7.
Бурый шагал уверенно. Показалось, что именно сейчас он возьмет в свои руки вожжи беседы. И поскачут все по его колее. А иначе никак. Потому что куда правили эти «извозчики», дороги и не было, вопиющий абсурд и завал. И сами же на эту удочку и попались – и Юрка с немцем дали это понять. Только кому назло громоздили? Для него в покойничьем пребывании на канавах секретов нет, он правду знает. Или там между бригадой и ними своя кошка пробегла?
Взгляд скользил по травке, песку, окрашенным в черное уголкам, завитушкам стальным, серебряным, серым… На секунду подняв его на бригаду, увидел, как Павел водит по женькиному изображению пальцем. Плечистый афганец и вертлявый коротыш в перевернутой козырьком назад бейсболке, деловито дают свои комментарии. Видать, странности обсуждают, откуда у Длинного прича, которой не было никогда. По установке памятника, когда год назад его с бригадой, по просьбе отца Артура монтировали на цементную подушку, Бурому тоже картинка странною показалась. Не укладывался он по моде, да и стрижка, точно знает с Веркиных слов, только-только в моду входила, ее наши кресты переняли от крутышей московских. Потом он ее у молодежи часто видал, но вот чтоб Женька, хиппарь-битломан, идейный патлатик, выбривал над ушами, и стрелкой по загривку обкорнанные патлы пускал – не, не было этого. Да и в прическах в те тухлые годы особого разнообразия не присутствовало. Либо стригся с пробором, как всякий трудяга, либо выбривал под бокс полголовы или вовсе налысо как деловой околпачивался. А тут…
Хм!- Бурый прокашлялся, - а ведь тут тоже получался абсурд, только уже от папаши. Год назад, на установке стелы, странность не обсудили, как-то пацаны съехали с темы, отмолчались на его вопрос, а потом Бурый поскорей с кладбище сбег, сославшись на дела, чтобы на помин алкогольный не попасть.. Парни там знатно наклюкались, Пашка забюллетенил, Космос на следующий день просто на работу не вышел. А Бурый был как огурчик…
Нет, непонятно. Странно это, однако, – между Бурым и компанией осталось с десяток могил и оградок, он шел не спеша, не перелезая через перильца, а выбирая вокруг упокоений тесные обходные тропки с торчащими между ними пучками осоки и вездесущей поблекшей сныти. . Подмерзшие уши его, наполовину скрытые черными прядями, выпадающими из под шапочки-кепки с двумя клапанами, внимали пространству, словно радары. Подставлялись левой стороной головы, - обходит одну могилку – правой стороной – другую… Что там бакланят? Что имеют в виду? Зачем они скопом из Длинного какого-то другого товарища делают? Если бы он был таким, как они говорят - модность! Крутость! Хваткость! Так и ведь нет жа, нет! Хотя он и лузером не был, это ни в жисть, просто очень быстро к вещам охлаждался. Принюхается, первым из всех новую игрушку добудет, попользуется – и шабаш. Выкидывает или продает. Так было с пейджерами. Потом тоже дело вышло и с сотовыми. Первым себе здоровенный, черный «сименс» добыл, первым же сплавил. Сказал «не хочу быть на веревке, а кому надо – меня сам найдет». Когда все мобильниками обзавелись, в поясных футлярчика на ремне, в портфельчики из крокодиловой кожи, понтуясь, совать начали, в отдельные боковые кармашки, он уже давно с этой темой расстался.
Бурый сунулся между особо тесных перил, с опозданием понял, что монтеры при установке перестарались и сделали угол, и сейчас он коленями ржавчину с уголков начнет вытирать, подался назад, зацепил носком невидимый под лопухом корешок и чуть не упал – замахал руками, отклонился, но сохранил равновесие.
… Или взять тот же облик. Ну, прикид – тут понятно, джинса и джинса. Обувкой носил только кроссы, и признавал только эти, что в детстве были престижны – с тремя полосками по боку. Все. В девяносто седьмом разок, когда ездил к поставщикам за товаром, с Чашкиным они тогда накупили по-дешевке хламья. Модного. Эти, туфли с отрубленными, тупыми носами, с квадратными, можно даже сказать. Все в них ходили, и бандюки и торговля. А Длинный поносил немного и все. Снова в свои полосатые «адики» влез. В чем он тут модный та?
Посмотрел на «братков». Две фигурки уже дошли до крошечной, далекой «Газели», Теперь они сидели в открытой боковых двери, свесив ноги. Напоминали америкосов в их вертолете над Вьетнамом, каких он видел в фильме у Пашки. Тоже сюда глазками лупают. Уехать, что ли, решили? Фриц может сдернуть, он вообще не здесь мыслями. . Слова не скажет, сядет в кабину и даст по газам. А вот Чашкин – навряд, ему еще на папашу жмота нужно дожаловаться. Пока пластинку не доиграет про бывшего прапорщика, что денюжку жилит, не, не уедет.
А у могилы тоже заспорили о странном облике Длинного. Почему он изображен с кольцом? И причесон с этой узкой полоской волос на выстреженном затылке совершенно не Длинновский. Он со своей гривой и выдающейся округлой нижней частью лица - копия чувака, оравшего «водку-найду» из «Смоки». Жека же под него и закашивал, и гриву вечно распускал. К чему его нарисовали с понтами? Он что – перекрасился, модником стал? Кто его видал последним? Пашка? Да.. И как? Да никак. Сказал, что на операцию по удалению варикоза записался. А так, он обычный был. К тому же, мы бы узнали, если бы он постригся. Он же у Верки буровской раз в полгода патлы карнал. Так? Ну вот.
Озвученное имя жены Бурого окрылило. Он перепрыгнул несколько оградок, пробежал по травянистой залысине, наступил в незаметную лужу, намочив ногу, перескочил могилку журналиста и живо закряхтел у стелы на своем месте, не боясь теперь быть напротив бригадных. Нагнулся, как ни в чем ни бывало, медленно налил, даже накапал водку в стакан, граммиев двадцать, с наперсток. . Что жа, переспросят про Верку-то, не?
На миг показалось, что и буча, и саботаж, и бойкот – все, проехали! Столько жизни уж выгрузили в отвал, что к черту дрязги любые.
