I.
Интеллигенция?
Знаете ли, кто первые русские интеллигенты?
Г.П.Федотов. Трагедия интеллигенции.
Как известно, выдающийся философ, историк и публицист предложил свою версию ответа на этот вопрос, что, впрочем, не исчерпало проблему известного феномена культуры и не снизило интенсивность споров вокруг него в последующие 80 лет. Очередное «дыхание» эта тема получила с началом «перестройки» и вот, уже почти тридцать лет, является одной из актуальных. Смею предположить, что и дальше эта «роковая» тема в которой «ключ понимания России и её будущего» будет волновать профессиональных историков и широкую общественность.
Совершенно очевидно, что в зависимости от того, как трактуется термин «интеллигенция», оценивается это явление, кого конкретно видят носителями интеллигентского сознания, так и определяется время рождения и вектор саморазвития отечественной интеллигенции. Мне ближе социально-этический подход в осмыслении понятия и явления «интеллигенция», и под этим углом зрения предлагаю ещё раз вернуться к проблеме её генезиса.
Попыток описать историю национальной интеллигенции было достаточно много. Действительно, 40-60-е годы XIX века – время «пришествия» русской интеллигенции. Именно тогда она была идентифицирована как интеллигенция – absolute российской, и, как специфическое русское явление - зарубежной общественностью.
Появившиеся в эти и последующие годы, вплоть до конца XX века, оценки интеллигенции ограничивали существование феномена во времени и, даже, констатировали его гибель. По этому поводу автор высказал свою точку зрения и хотел отметить следующее. Явление «интеллигенция» середины XVII, XVIII и XIX веков, изученное Г.П. Федотовым, Р.В. Ивановым-Разумником, Д.Н. Овсянико-Куликовским, Н.А. Бердяевым; феномен «интеллигенция» XX-го века, описанный В.Ф. Кормером, Д.С. Лихачёвым и А.И. Солженициным и другими - суть этого феномена культуры не исчерпывали, и существо, в полной мере, не раскрывали. Потому, что интеллигенция, исследуемая этими авторами, представляла собой лишь, так называемое, социальное её крыло, - то есть отдельное течение в эволюции данного феномена культуры.
Культурническая или «культуртрегерская» часть интеллигенции, собственно «интеллигенцией» как таковой и не считалась, и «не имела права» так называться, поскольку – феномен российской интеллигенции традиционно связывался с появлением нигилистической и радикально настроенной по отношению к власти специфической страты российского общества.
«Как назовёшься, так и поплывёшь»
К многократно осмысленному вопросу о термине и понятии «интеллигенция». Проблема в том, что многочисленные современные трактовки интеллигенции появились гораздо позже (приблизительно, с середины XIX века – периода социальной-политической самоидентификации феномена), чем сам термин, как известно, «запущенный» в оборот ещё Цицероном.
Поэтому проблема дефиниции просто не могла не возникнуть. Безусловно, принимается во внимание и тот факт, что множественность оценок и точек зрения на предмет исследования обусловлены его чрезвычайной сложностью и многогранностью. Понятие «интеллигенция» наполнялось различным содержанием и идентифицировалось в процессе эволюции самой этой страты общества. Оно «обогащалось» или «обеднялось», трансформировалось, и в характеристиках этого явления находили отражение трактовки разных, порой противостоящих друг другу сторон: как власти, так и представителей различных слоев общества, политических течений, профессиональных групп.
Каждый пытался выделить и подчеркнуть какую-то важную, как казалось, определяющую самую суть этого явления сторону: социальную, политическую, философскую, идеологическую, этическую и т.п. Как известно, Георгий Федотов, одним из первых обратил внимание на эту «особенность» российской интеллигенции, и писал о том, что у неё нет «канонического» определения: «каждое поколение интеллигенции определяло себя по своему, отрекаясь от своих предков и начиная – на десять лет – новую эру».
