Мечты о лыжной прогулке
( Переработано после обсуждения на Камертоне)
Если отбросить трали-вали, жена ушла потому, что Эрик пропадал до ночи в лаборатории. От лаборатории отлучили из-за того, что пытался найти дополнительные средства для развития. Получить грандиозный заказ от группы увлечённых специалистов, исследующих расцветку птичьего оперения – да он сам себя задушил бы от зависти к себе же! Ну да, хитрая схема финансирования без сильной бухгалтерии – это объяснения с полицией, нервы, бессонница, бесцветный уход из любимого дела, хорошо, что домой. Пустой дом, из которого незачем выходить. Нет, конечно, никто не мог отнять у неприкаянного безработного птиц со всем их миллионоцветным оперением. Летом просыпался за два часа до рассвета, бежал в рощу, на озеро, на заболоченную речную старицу, утопал в птичьем гомоне, вылавливал знакомые голоса, дословно записывал пламенные речи во всё более пухлый блокнот, а в восемь утра шёл домой, и отсыпался до полудня. Вечером просматривал записи, и не понимал, что с ними делать, не понимал, куда себя девать. Зимой, по привычке, выбирался на лыжню, петляющую по притихшим птичьим местам. Прежде, пока Эрик был при деле, именно в зимнем лесу ему лучше всего думалось. Думать, вдруг, стало непонятно, о чём, и лыжные прогулки лишились прежней притягательности.
В начале весенней миграции случай свёл с иезуитами. Слышал мочкой уха, что они до сих пор где-то есть, но считал, что это чудаки вроде тех, кто в ночь на солнцестояние толпится у Стоунхенджа. Оказалось, в игрушечной жизни ордена всё серьёзно – генералы, схоластики, коадьютеры. Книжные слова произносятся без иронии.
- Эрик, вы нам подходите. Большинство учёных в наши времена – узкие специалисты, а нам нужен человек из восемнадцатого века, умеющий воспринимать новое, браться за незнакомое дело, принимать решения на месте, а главное – неравнодушный до любого знания.
Надо же, захвалили, хоть возносись со скрещёнными руками.
- Да, есть на свете места с тонкой организацией всего живого, где надо порхать на подушечках пальцев. Клочок настоящего на пластиковой планете. Вы влюбитесь в новое дело, как только к вам вернутся ваши любезные птицы, пусть и придётся смотреть на них с другого ракурса. Заодно займётесь сбором травинок и фиксацией всего, наделённого жизнью в духе Бюффона или Стеллера. Образцы, фотографии, записи, обработка и аналитика в меру возможностей.
- Причём тут иезуиты?
Мы открываем на острове миссию. Будете исследователем и миссионером в одном лице. Как в восемнадцатом веке. На остров нельзя пускать полк пришельцев – всё там слишком хрупко. Во время войны был оборудован запасной аэродром, на нём дежурил один человек, от которого осталось много ценной информации. Аэродром не пригодился, а записки сержанта вы сможете изучить. С тех пор островитяне предоставлены сами себе. Не воинственные. Ходят в мировых лидерах по неиспорченности цивилизацией. Исследования должны проходить с минимальным вмешательством. Ещё и поэтому важно опередить протестантов.
- Я в детстве проходил катехизис, но с тех пор священных книг не открывал.
- Лететь почти двое суток. Несколько дней ожидания, четыре дня на пароходе. Новый Завет прочитаете?
Так Эрик оказался на тропическом острове, неразличимом на картах мира. Что за роскошь – не думать о финансовой стороне миссии: за него всё сделали. Оставалось только увлечённо работать. Новосёл поставил сборный домик, установил солнечную батарею, обставился приборами. Любого островитянина, бросившего в его сторону любопытный взгляд, приглашал к общению, когда короткими фразами, когда на пальцах, а порой, чуть ли не птичьим щебетом. Удивлённые местные жители кивали, улыбались, махали руками, встряхивали разномастным оперением, и уходили.
