Нас с братом частенько отправляли в пионерские лагеря. Нам это нравилось, иногда мы проводили там по две смены. Первый наш лагерь был примерно в пятидесятом году, он располагался в Лесопарке и был обнесён колючей проволокой. Нас там было трое — я и двоюродные братья. Мой отец работал недалеко от лагеря и регулярно навещал нас, при этом он приносил нам чёрный хлеб с маслом и повидлом. В лагере кормили неплохо, но мы любили это. Отец подходил к колючей проволоке и просовывал нам бутерброды. Как-то он пришёл со свои сотрудником. Тот посмотрел на нас за колючей проволокой и сказал: «Детки, за что это вас?»
В лагерях отряды ходили строем, в каждом отряде была своя строевая песня. Большим событием был смотр строевой песни — мы старались изо всех сил. Помню один такой смотр,нам было лет 10 -11, мы пели:
Идет страна походкою машинною,
Стучат стальные чёткие станки,
Но если надо - выстроим щетиною
В боях бывалые, упрямые штыки.
Подводя итог этого смотра, директор лагеря Абрам Абрамыч, мы называли его Баран Бараныч, сказал: «Хорошо прошёл третий отряд, но вы не пели — вы кричали».
В лагерях всегда была самодеятельность, мы разучивали политические частушки, одна из них исполнялась с большим подъёмом.
«Римский папа грязной лапой лазил не в свои дела,
И зачем такого папу только мама родила».
Вот это «мАма» выкрикивалось с ударением.
Доставалось от нас и дяде Сэму, и туркам.
«Турки были так бедны, что на троих одни штаны,
Да, но помог им дядя Сэм — оставил без штанов совсем».
После каждого куплета был припев: «Хау ду ю ду, хау ду ю ду! О!»
В одном из лагерей я жутко опозорился. Там мы выполняли такую «гимнастическую пирамиду». Ставился небольшой стол, мой крепыш-брат становился на него, заводил руки за спину, делая мне площадку, я залезал ему на плечи. Потом он протягивал руки в стороны, и двое ребят на столе делали стойку, положив ноги ему на руки. Одновременно ещё четверо делали стойку на руках вокруг стола, положив ноги на стол. Всё это выполнялось под команду — делай раз, делай два... В финале я делал пионерский салют и торжественно произносил: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» Баянист играл туш.
В один из родительских дней готовился особый концерт — к нам должен был приехать Герой Советского Союза. Старший пионервожатый сказал мне: «Ты всегда так тихо произносишь, надо громче и с чувством». И вот наступил этот день — всё шло хорошо и чётко, я сделал салют, заорал изо всех сил «спасибо»... и свалился с плеч брата, развалив при этом пирамиду. И это на глазах Героя...
Пионерский лагерь в посёлке Борки находился недалеко от станции Борки, Эта станция знаменита тем, что здесь потерпел крушение поезд, в котором ехал Александр III, члены правящей династии и множество слуг. Крыша отделилась от вагона и едва не похоронила под собой царя, его жену и наследников, среди которых был и будущий царь Николай II. Император держал тяжеленную крышу на своих плечах. Сам же он так и не оправился от травм, полученных в поезде.
На станции сохранился обелиск, посвящённый этому событию. В него была вмурована небольшая скульптурная группа с фигурой царя, держащего на плечах крышу вагона. Голова царя была отбита варварами. Там же была небольшая часовня с довольно большими мозаичными иконами. Мозаика была сильно побита. Признаюсь — я был одним из варваров, который выбивал камнем мозаику. До сих пор стыдно.
В Борках была большая птицефабрика, поэтому нас кормили, в основном, курятиной.
Я тогда был очень переборчив и ел только белое мясо. Зная это, брат постоянно дежурил на разноске блюд, чтобы приносить мне только белое.
В одном из лагерей я подружились с совершенно удивительным мальчиком. Он не принимал участия в наших играх, держался особняком. Часто сидел на скамейке и палочкой что-то чертил прямо по земле. Я подошёл посмотреть и увидел замечательный замок с колоннами, какими-то башенками и т.д. Наш вожатый был немного в возрасте, он подошёл и завёл с ним разговор об архитектуре замков. Мальчик рассказал, что это коринфский стиль. В другой раз он показал, как выглядят замки ионического и дорического стилей. Мальчик был очень начитан, каждый вечер перед сном рассказывал нам содержание разных книг. В частности, хорошо и подробно пересказал «Графа Монте Кристо» и «Ричарда — львиное сердце».