Современная французская исследовательница Вероника Гаррос, тоже обращает внимание на эту «странность» в описании известного явления отечественной культуры: «слово “интеллигенция” непереводимо, а явление, обозначаемое им, неопределяемо… Но все же, (а может, и прежде всего), она определяется следующим парадоксом: по определению, она противится всякому определению, и это ее свойство – основа ее бытия . Она упорно не желает быть заключенной в жесткие рамки социологических категорий – хотя бы уже потому, что в данном случае она рассматривалась бы как стабильное явление. Иначе говоря, является интеллигенция как феномен… чем-то раз и навсегда данным?».
Историческая судьба нашей интеллигенции формировалась под сильным воздействием дискуссии в самой среде, этой «самой думающей» части общества. В частности, в центре споров стояла проблема: что же такое интеллигенция – социально-экономическая или социально-этическая категория? Это были не схоластические споры, ибо за ними (и в XIX, и в XX веке) стояли реальные политические силы, в том числе государственная централизованная машина.
С учётом акцентов, расстановки сил в этих дискуссиях определялись линии поведения власти по отношению к интеллигенции и интеллигенции по отношению к власти, к государству. А отношения, складывающиеся между интеллигенцией и властью, сначала привели к расколу интеллигенции, а затем стали определять вес, значение, место в жизни общества, в политике государства двух расколовшихся ветвей русской интеллигенции – культурнической и социальной.
Причем данный процесс шёл постоянно под воздействием стремления и одного и другого отрядов использовать механизмы государственной власти для разрешения своих внутренних споров. И, как правило, верх одерживало в конечном итоге радикально-революционное сознание, бывшее характерным, прежде всего, для социальной части интеллигенции. Это предопределяло на протяжении почти двух последних столетий периферийное существование культурнического крыла с его либерально-эволюционистскими представлениями и приоритетами. Но интеллигенция этого типа появилась гораздо раньше и знала другие, более «счастливые» для себя времена. Поэтому и остается актуальным вопрос истоков и генезиса феномена.
Первоинтеллигенция Древней Руси
Есть все основания считать первоинтеллигенцией наше духовенство - православных священников, монахов и книжников Древней Руси. Эта точка зрения, некоторыми современными исследователями считается «достаточно уязвимой и не вполне корректной в научном отношении», потому, что тогда «самого этого термина не существовало и … люди, якобы составляющие «интеллигенцию», не сознавали, скорее всего, себя особым социальным слоем и соответственно не обладали «корпоративным» сознанием».
Не бесспорная аргументация. Термин то, как раз существовал со времен Цицерона - задолго до оформления самого явления «интеллигенция». Что же касается «корпоративного сознания», то разве вера в Бога и служение Ему, объединяющая этих людей, то есть, как писал всё тот же Федотов, вера в идеал, «достаточно широкий, включающий и личную этику и общественное поведение… теоретическое мировоззрение, построенное рассудочно и властно прилагаемое к жизни, как её норма и канон» - не является «корпоративным сознанием» духовенства Древней Руси?
Этапы большого пути…
Как известно, взгляд на духовенство, как на первоинтеллигенцию (или протоинтеллигенцию и т.п.) не нов – так считал, в частности, Г.Федотов. С этой позицией солидаризировался Г.Г.Шпет, чья трактовка термина «интеллигенция», эволюция феномена и, особенно, и его идея развития и исторической смены интеллигенции, нам ближе всего.
Примем её за основу в собственной интерпретации проблемы. Он говорит о трех этапах в истории отечественной интеллигенции, и первый из них он связывает с просветительской деятельностью первоинтеллигенции Древней Руси – духовенством. «Западник» Шпет оценивал её скептически, утверждая, что «русская элементарная грамотность не далеко выходила за пределы самой церкви, двора и государственных канцелярий». Однако Федотов отдавал должное первым просветителям славянства - «они были учителями, признанными, хотя и не всегда терпеливыми…».
