Пифос получился пузатый, важный, с благородным терракотовым оттенком.
- Уф-уф, - пыхтел пифос, когда жар испарял лишнюю воду из сырой глины его боков.
Несколько красных и коричневых полос опоясывали его широкое горло, а ручки были такими толстыми, что позавидовал бы сам Геракл!
- Уф! – отдувался пифос, остывая после печи в соседнем помещении.
А гончар уже трудился над следующим сосудом, ссыпав монеты от продажи пузатого пифоса в пифос поменьше.
*
Маленькая невеста грустила. Ноги неприятно колола выгоревшая трава, степь простиралась на сколько хватало глаз, и только где-то у самого горизонта чернело море. Камень, к которому девочка украдкой прикасалась спиной, обжигал кожу. Под ним проскользнула ящерка, остановилась на мгновение: кто это тут плачет? – и вновь исчезла в желтой колючке. Невеста обняла руками колени и тяжело вздохнула. Надо идти. Все ждут. Прощай, степной простор. Прощайте, беззаботные игры. Здравствуй, мужний дом, какой же ты будешь… Нет больше малышки Эли, будет госпожа Элени.
Страшно. Грустно. Всегда грустно, когда кончается что-то хорошее. И всегда неизвестность пугает.
Девочка набрала полную грудь ароматного воздуха. Выдохнула. Встала. И быстро пошла в сторону города, над которым величественно простер свою тень стоящий на вершине храм Аполлона.
Поглубже закапав новенький пифос, Янис начал ссыпать в него зерно. Хороший год, урожайный. Скоро здесь появится новая хозяйка. Правда, такая маленькая, что запросто спрячется да хоть в этом пифосе. Янис усмехнулся и похлопал по оставшейся не закопанной горловине.
Часть зерна он перемелет, а муку отошлет невесте. Муку она тщательно просеет, а потом вместе с подругами приготовит праздничное тесто. Месить тесто прибегут маленькие Афина и Йоргас – самые очаровательные трехлетки всего Пантикопея. Они запустят в упругую массу свои еще пухлые ручки, и передадут будущему хлебу свое тепло, а с ним и пожелание новой семье счастья и многодетности.
Янис улыбнулся. Красивый обычай.
Завтра этот особый хлеб будет главным украшением праздничной трапезы.
Вода лилась по волосам под громкие завывания плакальщиц, провожающих ее детство. Подруги уже несли роскошный наряд, купленный женихом. Светло-молочное длинное платье с застежками на плечах. У пояса рассыпаны дивные золотые цветы, волны шумят у самого пола, а над ними красуются звезды.
Элени только горько вздохнула.
Скоро она впервые увидит своего жениха. В сопровождении факельщиков и музыкантов они поднимутся на вершину горы, к алтарю, совершат жертвоприношение. Потом все будут петь, веселиться, шуметь как можно громче, отпугивая злых духов. А после праздничной трапезы ее мать возьмет факел, торжественно зажжет его от домашнего очага и передаст этот огонь очагу новому.
Мать знает, что так надо, она медленно и величественно исполнит свой долг, но и ее сердце сжимается: он видит страх в глазах дочери. Тот же страх был и в ее глазах.
Наступал самый важный момент: Янис тайком вытер вспотевшие руки. Не спеша подошел к невесте, приподнял легкую ткань, покрывавшую ее голову. До этого он видел ее лишь мельком, пару раз. Огромные испуганные глаза смотрят на него снизу вверх. Какие обряды, какие ритуалы, она все равно еще ребенок.
- Не бойся, я тебя не обижу, - как можно приветливее, одними губами прошептал он и полностью снял покрывало. Теперь она окончательно покинула свою семью.
- Я постараюсь тебя беречь.
Кириа Элени, наконец, улыбнулась:
- Я буду молить богов, чтобы они послали мне одних сыновей для тебя.
*
Холодная земля намертво въелась в стенки пифоса. Глина побледнела, гигант померк. Когда перестраивали дом, его вытащили на свет и позабыли на долгое время во дворе. Краска местами облупилась, и красные полосы на боках великана покрылись проплешинами.
Жалование опять задерживали, и покупать новую утварь Луций не стал. Пока он пропадал на строительстве крепостных сооружений, его жена приказала рабам починить все, что возможно. Старый пифос укрепили свинцовыми скрепами и вновь закопали в кладовой, наполнив пшеном.