Но не спросили.
– А вот что он…. В крайний месяц… перековался же, да? Вот поглядите, ведь тут телефон, - мелким перстом. перетянутым синей изолентой на ногте, Космос ткнул в белый прямой хвостик над боковым карманом черной джинсовой курки. Там торчала жирная черточка над выбитым керном, раскрашенныс в строчку швом.
- Похоже на антенну… мобильника, - констатировал Павел, и тоже поцарапал ногтем мрамор.
- Вряд ли, – Толян глубоко вздохнул, свел глаза в кучу, посмотрел на небо, – Он был старорежимный на этот счет. Технику не любил.
«Во-во, старорежимник!»
Пашка поднес кулак к губам и странно, немного искусственно дважды покашлял.
- Хотя. – тут же энергично пошевелил бровями Афганец, и сделал головой движение индийской танцовщицы – загадочно и клево это у него получалось – как на шарнирах была голова с падения в озеро! – хотя когда он в карьеру ударился, он с собой его напостояне носил.
- С профсоюзом своим общался, всегда на связи.
- И мне позвонил, когда я.. купил… мобилку! – выпалил Космос.
- А пейджеры не признал.
- Потому что спророчил, что скоро телефоны появятся! Я помню, он побаловался с пейджером, а потом послал меня его на рынок, продать! Он знал!
«А кто говорил, что мобилки – поводок, и «если что, пацаны меня итак найдут? – сам себя спросил Бурый, не решаясь противоречить. Друзья опять вели непонятную игру и он почел за лучшее промолчать о том, что было на деле.
«Притом зачем его искать? Он безвылазно жил у Татки твоей. Пока вы его без жилья не оставили! – Бурый расширил крылья носа, гневаясь, - А Длинный из этого викторину смастерил: «Кудой-то я делся?». И в последний год никто не знал, где он кантуется. Тогда действительно начинался дружеский «сарафан», пока его словно неводом, не выцепляли с очередного дна.
- И было у него мобильника два. Один – для работы, другой – для души. – крикнул Космос.
- Ага, один с шалавами созванивался, - опять энергично кивнул Анатолий, - другой – с другими шалавами.
- Не с шалавами, а с журналистками,- мусоля собачку на молнии, защищал образ яппи задумчивый Павел, - и в невидном кармане у него тоже лежит теле-фон.
«Говорил ему – зачем пропадаешь без связи без адреса?! Шанс ведь упустишь. Тебя может счастливый случай подкарауливает, а ты ошиваисся где незнамо!» А Длинный отвечал, что он сам и есть шанс. Потому что он Летучий Голландец, корабль джентльменов удачи, у него на борту публичный дом, сундук со всеми деньгами мира, а на мачте – черное знамя джентльмена с белым Веселым Третьяком. Я - говорил - появляюсь лишь там, где меня ждут» - ухмылялся покойник и добавлял мечтательно: «небесно, когда тебя ищут с собаками. Значит, действительно нужен».
Космос тем временем ткнул пальцем в тоненький ободок, черточка овальная, что почти незаметно свисала с левого запястья. «Это браслетка его» - говорил убежденно, сопя в треугольник заячьих губ. «о той… золотой…папкин стасов подарок»!
- Да, стасов подарок. Длинный его ценил.
- Вообще, любил золотишко товарищ!
- А кто ж его не любит?
- Важно не кто его любит, а кого любит оно! – широко улыбался афганец, размашисто скребя синие полосы между пол телогрейки, - Длинного золотишко любило.
- Да его все любило: золото, деньги, бабы.
- И фарт!
- И фарт, конечно.
Бурый проследил за новым царапаньем изображения перемотанного изоляцией пальца, с беспокойством… и вернулся к прежним раздумьям. Что его там раздражило-то вдруг? А… это… наречие! Это… «Небесно»
«Вот жа прицапилось словцо, - морщился Бурый, - даже в словах был у него выпендреж. Про остальное не говорю. Прочие люди хотят без слов про себя говорить, потому знаками крутости обвешиваются, и погоны, и мундиры носят. Если шея голая, и без печатки – как к тебе обращаться, по какому чину? А Длинный только фыркал: «Самому по себе, - говорил, - надо быть!»
Ага, самому. Скажи как?! А, ну да, знамо, ты свои амулеты предъявишь.. Как придумает свою шнягу – хоть стой, хоть падай, хоть люк отворяй и в каналию прыгай! То костей игральных натырит, просверлит, сделает четки и ходит, скрипит. А когда ему челюсть сломали - Чашкин с Фрицем - между прочим! – и Длинный месяц в больничке с лангетой на шее и железякой во рту ходил - он после выписки себе такую же распорку с Космосом сварил… Да-да, вот про ту, что только что балакали! Решеточка фигурная, вроде боксерской капы, только с расширением овальным, похожим на вратарскую маску чтобы челюсти не сходились– вставит в рот и народ пужает, словно у него между челюстей паук железный, что лапками зацепился за плечи.. А еще и цепки свешиваются, как сомовьи усы. Он их крокодильчиками припаянными к воротнику прикусывал, рот зеленой пастой измазывал, и слонялся по городу. «Пошляешься часок, вспомнишь, как санитары кормили в наклоне – двое держат, третий супчик в решетку вливает - и небесно!» Притом, на любом транспорте ездил бесплатно. Контролеры его обходили, видно жа – инвалид! Приснится такое – и не проснешься.
Блат презираем, побрякушками брезгуем, с мертвяками общаемся, золото… Золото?!
- тут только до Бурого дошло, как народ на разные лады нахваливал ювелирные познания покойного, его широкий, вызывающий стиль городских богатых пижонов, когда все побрякушки вешают на себя. Сквозь пелену воспоминания, словно только увидел, как скучилась в метре от него святая троица, пытаясь рассмотреть на пальцах и шее прочие украшения, что у него, безусловно, валялись дома без счета. Золотые, конечно же, украшения. Даже серебро патлатик считал бижутерией.
«Золото? Серебро – бижутерией? Только золото?! Понтовался, носил средь людей, - Бурый невольно вытаращил глаза на собратьев и едва не сорвался на крик, отвернулся, чтобы никто не слыхал…
И ничего не сказал. Сунул руку в карман, другую – положил на брюхо, вздохнул и пошел обратно, на косогор. Если уж схватило живот, то понятно, одним разом дело не ограничится. Бригадные даже не повернули голов, словно их поиск «золота Длинного» сулил его им самим.