Язык начал изучать ещё на пароходе. Словарный запас пополнялся быстро. С вождём познакомился не сразу – главный человек на острове ждал, пока пришелец попросит аудиенции. Вождя звали Хкхкхюиюхк, или что-то, напоминающее шорох приливной волны по песку. Эрика жители прозвали Эргргргр, или отдалённый, на излёте, гром. Здесь такое имя считалось женским. Громовержцем на острове работала женщина. Богиня солнца почиталась, но ей в пантеоне отводилось второе место. Главным был бог Луны – наделённый колоссальной силой молчун, двигатель океана. Причина лежала на поверхности: от приливов, а особенно, от отливов, слишком многое в здешней жизни зависело. В отлив вокруг острова обнажались обширные отмели, где и раковины разной остроты, необходимые для многих обрядов, и съедобная живность, замешкавшая на свою беду, в многочисленных скальных впадинах. От погоды аборигены зависели меньше. Дожди всегда приходили вовремя, засушливый сезон продолжался не дольше положенного. Хлебное дерево как-нибудь вырастет. К богине грозы надо относиться с почтением, но считать её главной в мироздании – это, честное слово, странно, это плечами пожать, и пойти по делам.
Эрик послушал предания, просидел чёрт знает сколько вечеров у огня, внимая песнопениям, со всем, почти до младенца, племенем познакомился, попробовал освоить не самые сложные ремёсла, и только потом заговорил о библии, новом завете, Иисусе, который не бог Луны, не дух моря, не разрешитель родов, а чей-то сын.
Туземцы слушали, глядя миссионеру в рот. Миссионер рассказывал, как умел, а оказалось, что он умел. Ветхий завет прошли с купюрами, но слушателям хотелось продолжения. Евангелие довёл до аудитории почти без купюр, но с отсебятиной. Про непорочное зачатие умолчал – в местной мифологии такого нет.
Иисуса все жалели. Касались распятия кончиком языка, и отправлялись ныть полные зубной боли песни восходящему Лунному божеству. Миссионер не вмешивался: действительно, странно детям природы слышать о боге, прибитом гвоздями к дереву. Надо бы в дальнейшем сместить акценты в разговорах. Что-то там было про рыбу, как первый христианский символ. Может быть, у коадьютера рецепт этой рыбы наготове?
Эрик рассказывал заботливому коадьютеру о нетривиальном восприятии новыми прихожанами правильной веры, а тот кивал сквозь хрипящий эфир, и просил набраться терпения. Просил не забыть отметить Рождество. Не неволить островитян, не требовать соблюдения тех обрядов, от каких они с непривычки поморщатся, не вмешиваться, если перейдут на свои любимые танцы. Главное, чтобы в рождественскую ночь случился праздник, а не скучные будни.
- Да, да – подтвердил Эрик сам себе – протестантов обошли.
Эрик не пытался объяснить своей аудитории, чем католики лучше протестантов, или кто такой – Папа. Проще, чтобы до поры на острове не подозревали о лютеранах, православных и прочих.
Так примерно миссионер и работал несколько лет. Птичек кольцевал, записывал их крики и воркование, запускал в эфир записи, следил за реакцией, и сам постепенно становился птичьим полиглотом. В этом вопросе он без труда нашёл общий язык с аборигенами – у них тоже было в обычае общаться с залётными гостями. Коллекционировал перья миллиона оттенков, но это для себя. Заодно фиксировал нездешние ростки, норовящие укорениться в непривычной почве, наблюдал погоду, записывал фольклор, пытался разобраться в загадочной истории заброшенного на отдалённый остров народа.
На чём-то их прапращуры сюда приплыли. – А сейчас у них такие лодки, что только один раз в жизни в засушливый сезон можно рискнуть дойти до соседнего острова в поисках невесты.