Луций уже несколько недель ночевал в казармах римского гарнизона. Работы было много, сроки поджимали, и удобнее было ночевать рядом со строящейся крепостью, чем каждый день затемно возвращаться и затемно же уходить.
Закончив все дела по благоустройству нового дома, молодая жена заскучала.
Ночь была темная, прохладная. Густые перистые облака прикрывали недавно вскарабкавшуюся на пьедестал неба луну, звезды попрятались. Аппий поежился, плотнее закутался в плащ. Когда погасло последнее окно, он начал выбираться из своего укрытия, продираясь сквозь лозы дикого винограда. Стрекотали цикады. Ветра не было. Тихо скрипнула дверь, изменив призрачный силуэт дома. Отряхивая наскоро одежду, Аппий направился туда.
Розовая лента упала с темных кудрей, волосы рассыпались по белым плечам. Браслеты-змейки звякнули, раскатившись по полу. Женщина засмеялась и крепче прижала к себе гостя, запрокинула голову.
Насвистывая, Луций шел хорошо знакомой тропинкой домой. Час назад ему дали два дня отдыха, и он не собирался терять время впустую. Луна то выглядывала из-за облаков, освещая серые крепостные башни, то куталась в них, как в девичье покрывало, и тогда камни превращались в угрюмых сторожей-великанов. Луций полной грудью вдыхал ночной воздух и улыбался.
Где-то очень далеко скрипнула входная дверь. Женщина похолодела, судорожно начала поправлять сползающее платье. Если он застанет их вдвоем, имеет право запереть почти на сутки и собрать в свидетели всех соседей. А потом… лучше не думать. Она схватила бледного Аппия за руку, приставила палец к губам и потащила в сторону кладовой. Отодвинув крышку со старого пифоса, жестом указала туда, внутрь, на гору прохладной пшеницы. Места оставалось совсем мало, но завернувшись, как в одеяло, в плащ и поджав к самому подбородку колени, Аппий ухитрился улечься, морщась от негодования. Женщина прикрыла крышку, оставив небольшую щель.
Пожав друг другу руки во время свадьбы, они скрепили свой брачный договор, продолжая мысленно считать себя свободными. Если Луцию это было простительно, то жена считалась просто вещью, а потому многое хранила в секрете, что научило ее отлично прятать и прятаться. Раз в год на три дня она уходила из дома и скрывалась от мужа, чтобы не стать его собственностью – всем известно, что вещь считается собственностью римлянина, если он владеет ей не меньше года, минута в минуту. Луций морщился, но молчал. В эти три дня женщина и познакомилась с Аппием, красивым, статным, но главное, его глаза загорались при виде ее.
Луций вошел в дом. Запыхавшаяся жена выбежала ему навстречу. Что она должна чувствовать? Радость!
Она радостно поклонилась, поправила платье, как будто нарочно сползающее с плеч.
Луций ничего не заметил.
Наутро он пошел осматривать дом, проверять, как жена выполнила его приказы. Кладовой Луций остался доволен, он снова ничего не заметил.
Вечером второго дня велел собрать чистую одежду и, в знак особого расположения и благодарности, пожал жене руку, отправился к крепости.
Проводив мужа, женщина бросилась к другу-пифосу: ночной гость исчез. Только рабыня, кормившая скот, отметила неприятный резкий запах от пшеницы.
*
Вытоптанная земля неохотно стлалась под ноги. Свинцовые тучи заволокли небо, притягивая его к земле все ближе, и ближе. Ночь наступала незаметно.
Старик нес на руках маленькую девочку. Они шли весь день, и крошка совсем обессилила. Он и сам держался одной лишь волей.
Избегая открытых пространств, сторонясь дорог, обходя оврагами лагеря, стоянки и костры, беженцы спешили прочь от родного дома, в котором пировали теперь захватчики-иноверцы. Куда идти, куда бежать…
Старик остановился, тяжело дыша. Огляделся.
Развалины дома. Все, что еще могло сгодиться, разграблено.
Осторожно опустил девочку на большой валун, медленно согнул колени, сел рядом прямо на землю.
Небо наискось раскроила молния, ослепила. Тут же от самого горизонта быстро и оглушительно раскатился гром.
