышишь?!
Она тут же встала, видимо, осознавая, что ей не убежать. Вдали показались люди. Я сложил лопату и убрал в рюкзак.
— Если ты хоть посмеешь разинуть свою вонючую пасть и что-то кому-то рассказать, — нагнав её, пригрозил я, — кончу на хрен всю твою семейку и тебя вместе с ними, поняла?
— Поняла, сынок, поняла.
— Всё, шагай.
Я вернулся домой, сделав большой крюк через лес. Перекусив украденными из магазина продуктами и поспав четыре часа, я решил сдать серьги в скупку. По дороге мне вдруг стало казаться, что моя телесная оболочка настолько истончилась, что окружающие люди свободно читали сквозь неё мои сумбурные мысли и ясно видели мою подлинную сущность. Они всё знали, но из-за свойственного современному человеку равнодушия и безразличия держали рот на замке. Я семенил, сгорбившись и скрестив руки на груди, чтобы удержать свой скелет от разрушения, а органы от вываливания. «Меня опознают… Она всё расскажет… Она уже позвонила… Меня уже ищут… Нужно просто переждать, пока всё не уляжется… Нужно уехать… Нужны деньги…».
Скупщик долго осматривал драгоценности, затем сделал задумчивое лицо и подозрительно вылупился на меня.
— Где-то я уже видел эти серьги, не могу припомнить, откуда они у вас?
Меня затрясло и внутри всё болезненно потянуло.
— Какая тебе разница? — рявкнул я, сдерживая дрожь в голосе, — принимай или давай обратно.
— Успокойтесь, вам нужно немного подождать, — спокойно проговорил он.
— Не могу я ждать! — Моё лицо тряслось, а зубы стучали друг о друга, скупщик уже не мог на меня смотреть, и его взгляд устремился куда-то в сторону. — У меня ребёнок дома голодный ждёт! С работы выкинули, жена последнее с себя сняла!
Он достал телефон и начал набирать номер, чтобы сделать вызов. В отчаянном порыве я вставил руку в узкое металлическое окошко, чтобы цапнуть золото, но оно лежало слишком далеко. Скупщик схватил серьги и в ужасе вскочил со стула.
Я пулей вылетел из здания и ринулся в сторону федеральной трассы. Через пару километров городская чёрта закончилась, я ворвался в зелёное царство и упал. Зарывшись глубоко в траву, я лежал и боялся выглянуть. «Может, он просто впервые увидел такую ценную и дорогую вещь, что решил позвонить коллеге, чтобы уточнить её стоимость? Может он уже ждёт меня с большой пачкой денег и нужно вернуться и забрать её?» — размышлял я и жевал сорванный стебель.
Поднявшись, я пошёл в обратном направлении, затем резко остановился. «Нет! Эта проклятая бабка по-любому всем уже растрезвонила, и он знал, да, он определённо всё знал». Единственным верным путём для меня было отправиться в столицу, где я смог бы за короткое время стать богачом, продолжая использовать свой секрет. Я был твёрдо убеждён, что если у тебя много денег, то можно свободно убивать, насиловать, и тебе за это ничего не будет. Я мог бы вернуться и купить наше местное «судилище» с «правоохранителями», чтобы они всё благополучно забыли и никому ничего не рассказали. В столице я обязательно разыщу Сашку и она, увидев моё богатство, непременно забудет все давние обиды и ссоры. Воодушевлённый своими спонтанными и дерзкими планами я вышел на дорогу, чтобы поймать попутку. Расстояние до столицы было примерно триста километров.
Длительное время я просто стоял на обочине и провожал взглядом нескончаемый караван машин, не решаясь поднять руку. Чуть дальше моей дислокации остановился грузовик и из него, придерживая короткую багровую юбку, сошла дорожная проститутка. Она заметила меня и послала воздушный поцелуй. В ответ я коротко поприветствовал её, показав ладонь. С трудом передвигая ноги и громко цокая высокими каблуками, она устремилась прямиком ко мне. У неё были колготки в сетку, сожжённые от краски волосы, обильно помазанные помадой губы, чёрные круги под глазами и раздутое, опухшее лицо.
— Что такой красавчик забыл на большой дороге? — хриплым голосом спросила она.
— Путешествую, — коротко ответил я, разглядывая её.
— Обычно у путешественников рюкзак здоровенный. — Она закурила. — А у тебя нет ничего.
— А я необычный путешественник.
— Какой дерзкий мальчик, — с коротким смешком произнесла она, — короче, выручай, домой хочу, а у меня денег до плана не хватает.
— У меня самого мало, — сообщил я, отрицательно покачав головой.
— В попу дам. — Она медленно провела ладонью по своей худощавой заднице. — У меня там чисто всё, обалдеешь, никогда такого не видел, сегодня ещё никому не давала туда.
Немного поразмыслив, я снял рюкзак и открыл карман, где хранилась мелочь. Она подошла и принялась пересчитывать монеты. Некоторые проезжающие машины мигали и сигналили нам.
— Как раз хватает, — обрадовалась она, пересыпала всё в свою маленькую сумочку и засветила в ней несколько купюр крупного номинала.
Мы спустились с обочины и скрылись в лесопосадке. Она вытащила из сумочки смазку и презерватив, затем подошла к широкому дереву и обняла его, слегка нагнувшись. Я приблизился сзади, расстегнул замок на юбке и стянул её вниз до земли. На ней отсутствовали трусы, на её плоских ягодицах горели большие пурпурно-красные пятна. Я раздвинул их, и моему взору предстало безупречное заднепроходное отверстие с однородной белой кожей, без чёрных пигментных пятен и геморроидальных узлов. Я снял с себя штаны, мой сморщенный член вяло свисал и не подавал признаков жизни.
— Давай быстрей, — поторопила она, — я уже окоченела.
Пробежавшись глазом по земле, я заприметил неподалёку берёзовую дрыну. От размашистого удара по её затылку моё орудие треснуло, а дама несуразно соскользнула вниз, не выпуская ствол дерева из рук и выпятив зад. Я продолжал бить ей по затылку до тех пор, пока её голова не превратилась в кровавое месиво. Из посмертных выделений с неё хлестала лишь тугая струя урины. Мой член затвердел как железный прут. Я попытался смазать её анус пальцем, но, к сожалению, он крепко сжался и не пропускал внутрь. Только после того, как я проткнул и расширил его веткой, я смог осуществить сладострастное присоединение живого к мёртвому. Она вся без остатка принадлежала мне, и я мог делать с ней всё, что мне заблагорассудится. Разве б*г не был способен остановить меня? Нет, он не мог, ибо я и был живым олицетворением б*га на земле, повелителем боли и смертельным хлыстом для заблудившихся в лабиринте этого безобразного мира.
Из её зелёной сумочки я выгреб обратно всю мелочь, там же я обнаружил приличную сумму, на которую можно прожить несколько недель при скромных расходах. Презервативы и смазку я также убрал в рюкзак.
Вдаль меня несла попутка, которую я удачно тормознул, как только вышел к трассе. Однообразные пейзажи и пустующие необозримые поля на всём протяжении дороги кружили голову своим мельканием. Расспросив меня о моей внешности и цели поездки, водитель — неказистый мужчина лет пятидесяти, положил начало эпической тираде, описывающей значимость и неповторимость его поступков и бытия в целом. Со своей стороны я лишь кивал и со всем соглашался, делая вид, что мне интересны дрянные истории о том, как ярко и красочно этот трухлявый пень губил свою горячую молодость. В то время как он крутил руль и следил за дорогой, я пристально наблюдал, как шевелятся его губы. Постепенно его витиеватые фразы и сложные предложения утрачивали форму и общую структуру. Время от времени из меня вырывались смешки, хотя причины для них не было. Я силился сконцентрировать своё внимание на его речи, дабы уловить смысл отдельных слов и постигнуть их содержание, но мне это не удавалось. Водитель остановился и несколько раз повторил, что я должен освободить машину, так как дальше он сворачивает. Я продолжал сидеть на месте и смотреть прямо перед собой. Мужчина покинул салон, обошёл автомобиль и открыл дверь с моей стороны, требуя немедленно выйти.
Он схватил меня за руку и дёрнул так, что я выпал наружу и стукнулся головой об асфальт. Неизвестно что на него нашло, но он принялся беспощадно пинать меня по всем частям тела, а я лишь свернулся калачиком и защищался руками. Отдельные автомашины специально притормаживали, чтобы урвать кусок великолепного представления, которое вдоволь развлечёт их и согреет.