Таким образом, с самого начала наша интеллигенция была культурнической, культуртрегерской, в высшем смысле этого слова. В этом течении отечественной интеллигенции нам видятся конкретные носители определенной преемственно развивающейся идеи о преодолении социальных противоречий мирным, эволюционным путём; о бесполезности, обреченности попыток радикальными средствами добиться социального прогресса. Носители этой идеологии утверждали в нашем обществе христианскую мораль, ратовали, за просвещение, образование нации, стремились к укреплению моральных устоев семьи, совершенствованию личности, гуманизации власти.
Идеи культурнической интеллигенции сформировались не сразу, но началось всё с появления православного духовенства в Древней Руси. Эта очевидность, как и позитивная роль Церкви в формировании основ русской культуры никак не принималась марксистско-ленинским учением и серьёзно не рассматривалась наукой в советский период отечественной истории.
II.
«…дистанция между властью и интеллигенцией не менее опасна, чем их слияние».
Е. Евтушенко. Волчий паспорт.
Союз по любви…
Киевская Русь после Крещения – была периодом романтического неофитского оптимизма государственных деятелей и нарождающейся интеллигенции в попытках выстраивания так называемой церковно-государственной «симфонии». Власть не снимала с себя ответственности за заботу об общем благе и земных нуждах народа, а интеллигенция, в лице священства, не только исполняла роль духовного советника и нравственного наставника общества, где утверждалась новая мораль и ценности, но, часто, являясь личными духовниками князей Киевской Руси, имела возможность непосредственно формировать характер власти в лице своих воспитанников.
Каждый знал своё место и ясно представлял своё предназначение: Богу – Богово, кесарю – кесарево. Нас, сегодняшних, не может не удивлять чистота их восприятия христианства. «Благая весть была воспринята необычайно гармонично и светло. Не было уклона ни в односторонний аскетизм, ни в отрыв морали от мистики. Наши киевские предки… были вдохновлены к деятельной христианской любви» .
Желание неофитов построить подлинно христианское общество ярко выражено и в «Слове о законе и благодати» первого русского митрополита Иллариона (между 1037 и 1050 годами), и в «Поучении» Владимира Мономаха (1099 г.) – поразительно (для наставления Власти в лице Государя) проникнутого глубокими христианскими настроениями. Именно в этот период интеллигенция церкви, обладая безусловным авторитетом, могла благотворно влиять на власть.
В XIII – XIV веках, в тяжёлые годы борьбы за независимость и становления Московского царства влияние культурнической интеллигенции как и её нравственный авторитет ещё более возросли, поскольку, она являлась, практически, единственным посредником между погрязшими в усобицах князьями и народом, с одной стороны, князьями и татарскими баскаками, с другой. Известные церковные иерархи задабривали ханов щедрыми взятками, уверяя их в лояльности и уговаривая не мстить после антитатарских выступлений; выказывали чудеса дипломатической изворотливости и, даже, излечили безнадёжно больную жену Великого хана (митрополит Алексий).
Церковь же, являлась чуть ли ни единственной реальной силой, пытающейся примирить враждующих князей и подчинить их одному центру, прагматично выстраивая идеологию объединения Руси. Позже, в XIV в., интеллигенция церкви - Преподобный Сергий Радонежский, митрополит Геронтий - увещевали и стыдили князей за нерешительность, ободряли и благословляли их на активные действия в борьбе за освобождение страны от ордынской зависимости. В это время голос церкви, освящённый подвигом воинов-монахов Пересвета и Осляби, первыми павшим на Куликовом поле, просто не мог быть не услышанным властью.
Однако, в отношениях интеллигенции с властью всегда была важна определённая дистанция. Не удалённость, которая тоже чревата опасностями, как для интеллигенции, так и для всего общества в целом, а именно определённая дистанция, которую церковь не всегда умела сохранять. После возвышения Москвы и укрепления Московского царства церковь «перешла» границу дозволенного, оказавшись в опасной, завораживающей близости к власти и уже не смогла, (или не захотела), противостоять соблазну «вхождения во власть».