Три года Эрик примеривался к передразнивающим море и птиц, воющим, ноющим, щёлкающим, дребезжащим, потрескивающим словам здешнего языка, успевшего далеко уйти от наречий соседних островов. Записывал миссионер свалившееся на него звуковое многообразие латинскими буквами, сопровождая запись там, где эквивалент найти невозможно, надбуквенными точками, птичками, галочками, кружочками, змейками и загогулинами. За полтора года перевёл Библию. Подумывал о греческой мифологии. Нашлось несколько учеников, рвавшихся научиться читать значки на бумаге. Но в основном, туземцы и без чёрных закорючек, полагали себя весьма грамотными: множат, делят, вычитают, разработали календарь с праздничными полнолуниями, зловещими затмениями и загадочными восходами Венеры. Расписание приливов и отливов в племени знают на три жизни вперёд. Но всё самовыражение на тонких- толстых палочках: длинная-толстая, короткая – толстая, длинная- толстая, длинная – тонкая. Ветер дунет, и мысли смешаются. Самый преданный ученик Хос в прошлое полнолуние выложил наломанными из тростника палочками несколько строк из притчей Соломоновых: « Кто восходил на небо и нисходил? Кто собрал ветер в пригоршни свои? Кто завязал воду в одежду? Кто поставил все пределы земли? Какое имя ему?». Для тростниковой письменности это высший пилотаж. Эрик порывался ответить своей комбинацией тростинок и прутиков, выбрал отрывок из Экклезиаста: « Кто наблюдает ветер, тому не сеять, а кто смотрит на облака, тому не жать». Хос смотрел на его работу, сдерживая смех, а потом повернул две былинки под другим углом, и всё получилось.
Раз в году на рейде вставал пароход, и к берегу подходил катер. Гости старались не задерживаться – передавали необходимое, и назад. Остальное время миссионер общался с цивилизацией по старинке – по рации. Он знал, что мир стремительно меняется, что спутниковые телефоны, недавно доступные лишь капитанам пароходов, поселяются в карманах не только у бизнесменов, интернет лезет в замочную скважину и капает из водопровода, и со всем этим скоро придётся знакомиться. Но ему пока не надо, он может себе позволить небывалую роскошь – продлить удаляющийся двадцатый век. Он научил Хоса печатать фотографии при красном фонаре, отчётливо понимая, что у этого навыка нет будущего. Его не смутило то, что запчасти для радиостанции перестали выпускать – разносторонний исследователь навострился сам её чинить, хотя прежде не слыл особо умелым технарём. Разучились производить фотоплёнки, проявитель и фиксаж – это хуже, но в прошлом году привезли остатки, собранные с самого пыльного в этом мире склада. Вот закончатся, и уеду – загадал тихоокеанский затворник. Надолго ли хватит? – Года на четыре? А он здесь сколько? Неужели шесть лет? – Вот и коадьютер говорит, что есть замена, что шесть лет – это предел, чтобы не одичать. Эрик попросил о возможности задержаться на год. Причина? – Коадьютеру он объяснил, что хочет доработать перевод Библии. На самом деле, не хватает нескольких звеньев для завершения картины здешнего фольклора, похожего и непохожего на предания соседних островов. Жалко бросать учеников, хотя, возможно, через год станет вдвое жальче. Умолчал орнитолог ещё об одном обстоятельстве: накануне сеанса связи к нему в руки чуть ли не сам свалился с неба баклан с кольцом, надетым рукой Эрика два года назад. В глазах доверившейся птицы он увидел заснеженные скалы Охотского моря. Ну, случай, ну, порадовался, подивился, затаил в себе редкое совпадение для последующего пересказа друзьям… . Но подумалось, что это первая ласточка, что ещё прилетят родные, соберутся кольцо к кольцу, что нельзя птиц разочаровывать. Об этом коадьютеру ни слова. Коадьютер буркнул, что сейчас замена есть, а через год, кто его знает. И прервал связь.
И что бы Эрику не согласиться? Передавал бы сейчас дела миссионеру двадцать первого века вместо того, чтобы коченеть в одиночку на тропическом острове, где экватор ближе, чем горизонт. Плюс четыре в двух шагах от нулевой широты! С юга всю ночь течёт леденящая мгла, липнущая к задубевшей от жары, коже. Только к вечеру солнцу, похожему на очищенный, покрытый цедрой, мандарин, удаётся проступить сквозь облака. Аборигены втыкают в одежды всё больше перьев, да жгут костры возле хижин – других мер борьбы с холодом их опыт не подсказывает. Только Эрик понимает, что костры нужно разводить на засеянных полянах. Охапками бросать листья в огонь, сухие вперемешку с живыми, чтобы дым, дым, обильный и едкий, оберегал посевы от заморозков. Ещё день – два, и ночь наполнится ледяными иглами, а там и иней ляжет на нежные листья, и гибель, гибель, голод, апокалипсис, который он хоть и перевёл на островной язык, но старался не читать своей как-бы пастве.