Спустя некоторое время с того момента, как он утомился меня калечить и уехал, я встал. Вытерев футболкой кровь, я продолжил останавливать транспорт. Моей следующей попуткой стал грузовик, конечным пунктом которого была столица. Водитель, видя моё удручающее состояние, не стал задавать вопросов и рассказывать что-либо, он лишь часто матерился на кошмарную дорогу, других водителей и свой грузовик.
Моё «Я» растрескивалось и осыпалось подобно отсыревшей насквозь после цунами стене давно опустевшего дома. Первая волна безумия, случайно проходившая мимо, ворвалась в незапертую дверь и утащила с собой всё, что имело цену. Вторая волна, которой ничего не досталось, разбила окна и поломала всё, что поддавалось разрушению. Последняя волна зашла и осталась там навсегда, чтобы испражняться и совокупляться.
В этот поздний вечер окраина столицы пронзительно завыла, почувствовав дерзкое проникновение очередного инородца в своё разрывающееся от миллионов глистов тело. Я будто снова оказался на кладбище и размеренно вдыхал рвотный запах падали и разложения, повисший в загазованном воздухе. За информацию о том, где я бы мог найти транспорт и дешёвую ночлежку, прохожие требовали оплаты. Я заплатил скверно выглядевшей и находившейся под наркотическим воздействием молоденькой девушке. Она попросила относительно небольшую сумму и проводила до арочного входа в подземку, а также подсказала, где выйти и куда пройти, чтобы попасть в недорогое общежитие.
Люди нескончаемой чередой опускались всё глубже и глубже, до самого дна. Я долго стоял и не решался встать на эскалатор. Никто не смотрел на меня или на кого-то другого, только лишь в своё отражение на чёрном экране телефона. Оказавшись на платформе, я сел на лавку и начал провожать блуждающим взглядом идущие друг за другом составы. Ощущение невыносимого изнеможения завладело моим хлипким телом. Живая пёстрая масса входила, выходила, входила, выходила из вагонов и находилась в состоянии постоянного целенаправленного движения. Моих же оставшихся сил после мимолётного путешествия длиною в жизнь хватало только на несколько коротких шажков.
Я встал на край перрона. Булькающие звуки обыденного и постыдного мира разом смолкли. Пространство уплотнилось настолько, что я мог ощутить его густоту всеми клеточками кожи, и мне показалось, что я даже перестал дышать. Так глупо и несуразно: чтобы не повредить конечности при падении с высоты я присел и соскочил вниз, встав между рельсами и повернувшись спиной к туннелю, из которого должен показаться состав. В долю секунды ватага зрителей оказалась прямо надо мной. Они теснились, расталкивая друг друга. Каждый из них, даже ребенок с матерью навели на меня прицел видеокамеры, сладострастно скалясь и сгорая от нетерпения. Душераздирающий вой гудка стремительно приближался. Шквальный поток ветра заколыхал мою футболку, я струсил и лёг в углубление. Громыхающая махина пронеслась в нескольких сантиметрах надо мной, тормозные колодки так громко заскрежетали, что полностью заглушили мой вопль.
Всё стихло, мои штаны стали мокрыми и горячими. Где-то там наверху открылась дверь машиниста, я услышал, как он, страшно матерясь, потребовал, чтобы я вылез из-под колёс. Следуя указаниям этого разъяренного человека, я попытался вскарабкаться на платформу, но у меня не хватило на это сил. Спустя пару мгновений я почувствовал, как две сильных руки грубо схватили меня за шиворот и втащили наверх, а затем эта же рука, сжатая в кулак, врезалась в мою челюсть. Лёжа на холодном граните станции, я ясно видел и ощущал, как зрители глубоко презирали и осуждали меня, разочарованные тем фактом, что я остался жив и невредим, а также на несколько минут задержал движение.
В гостинице-общежитии с меня потребовали паспорт, которого у меня не было. Из всей кипы бумажек, без которых на этой планете ты никто и звать тебя никак, я располагал только трудовой книжкой с единственной записью «работник похоронного бюро». Комендант согласился заселить меня по этому документу, однако я показался ему весьма странным и подозрительным. Он предупредил, что если на меня поступит хоть одна жалоба от жителей, то меня немедленно изгонят.
Благодаря беспроводной сети, я нашёл несколько ритуальных агентств в пешей доступности от моего местонахождения. Сиропа оставалось катастрофически мало, я выпил капельку и крепко уснул в сырой вонючей комнатушке без окон и вентиляции.
— Паспорт, — потребовала толстая женщина из агентства «Гвоздика».
— У меня только вот такой документ. — Я нервно теребил в руках книжку. — Мне её выдали за хорошую работу, я очень люблю много копать землю, да. — Я коротко рассмеялся. — Мертвяков вообще не боюсь, они безвредные, да ведь?
— Понятно… — опустив глаза в стол, произнесла она, — откуда ты такой нарисовался копатель?
— А я тут рядом живу, совсем рядом, пешком могу приходить вовремя, люблю здесь жить вот и всё.
— К сожалению, у нас все места заняты, у меня много дел, всего доброго.
Я оббежал множество фирм и везде мне отказали, несмотря на мой бесценный опыт.
— Почему я никому не нужен? Все выгоняют, ничего плохого не сделал, — расплакался я в агентстве «Реквием». — Всё умею делать как надо: пилить, забивать, таскать людей в яму, всё умею, всё.
— Да ладно тебе, — утешил директор, — без паспорта никак не получится. Эээ, ну хочешь?.. Раз ты любишь такую работу, позвоню в морг один, у меня там знакомые есть хорошие. Тебя санитаром возьмут, неофициально только получится.
— Позвоните, — обрадовался я, вытерев слёзы, — позвоните скорее.
— Значит так, — сказал директор, закончив телефонный разговор и протягивая листок, — завтра к восьми по этому адресу и без опозданий!
Окрылённый и восторженный я возвращался в своё убежище, временами останавливаясь, чтобы немного покружиться на месте, разведя в стороны руки. Исходные цвета и оттенки окружающих меня объектов материального мира стали слегка переливаться, напоминая радугу во время дождя при ясном небе. Геометрия исказилась, острые углы сгладились, кое-где в стенах домов зияли провалы, как от пушечных ядер. Щемящая тревога то разрасталась во мне мясистыми гроздьями, то испарялась утренним туманом. Моё внутреннее спутанное состояние незаметно для меня самого вероломно, тайком теряло устойчивость. Отдыхая, я сидел на лавке и раз за разом перечитывал адрес морга, усердно напрягая элементарное мышление, чтобы понять, для чего он мне нужен.
— Останусь, они сделают это для меня… А я им? Они промолчат и я промолчу, и все останутся ни с чем, так ведь? — Я принялся считать воробьёв. — Раз, два, три, так, ещё раз, раз, два, три, четыре, так, ещё…
Я постоянно сбивался со счёта и так и не смог досчитать хотя бы до десяти. Птички хаотично перемещались, отбрасывая радужный шлейф. Налетели голуби, вытеснили слабых с площадки передо мной и начали выпрашивать подаяние. Я вытянул открытую ладонь перед собой, в которой ничего не было и терпеливо замер в ожидании. Некоторое время птицы внимательно присматривались, затем начали производить кратковременные полёты около моей руки и, наконец, самый голодный и доверчивый приземлился и вцепился своими коготочками в моё запястье. Я мгновенно схватил и сжал его свободной рукой. Он не сопротивлялся и не вырывался, чувствуя то, насколько моя сила превосходит его. Лёгкий ленивый ветерок обдувал мягкие пёрышки на его грудке, и я нежно гладил их. Его некогда верные товарищи, заскучав, улетали один за другим, оставив своего собрата один на один с хозяином боли. Я начал медленно сдавливать его своими пальцами, он неистово затрепыхался. Голубь хотел снова взлететь и подняться так высоко, чтобы люди и всё то, что они сотворили, выглядело ничтожно мелким и незначительным. Моя ладонь практически целиком сжалась в кулак на нём… Так мало крови, лишь тоненькая струйка стекала по моему предплечью. Люди, проходящие рядом и заметившие моё деяние, ускоряли шаг. Мамаши забавно хватали своих выродков за руку и с силой тянули за собой в бесплодной надежде скрыть от них то, какими они сделаются в процессе взросления и в условиях нагнетаемой со всех сторон испепеляющей ненависти.