Её иерархи не противостояли желанию Дмитрия Донского, иметь «подручного» митрополита - Митяя, и это был первый шаг к подчинению властью церкви. Духовенство всё активнее вмешивается в чуждую ему сферу деятельности государства: выполняет различные дипломатические миссии, выступала, когда это нужно князю, в роли «собирателя» земель, усмирителя непокорных удельных князей и т.п.
Далее, справедливости ради, нужно заметить, что известное учение монаха одного из псковских монастырей Филофея «Москва – III Рим» являлось попыткой, всё той же культурнической интеллигенции церкви нравственно-поучительного влияния на власть, её увещевания: в нём не было прямого политического акцента и имперско-триумфаторского пафоса. Власть сделала из учения политическую доктрину. И не «писания» Филофея, а другие события XV века свидетельствовали об опасном сближении интеллигенции и государства.
Произошло это тогда, когда Русская Церковь отложилась от Константинопольского патриархата (1448 г.) из-за принятия Флорентийской унии (1439 г.) и стала автокефальной, причём это историческое, для судьбы церкви, решение, как и назначение первого независимого от греков митрополита Ионы, было принято лично Василием II, а не иерархами церкви. С потерей особенного положения русских митрополитов в Московском царстве, выбиравшихся и назначавшихся Вселенским патриархом, первоинтеллигенция Руси начала терять и свою независимость. «Парадоксально, но факт: Церковь в России была сильнее, свободнее, самостоятельнее, а, следовательно, и авторитетнее под татарским игом и подчиняясь Константинополю, чем обретя автокефалию под покровительством «благочестивейших» самодержцев».
Следующим этапом «соблазнения» церкви властью была победа и утверждение в официальном православии XVI века «иосифлянства», проповедовавшего, как известно, её активное вмешательство в государственную политику, а так же реформы митрополита Макария (1551 г.) по централизации церкви. Постепенно споры с «нестяжателями», отстаивающими независимость церкви от государства, с церковных кафедр перемещаются, в пыточные застенки и всё чаще официальная церковь расправляется с духовными оппонентами при помощи государственной карательной машины. Церковь всё больше подчиняется государству и растворяется в нём. Особенно большие потери она понесла при Иване IV Грозном, оставаясь, тем не менее, последним сдерживающим, нравственным авторитетом (митрополит Филипп Колычев) и в страшной круговерти опричнины.
Следует отметить, что XVI-XVII в.в. характеризуются ещё одним, до этой поры не известным в России, явлением – политической (внешней) и духовной (внутренней) эмиграцией. На наш взгляд, именно на этом этапе её истории, произошла дивергенция до сих пор единого потока интеллигентского движения и на два взаимоисключающих по мотивам и целям течения: культурническое (культуртрегерское) и социальное.
Социальное течение интеллигенции в отечественной истории инициируется радикальной, а затем и радикально-революционной интеллигенцией, которая, чем дальше, тем громче заявляет о себе. Утверждает новый тип интеллигенции: социальный по степени ангажированности в проблемы общества и государства, радикальный – по способу их решения. Критика власти, её дискредитация, а затем и открытая борьба с ней стала смыслом всей жизни данного типа интеллигенции. Она самоорганизуется в секты, масонские ложи, кружки, группы; создаёт течения и движения, наконец, партии, – раскачивает государственный «корабль» и готовит ниспровержение Власти. Чем дальше, тем больше её идеологией становится – нигилизм. Можно утверждать, что в России XIX век начался, а XX-й закончился под диктовку социальной интеллигенции, её революционно-радикалистского сознания.