Бурый шагал, потом подумал, что нелишне показать сильный приступ. Охнул, на ходу звякнул пряжкой ремня, как бы спуская штаны побежал к березам. Схватившись за тонкий ствол, поднялся на взгорок, прошелся по гребню, слушая грохот дороги, спустился на прежнее место –стало тише.. Выдохнул. Беззаботно и громко постановил.
- А мы не-е-е, мы не такие. Мы свое золото в овне надевем, на канавах. Небесно там золоту. Там аккурат вид приводится в соответствие положению в обществе!
…Лето. Блочные дома, проходные дворы от «Проспекта погибшего слесаря» до Соколовского. Узкий проезд между пунктиров разбитых бордюров. Скучающий петушок-экскаватор поставил на дорогу грязный зубастый ковш. Газон разрыт, канава длиной десять метров упряталась в огромные брустверы, глиняные отвалы, придавленные грязными, почерневшими плитами – крышками бетонных каналов, где трубы лежат.. Над ямой – туман, кучевое белое облако. Нет, даже не белое, а облако серебряной пыли, воды, под давлением в десять очков вылетающей из свища на тулове «сотки», где-то на стыках. Свищ, как ему и положено, только свистит. Он - словно злобный волшебный вредитель, подземный карл, который в самое неподходящее время железным ногтем проковыривает теплые трубы. Обычно он делает это зимой. А теперь вот, взялся за лето. Да, именно он, а вовсе не ржавчина трубы им рвет. И где эта «дырь» (дурь-дырь, так звал ее Длинный) понять пока невозможно.
Только свист, только выброс снежных молекул к окнам третьего этажа с музыкальным гуденьем тромбона и белый фонтан капельной взвеси. В переливах видны синие и желтые полосы и фиолетовые, и зеленые – радуга тужится сделаться! Красота! «Радуга-мать!» - довольно комментирует Длинный. Почему – мать? Длинный играет пальчиками – «радуга – мать неба», короче, потом объясню. Парни стоят за поребриком, на газоне напротив и любуется имитацией чуда. На них влага не падает, как на пешеходов, вжавших головы в плечи и бегущих по тротуару прямо на трактор. Молодые мамки с колясками, старухи, мужчины на секунду задерживаются и вытягивают шеи, в попытке глянуть за бруствер. Порыв ветра - и облако влаги сдвигается прямо на них, и прохожие, тихо ругаясь, торопливо возобновляют маршрут.
Вскоре давление стравливается. Туман проседает. Остается только над ямой. Мока, Бурый, и Длинный, кряхтя, спускаются к вскрытому бетонному пеналу. Бодрой струей журчит вода через кран на отводе. Сморщенный Компот в вечном сером пальтишке сбрасывает сверху лопаты, а Длинный, в драных джинсах и синей майке принимает позу кувшина – руки в бока. Его задевают косые взгляды прохожих, чьи лица видны над отвалом. Они равнодушны. Нет на них благодарности за теплую зиму. Это надо исправить.
Он стягивает с себя майку, обнажает грудную клетку с выступающими ребрами, жилистые руки, худые плечи в армейских наколках, и достает из кармана стянутый резинкой пакет. Его утром привез мастер Брыков. Он уходил в плановый летний запой, и раздавал на хранение ценности доверенным людям. Аппаратуру, дорогую посуду «Цаплер», и это последнее, что можно пропить. Длинный расчехляет пакет и облачается в его содержимое. Несколько золотых цепочек разной длины звена, с крестиками и без распятий. Золотые часы на левую руку, массивный браслет на правую руку. На пальцы – несколько перстней, обручальное тоже. Пашка сверху острит, что осталось только кольцо в нос надеть. Длинный переворачивает пакет – вдел бы, да нет. Поправляет на впалой груди цепь с внушительным золотым распятием, и энергично начинает вычерпывать грязь из пенала, выбрасывая ее рядом и наверх.. На белом кожаном мешке со скелетом, орудующем лопатой, бирюльки сверкают словно шары на ожившей елке. Иногда, когда нужно глубоко согнуться в пояс, Жека залихватски забрасывает цепки за спину – и желтое распятие на потных лопатках царапает взгляд городского зеваки!
И прохожие становятся гораздо медлительней. Поневоле взоры задерживается на высоком молодом рабочем в джинсах с раскидистой гривой. Видят золотые браслеты, цепки и кольца на пальцах.. Отходят озадаченные. В конце концов, на краю канавы на корточки присаживается, бритый, с мясистым затылком браток в десантной тельняшке, с накачанными оголенными банками. Покачиваясь, едва не падая вниз, нетрезвым голосом вопрошает: «эй, братан, слышь, - проводит по шее большим пальцем, - ты это все в грязи забашлял?» «Да копал и клад нашел», - бросает Длинный в ответ, «Че, реально нашел?» - ведется браток. «Да ладно. Просто работал в три смены», - небрежно отзывался Длинный. Десантник облизывает губы. Понимая, что он чего-то не рубит, вдруг оживает и улыбается. «Слышь, я тебя сфотографирую, а, братан? Я ща, не уходи.» - мужик тяжко поднимается и скрывается в ближайшем подъезде. Возвращается с черной мыльницей, делает несколько щелчков, потом – несколько постановочных кадров, когда Длинный облокотясь на лопату, еще и залихватски закуривал. Браток, шатаясь, уходит, а Жека, довольный цацки снимал и обратно в пакет убирал. Свое дело сделали!