Я метнул дохлую тушку в девочку лет двенадцати и попал прямо в белоснежную блузку, оставив кровяной след, та взвизгнула и бросилась бежать наутёк. Надрывно смеясь, я держался за живот. Воробьи, переполненные жаждой мести, тут же налетели на мёртвое тело, чтобы больше и быстрее остальных собратьев урвать своими маленькими клювами падали для продления своих столь коротких жизней на несколько лишних часов. Я встал и зашагал прямо по дороге, никуда не сворачивая, в неизвестном мне направлении.
Наступила ночь. Обессиленный и голодный, я завернул в маленький парк и свалился в щетинистую траву. Земля подо мной была холодной, она отторгала меня, не позволяя уснуть и поспать. Повалявшись в полусонных мучениях от холода, я пошарил в карманах и достал листок с адресом и временем, который, определенно, очутился там не просто так и что-то значил. Температура становилась с каждым часом всё ниже. Сжимая в руке листочек, я снова шёл по не засыпающему ни на секунду муравейнику в поисках тепла и возможности найти подсказку касаемо адреса.
Несмотря на глубокую ночь, в круглосуточном кафе было немало народу. Я поднялся на второй этаж и уселся в самом дальнем и неприметном углу. На моих глазах охранник грубо тряс спящего на диванчике бродягу и требовал удалиться. Сняв рюкзак и открыв один из отделов, я обнаружил там деньги, тюбик с прозрачным гелем, блестящие блистеры и серую книжку, которая называлась «Трудовая книжка». Смутно разбирая слова, я смог прочитать её содержимое, но не смог вспомнить, кому она принадлежит и каким образом она ко мне попала. Часть денег была успешно обменена на много еды и два стакана с чёрной сладкой водой и пузырьками газа. До слёз давясь и раскашливая крошки во все стороны, я жадно запихивал пищу в рот и в эти минуты поглощения чувствовал себя самым счастливым существом на земле. Это было так прекрасно: вот так сидеть в углу, в тепле, и заглатывать сочную еду в больших количествах, и я так хотел, чтобы это никогда не заканчивалось и длилось вечно. Я завернул в пакет и убрал в рюкзак то, что, как я ни старался, не смог съесть. Прислонившись затылком к стене, я закрыл глаз и тут же провалился в сон.
Сотрудница кафе убирала соседнее место, я проснулся и тут же стукнул по столу, чтобы она заметила меня, а затем поманил к себе.
— Чем я могу вам помочь? — с притворной доброжелательностью спросила она.
— Я… Я хочу туда. — Я натужно вытянул руку с листочком в её сторону, чтобы она смогла прочесть. — Там моя мама с папой, потерялся просто.
— Ммм, — на миг задумалась она, прочитав адрес, — нет, я не знаю, где это, простите, мне надо работать
— Вот, — сказал я, вытаскивая и разглаживая смятые деньги, — денюжка у меня есть, несколько есть, но чтобы и мне осталось.
— Ну, — оживилась она и осторожно выудила крупную купюру из моей руки, — я вообще-то только что вспомнила, что недалеко живу от этого места, подождите, я схожу сейчас к себе, напишу и нарисую, где садиться и где выходить.
Через некоторое время она вернулась с листом, где в подробностях описала план движения.
— Понятно всё? — спросила она.
Я долго разглядывал её каракули, толком ничего не смог разобрать и отрицательно покачал головой.
— Слушайте. — Она покраснела и потупила взор. — Скоро семь, смена заканчивается, вы дайте мне ещё столько же, и я вас провожу до места, мне по пути.
— Представляешь, у меня есть жена, так на тебя похожа, — заявил я, протягивая купюру. — Добрая она, очень добрая, прямо как ты.
Я следовал за ней и ни о чём не думал, мысли причиняли мне боль. Так легко и комфортно, когда кто-то другой решает за тебя и указывает, что делать. Время нашего короткого путешествия пролетело незаметно. Мы подошли к небольшому серому зданию, на двери которого висела вывеска «Морг №6».
— Так вот ты какой, — поглядев на меня, сказал заведующий. — Смотри, короче, у нас смена день-ночь, с восьми до восьми, схема проста: отработал-получил бабки, заступаешь прямо сейчас, там особого ума не надо, точнее, его там совсем не надо, просто выполняй, что тебе скажет старший санитар, и не суй свой нос, куда не надо, понял? Ты, я смотрю не слишком разговорчивый.
— Дело делать надо, — ответил я, не задумываясь.
— Правильно! — воскликнул он и рассмеялся, — пойдём, покажу что тут, да как.
Мы покинули кабинет, прошагали по коридору и оказались в помещении с несколькими койками, на двух из которых лежали трупы. В воздухе витал до боли знакомый терпкий аромат. Я на миг закрыл глаз и почувствовал себя как дома, неведомая сила притягивала меня к мертвецам.
— Это приёмная, а на койках — это свежак, только что привезли. Мих! — крикнул он и через некоторое время в комнату вошёл молодой человек лет двадцати. — Вот тебе помощник на смену, завозите в холодильник.
Мы закатили койки в отдельную морозильную комнату, забитую под завязку самыми разнообразными телами: дети без голов, старики с вывернутыми наружу кишками. Кто-то просто валялся на полу, а кто-то лежал отдельными кусками. Несмотря на холод, мне совсем не хотелось покидать это место, я до смерти желал потрогать и рассмотреть каждого.
— Ну что встал?! — прикрикнул Миша, — выходим!
Мы прошли в служебную, где стоял диван и горел телевизор, на столике располагался стационарный телефон.
— Могут позвонить родственники, друзья, описать труп, — сказал Миша, — ты должен сходить и проверить по описанию, понял?
— Сходить и проверить, — повторил я.
— В остальном всё просто: поднять, затащить, повесить бирку, заполнить пару бумажек, всё. Что у тебя с лицом произошло?
— Ничего не случилось, — ответил я и потрогал своё лицо руками, — посплю, проснусь и пройдёт.
— Ты накуренный что ли? — рассмеялся Миша, — один лучше другого, только каких тут не было, у меня столько историй накопилось, что можно книгу написать.
Он вальяжно разлёгся на диване и начал смотреть телевизор. Я вернулся в приёмную и сел на одну из коек. Мой взгляд неотрывно смотрел на дверь морозильной, и я отчётливо слышал, как меня зазывали тысячи монотонных голосов. Ноги пошли туда сами, я открыл дверь и проник внутрь.
В углу на грязной койке под мерцающим светом яркой лампы на спине лежала и стонала женщина. У неё был необычайно большой живот, она поддерживала его своими грузными руками и извивалась в мучениях. Я подошёл к ней почти вплотную. На её измождённом теле не было и живого места, всё в многочисленных синяках, ссадинах и гнойных ранках, на некоторых участках виднелись насекомые: мухи, комары, осы, мокрицы. Её жутко опухшее и тёмно-синее лицо повернулось ко мне.
— Опять, ты, — с трудом вымолвила она.
— Мама, — выдохнул я, опознав её по голосу, — мне стало больно думать.
Она затрясла головой и тяжко простонала, затем ещё и ещё, её стон перешёл в крик. Из её заднего прохода показались ножки младенца, я застыл как вкопанный и не мог оторвать глаз от начавшегося процесса деторождения. В течение непродолжительного времени в безумных муках и страданиях ребёнок выдавился и плюхнулся на пол. Его глаз был затянут тонкой кожей, он был мёртв и с ног до головы вымазан калом с кровью. Мама немного отдышалась и снова повернулась ко мне:
— Ну и как? Узнал его? Это был ты. В говне родился, в говне и подохнешь.
Распахнулась дверь, сквозь которую один за другим зашли шестеро мужчин. Они приближались и находились в сильном алкогольном и наркотическом опьянении.
— Мам, что мне делать?! — крикнул я.
— Смотри, наслаждайся и не вмешивайся, — сказала она, широко раздвинув ноги. — Можешь подрочить, как ты любишь, я не расстроюсь.
Я стремительно бросился на первого подошедшего и между нами завязалась ожесточённая борьба, в это время другие уже спускали штаны. Я выпустил противника и метнулся на того, кто уже почти залез на неё, мы сцепились и повалились на пол. Я на миг отключился, а когда пришёл в себя, то узрел, как все они уже облепили её и бешено совершали фрикции. Периодически их всех рвало прямо на неё. Они упали замертво после того, как практически одновременно кончили. Она была буквально утоплена в блевотине и сперме.