На наш взгляд, протоинтеллигенцией социального течения отечественного феномена культуры стояли первые его идеологи – «заволжские старцы», Максим Грек и, косвенно, сам Нил Сорский – любимый святой этого типа интеллигенции. «Первопроходец» русской политической эмиграции – оппонент Ивана Грозного, - воевода, князь А.Курбский (бежал в польскую Ливонию в 1564 г.), вышел из этого круга, а его известная переписка с государем прямо перекликается с гуманистическими идеями «заволжцев». [7,с.15] К ним же можно отнести князя И.А.Хворостинина, посольского дьяка Григория Котошихина, - этих, по определению Г.Федотова, «идейных отщепенцев русской земли». К этому же ряду «предвозвестников» социального течения интеллигенции следует отнести и «неистовых ревнителей» веры – старообрядцев, чьи скиты скоро станут идеологическими центрами противостояния с государством «Антихриста». Так нарождалась социальная интеллигенция. Культурническая же эволюционировала «при власти
…или брак по расчёту?
Последующие Смутные времена дали как примеры высокого стоицизма (патриарх Иов), так и позорного соглашательства (патриарх Игнатий) культурнической интеллигенции. В этом диалоге с властью «гласность» ещё была, но не было уже «слышности». Середина XVII столетия характеризуется ожесточённой, с большим количеством жертв, борьбой патриарха Никона за прямое участие в государственной политике. Впервые в отечественной истории церковь захотела стать выше государства. И прямо не гнушалась убирать своих оппонентов - инакомыслящее священство в лице протопопа Аввакума и его единомышленников - руками государства. Авторитет церкви, культурнической интеллигенции пал как никогда низко. Первое слияние интеллигенции и власти в отечественной истории привело к необратимым последствиям.
Чем это закончилось, известно: низложением патриарха Никона и созданием опасного прецедента для самостоятельности церкви, - инициированной светской властью замены высшего церковного иерарха и разбирательством, какое-то время, чисто церковных дел лично царём Алексеем Михайловичем «Тишайшим». Этим фактом не преминул воспользоваться его сын - Петр I, приостановив, после смерти патриарха Адриана (1700 г.), а затем и ликвидировав патриаршество на Руси.
Апофеозом огосударствления церкви была беспримерная особая присяга лояльности архиереев православной церкви царю (1716 г.). Дальнейшие реформы – синодальное управление РПЦ, - полностью подчиняли церковь государству и, практически, отводили священству роль особого рода чиновничества, т.н. «религиозной команды» в формируемом механизме государственной машины.
Петровские преобразования, согласно упомянутой выше исторической идее развития и смены интеллигенции Г. Шпета, положили начало второму этапу в истории отечественной интеллигенции. С этого времени, на период более ста лет, просветительскую и воспитательную, т.е. культуртрегерскую, культурническую миссию берет на себя правительство, т.е. дворянство. Вслед за Шпетом этот период эволюции интеллигенции похоже идентифицирует Г.Федотов, который утверждал, что русская интеллигенция была создана Петром и «целое столетие делала общее дело с монархией».
Власть сама взялась «образовывать» народ, введя светское, утилитарно приспособленное к нуждам государства, образование. Отныне, «кормить и просвещать» нацию обязывалось правительство, «взяв на себя миссию охранения доброй нравственности и экономной государственности». А, что же интеллигенция церкви? Наверное, справедливо утверждение, что интеллигенция, «которая входит в систему власти, в систему управления, как правило, постепенно теряет признаки подлинной интеллигентности, превращается в политического функционера».
«Медные трубы» власти оказались непреодолимыми для интеллигенции церкви, прошедшей «огонь и воду» Крещения Руси и освобождения Родины - от татар до польско-литовских интервентов. Трагедия интеллигенции Церкви не стала уроком для следующего её культурнического отряда – дворянства.
«…усердно соединяться с правительством»
«Птенцы гнезда Петрова» не были самостоятельно думающими людьми и являлись по сути, как говорилось выше, политическими функционерами, исполнителями, часто небескорыстными, монаршей воли. Необходимо отметить, что русское Просвещение было весьма специфичным и сильно отличалось от европейского.