И был он в брыковском золотишке, а не в своем. Хотя собственный толстый браслет от папаши прежде имел. Но проиграл его Чашкину. Даже не проиграл, а прям слил. Тоже история, а? Когда еще сам на рынке сидел. Ну. Получил, значит, подарок. Поносил, забыл. Потом вспомнил, ставкой с Юрцом, по-взрослому, зарубился. И проиграл. А после ругани с папой засовестился, сказал, хоть не ношу, но проигрывать подарок позор. Лучше отыграть, и вернуть. И отыгрался, вообще! А потом, говорит, Юрец такую ему рожу составил, что жалость взяла. И на благородство пробило. Решил он Чашкина пожалеть. То есть как, проверочно пожалеть, сказать, что мол, ладно, мы понарошку играли, с расчетом на то, что Юрка откажется, потому как не бывает игры «понарошку», сел играть, так играй, проигрался – не плачь. Ну вот. Да. Чтобы Юрец возмутился, а Длинный к нему симпатию испытал, «небесность» извлек свою пресловутую, кайф от людев. Ну и что – и сказал! Бросил эдак, мол – ладно, мы ж по приколу играли. а Чашкин не будь дурак цепку тут же хвать – и в карман, и по плечу его еще благодарно похлопал: «правильно сделал, а то в казино мне не с чем идти». Вот тут Длинный с Чашкиным….
- Вот почему они разбрехались! Что сказал Длинный, когда в баньке на семки играли? «Пускай труселя на кон ставит!» Поня-атно! – Бурый невольно вскрикнул, и компания на секунду даже посмотрела на косогор. Досадуя, приложил к губам ладонь. В воображение снова вернулся недорогой ресторан, полумрак, бренчание лабухов, настраивающих гитары, белая скатерть и Длинный, скалящийся крупными резцами и стучащий указательным себя по запястью…
Да, да! Уже после Германии, он про это в кабаке говорил: «Что я, Чашкина не знал?».Так о браслете же речь и была, отчего их бизнес накрылся! Он-то рассчитывал, что в Чашкине «небесность» проснется и просчитался. Ха, наивняк.
- Пршаренный, значит, планировщик у нас ты, Женечка был… Эх, Длинный, как мне этих ублюдков-то сделать? Они жа тебя с ног на голову ставят.
Снова отвел ветви и посмотрел на могилу. Парни стояли треугольником, только теперь сместились ближе к стеле, по очереди тыкали пальцами в гравировку, и, вертя головами, снова об облике Длинного, спорили. Опять скребли коготками изображение в районе кармана, словно хотели пресловутую мобилку достать.
А Бурый тихо фыркнул, и зло, волево, словно все зависело сейчас от этого, собрав в кучу разум и окончательно подвел черту. То есть, очертил Длинного в узнанных отношениях к жизни - к одеже, ретроградство в части сотовой связи, пижонский обычай пропадать и появляться как из пустоты, сопровождая появление напыщенными высказываниями.
«Я – Летучий Голландец в океане жизни, появляюсь из ниоткуда и пропадаю в никуда! Я там, где меня ждут, прилетаю с попутным ветром!»
«С ветром Мери Поппинс прилетала, - тут же шло возражение Пашки,и его же тихое добавление не оставляющее сомнений в какой-то темной игре, что творится сейчас над могилой.
«А «Летучий Голландец» во время шторма являлся, показывался чужим морякам перед кораблекрушением»
«А неважно, - отмахивался Длинный, и закуривал.
- Ну вот жа абсурд!
Бурый опустил веточку, посмотрел в далекий, белеющий силуэт на стеле. Закрыл глаза. Восстановил образ изображения, и как бы стоя рядом взглянул на печатку, на сигарету, на патлы, словно забранные в китайскую косичку. Сейчас их обладатель был вроде и неподалеку, а на деле был далеко-далеко, в стране мертвых. И помочь не мог. Хотя вот жа случай: мертвый, он жа и есть мертвый как бесполезный. Ну, не живой и все, какая разница? А вот тут с Длинным странное наблюдалось: во-первых, был он как бы и не мертвый, в словах, будто только в кусты по делам отошел, как и Бурый. Прямо звучание слышалось рядом!
Владимир потерся ушами о воротник куртки, представляя, что Евгений также как и он сидит с другой стороны косогора, в кустах.
Ну ладно, это известное ощущение, стремное, но не новое - будто умерший только что из комнаты вышел. Это да, проходили. Но вот тут как описать ощущение, когда утырки вместо Жеки вспоминают совершенно иного чувака, а ощущение первое, когда покойник только что до ветру в кусты отошел, говорит, что..
По спине Владимира побежали мурашки.
…говорит, что и этот вот, понтовый, выдуманный тожа есть… И сейчас Длинный нормальный у могилки с этим «левым» и встретится и…
Бурый запутался в рассуждениях, замер… А потом тихо-тихо, ясно-ясно вдруг понял, что его приятель как живой развернулся внутри, в нем, стоит где-то цельный прям возле глаз, только невидимый... А другой Длинный стоит у могилы! И этот, его Жека как бы зовет – иди туда, иди, поставь меня правильно.
«Поставь правильно!» - четкая, внятная мысль обожгла!
- Поставь правильно.. – облизал губы, опустил ветки, осторожно глянул на компанию, словно там уже хозяйничала долговязая фигура в черной джинсе, увешанная золотом и побрякушками. Н ее к счастью не было. Отпустил – ветки с легким шорохом спружинили. Поднялся, отряхнул колени, и закарабкался в кустарник и березняк на гребне. «Поставлю, Женек, поставлю, только ты уж тожа мне подсоби. Тут как в жизни – давай баш на баш. Я тебя ставить буду, а ты этих расслабь. Мысль подай, что с ними сделать. Помоги, вишь, как забрало жа! Не к онкологу надо бегать мне, а мозговому спецу. Еще бы Верка пронюхала, и конец. Так что, давай, нам это теперь обоим нужнО!»
Держась за березку, осторожно съехал по скользкому склону. Не задерживаясь, уверенно дошагал до могилы. Не покидало ощущение, что он не один. Однако, у могилы все стало как прежде.
Бригадные при его появлении замолчали.
Бурый посмотрел через плечо на кладбище между разворотной площадкой с белым фургончиком – ушедших за солью тоже не видно. Задержал взгляд на овражке с песчаным верхом – посчитал до четырех – на гребень никто не поднялся. Парней след простыл. Куда ж они делись? Можа, знакомых увидели? Тогда из планов их можно вычеркнуть. Плохо. Эх, плохо! Ну ладно.
Покашлял в кулак – что жа, пора и вступать, нечего милостей ждать. Так же, протянув руку, благо изображение было под правым локтем, аккуратно провел пальцем по контуру прически и вздохнул.