— Сынок, — позвала она, — где ты?
Я не отозвался. Она вновь заорала. Из её заднего прохода опять что-то показалось. На этот раз младенцев было несколько, они выдавливались по два, три зараз, и среди них не было ни одного здорового: без рук и ног, без черепной коробки, без половых органов, без кожи. Под ней образовалась живая визжащая куча
— И ещё! И ещё! — кричала она, — я хочу подарить вам больше малышей!
Она резко заткнулась, из её рта показалась детская ручка.
— Мама! — взмолился я. — Прекрати же это делать, от этого всем только хуже!
Она уже не смогла ничего ответить, потому что её рот растянулся и разорвался. Из него выполз слепой ребёнок. Затем её громадное брюхо лопнуло, и несколько ущербных детишек оттуда попадали на копошащуюся кричащую гору.
— Вставай! — громко произнёс голос.
Я открыл глаз, рядом со мной стоял старший санитар.
— Нельзя спать в рабочее время на койках для трупов, — ехидно сказал он. — Ты так орал, ты больной, да? Скорее всего, да, тебе, наверно, стоит подыскать что-нибудь другое, но ты всё равно отдежурь смену, хоть что-нибудь получишь.
Я сходил в магазин и купил немного поесть, затем сразу после возвращения уселся на диван рядом с коллегой и начал смотреть телевизор, который представлял для меня лишь чёрную коробку с мелькающими картинками, ибо смысла слов, доносящихся оттуда, я уже практически не понимал.
Ближе к вечеру пронзительно зазвонил телефон. Миша поговорил с кем-то и приказал мне собираться к выезду. Мы выкатили две койки на улицу, сложили их и загрузили в труповозку — внешне небольшой, но просторный внутри грузовичок. Путь с крайне низкой скоростью к месту происшествия показался мне целой вечностью. Весь город задыхался. Он был основательно и под завязку забит миллионами сигналящих автомобилей, которые беспощадно душили всё свободное пространство и подобно людям отравляли воздух и жизнь окружающим.
Спустя полтора часа мы подъехали к эпицентру событий. На оживлённом перекрёстке произошла очередная авария с летальным исходом. У фонарного столба дымился перекорёженный гоночный мотоцикл. Рядом, друг с другом, почти в обнимку лежали два тела молодых людей. Одно — женское, в обтягивающих джинсах и кедах. Мне было непонятно, отчего она могла погибнуть. На её теле не было царапин, только несколько засохших капель крови на белой футболке и ссадины на ладонях. Я подошёл к ней поближе, и моему взору предстало привлекательное лицо с открытыми и застывшими в одной точке глазами. Покрашенные в вишнёвый цвет волосы были заплетены в боковую косичку. Я быстро засунул руку в карман, чтобы прижать и выправить набухший от пламенного желания член.
Второе тело принадлежало парню-водителю, лицо его было частично стёрто об асфальт и кровь всё ещё сочилась из ушей и того, что было когда-то ртом. Сквозь открытые множественные переломы рук и ног торчали косточки и суставы. Толпа зевак держала перед собой телефоны, снимая и фотографируя произошедшее, и казалось, что они уже давно утратили способность смотреть на мир своими глазами.
Мы спешно загрузили тела в машину, вернулись в морг и закатили их в морозилку. Миша подозвал меня к себе, держа в руках телефон. Когда я приблизился, он нажал на кнопку проигрывания видеозаписи аварии, которое уже появилось в глобальной сети.
На огромной скорости мотоцикл врезался в не пропустивший его на перекрёстке автомобиль. Парень вылетел из-за руля и ударился об столб, шлем раскололся на части и при приземлении он ещё пропахал своей головой несколько метров асфальта. Его спутница каким-то невероятным движением избежала повторения той же траектории полёта и впечаталась передней частью тела в боковину авто. Видео прервал входящий звонок. Миша отошёл, чтобы поговорить, а когда вернулся, заявил, что ему срочно надо отлучиться, и он сможет прийти лишь ближе к утру. Он попросил ничего не трогать и оставил свой номер телефона, если будет что-то экстренное.
Сразу же после его ухода я выкатил из морозильника сегодняшнюю пару в приёмную. Понюхав её волосы, я задрал ей футболку: на грудной клетке отпечаталось большое красное пятно похожее на разрыв внутренних органов. Одна грудь была порвана и кровь на ране свернулась. Я наклонился и начал слизывать с её бархатной кожи, и мне казалось, что она была покрыта сладким фруктовым соком. Моя слюна оказывала на неё лечебный эффект. Когда мой язык уставал, я приподнимал её, и она крепко обнимала меня в знак благодарности за мою заботу.
Меня прервал внезапно зазвонивший телефон. Я забежал в служебную и снял трубку.
— Ало, ало, слышно меня? — громко спросил взволнованный женский голос. — Здравствуйте, простите, ради б*га, это опять я, который раз, у меня дочь пропала, ушла из дома неделю назад.
— Я… Э… — Мне было тяжело правильно формулировать свои отрывочные мысли в связанные предложения. — Я тут… Недавно пришёл… Я вижу близко… Девушка.
— А, вы новенький, посмотрите, пожалуйста, у неё были красные покрашенные волосы, большие карие глаза, татуировка звезды на шее сзади.
— Я проверяю.
Я долго всматривался в её миловидное лицо, затем приподнял ей голову, на шее сзади красовалась татуировка перевёрнутой звезды.
— Совсем нет… — сообщил я, вернувшись к телефону, — вы обязательно найдёте кого-нибудь.
— Спасибо большое, извините за беспокойство, — закончила она и положила трубку.
«Вы обязательно найдёте кого-нибудь», — несколько раз мысленно повторил я и истерично рассмеялся. Я снял с неё всю одежду. Её трусы с остатками выделений, которые неизбежны в драматический момент смерти я натянул на изуродованный череп её напарника, затем с силой пнул койку под ним, она резво покатилась и ударилась об стену.
«Для него нужно тоже кого-то найти обязательно», — поразмыслил я, взял свободную койку и отправился в морозильную, чтобы отыскать подходящую кандидатуру. Я долго ходил вдоль тел и уже начал замерзать. В итоге мой выбор пал на ещё не почерневшую от времени даму с приятным улыбающимся лицом, у которой из живота неаккуратно свисали и лежали на полу длинные кишки. Подняв тяжёлые грозди кишечника, я затолкал их обратно в живот и как мог, утрамбовал, чтобы они не выпали снова, затем переложил её в свою койку и подкатил к парню.
— Как? — спросил я его. — Как тебе она? Она немного не целая и ты не целый. Хочешь я помогу тебе потрахаться?
Я стянул с него джинсы и трусы, приподнял и переложил на его избранницу, затем начал ритмично надавливать на его ягодицы и испускать сладострастные стоны.
— Да! Да! Ещё! Ещё! — кричал я в течение нескольких минут, пока голос мой не охрип и не устал. — Сильней! А! А! Двигайся поживей, вонючая, фригидная сука, я не могу кончить!
Я вернулся к трупу девушки, взял её за ноги и поволок в душ, где скрупулёзно отмыл от грязи и испражнений, затем обтёр висящим на крючке полотенцем, надел ей футболку, притащил в служебную и усадил на диван. Из десятка каналов телевизора я нашёл музыкальный. «Как ты красива сегодня…» — пел голос из динамика. Я кружился в медленном танце вокруг дивана. На припеве мои губы умудрялись одновременно петь и жадно обсасывать ее рот. Несмотря на то, что я немного странно себя вёл, я отчётливо видел, что её всё устраивало. Между нами было полное взаимопонимание. Небесная благодать спустилась на нас, и мы были прощены. Я приблизился вплотную к её уху:
— Не переживай… Никто же не узнает, мы не скажем твоей маме.
Она так очаровательно смотрела в одну точку, не мигая, и я начал играть с ней в гляделки. Я покопался в рюкзаке, вытащил бесцветный гель, разделся догола, прилёг рядом с ней и начал не спеша смазывать её молоденькое гладкое влагалище. Я не жалел сил и тщательно втирал в плоть смазку, чтобы хоть как-то согреть её невинное лоно перед встречей с первым, единственным и неповторимым. Спустя момент мой горячий член уже вовсю барахтался внутри неё.