Густав Шпет, в частности, писал, что, обращаясь к европейской науке, российские монархи XVIII века оценивали, прежде всего, её утилитарный характер, исключительно практическую сторону: «Таково свойство ума малокультурного, невежество поражается практическими успехами знания; полуобразованность восхваляет науку за ее практические достижения и пропагандирует ее как слугу жизни и человека». Он же считал, что следствием такого типа «культурной и просветительской» работы правительственной интеллигенции явилось отсутствие свободной философии и свободной науки. Как, в своё время духовенство, на новом этапе истории, правительственная интеллигенция – дворянство стало занимать охранительную позицию, стремясь оградить свой народ от крамолы и вольнодумства Европы; преследовало любого рода инакомыслие, что, не могло не привести к политическим потрясениям первой трети XIX века.
Тем не менее, нельзя не отметить, что эта же самая интеллигенция создала среду, способствующую развитию мысли, литературы и искусств. Гений М.Ломоносова, талант В.Тредиаковского, А.Сумарокова, М.Хераскова, И. Хемницера; явление замечательных религиозных мыслителей Паисия Величковского и Тихона Задонского свидетельствовали о дальнейшей эволюции культурнической традиции отечественной интеллигенции. Кстати, последний, был не только религиозным подвижником, но и духовным писателем, который одним из первых диагностировал опасные увлечения века Просвещения: «Уменьшились суеверия, но уменьшилась и вера» - предупреждал Тихон Задонский. Это был, по словам Г.В.Флоровского, «апостольский отклик на безумие вольнодумного века».
«…оградить свой народ от крамолы и вольнодумства Европы».
Историк и социальный мыслитель, масон, князь М.М.Щербатов, острым политическим памфлетом «О повреждении нравов в России» (конец 80-х г.г. XVIII века) – в числе первых подал голос от имени социальной, - противостоящей правительственной - интеллигенции. Екатерина и её ближайшее окружение, отдававшие должное идеям Века Просвещения, но напуганные Французской революцией и Пугачёвским бунтом, реагировали очень жёстко на эти первые робкие проявления русского диссидентства.
Запретительная политика, гонения на «первомучеников» социальной интеллигенции А.Н. Радищева, Н.И. Новикова и других, объективно способствовали радикализации сознания этого типа интеллигенции и инициировали дальнейшее бурное её развитие на протяжении всего XIX и первой трети XX века, обусловив, по Г.Шпету, переход к третьему этапу истории русской интеллигенции.
Попытки реформирования Системы талантливыми А. Безбородко и М. Сперанским, как и другими «здравомыслящими» представителями правительственной культурнической интеллигенции ни к чему не привели. Появление среди консерваторов и традиционалистов своих «радикалов» как лакмусовая бумага обозначила углубляющиеся противоречия и раскол в обществе. Первый взрыв грянул при Александре I и был связан с движением декабристов.
Примечательно, что будущие герои Сенатской площади в 1816 году сформулировали цель «Союза спасения» как «распространение между соотечественниками истинных правил просвещения и нравственности и помощь правительству к возведению России в степень величия и благоденствия, к коим она Творцом предназначена».
Как эти мысли дворянской молодёжи перекликаются с более поздней позицией повзрослевшего «государственника» и ярчайшего представителя культурнической интеллигенции первой трети XIX века А.Пушкина: «Конечно, должны ещё произойти великие перемены; но не должно торопить времени, и без того уже довольно деятельного. Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного изменения нравов, без насильственных потрясений, страшных для человечества… Служить Отечеству верою и правдою, имея целью искренне и усердно соединиться с правительством в великом подвиге улучшения государственных постановлений, а не препятствовать ему безумно упорствуя в тайном недоброжелательстве».