Девочка вздрогнула, закрыла лицо руками – плакать не было сил.
В поисках укрытия и ночлега, старик заприметил огромный старенький пифос, закованный, как в клетку, в свинцовые скрепы. Очевидно, пифос, оказался слишком тяжел для расхитителей: они выковыряли его из земли да так и бросили в нескольких шагах, оставили лежать на боку.
Прижавшись друг к другу, старик и девочка слушали, как звонко стучат тяжелые капли по ветхой глине пифоса и как тихо ударяются о нержавеющий металл оков. Снаружи бушевал ветер, рвал кусты и деревья. Вспышки молний на мгновения освещали мчащиеся по склонам и улицам потоки воды. Грохот сотрясал небо и землю.
Девочка тяжело дышала, у нее началась лихорадка. Старик крепче прижимал ее к себе, стараясь защитить не только от ливня, но и от сжигающей ее изнутри болезни. Горящее тельце будто становилось все меньше, все тоньше, все дальше от старика.
На рассвете все кончилось.
Весело журчали ручьи, искрясь в лучах восходящего солнца. Поломанные ветки валялись тут и там. Легкие, выплакавшие за ночь всю скорбь, облачка быстро покидали небосклон.
Девочка не открывала глаз. Тело ее было холодным, а лицо радостным и безмятежным.
Старик на четвереньках вылез из пифоса, растер затекшие ноги, привалился к теплому глиняному боку великана, закрыл глаза.
- Оба мы исполнили свое последнее дело. Оба теперь никому не нужны. Пережитки века минувшего.
Старик прижал ладони к лицу и зарыдал, сотрясаясь всем телом. И пифос, казалось, тоже задрожал, вторя его рыданиям.
Так просидели они несколько часов, поддерживая друг друга: человек и сосуд, брошенные всеми, на задворках нового города. Человек еще нашел в себе силы встать, развернуться к горловине пифоса. Медленно и торжественно перекрестив девочку, он задвинул крышку, валяющуюся неподалеку. Крышка глухо стукнула, и пифос обнял крошку прохладной темнотой, как некогда обнимал и хранил зерно.
Солнце непреклонно поднималось над горизонтом, заливая мир новыми красками, беспощадно выжигая прошедшее. И тени его становились все короче, пока не пропали совсем.
*
Елена Марковна Килисиди, понтийская гречанка, осторожно расчищала слои пыли, песка и земли. Кисточка ласкала пыльные терракотовые бока, огибая следы краски. Легкий бриз подыгрывал ей, нежно сдувая частички прошлого.
С другой стороны также аккуратно отчищали древний скелет; чудо, что его не растерзали волки.
- Помогите мне открыть крышку, - крикнула коллегам археолог, вставая с колен.
Крышку сняли и бережно перенесли под навесы. Внутри пифоса обнаружили еще одни останки в обрывках не истлевшей ткани.
Елена Марковна восторженно выдохнула. Сколько находок за эту экспедицию! Позже в рабочем блокноте она запишет:
«Сосуд №23-5Р, треснувший еще в древности (предположительно, V до н.э.), был починен семью свинцовыми скрепами (уже в эпоху римских завоеваний; предположительно, I в. н.э.), что свидетельствует об употреблении его для хранения сыпучих продуктов (зерна), как и частички пшеницы, найденные внутри. Отчетливо видна граница, по которую сосуд долгое время был вкопан в землю. Впоследствии, найденный пифос использовали для захоронения ребенка (предположительно, во время гуннского нашествия, 370-е года н.э.,). Рядом найден скелет пожилого мужчины. Останки отправлены на экспертизу. По результатам уточнить даты.»
И история воскреснет! Жившие много веков назад люди смахнут пыль с ярких одежд, встряхнутся и пустятся в пляс. Площади вновь наполнятся шумом и суетой. Завертится гончарный круг, облизнется огненным языком печь. И пифос, сбросив свои вериги, встанет в один ряд с амфорами и блюдами, потирами и пиксидами, греками и римлянами, тюрками, генуэзцами и казаками, христианами, язычниками и шаманами, таинствами и тайнами, ритуалами и сказаниями. Встанет и будет немым свидетелем сменяющих друг друга людей и эпох, традиций и законов, властителей и судеб.