Теперь её взгляд был направлен на меня, точнее сквозь истончённую оболочку некого подобия современной модели человека разумного. Справедливость, честь, достоинство, мораль — всё это давно задохнулось в плотно закрытых книгах, которые чахнут в библиотеках и шкафах на загородных дачах, обрастая бесконечным слоем пыли. Мои губы прильнули к её губам, но язык при попытке проникновения наткнулся на преграду из стенки зубов.
— Не пускаешь, не любишь, вот шлюха, тварь такая! — На её лицо обрушился шквал жёстких ударов. Я выбил ей почти все зубы, размозжил нос. Скулы разорвались, и обнажились кости, глаза превратились в темно-красные шарики. Смазка испарялась, секс начал причинять мне саднящую боль. — Ещё и не хочешь! Вот обманывает как, сука.
Я так и не кончил, приподнял её за плечи и крепко обнял.
— Всё… — тяжело дыша, проговорил я, — устал я, не могу больше, мы не друг для друга, женщина должна быть цветком, а ты… Ты запустила себя, ты… Ты просто сдохла, фу… Не трогай…
Я оттолкнул от себя девушку, и она повалилась на пол, распластав руки и ноги. Сидя на диване, я неторопливыми круговыми движениями размазывал её кровь по своему лицу, шее и груди.
Затем я выключил телевизор и в его чёрном кинескопе, как в зеркале, возникло моё идеальное отражение. Я непрерывно смотрел на себя и мастурбировал, навёрстывая упущенный момент. Почувствовав надвигающуюся волну, я вскочил с дивана и, взвизгнув как зверь, исторгнул сперму на растерзанное лицо потерпевшей поражение в грязной и фальшивой игре под названием «жизнь».
Я нашёл большие хирургические ножницы, которыми с лёгкостью вспорол девушке грудь и вытащил сердце, высвободив его от пут в виде трубочек. Оно было необыкновенно мягким и сочным, может быть, потому что ещё не успело ожесточиться. Расплывчато осознавая «неправильность» своих действий и возможные дурные последствия в случае прихода работников этого учреждения, я помылся, оделся, убрал ножницы в рюкзак и немедленно покинул здание.
Ранним утром я устало брёл через чужой город в бездумных поисках ничтожнейшей, пусть самой незначительной причины продолжать своё существование дальше. В кармане зазвонил телефон, на экране отобразилось имя «Екатерина Валерьевна». Я поднял трубку и до боли знакомый мне женский голос поприветствовал меня и назвал чьё-то имя, которое, возможно, когда-то принадлежало мне.
— Мам? — тихо спросил я.
На том конце воцарилась мучительная тишина, которая спустя несколько секунд прервалась ответом:
— Да, это я, ты куда пропал? И нам ничего не сказал, а? Где ты находишься сейчас?
— Я не пропал, не пропал я, — запинаясь, ответил я, — я, я в большом городе, забыл, как называется, совсем всё забыл, лицо твоё, я хочу домой, не знаю, я заблудился, болит и не проходит.
— Всё, всё, всё, — прервала меня она, — успокойся, пожалуйста, у тебя есть документы с собой какие-нибудь?
— Забыл, не знаю, совсем.
— Тебе нужно попросить кого-нибудь проводить тебя к «правоохранителям», они хорошие, всем помогают и тебе помогут, и денег дадут, и на поезд посадят, и вернёшься домой к нам, слышишь?
— Не хочу никуда, к ним не хочу, домой хочу я, а папа там? Рядом?
— Ало, сын, — внезапно заговорил грубый мужской голос, — возвращайся давай, хватит дурачиться, мы тут с мамкой твоей испереживались все.
Он несколько раз и по слогам повторил название города и грозно потребовал, чтобы я прямо сейчас отправился на вокзал и сел в поезд, и в момент, когда я доеду и сойду на станции, я должен буду сделать дозвон, сразу после которого они приедут и заберут меня домой.
Я отдал прохожему денег за то, чтобы узнать местоположение и наилучший путь до вокзала. В кассе работница сообщила мне, что без паспорта никак не получится купить билет. В глубоком отчаянии я выгреб всю наличность, что была в рюкзаке, дождался нужного мне поезда и предложил проводнице пустить меня в вагон за эти деньги, на что она с радостью согласилась. В тамбуре я попросил её сообщить, когда будет моя остановка, чтобы я мог сойти. Она посадила меня на стул в своей комнате и ушла проверять билеты. Поезд тронулся, и картинка за окном задвигалась, ускоряя свой ход. Я думал о маме с папой. «Что же такое могло произойти, что я даже не помнил их лиц и места, где жил, да и как я вообще тут оказался?» — размышлял я.
Вернулась проводница и прервала тяжёлый ход моих мыслей. Это была женщина лет сорока с выпирающим брюхом, обвислыми грудями и необычайно широкими бёдрами, которые разнесло от сидения, сахара и давно начавшегося возраста угасания. Казалось, что её кожа никогда не высыхала и была постоянно покрыта мелкими капельками испарины. Она уселась на свою кровать и сбросила туфли, оголив свои ступни, покрытые вздутыми венами и хроническими мозолями.
— Ну и как тебя так угораздило? — бодро спросила она.
— Потерялся, — коротко ответил я, и кроме этого слова мне больше ничего не пришло на ум.
— Понравилось тебе в столице-то нашей?
Я отрицательно покачал головой.
— Вот и я о том, — строго произнесла она, — знаешь, что я тебе сейчас скажу? Там уже давно окопались главные враги нашего несчастливого народа, дорогой мой. Житья нет никакого, хуже и хуже с каждым днём. Эта мразота воровская всё никак не нажрётся, представляешь себе? Сидят у нас на шее и даже не могут сообразить, какую кнопку нажать: «Да» или «Нет». Я сама, хоть и на дядю сейчас работаю и то, ничего не платят, хоть в вагоне живи. Вот такие, как ты хоть выручают, а у меня ведь трое детей, у них семьи у всех, помогаю, внуки тоже у всех маленькие, сами перебиваются, выживают, дорогой мой, на пачку подгузников зарплата уходит вся, цены-то видал какие нынче?
Я практически ничего не понимал из того, что она плела, и лишь постоянно кивал, смотря в пол. Она говорила, говорила, и в этом нескончаемом потоке словесного поноса смешалось всё: одинаковые имена, жестокие внуки, ненавистная работа, неудачный роман, хроническая усталость и многое, многое другое. Наконец она заметила, что под влиянием накатившей сонливости мой глаз почти закрылся, и голова склонилась вниз. Проводница постелила свежее бельё и разрешила отдохнуть на её койке. Я знал, что от меня жутко разит мочой и постоянно прикрывал промежность руками в тщетной надежде заглушить запах, поэтому прежде чем лечь, я обильно ополоснул с мылом гениталии и зад в туалете. Не успел я закрыть глаз, как меня уже вовсю трясли.
— Выходим, — сообщила проводница, — через пятнадцать минут.
Я сел на койку и достал из кармана телефон, чтобы посмотреть который час, батарея была полностью разряжена и экран не горел. В коридоре на электронном циферблате высвечивалось время: десять часов вечера. Проводница открыла дверь, и я сошёл на неосвещённую платформу, которая выглядела абсолютно чужой и незнакомой.
Я прошёл немного вдоль вагона и услышал звук плевка, который угодил мне в голову. Прямо надо мной из полуоткрытого окна поезда на меня глазели дети. Находясь под защитой толстого слоя металла и чувствуя свою полную безнаказанность, они зло глумились надо моей наружностью, кривлялись и показывали различные оскорбляющие жесты. Родители этих малолетних ублюдков с усмешкой сидели рядом с ними, пили пиво и всячески поощряли их действия.
— Эй, урод! — закричала, высунув голову из окна маленькая девочка лет одиннадцати, — эй, урод, что вылупился, урооод, урооод, пора домой, урооод!
Я присел и на ощупь нашёл среди шпал остроконечный булыжник щебня, поднял его и скрыл за спиной. Состав тронулся, я зашагал параллельно с ним и когда он только начал ускоряться, я, сделав сильный замах, метнул камень в лицо малолетней твари, которая в это время, кривя лицом, демонстрировала мне свой длинный язык. Цель была поражена, она отлетела от окна и рухнула на столик. Раздались вопли, шум бьющегося стекла и детский плач. Я остановился и безмятежно смотрел вслед уходящему в темноту поезду. «Зачем сошёл?» — подумал я и снял рюкзак, в котором надеялся найти ответы, но кроме окровавленных больших ножниц, нескольких денежных купюр и всякой мелочи ничего полезного не обнаружил.
