ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
Пригревало весеннее солнышко, и черепичные крыши ветхих зданий старого города в его полуденных лучах смотрелись новей и богаче, чем на самом деле. По брусчатой мостовой шла совсем юная тоненькая девушка. И на первый взгляд под апрельским солнышком казалась довольной жизнью – тоже не совсем так, как было на деле. Резво перепрыгивая стройными длинными ножками ручейки и лужи, девчушка щурилась от бликов солнца на стёклах окон, смешно морща милый, чуть вздёрнутый носик. Её волнистыми густыми каштановыми волосами играл лёгкий бродяга-ветерок нежно и трепетно, будто в некотором смущении от собственной смелости.
И почти каждый из прохожих, мимо которых она проходила, улыбался и невольно оглядывались вослед её легкой и непосредственной фигурке, которая казалось не просто идёт – танцует в солнечных лучах. Такое очарование распространяла вокруг себя она уже тогда.
- Мелли, - внезапно окликнули её, - ты куда? У нас же экскурсия сейчас! Ты что, забыла?
Девчушка словно споткнулась на полушаге, остановилась и медленно повернулась к говорившей:
- Слушай, оставь меня в покое. – зашипела она на опешившую одноклассницу. – Оставьте ВСЕ в покое меня!
И больше не слушая уговоров и увещеваний приятельницы, резко отвернулась от той и быстро зашагала прочь. А одноклассница стояла и ещё долго с каким-то слепым молчаливым обожанием и тоской смотрела вслед удаляющейся фигуре.
Мелодия – а это была она – прибежала домой запыхавшаяся и сердитая. На расспросы отчима буркнула что-то неопределённое, шмыгнула в свою комнату и заперлась изнутри. Так она поступала всегда, если возвращалась чем-то недовольная. Уже тогда Мел страшно не любила, когда хоть что-то было не по её. Стас пожал плечами, хмыкнул и снова углубился в разложенные на кухонном столе вместо ужина – чертежи.
Издавна, уже очень и очень давно юная Мелоди ощущала в душе только одну сосущую мрачную пустоту… «Чапаев и пустота» - порой иронизировала над собой, поскольку была девушкой, начитанной с критическим, даже въедливым складом ума – вся в мать…
Мать. Если она вспоминала о ней, бросившей её с отчимом, когда она, Мелли ещё и говорить толком не умела – в сердце Мелодии подымалась злость, переходящая в яростный протест против… Она и сама не умела осмыслить против кого: матери ли, судьбы, или самой себя. И ещё вопрос. Не «почему» – «за что». За что мать с ней так поступила? Разве она – Мелоди плоха? Да она идеальная дочь! Спросите хоть Стаса. Девушке просто в голову не приходило, что причиной ухода матери из семьи могла быть вовсе не она. Ну, или скажем, Стелла НЕ бросила дочь, а, напротив постаралась защитить её, как сама это понимала.
Скажете – эгоизм? Может быть в некотором роде, но… разве не простительно неокрепшей юной душе винить в своих горестях мир вокруг. Разве с вами такого никогда не случалось? Признайтесь хотя бы самим себе. Вот и Мелоди. «За что ей это» - единственная, проходящая через весь этап взросления девушки, мысль бередила её ум и сердце. И она читала всё подряд, буквально вгрызаясь в очередной фундаментальный философский трактат о смысле жизни, не по возрасту и, если честно, не вполне «по зубам».
Она запретила себе думать о ней – той самой пресловутой «ехидне» из известного старого фильма. Любое воспоминание – даже только малейший намёк на это существо женского рода Мелодия выжигала из своей памяти «калёным железом».
Но всё же… всё же лет до двенадцати чуть ни каждую ночь засыпая, шептала в подушку:
- Мама, где ты? Когда же ты… вернёшься…