В тяжелые времена реакции правительства Николая I кредо культурнической неправительственной интеллигенции, на наш взгляд, ярче всего выразил П.Я.Чаадаев. «Слава Богу, - писал он, - ни стихами, ни прозой не содействовал совращению Отечества своего с верного пути; не произнес ни одного слова, которое могло бы ввести в заблуждение общественное мнение; всегда любил Отечество в его интересах, а не в своих собственных; не заблуждался относительно нравственных и материальных ресурсов своей страны; не принимал отвлечённых систем и теорий за благо своей Родины…».
Попытки «государственников» Пушкина и Чаадаева вести диалог с государем ни к чему не привели и судьба их известна. По оценке Г.П. Федотова, так закончилось то «общее дело», которое вместе с монархией делала русская интеллигенция целое столетие. Добавим: так закончилось второе пришествие культурнической интеллигенции во власть.
III.
«Ради Бога, исключите слова «русская интеллигенция».
Ведь такого слова «интеллигенция» по-русски нет:
Бог знает, кто его выдумал, и Бог знает, что оно означает…»
К.П.Победоносцев – В.К.Плеве
"...интеллигенция» - такого слова нет!
С первой трети XIX века и на долгое время «властителями дум» большей части российского общества становится социальная, а затем социально-радикальная интеллигенция и ее кумиры - В. Белинский, Д.Писарев, А. Герцен, Н.Чернышевский и другие, наложившие неизгладимую печать на умственный облик российской общественности. Почти вековая эволюция «критически мыслящих личностей» и их стремление безоглядно критиковать отечество: «самодержавную власть», «царскую Россию», её историческое прошлое и настоящее, и привели П.Б.Струве к печальному резюме: «Россию погубила, безнациональность интеллигенции, единственный в мировой истории случай — забвение национальной идеи мозгом нации».
Один из идеологов народничества, - Н.К. Михайловский дал довольно нелицеприятную характеристику основной массе этой, претендовавшей на звание «истинной» и «настоящей», породившей С. Ткачева и П. Нечаева, а позже и большевиков, интеллигенции: «…немножко дворянства, немножко поповства, немножко вольнодумства, немножко холопства… Полузнанием кичились, невежество плохо умели скрыть… нигилизм возводили в моральное достоинств».
Интеллигенция данного типа не была однородной, в ней присутствовали и «умеренные», и «центр», и радикалы. Но все они, в отличие от культурнической интеллигенции, как уже говорилось, представляли какой-нибудь кружок, группу или партию: они эволюционировали от «западников» – к «народникам», разделившимся на «лавристов», «бакунистов», «ткачевистов», а затем – к партийной полифонии конца столетия и начала нового века.
Совершенно очевидно, что деятельность социально-радикальной интеллигенции негативно влияла на формирование характера власти на протяжении всего XIX и в начале XX-го века. Не без её помощи во властные структуры пришли консерваторы-радикалы, при которых сама возможность диалога и компромисса была сведена к нулю. Правительство оставалось глухо и к предостережениям близко стоявшей и ещё сотрудничавшей с ней части культурнической интеллигенции таких как М. Салтыков-Щедрин, И.Гончаров, Ф.И.Тютчев.
Последний, известный поэт и дипломат, предупреждал: «Любая власть, которая за недостатком принципов и нравственных убеждений переходит к мерам материального угнетения, тем самым превращается в самого ужасного пособника Отрицания и Революционного ниспровержения».
Всё напрасно…
Безудержное стремление социально-радикальной интеллигенции переустроить мир в соответствии с собственным видением, целеустремлённая нигилистическая и антиправительственная, её деятельность не могли не привести к событиям 1917 года. Опасная дистанция между интеллигенцией и властью, отсутствие диалога с ней приуготовили эти потрясения. Немало сил, таланта и энергии, человеческих жизней и судеб было отдано на алтарь победы над Властью. Победившая социальная (февраль 1917 г.), а затем социально-радикальная (октябрь 1917 г.) интеллигенция опять взяла на себя функции просвещения и образования. Правительство, как уже было однажды в нашей истории, взялось «обустроить» жизнь народа.