Надев рюкзак обратно, я услышал шаги и резко обернулся, в мою сторону вышагивали двое в легко узнаваемой форме. В глубинах моего подсознания хранилась рядовая истина, неизменная в любом состоянии: «правоохранители» — худшие из рода людского, коварные чудовища, от которых следует бежать и прятаться. Для проверки я отошёл немного в сторону, и они также сменили траекторию, целенаправленно подступая ко мне. Я мигом осмотрелся вокруг, оценивая местность, а затем рванул и побежал через пути в противоположную от железнодорожного вокзала сторону.
— Стоять! — крикнул один из них. — Стой, сука! Стрелять буду! Внимание! Подозреваемый направляется в прибрежную зону!
Оставив станцию далеко позади, я продрался сквозь густую растительность из кустов и деревьев и очутился на скалистом берегу могучей реки. Припав к земле, я зажал рот ладонями, чтобы не выдавать себя громкостью своего тяжёлого дыхания. Кроме бешеного стука моего искалеченного и распадающегося сердца, журчания воды и лёгкого шелеста листьев в окружающем пространстве не было ни звука. «Зачем я им? Они найдут меня, схватят, а потом… Потом работать?! Не хочу! Не хочу ничего делать», — задумался я, лёжа на песке. От величественной реки веяло влажным холодом, и на её гладкой поверхности отображалась лунная дорожка
Несколько лучей от фонариков хаотично замелькали сквозь кроны деревьев. Приближались голоса, разбавляемые шуршанием травы под частыми шагами. Удивительно, но во мне не осталось больше ничего, кроме низменных животных инстинктов и жалкого набора общечеловеческих норм поведения. Инстинкт самосохранения дал чёткую команду к действию, я встал и ринулся по берегу вдоль реки, высматривая по пути убежище, где можно спрятаться от преследователей. Во время движения я порой наступал в воду, отчего моя обувь и штаны насквозь промокли. Они окружили меня, взяли в кольцо. Куда бы я ни направился, я нигде не мог от них скрыться. В глубине скал, во мраке ночи, среди деревьев, повсюду сверкали сотни кровожадных глаз животных, готовых сорваться и кинуться на добычу.
И чтобы не оказаться растерзанным, я был обязан стать как они, обратиться дикой тварью. Остановившись у небольшой пещеры, я встал на четвереньки и принялся пить из реки как облезлая собака, лакая грязную воду языком и украдкой поглядывая в заросли. Мне показалось, что недружественный огонёк в их глазах утих. Они больше не рычали, не демонстрировали угрожающе клыки. Звери втянули изогнутые когти и начали выказывать мне некое доверие, разглядев в моей уникальной сущности родственные черты. Я сорвал несколько листьев с веток и длительное время пережёвывал прежде, чем проглотить.
Созерцаемый мир вокруг многократно упростился и сузился до границ только той подлинной картины, какая стояла перед моим глазом. Отныне и навсегда всё то, что я не понимал или не мог осознать, приобрело враждебный характер. Мои внутренности окаменели, испуская при дыхании скрежет. Вместо крови в венах потекла болотная жижа.
Я затрясся от переохлаждения и бешено застучал зубами. Ноги понесли меня прочь от реки в сторону огоньков, мерцающих вдалеке. Свет означал тепло, а где тепло там, несомненно, водится крупная дичь. Через несколько сотен метров я добрался до первых обитаемых живностью домов, представляющих собой небольшие одноэтажные постройки с прилегающими земельными участками.
Звери неустанно следили за мной, им требовалось особое подношение, и я был единственный, кто мог его сделать. Только после этого они могли щедро одарить меня безраздельной властью над живыми и мёртвыми, после чего с моим именем на устах в страхе большом задрожит всякое существо земное.
Ровный горизонт с багровыми кровоподтёками рожал солнечный диск. Передо мной находился старенький бревенчатый сруб, из трубы валил чёрный клубящийся дым. Без особого труда я перелез через невысокий забор, подкрался к парадному крыльцу и затаился рядом с дверным проёмом, сдавливая в руке половинку найденного на свалке кирпича. Сев на пол и вытянув ноги, я принялся играть со своими яичками, крепко стискивая и перебирая пальцами.
Пылающее солнце благополучно родилось, мало-помалу крепчало и наращивало свою колоссальную силу. Прошло немало времени, прежде чем внутри жилища зажёгся свет, и возникло движение. Живо поднявшись, я заранее произвёл замах. Отворилась дверь и вышедший из дома полусонный самец каким-то чудом не заметил моего присутствия рядом. Он стоял и копошился со связкой ключей, собираясь запереть замок. В это мгновение на его затылок обрушился удар неистовой силы, от которого он отлетел, упал на перила животом, перекрутился и сорвался с высокого крыльца вниз. Я ловко спрыгнул вслед за ним и буквально за полминуты превратил его голову в густую смесь, состоящую из ошмётков кожи, костяных осколков и растёкшегося мозга.
Я беззвучно вошёл. Внутри было тепло и пахло свежим хлебом, в одной из комнат звучали голоса. На цыпочках, практически не дыша, я направился на звуки и встал за дверным проёмом, который вёл на кухню. Краешком глаза я увидел взрослую самку и её детёныша мужского пола. Они сидели за столом, потребляли пищу и смотрели на маленький ящик, стоявший на высокой подставке в углу и показывавший разноцветные картинки, сопровождаемые весёлой мелодией.
— Мам, — сказал детёныш, — а правда, что мы никогда не уедем из этого города?
— Почему ты так говоришь? — раздражённо ответила она. — Конечно же, уедем, вот папа подкопит ещё немного, сделаем паспорта и сразу же улетим.
— Я больше не хочу есть одну и ту же лапшу каждый день! — бросив ложку в тарелку, воскликнул он.
— Так! Быстро ешь! В школу опоздаешь! Если мы начнём есть мясо или ещё что, то ты вообще босиком будешь ходить! Каждая монета на счету! Подумай о будущем! В другой стране буду тебе и мясо, и пирожные, и фрукты покупать, обещаю, сынок, надо потерпеть, возьми ложку, ешь, ешь.
Он снова продолжил трапезу, но в этот момент я ворвался на кухню, схватил пилообразный нож для резки хлеба и всадил самке в грудь. Она громко закричала, обхватила торчащую рукоятку, и пища из её рта посыпалась обратно в тарелку. Бледный детёныш застыл с поднесённой ко рту ложкой, полной лапши.
— Дрянь такая! — крикнул я на него. — Брось ложку! Спасай свою матку!
Он никак не отреагировал. Я взобрался на стол, подошёл к нему, пнул по его маленькой руке, и ложка вылетела, звучно ударившись об стену. Следом я взял его за волосы и насильно подвёл к самке, которая лежала на полу и извивалась, как змея, издавая нечленораздельные звуки.
— Вытащи, — приказал я ему, — бо-бо, да, ей бо-бо, а не то она улетит, улетит без тебя.
Детёныш стоял и дрожал, я силой пригнул его к самке практически вплотную. Он выдернул из неё нож и отбросил в сторону, после чего она тут же испустила дух, выгнувшись и вытаращив свои синие ледяные глаза. В ящичке заиграл патриотический военный марш, я взял сына человеческого за руки и начал с ним неуклюже пританцовывать.
— Почему не плачешь?! А?! Плачь, давай, плачь! — Я задёргал его так сильно, что его голова чуть не оторвалась от шеи.
— Отпустите меня, пожалуйста, — тихо выдавил он из себя, — а то я в школу опоздаю.
После этих слов я слегка растерялся, перестал его трясти и убрал руки. Он осторожно подкрался к своему портфелю, взвалил его на плечи и направился к выходу. Последовав за ним, я облокотился об стену и стал пристально наблюдать, как он обувается в свои старые стоптанные ботиночки. Он накинул на себя курточку, выглядевшую на несколько размеров больше, бросил на меня мимолётный взгляд и выпорхнул на улицу, захлопнув за собой дверь. Я подбежал и припал к окну, прислонившись к стеклу ладонями. Он опрометью убегал прочь, и через несколько мгновений его потёртый портфель скрылся из виду.
— Только никому не говори, — строго сказал я своему отражению в окне.
Усевшись за стол на то место, где сидел детёныш, я взял ложку и доел всю лапшу в тарелке. Чёрный ящик продолжал транслировать непонятное громкое безумие, и я захотел, чтобы стало тихо. Вскоре он был успешно разбит на куски железной табуреткой и замолчал навсегда.