- А вот я не видал тебя перед смертью с новой причей. И Верка тебя не карнала, знаю наверняка, она бы сказала. Неужто другого мастера нашел?
Парни не опять предсказуемо не поддержали: жевали снедь, зевали, задевали небо васильковым взглядом, дышали в мелкие, костистые кулачки.
- Или ты боялся, что увидим, как за ум взялся? Что предкам своим ненавистным покаялся? – предположил Бурый, осторожно ступая на тонкий лед…
- Он просто следил… за собой. – перебил его не кто-нибудь, а Серега сварной.
Опять - Опаньки!
- За всем… соблюдал! И мог… и причу… и тачку… и капитал папашин… крутить… - Космос не нашел что сказать, что приятель творил с капиталом и выпалил, - Он был… супермен!
- Золото – на-де-вал, - тихо протащил два слова блондин, - на-де-вал.
- Что жа – следить за собой по-разному можно, - забормотал мастер, не понимая, радоваться или пугаться первой реакции.
«Оживаю, - тем временем независимо констатировал мозг, - радуга-мать, оживаю!»
Сварной хмурился, засунул руки в карманы галифе. Остальные коллеги прекратили посторонние действия и как бы замерли, глядя внутри себя в одну общую точку, в общее воспоминание.
- А… а… вот он все любил – и мобилы, и голды … и – легко! И запросто! – снова воскликнул Космос и внезапно горделиво сбивчиво залопотал, вертя козырьком бейсболке и обращаясь то к плечистому Афганцу, то к субтильному блондину, что Длинный ведь проша-аренный был (тут он птичьим ротиком комично скопировал манеру Пашки) и рассчитывал... ходы. Гроссмейстер! Шахматист! И последняя метаморфоза его только лишь и подтверждает, что и в теплосетях он бы разбогател, да козел помешал, зато тут вот все сошлось, вот-вот капитал бы… и он тогда бы горы свернул – а прикид, облик – первый шаг – и начал! Он с отцом задружился..
- Все было по четкому плану… прошарено, - явно фальшивил Космос, крюча пальцы перед собой, словно лепя корявой лапкой в воздухе совсем уж карикатурную фигурку. Потому соседи его покровительственно остановили – тронули одновременно за руки, переглянулись, Афганец деловито повел плечами, Пашка – вздохнул, бросив долгий взгляд на холм… да, что-то они помнили и знали, чего не ведал Бурый. И даже Космос тоже знал... потому что тоже молча глянул туда же!
- А я ведь не понял друга сперва, - сказал Анатолий, не отрывая взгляд, – Повздорил. Не, ну а как? Гонцов таких по головке не гладили.. А тут… пришел. Снимай панаму, ты в розыске. – Толян приставил короткие руки к туловищу, – и дармоеда с собой притащил.
- Будулай итак бы устроился, - возразил на это блондин, - Зима начиналась.
- Да понятно. Но выглядело ж, что привел.
Когда Длинный с «толстолобиком» в золоте уладили все формальности по Компоту, кадровичка позвонила Брыкову, чтобы он забрал известного кадра. Брыков и слышать не хотел про него, и дама закричала – Кому нужны рабочие, я не поняла?! И бросила трубку. Не понимающий, в чем сыр бор Длинный покашлял, и предложил свою кандидатуру на усиление коллектива восьмого участка.
«У них там что, медом намазано?!» «Водкой пролито» - неосторожно ляпнул хиппарь, забывший о строгостях официальных присутствий, «Ага! Уже прописался?! Хорошо, остаешься до первого залета. Узнаю, что пьешь – пойдешь на другой участок или вообще к чертовой матери выкину, – поджав губы, произнесла дама. Снова крутанула диск, глядя исподлобья, сказала:
- Радуйся, к тебе Сабонис назначился. Не прикидывайся. Вот именно, литроболист, как вы все, - Дама положила трубку, внимательно посмотрела на Длинного, – Макаренкову передай, с пункта чтоб ни ногой. Следователь приходил. На. - и кинула на стол фотки три на четыре, с которых смотрел широкоскулый круглоголовый коренастый рецидивист с вини-пушными глазками, в панаме туркестанского военного округа. «Качественный фоторобот, – подумал Длинный, - копия Толька, в панаме особенно»
- И в шапке чтоб не светился, скажи. Пусть сидит в вашей бане.
Проявив глубокие познания о досуге слесарей, дама взяла со стола пилочку для ногтей и занялась обработкой перламутровых форм. Проводя пилочкой, она поигрывала пальцами перед собой, и казалось, что самоцветы соревнуются с золотом на фалангах в загадочном… нет, не танце - топтании…
- А что натворил Анатолий?
- Оборотней в погонах поколотил, одного покалечил, – не отвлекаясь от ногтей, невозмутимо вымолвила кадровичка. Ручку с золотыми перстнями подняла еще выше, словно заслонялась от высокого солнца, – Отдыхали на озере после работы. К ним наряд прицепился. Сначала за распитие в людном месте, потом стали деньги тянуть. Вы-мо-гать. А он их всех одной левой, – тут холеная дама неожиданно подняла острый локоток, сжала в кулачок пальчики с перстнями и несколько раз изобразила короткий боковой удар, - бах, бах, один оборотень, другой – бах, бах! – и закончила покровительственно, - настоящие мужчины не вымерли, слава богу, - с чувством вздохнула, - есть кому за нас постоять. А не только за бутылку.
Длинный забрал фотокарточки, подхватил под руку нового приятеля в мятом пальто и, словно с бегущим на задних лапах медвежонком, направился с ним на остановку троллейбуса.
Потом была неприязненная встреча на пункте. Потом случилось ее неласковое продолжение. Хотя они с Толькой, в общем-то, были знакомы, даже хлеб преломляли не раз, тому вдруг взбрело в голову отменить прежнее приятельство и озлобиться. Отчего? Ну, как уже говорилось: Длинный запер Тольку на неопределенное время на пункте. Привел цыганА, от которого не было пользы. Потом, когда Толька решил все же, к прежней жизни вернуться, то есть гулять где захочется, пускай без панамы, он едва не попался. И пришлось заняться собой, что вообще было дико! Отпустить волосню вокруг лысины, усы под носом и некое подобие бороды, навроде тех, которые заводят интеллигентные альпинисты – баки, курчавая угловатая, придающая солидность, «лопата». И было все ничего, пока он не смотрелся в зеркало, и не вспоминал, кому надо сказать за это спасибо. То есть, наградить «гонца» как положено. А что? По всем понятиям так. Тем более, теперь над ним, тяжеловесом, стали недопустимо смеяться, называя «пиратом» и «боцманом». «ты же еще и в тельняшке, понятно, десантной, да смотришься как вылитый мореман» - говорила бригада.