Однажды я увидел у него в руках карамельки — сложенные обёртки от конфет. Была такая игра в «карамельки» - надо было подбросить свою так, чтобы накрыть чужую и забрать себе. Мы уже давно в это не играли, и я спросил: «Ты что, собираешь карамельки?» Он ответил: «Да, я так развиваю в себе жадность, у меня совершенно её нет, а это не очень хорошо».
После окончания моего «пионерского» лагерного периода я периодически работал пионервожатым в большом пионерском лагере завода Малышева. Лагерь находился недалеко от реки, но дорога к реке была довольно длинной и крутой. В моём отряде был мальчик с очень сильным дефектом тазобедренного сустава. Вниз к реке он спускался самостоятельно, я только иногда давал ему руку. А вот обратно мы с другим вожатым несли его на плечах по очереди.
Я тренировал отрядную футбольную команду. Во время тренировки удара по воротам с ходу я дал мяч этому мальчику и сказал: «Ты будешь давать им пасы». «Я-я-я?»- сказал он. «Ты, а что тут такого». Я до сих пор вижу его глаза: удивление, благодарность...
Фима - веснушки, кожа да кости - почти ничего не ел. Я решил его откормить и следил чтобы всё было съедено. «Ефим, - говорил я ему, - если ты это не съешь — сегодня пол в палате не моешь». Мытьё полов шваброй было его самым любимым занятием, все занимались чем-нибудь, шли в лес, а Фима в это время мыл пол. Наверное, он рассказал маме о том, как я его заставляю, потому что каждый выходной его мама и бабушка отыскивали меня и совали шоколадные конфеты. Взвешивание в конце смены показало, что Фима набрал около килограмма. Мама и бабушка, полные слегка усатые «аидышки», от которых я прятался, отыскали меня и затискали в своих объятиях — обычно после лагерной смены Фима худел.
Бобыкин - несчастный мальчик, страдал ночным недержанием. Это было очень неприятно, и я решил попробовать что-то с эти сделать. Сказал всем ребятам, чтобы во время ночных посещениё сортира они брали с собой Бобыкина. Ночь, встаёт какой-нибудь пацанчик, шатаясь идёт к Бобыкину, будит его и ведёт с собой, подводит к домику. Бобыкин -
«Та я нэ хочу», упирается головой в стенку и стоя спит. Мальчик отводит его обратно. И так несколько раз за ночь. В общем, жуткая картина, но почти неделю постель была сухой, но потом всё пошло по-старому.
Мне 20 лет, в отряде 16-летняя пионерка. За ней нужен «глаз да глаз», т.к. после отбоя сбегает на танцы в Дом отдыха шахтёров, идти туда минут двадцать по тропинке в лесу. Спустя полчаса после отбоя прибегает вожатая старших девочек: «Алка опять...» Одеваюсь, иду через тёмный сосновый лес по едва различимой тропинке. Подхожу к танцплощадке, прячусь за деревьями и ищу нашу пионерку. Поймав её взгляд, показываю кулак. Почему прячусь? Да потому, что выпивший шахтёр может не понять, кто я такой. Алка начинает прощаться с кавалером и быстренько бежит по тропинке в лес. На обратном пути говорю: «Всё, хватит, сегодня же отправишься домой, ты понимаешь, что мы за тебя отвечаем!» Слёзы, больше никогда не буду...
Брат в лагере работает вторым физруком, первый физрук, Филипп Емельянович, пожилой дядечка, у них отдельная комнатка. Каждое утро Филипп Емельянович берёт жестяной рупор и, сидя на кровати, высовывает его в дверь и кричит громовым голосом: «Выходи строиться на зарядку-у-у». Лагерь огромный, но слышно везде. Филипп Емельяныч души не чает в нас с братом. Причина простая. Емельяныч большой любитель выпивки и делает это регулярно. Он в лагере очень авторитетен, поэтому закуска из кухни. Недалеко от лагеря варят самогон, который можно обменять на дрожжи. Емельяныч один не пьёт - нужна компания, а в обстановке секретности (всё-таки пионерский лагерь) мы с братом всегда под рукой. Когда он наливает в наши стаканы, мы торопливо говорим: «Всё-всё, Филипп Емельяныч, хватит». Как-то он признался, что таких людей ещё не встречал. Он настойчиво сватал свою дочь, красавицу-гимнастку за брата.