Мне понравился этот дом, и я решил, что тут вполне можно остаться на кое-какое время, а, может, и навсегда. Стоящий на кухне большой холодильник с лёгкостью мог бы уместить в себе разделанную самку, мяса которой хватит надолго. Всегда можно было погубить кого-нибудь ещё и пополнить запасы. В скором времени должен вернуться детёныш, который, без сомнения, много не ест и все самые сочные куски достанутся, конечно же, мне.
После нескольких неудачных попыток я не смог совершить совокупление с мёртвой самкой, чтобы получить генитальное удовлетворение, поэтому я поднял с пола нож и благополучно расковырял, а также существенно расширил сжавшееся гладкое влагалище. Я вошёл и начал неторопливо совершать фрикции. Выражение её лица совсем не отображало радости: взгляд устремился куда-то в потолок, рот мученически скривился. Не прекращая приятных движений, я принялся исправлять лезвием её состояние тоски и недовольства. Начав с уголков рта, я рассёк щёки до самых ушей, и после этого она сразу засветилась приятной выразительной улыбкой. Я припадал губами к смертельной ране на груди и жадно сосал. «Это всё я… Я… Всё это только для меня…», — подумал я и счастливо рассмеялся. Во время акта сладостного семяизвержения я в необузданном порыве безумного наслаждения тыкал ножом ей в шею, глаза и другие места.
Лёжа на тёплом и стройном теле, я гладил по её растрёпанным волосам и тяжело дышал, область промежности приятно подёргивало. За окном послышался дребезжащий шум мотора. Мне стало любопытно, и я подошёл посмотреть. Напротив дома, у забора остановились несколько машин, на их крышах моргали разноцветные лампочки. Я разволновался и не мог понять, что им всем здесь нужно. Наилучшим решением было пойти спать. Я забежал в комнату с кроватью, поспешно разделся до трусов и лёг, накрывшись одеялом с головой. Во что бы то ни стало, мне хотелось поскорее уснуть, чтобы никто не смог меня заметить.
— Ты окружён! — сотряс тишину громогласный, будто искусственный голос, — тебе не уйти, выходи с поднятыми руками, я даю тебе минуту на размышление!
Я крепко зажмурился и прижал уши подушкой. Послышался звук разбитого окна, и до меня долетело несколько осколков. Я плотно сжался калачиком, вскоре сквозь щели моего убежища начал просачивался дым, который неприятно защипал глаз. Внезапно одеяло сорвали. Надо мной стояло несколько злобных чудовищ в больших чёрных масках и с оружием.
— Попался, — сказало одно из них, — Ну и урод, бл*ть!
Тыча в бок оружием, меня заставили встать. Заливаясь слезами от жгучего дыма, я одевался. Каждое из них наносило мне болезненные удары по бёдрам, спине, ногам. На запястья надели наручники и бросили в одну из машин, заперев дверь на ключ.
Меня посадили за стол, на котором тускло светила красная лампа. Я находился в подвальном, сыром помещении, передо мной лежал лист бумаги с ручкой, напротив восседали два безобразных чудовища с золотыми звёздочками на плечах. Они беспрестанно что-то спрашивали на своём малопонятном языке, требовали и угрожали. Так и не добившись от меня того, что им было нужно, они приказали отвести меня и посадить в маленькую клетку без какой-либо мебели.
Так продолжалось несколько недель, а может и месяцев, чудовища сменялись, но суть неизменно оставалась прежней. Во время их невнятного бурчания я рисовал на листе кресты и могилы. Из пищи мне давали только жидкую кашу, и каждый раз тот, кто её доставлял, громко шмыгал, тщательно собирал свои сопли, чтобы я услышал и взглянул на него, а затем харкал в тарелку. В стакан с чаем он демонстративно окунал свой пенис и размешивал маленький кусочек сахара.
Однажды в подвале, куда меня приводили для малоприятных разговоров, скопилось большое количество чудовищ, и среди них было много самок. После очередной неудачной попытки диалога, они повалили меня на холодный пол и сдёрнули штаны с трусами. Одна из самок, заливаясь ядовитым хохотом, под одобрительные возгласы присутствующих достала из пакета пустую стеклянную бутылку с длинным горлышком. Нестерпимая рвущая боль прожгла моё тело.
— Глубже, глубже, глубже, — повторяли хором и хлопали в ладоши зрители.
В эту минуту монстр с бело-сине-красным значком на груди тыкнул мне в лицо одну из десятка фотографий, которые показывали во время каждой встречи. На ней была изображена молодая черноволосая самка с музыкальным инструментом в руках.
— Признайся же, сука, ну признайся, мразь, расскажи нам всё, как было, и всё это прекратится, даю слово офицера! — крикнул он. — Я же знаю, что ты притворяешься, чтобы попасть в психушку и лежать в мягкой постельке, нет, сука, не дождёшься!
Грубо подталкиваемый сзади я с трудом доплёлся до своей клетки, по моим ляжкам стекала густая кровь. Перед сном, лёжа на бетонном полу, я попробовал что-то произнести вслух так же, как это делали мои истязатели, но у меня ничего не получилось. Из моей глотки вырывались лишь утробные звуки, совсем непохожие на язык чудовищ. Единственное, о чём я мог думать, это тарелка каши и стакан чая, то самое ценное, что наполняло моё существование высшей радостью и ради чего хотелось продолжать его дальше.
Испытания с бутылкой продолжались, каждый раз новая самка проводила экзекуцию, будто для них это являлось неким посвящением или состязанием. После очередного такого «праздника» у меня практически отказали ноги. Область вокруг заднего прохода всегда была влажной и невыносимо болела. Я провёл по ней пальцами и посмотрел на них — они были покрыты вонючим маслянистым гноем.
В здании судилища столпились разнообразные биосоциальные существа, все они были уродливы. Меня привели и посадили на лавку в огороженное решёткой пространство. Постоянные вспышки фотокамер слепили и раздражали. Я был сыт и бодр, ведь до этого я съел две тарелки каши и долго поспал. Судебный процесс тянулся бесконечно, голова сильно ныла и трещала от нескончаемого потока невнятной трепотни. Поначалу мне было жутко скучно, затем появилось внутреннее раздражение, и в итоге меня обуяло дикое бешенство. Вызвало его одно из чудовищ в чёрном наряде, которое постоянно стучало по столу молотком и призывало к тишине, но его никто не слушался.
Собрав все силы, превозмогая щемящую боль в ногах, я резко встал, вынул член, просунул через решётку и начал мочиться, силясь достать струёй до этого крикливого монстра но, к сожалению, он сидел слишком далеко. Я смог попасть лишь в существо с оружием. Ко мне вбежали несколько чудовищ, сбили с ног, повалили на пол и больно заломили руки, скрепив цепями.
Из моей груди начала просачиваться маленькая струйка угольного дыма. Затем образовалось отверстие, медленно увеличивающееся в размерах. Всё окружающее пространство заполонила чёрная дыра из моего нутра, и время застыло, как желе. Откуда-то издали доносилась ничтожная речь этих страшных уродов и обрывки фраз: «Надругательство, убийство, жестокость, сношение, лечебница…» Чёрная дыра окончательно всосала в себя всё: отважные мечты, жгучие печали и невинные радости, пламенные надежды и горькие разочарования, превращая в абсолютное ничто.
Меня поволокли за ноги по полу. Перед погрузкой в машину с меня сняли обувь и спустили служебную собаку. Лёжа на спине, я закрылся руками, но острые зубы пронзили ступню, и пространство пронзил мой вопль отчаяния, сопровождаемый аккомпанементом хохота окружающих меня монстров.
В тюремной камере, куда меня поместили, находилось ещё одно существо — высокий самец в очках. В тот момент, когда он увидел меня, его лицо исказила злость. Подняв с пола, он дотащил меня до койки.
— Какие люди, — сказал он, — меня Володей звать. Много я про тебя слышал. Ты столько дней с телевизоров не сходил. Там, кстати, сказали, что тебя определили в недавно построенную психлечебницу, но, во-первых, её не существует, так как деньги на её постройку разворовали, ну а во-вторых, поздравляю, посадили тебя пожизненно в строгач. Видать, ты кому-то сильно насолил из наших оборотней или у одной из твоих жертв были влиятельные родственники.
Он отошёл от меня и начал ходить взад-вперёд. Через несколько часов я наложил в штаны.