Сердце жаждало мести. И мстя состоялась!.
Сначала Толька занялся третированием. То есть, принялся ничего не подозревающего Длинного называть «корреспондентом», склоняя термин в обидном ключе. «А где наш корреспондент?! В очке утопился?!» Или «зачем мне светлое пиво? Я не корреспондент» «Корреспондент, кто вентиль за вами будет закручивать?» Ну и так далее. Без особых изысков.
Потом он начал выезжать на прорывы, покидать тепловой, получая, таким образом шанс остаться нос к носу с обидчиком. Да, непременно обидчиком. А что, не обидчиком? И, значит, картина – яма, они первый раз остались нос к носу. Длинный в сапогах и в хабешной подменке стоит по щиколотки в жиже и вычерпывает совковой лопатой сель из бетонного пенала. Толян, вместо помощи, победно водружается на отвал и Длинного морально доканывет. Всем видом показывает, что пусть работают негры, дает ничтожные указания, называя самым обидным в его понимании словом. Длинный не реагирует. Тогда переходит на личности, критически осмысляя детали туалета новоиспеченного слесаря. «Что ж, корреспондент, куртяху короткую взял?», или «А у вас все носят косы, или только пи…сы?» - потому что в яме наш герой опять собрал волосы под резинку. И тогда Евгений, человек покладистый, но вовсе не овца, в ответ матерно и витиевато Афганца обкладывает, говоря про «боцманов», с мачты упавших в гальюн и про озера, где можно пойти и попробовать шею сломать еще раз. Анатолий обрывает заливистый смех, и указывает, что за такое ведь можно вломить. И даже порывается спуститься в канаву, на что Длинный переворачивает лопату аккурат как секиру. Толян передумывает. Без слов уходит на базу адски довольный – конфликт завязался! Да будет война!
Вечером приняв душ, переодевшись, облегченные телом, чистые, они собралась за общим столом со скромной закуской и спиртом. Вкушали, как ни в чем ни бывало, но сами косяка кидали на Толю, следили. Тот вроде уже успокоился, и даже за проявленный характер партнера нахваливал. "Я думал ты простой корреспондент, а ты… специальный». Потом ожидаемо пустился в откровенные провокации. «Скажи, ты корреспондент, или член-корреспондент? Или может быть просто… Ах, не корреспондент ты, а коммерс! А шел бы в корреспонденты. Шрайбикусам нормально башляют". - благодушествовал Анатолий, поигрывая граненым стаканом. глотал очередную дозу, опять выдавал в эфир что-то сильно обидное и снова грузился. . Но Длинный молчал. Все устали. Казалось, бою не быть. Но в Толяна уже была заложена тренерская установка - драка случиться должна! А с кем, как не с Длинным?!
Но озябший «корреспондент» плющил харю о замызганную столешницу. И зло взяло Тольку, стал орать свое и чужое, как гоняли наши городских, и « только в Рославле настоящие пацаны»… А все только зевали. . Компот лежал в отключке на бушлатах, наваленных на трубы. И тут Длинный открыл глаза, наставил взгляд на сырой полумрак теплопункта с его гудящими магистралями, на секунду поднял голову, перевел глаза на Толяна и внятно произнес: "уета". "Правильно, - заорал Толян восторженно, - все городские - уета!" "А рославльские - са-амая уета, - заключил Длинный, мстительно скаля здоровые зубы. Секунду длилась пауза. Потом последовал молниеносный бросок Толяна и коронный удар сбоку! Длинный слетел со стула, держась за челюсть, быстро поднялся, схватил за ножку свой табурет… Компания же повисла на ногах и руках у Толяна. У того закатились белки, он рычал, как чудовище. Длинный, держась за челюсть, покинул тепловой, а Толяна, с закатившимися белками глаз, отливали водой из ведра - в таком состоянии выпускать его с теплового значило подвергать риску весь город. Потом Космос вызвонил Брыкова, невозмутимый решала приехал и отвез окруженного слесарями быкующего бойца и его эскорт, по домам.
«Да о чем договариваться?! Свои же люди! Ну, дал волю рукам, что, бывает. Ну виноват, сорвался» - вещал Толька, благодушно закидывая в буханку шанцевый инструмент. Он вздыхал, прикладывал ладони к лысине, клял себя последними словами, всячески выражая раскаяние. Но глаза сверкали счастливым блеском. Там взрывались фейерверки, наступал последний день перед дембелем, а на бразильском карнавале маршировали голые тетки с перьями в задницах. Он готовы был теперь растечься в раскаянии, нисколько не чувствуя унижения – «за все заплачено! – вопили глашатаи под взрывы петард – «за все заплачено!» - восторженно визжали креолки.
Итак, он стоял перед открытым грязным салоном «Уазика», считая пары новых рукавиц. Подошел Брыков, у которого уже ничего не осталось от прежнего хладнокровного облика Виниту. За ночь что-то случилось. Обычно безвольный рот с опущенными вниз уголками, вытянулся в тонкую нить. Лихорадочно блестели расширенные после бессонных бдений глаза. Не поздоровался, подходя к буханке, зло бросил, что если не договорится, вписываться за него не станет. А залезая на место водителя повернулся в кресле, и красноречиво скрестил средние и указательные пальцы в решетку. Толян призадумался, вспомнил, что Длинный сын крутого папаши, с кем якшается вся городская шушера, начиная от мэра заканчивая прокурором, что перелом тянет на тяжкое, а в кармане наверняка будет лежать акт медосмотра. И плюс и сам находится в розыске. Дело - паршивое.