Этого рода интеллигенция, если следовать логике Г. Шпета, открывшая четвертый этап в ее истории, на самом деле мало отличалась от предыдущих типов – первоинтеллигентов-духовенства Древней Руси и Средневековья, проправительственной интеллигенции XVIII века и антиправительственной - XIX века. Дело в том, считает Шпет, что эта интеллигенция приходила не с творческой миссией, а с желанием «просветить», «образовать», осчастливить всех одной ей известной формулой счастья. И, естественно, использовал уже известные приемы охранения себя от инакомыслия известными средствами предупреждения и пресечения ереси и крамолы.
Другими словами, социально-радикальная интеллигенция, ставшая советским правительством, войдя во власть, и следуя её «традиции», постепенно уничтожила или загнала в подполье, всякое инакомыслие, - подготовила тем самым, новый виток противостояния. Как уже говорилось, в общественном движении России XX века социально-радикальное течение интеллигенции доминировало над культурническим. И опять, уже в советской истории, вместе с диссиденством и А. Сахаровым, была востребована и возродилась социальная традиция, объективно способствуя раскачиванию государственного «корабля» власти.
И опять власть реагировала усилением радикально-консервативной идеологии, обостряя отношения. Маргинальная культурническая часть интеллигенции не смогла наладить диалог между сторонами, и пришел «бархатный» август 1991, и наступил кровавый октябрь 1993 года.
Таким образом, культурническая, и социальная традиции в эволюции отечественной интеллигенции, собственно, и представляются нам феноменальным явлением русской и мировой истории культуры. И сегодня, по одному из этих течений продолжает развиваться феномен рефлексивно-почвеннический, с преимущественным тяготением к культурническим, эволюционным подходам в деятельности, а по другому развивается неистребимый отечественный феномен революционаризма, базирующийся на идеях решительного разрыва с прошлым и созидания нового на расчищенной почве.
Оба этих течения в разное время характеризовались приверженностью, как к ложным, так и к истинным ценностям и идеалам. И трудно априори утверждать преимущество одного или другого. Можно и должно только подчеркнуть, что конкретный опыт всей нашей новейшей истории с его революциями, ломками и непрерывными переустройствами свидетельствует о том, что в XIX и ХХ столетии в России доминировали, в конечном счете, именно социальная интеллигенция, использующая радикальные средства в борьбе за достижение общественного прогресса.
Проблема взаимоотношений интеллигенции и власти – извечная тема отечественной истории и культуры. Учитывая это, возможно, сегодня наступило время пристальней всмотреться в историю культурнической интеллигенции, исследовать причины её маргинальности, равно как и востребованным кажется социально-этический анализ интеллигенции как феномена культуры. Точно так же актуальна сегодня реальная, а не формальная гуманизация Власти.
Редкий человек номенклатуры, особенно в высших эшелонах власти, не «обременён» сегодня кандидатской, а то и докторской степенью, но стала ли от этого Власть человечнее? Институты Власти, «отвечающие» за социальное и духовное развитие нации, созданы, но «наполнены» ли они гуманизмом, не пафосным, а настоящим? Возможно, пришло время понять и принять очевидное: власть, по природе своей, цинична. Она не в состоянии сама вырабатывать какие-либо моральные критерии для общества. Это может сделать интеллигенция. Интеллигенция церкви в первую очередь.
«Тревожная совесть нации» - наша интеллигенция, - имеет право на свое собственное понимание и отношение к власти, как и на свое место в обществе, однако, учитывая историю взаимоотношений с властью, она уж точно не имеет право игнорировать трагический опыт как слияния с ней, так и опасного дистанциирования. Место интеллигенции в обществе совершенно особенное, - свое собственное. А не с кем-то, и против кого-то. И, наконец, власть обязана слышать её голос. Не утилитарно и прагматично. А в принципе.
Июнь 1993 г.