— За что мне это! — закричал он, когда учуял запах, — козлина, ты мог подать знак, и я довёл бы тебя до параши!
Он попросил у монстров тряпку, но те лишь громко рассмеялись. Володя вытащил из шкафчика свои чистые трусы, налил в тазик воды и принялся меня подмывать.
— Бл*ть! — выругался он, сделав удивлённое лицо, — у тебя тут всё гниёт! Что с тобой делали?!
Я закрыл глаз и мгновенно уснул.
— Заткни пасть, заткнись урод! — орал Володя и наносил мне хлёсткие пощёчины, чтобы я очнулся. — Б*же, мне осталось чалиться год и тут такой подарочек.
Он терпел мои ночные крики, смывал испражнения и кормил с ложки.
Однажды Володя как обычно вернулся из столовой, но в этот раз он не подошёл ко мне, молча сел на свою койку, отвернулся и принялся поедать мою порцию. На следующий день случилось то же самое. Когда он вошёл с тарелкой, я протянул к нему руку, а он сделал вид, будто меня нет. На третий день сокамерник удалился в столовую, а я, умирая от жажды, свалил себя на пол, дополз до унитаза и вдоволь напился, зачерпывая воду рукой. Вернувшись, Володя не стал поднимать меня назад на койку, вместо этого он отволок меня в угол и оставил там.
Я тяжело умирал от голода, мои конечности иссохли и уменьшились в размерах. Наступил момент, когда я не смог доползти до унитаза. Мой сосед лишь молча и второпях подмывал меня, а в остальное время я для него не существовал. Он молча ждал прихода того заветного момента, когда я наконец скончаюсь. Во время очередного обхода к нам зашли совершенно незнакомые чудовища в белых халатах. Они окружили меня, пощупали руку и послушали дыхание. Через некоторое время в камеру ворвался главный монстр этого учреждения.
— Ты чего тут устроил?! — гневно заорал он на Володю, — комиссия из столицы приезжала! Сука, премии лишат из-за тебя! Если не дай б*г оно помрёт, ещё нарисую тебе срок, понял!?
Чувство голода давно исчезло. Я перестал ощущать своё тело и не мог пошевелиться, лишь непрестанно моргающий глаз напоминал мне, что я ещё не ушёл. Я так сильно боялся остановки своего беззвучного дыхания, что при вдохах и выдохах издавал всевозможные звуки, чтобы слышать своё существование.
Я присел на горячий песок, и пенистые волны мягко ласкали мои маленькие стопы. Огнистое солнце припекало, и все мои приятели резвились в воде. Я снова был в детском лагере на море. Сегодня день, когда лагерь могли посетить родители. Вожатая выкрикивала фамилии тех, к кому приехали, и в эти минуты для меня, кроме её голоса, ничто больше не имело значения. Последний мальчик резво выбежал из воды, зашагал под руку с вожатой в сторону ворот, и пляж опустел. Продолжая сидеть в одиночестве наедине с неоглядным морем, я совсем не знал, что чувствовать. Послышались еле уловимые звуки шагов по песку, я обернулся, ко мне приближалась девочка с нашего отряда, и я подозревал, что она влюблена в меня.
— Привет, — сказала она, легонько тронув меня за плечо, — что грустишь тут один?
— Ко мне не приехали, — ответил я.
— Ну, может, они задержались где-нибудь. — Она достала из кармана маленькую шоколадку. — Родители мне дали, шоколад поднимает настроение, знаешь? Поделим поровну.
Она порвала упаковку, разломила батончик на две равных части, одну из которых вложила мне в руки. «Так мало», — подумал я. Тотчас моя кожа начала менять цвет с белого на серый, пальцы превращались в тонкие перья.
— Подожди! — крикнул издалека мамин голос.
Мои родители бежали изо всех сил, а я стремительно уменьшался в размерах. В итоге я превратился в небольшую птичку, папа бережно взял меня в руки.
— Что же ты нас не дождался? — разочарованно спросила мама.
— Достань из пакета хлеб, — потребовал папа, — смотри, как крылышками размахивает, голодный.
Мама вытащила батон, отломила кусочек, и я бросился жадно его клевать. Девочка поднесла шоколадку, я начал клевать её тоже и не мог насытиться.
— Что ж, — выдохнула мама, — раз ты таким стал, то больше мы к тебе не приедем. Теперь у тебя новая жизнь, ты можешь полететь куда угодно, но мы обязательно поставим кормушку на окно, и если ты проголодаешься…
Я открыл глаз, надо мной стоял Володя с трубкой и пластиковой бутылкой, наполненной белой и густой жидкостью.
— Пасть открой, скотина, — потребовал он.
Он развёл своими руками мои челюсти и начал грубо запихивать в меня приспособления для искусственного кормления. Когда кончик трубки упёрся в желудок, он подсоединил воронку и принялся заливать питательную смесь. Меня рвало и практически всё, что он вливал, выплёскивалось наружу. Его это сильно злило, и он больно хлестал меня по лицу ладонью. Он не вытаскивал трубку, и я так и лежал с ней все дни, пока он меня кормил.
Через несколько дней я мог шевелить пальцами на руках и крутить головой. В камеру зашло главное чудовище колонии.
— Всё Вов, уехала комиссия, — вполголоса проговорил он, — Папаша этой бабы, которую он закопал живьём, хорошо заплатил за то, чтобы его сюда посадили. Так вот, вчера он заплатил ещё больше, чтобы его кончили как можно быстрее и ещё, он отдельно попросил, чтоб эта тварь помучилась. Вот держи суперклей, зальёшь ему в х*й весь тюбик, напишем, что инфаркт был, скотч ещё на, заклей пасть хорошенько, чтоб не сильно орал. Свою долю получишь, обещаю, всё, можешь приступать.
Дверь камеры захлопнулась. Володя сидел и молча смотрел на меня. От его странного выражения лица мне стало страшно. Я свалил себя на пол, с великим трудом дополз и обнял его ноги.
— Ну, хватит, — сказал он и грубо оттолкнул мою голову. — Вот пидарас, да? Знал же, прекрасно, что ты орёшь, когда дрыхнешь и скотч только сейчас подогнал.
Он оттащил меня обратно и положил на койку, а сам сел с краю рядом.
— Ну что… Отвоевался ты, наконец. Думаешь, мне тебя жалко? Нисколько. Каждый за себя. Знаешь, почему я здесь оказался? Торговал герычем, с мэром делился наваром, а с «правоохранителями» нет, вот они меня и укатали на восемь лет. Ты вообще понимаешь хоть что-нибудь, что я тебе говорю, а? Ты ж раньше разговаривал и трупы наяривал, — он рассмеялся. — Ну, ты даёшь, придумал себе развлечение, только чего не бывает. Я по телеку видал, как тебя бабки проклинали. Ну раз тебе нечего сказать… — Володя выдернул трубку из желудка и мне стало намного легче дышать, затем он замотал скотчем рот, сделав несколько витков вокруг головы. — Готово, слушай, если ты каким-то чудом попадёшь в рай, похлопочи там за меня, забей местечко, добро?
Он снял с меня трусы, достал тюбик с клеем и залил всё его содержимое внутрь, сделав пару небольших перерывов. После этого он заставлял меня пить воду, но я отказывался её принимать, плотно стиснув зубы.
Становится жарко, и начинается обильное потоотделение. С трудом стягиваю с себя влажную футболку. Явно ощущаю и вижу, как мой живот увеличивается в размерах. Неизвестно, сколько прошло времени, начинаю задыхаться, воздуха не достаточно, судорожно хватаю себя за шею.
Чувствую, как внутри меня что-то рвётся, и надвигающаяся смерть нестерпимо горячими ручейками распространяется от низа утробы по всему телу. Падаю с койки и в страшной агонии корчусь и перекатываюсь туда-обратно. Бросаю заключительный взгляд на стену перед собой…
Она полностью просвечивает, и я отчётливо вижу: в разлагающемся, разворованном государстве, обрекая свой выводок на позорное и нищенское бытие, продолжают размножаться странные существа, которые когда-то давно величали себя разумными людьми. Моё место спешно занимает десяток таких, как я. Они вырастают и превращаются в одноразовых рабов, жутких чудовищ, в пищу для себе подобных, в корм для червей, и этому нет конца. Моё появление на свет — глупая ошибка, ибо наше существование ничтожно, и все мы обречены на неминуемую гибель. И я осознаю высшую истину.
Нет рождения — нет смерти.