Потом странный голос, пропускавший согласные звуки, протрубил над ухом «рославльские - амая уета».. Толян отпрыгнул, встав в стойку, поднял кулаки… И замер. Его обидчик стоял перед ним с наполовину зеленым лицом. Рот его был раззявлен, в нем торчало железо, да, между губ косыми иглами блестели прутья стального каркаса. На шее гипсовым шарфом белела лангета, четыре блестящих уса – стальные спицы - оттягивали углы широкого рта, уходя под плащ, где фиксировались на такни зажимами. И весь остаток дня Толян демонстративно провел у Длинного на побегушках, заботливо держал его в наклоне, пока Павел скорбно стучал о решетку краем стакан, подсказывал ходы в карточной игре. И даже совершил совсем уж интимную вещь, на которую никогда б не пошел, да убил бы и всякого, кто за ним мог ее заподозрить. Поорав на бригадных, он глубоко затягивался крепкой махрой, почти прислоняясь ртом к решетке и тихо, осторожно, чтобы не дай бог не задеть железо и не промазать, выпускал дым в легкие Длинного. Бригадные ржали, как кони, инвалид сладострастно стонал, а Толян до вечерней попойки стойко сносил оскорбления. Сам больше не пил. Потом Длинный, что весь день сильно хромал, попросил его дотащить до троллейбуса, типа, после этого простит окончательно. Толя, не чуя подвоха, согнулся, стал в позу конька-горбунка, и тут же получил мощнейший размашистый пендель, достойный удара Рональда Кумана, этой неистовой пушки сборной Голландии! Он плавно пролетел несколько метров и упал перекошенной от ярости мордой во влажную цементную слизь. Вскочил, сплевывая грязь с зубов – смерть Длинному, смерть! - и увидел, что его противник задрал лицо и с ужасным стоном, медленно вырывает изо рта окровавленный позвоночник. За железный каркас. «За капу, тьфу, то есть за шину» - смеясь, вспоминал у могилы Толян. И что еще ужасней, разом переставая выть, деловито каркас осматривал, и снова, дико крича, запихивал оныйо назад. Стальные усы с крокодильчиками на концах болтались как у сома, он их пристегивал к плечам и таращится глазами вокруг: «ой, ратуйтя, граждане хорошыя!». И тут же с воем вытаскивает опять… Потом, не прекращая рыдать, вливал в себя полную чару водки – и медленно проливая сквозь тонкие прутья. И опять вынимал свою капу. И говорил внятным образом: "Ну и кто это Шрайбикус здесь? Кто член и член-корр!?"
- Вот вам и Шрайбикус-интель! И построил, и опустил, и все по понятиям! Ни к чему не придраться! - Толька светился, словно только встал с бетонного пола.
Да, получалось, не он Длинному увечье нанес, а Длинный ему шаблон поломал. А это болючей, чем кость. Кость-та срастется, а вот когда жизнь пересматривается, весь критический взгляд на членкорров, это вам не ха-ха.
Афганец улыбался, мешки под запавшими глазами разгладились, а мохнатые брови уползли наверх, к проплешине, словно медвежата на край вытоптанного лужка. Космос и Павел наперебой вспоминали детали: как у Тольки белели зенки, как держать его приходилось, как перед пьянкой острые предметы с теплового в шкаф убирали. Тут же и Бурому ужасно захотелось встрять. Не, погодитя, это же он молотки с топорами запер в шкафу!
- Так это ж я железяки попрятал !
Сейчас его примут, вон как раздобрели, заблагодушествали!
А они только спорят, кто что у Тольки держал.
Так и Бурый в стороне не стоял - я жа за сапоги его ухватился!
А они рассуждают, почему Длинного удар не свалил. Как почему? Потому что был пьяный. «Он на расслабоне сидел. Чуток бы уперся – салазки бы вынес на раз»
Вот-вот, пьяный! А кто ж Длинному наливал?! А ведь я жа! Сам пьющий-то был!
- Так ведь я жа, я жа Длинному наливал!!!
…
Раздобрели, заблагодушествовали?
Ан нет…
Бригадные, отсмеявшись, принялись набирать на бутерброды – мелкие, темные ручки Космоса принялись четвертовать редиску, Пашка отправил в рот длинное зеленое перо и к шпротам нагнулся, подцепил золотистую рыбку. Двумя пальцами поднес ко рту, зажевал. Космос подал рулон – оторвал бумажку, вытер, нагнулся на одной ноге, бросил в мешок за стелу.
Замолчали, как будто ничего тут и не было. Ни споров, ни разговоров.
И тут же покосившись на Бурого, Павел запрокинул голову и как прежде Длинный, со стоном раскрыв пасть, вытащил оттуда серебристые… остатки двух рыбок. Сплюнул, бросил вниз, за чужую оградку, не сожрал как обычно.
Что же, - вдруг захолонуло сердце, - или горькая?! Или про сроки годности догадался?
Народ засмеялся, а Бурый как можно более неприкаянно, позевывая, нагнулся, проворно сунул в тот шпротину, следом – зубок чеснока. Прожевал – нет, не горько. Что жа тогда побрезовал? Посмотрел снизу вверх: Пашка расширив глаза, внимательно посмотрел на Толяна. Тот свел взгляд на Космоса, и крюком пальца показал себе в рот. Сварщик мелко кивнул, и, как показалось, напрягся
Бурый выпрямился
А-а, опять шину свою припомнили!. Ее покойник вечно таскал при себе. Длинный его нарочно, словно в старину господа монокль, держал ее в нагрудном кармашке, а цепочку одну с крокодильчиком к лацкану куртки пристегивал! Понтовался, вместо золота этой цацкой гордился! Вытаскивал, как очки, токо не к глазам подносил, а ко рту!
И еще отвечал:
«Сам дурак, - говорил ему Длинный, - какая же неудача? Челюсть срослась, зато есть раритет и два корефана.»
Бурый, нахватавшийся из популярных пособий, как стать успешным, на Женьку всерьез наседал, чтобы он ее выкинул. Карма и все дела. Нельзя неудачу таскать, накликаешь жа снова беду! ( «и на меня наведешь») а Длинный, сволочь, смеялся. И вся бригада смеялась над ним, вот такими вот жестами до припадка Бурого доводя. И сейчас Пашка, сволочь, припомнил те жесты!
Бригада же мечтательно улыбалась, и вернулась к началу, каким Длинный был, и по очереди и хором прибавляя к портрету романтика и богача новые стильные черточки. Притом, весь приколизм, новые словечки, разбрасываемые балагуром там и сям, слово «небесно», «радуга-мать», Пашка опускал. И опять Бурый возненавидел покойника, хотя только что договориться пытался.
«Слово дурацкое! В знаках - цацка зубная! Золото – в ямах! Вот-вот! Выпендреж для нас самое главное! А деньги? К деньгам он как относился?! Да плевал он на деньги, что вы тут лепитя! Еще про джек-пот зачем-то звездели. – Бурый покачал головой. - И все истории на один лад-то, болтун!»
- Жека мог в шишки пролезть, – вещал Павел, важно подняв палец, - но он был Летучий Голландец. И ценил в деньгах только общение. Что-то купишь – и пообщаться друга зовешь.
- На «обмыть».- весело кивал Толян.
- И не был он лохом.
«Нет, ты, конечно жа, не был! Не лошара ты, Жек! Ты фантазер! И старовер, так как техникой брезговал. А бабки транжирил как барин. А кто могилку отца поехал отыскивать перед самой войной?! Кто ты есть после этого? Смертник обычный! Кхм!»
Бурый поднял бокал, секунду подержал в воздухе. Повернулся к изображению, качнул стаканчиком – будь!
«И вот у этого старовера, фантазера, барина, ретрограда и смертника, насквозь тебе противоположного, ты совета испрашивал? И чем бы тебе он помог?!
«Да ничем, - огорченно признался Бурый, - лучше бы Чашкин умер»..
Прокашлялся, покряхтел.
- А куда ж делся третьяк-то? Я уж запамятовал, когда Длинный с ним надеванным шастал? В могилу его положили любимой игрушкой, аль как?
Промолчали. В воздухе вокруг их голов, как послышалось Бурому, затрещали невидимые реле. На полной скорости шел обмен информацией.
Выдохнул – да хватит уже!
- Последний раз– это когда он с тобой, Паш, на паперти сел? И больше ж его не видали? Куда жа он делся? – посмотрел на жующую братию, словно не услышавшую вопроса, - Ну, я ж про шину его зубастую. Где ж бирюлька теперь?
Опять промолчали.
- Интересное изобретение, - развел руками Бурый, - никто не додумался, а он смастерил, то исть, Серега, Серега сварил.
- Гхм! - катнул кадык Анатолий, развел плечи и распахнув полы бушлата. Пашка сделал предостерегающий жест, и Толька, нацелившийся уже на какое-то действие, на ходу замер, потом перекосил рот в досаде, сунул под тельняшку волосатую клешню. Почесал ногтями жировик. Синие полоски радостно затряслись.
Странно повел себя Космос - затоптался, завертел головой по-птичьи, пальцы заплясали по американскому флажку на подсумке… но Пашка жестом предостерег и его, вверх быстро вытянув перст.
- А ублюдки идут? Чего я их не вижу? – Павел приложил ладонь козырьком, глядя на площадку у выезда.
- Яму свободную ищут, – внезапно осипшим голосом, прохрипел Толян. Потом качнул головой и похлопал ладошкой по кулаку.
- Чего ждать-то, Паш? Человек по шине скучает. Надо уважить.
- Как ты хочешь уважить его?– Павел скосил глаза на боксера.
- Ну, чтобы шину поставить перелом хлеборезки нужон, – произнес Толька гримасничая, явно копируя Бурого и похлопал кулаком о ладонь.
Пашка нахмурился..
- А если загипсуют без шины?
- А это уже не наши проблемы. – прокашлялся Толька, подался к нему и зашептал на ухо хищно с той страждущей манерой, когда взамен на заветное разрешение обещаются все блага мира. Отстранился и развел руки.
- Все и уладим за месяц. Он же не меньше месяца будет лежать? Ну вот, все и успеем.
Толян качнулся с ноги на ногу, поставил руки в боки, полы раздвинулись, синие полоски тельняшки снова заколыхались, как сто бесовских гримас. Кажется, он даже полусогнул колено, чтобы сделать свой знаменитый скачок…
Дальше все было просто. Бурый всплеснул руками и ахнул – ключи жа не чувствую! - и хлопнул по полам куртки, по брюкам, шустро развернулся, и ничего не видя, мелко засеменил прочь от могилы, потом побежал, сломя голову, цепляя шишки оградок. В спину догнал вопль Космоса: «оба-а!» и что-то со звоном и звяком родилось на свет.
- Господин мастер, куда ж вы срать опять побежали?!– хохотал в спину Анатолий, - вот ваш «третьяк»! Мы не собирались вас бить! Вам привет от покойного, он вам его забыл передать, извинялся!
- Да я ж ключи от хаты посеял1 Вылетели из кармана! – набирая ход, и ничего не понимая, кричал в ответ Бурый. Тут с противоположной стороны послышалось новое двойное улюлюканье – это визжали и свистели потеряшки братки. Они спускались с холма, где давеча киснул и мастер.
- Щас я, щас! - обернулся Бурый, ища глазами, где среди геометрий печали спускались два беззаботных нахала. - Отмычки потярял, искать бегу у кустах, пока не забыл где сидел!
У кочки схватился за березку, словно за поручень в автобуса, увозящего от погони. Рывком поднялся на гребень, прыгнул в заросли, сел, утер пот со лба, посчитал до десяти, втянул живот, залез в пришитый над пахом карман-мешочек. Распустил узел, подцепил мизинцем за кольцо, поднялся над кустами, потрясая связкой ключей.
- Вот жа, нашел! Из кармана выпали под черноплодку! – победно позвякал над головой, - нашел отмычки, живем! Я уж чуть не обо…лся, это ж скоко личин на замену!
Народ же, принимался за возрождение трапезы. На него уже не смотрели.
Опять двадцать пять!
Сухо сглотнул. На ватных ногах побрел обратно по гребню.
«Прикалывались. Что и неплохо, хоть по-глумному, но сконтактировали. Теперь масть и пойдет. Посмеются, что деру дал? Да и ладно. Кто ж даст гарантию на Толяна? Он и по приколу стукнет – дух вон, минимум, на сотрясение хватит!»
Нет, он правильно сдристнул. А теперь вот и разговору не деться уже никуда. Поговорим…