Хос, молодая кровь, пришёл на занятия. В глазах огромный мир, удивление, доверие, что-то от обручённого баклана, и что-то такое, чего самому Эрику не хватало. Ученик утыкан таким количеством перьев, что вот-вот взлетит.
- Сегодня занятий не будет. Надо спасать урожай, надо жечь костры, нужен дым, дым, дыма должно быть больше, чем огня. Вождь должен это понять. Сходи в деревню, и скажи вождю, что я прошу его прийти ко мне.
Все шесть лет он сам всегда ходил к вождю, и беспокоил главного островитянина только если он не спит, не ест, не танцует, не говорит о делах, не хмур, и не устал. Если мальчишка Хос попросит его прийти к пришельцу, это должно подействовать, вождь с полуслова поймёт, что дело серьёзное.
Вождь пришёл, тяжело ступая, и гремя при каждом шаге ожерельями из ракушек. Старался выглядеть непринуждённым, но груз забот стеснял его движения.
- Пойдём, вождь, пойдём к умным приборам. Я их тебе показывал. Смотри: во все годы, что мы с тобой знакомы, ртуть не опускалась ниже вот этого штриха. Это намного выше красной жирной черты. Где сегодня ртуть, сам видишь. Вождь зашевелил губами: он явно пытался прочитать череду тонких и утолщённых чёрных чёрточек. Потом спохватился, и показал Эрику четыре пальца. Кто его знает, почему он не стал произносить цифру вслух. Всех обычаев и суеверий иноземцу никогда не усвоить.
«Да, четыре – отчётливо подтвердил миссионер – а вчера было шесть. Ещё день, от силы, два, и ртуть упадёт ниже жирной красной линии. И тогда вода станет твёрдой, как эти ракушки. А вместе с ней и земля. И всё, в чём есть вода – фрукты, трава, клубни таро, хлебные деревья, всё станет хрупким и недолговечным. Ваш урожай погибнет, и вам нечего будет есть.
- А море станет твёрдым?
- Нет, море солёное. – Непонятно для чего пояснил миссионер.
- А звери и птицы станут твёрдыми?
- Звери и птицы – нет. Но змеи, пауки, москиты, те погибнут.
Москитов вождь не пожалел.
- Откуда ты знаешь, что так будет?
- У меня на родине так бывает каждый год.
- Почему вы не умерли от голода?
- Там всё, что может погибнуть, засыпает на время холодов, и просыпается с приходом нового тепла.
Разве в первый год здешней жизни он не рассказывал, как облетают листья с деревьев, как линяют зайцы, как поля покрываются снегом? – Он-то помнит, что слушали, вытянув лица. Воспринимали его россказни, быть может, как сказку, и миссионеру это было на руку: после небылиц о чудесах в природе, проще переключаться на библейские будто бы были.
Может быть, поискать примеры в Ветхом Завете? Островитяне кое-что усвоили, он уже слышал, как детям на ночь рассказывают про всесильного Самсона, поднимающего океан к звёздам, но временами от надрыва теряющего зрение.
Как на беду, от ветхозаветных страниц так и пышет жарой, духотой, и лишь иногда, между строк, читается прохлада. Если кто и проговорился, так лучше бы молчал: « Убил льва во рве в снежное время». Кто убил? И кто такой лев? – На острове крупнее кролика, зверя нет. Эрик вспомнил, как пытался описать заинтересованным жителям окружающий большой мир. Они легко уяснили четыре океана, и то, что земля кругла, как прибрежная галька, но про пустыню так ничего и не поняли. И получилось, что Моисей год за годом бродил по бедной на растительность, южной стороне острова.
Фольклор островитян, по крайней мере, всё что удалось записать, даже между строк ничего подобного льду и снегу, не содержит.
«Ручей тоже станет твёрдым? И по нему можно будет ходить? – перебил его мысли вождь, то ли всерьёз, то ли с долей ехидства».
«Нет, сверху воду покроет твёрдая скорлупа, тонкая и хрупкая, под ногой ломается, а под ней вода продолжает журчать, как ни в чём не бывало. С ручьём ничего плохого не случится. Я тебе говорил об урожае, который может погибнуть за одну ночь».
Сказал, а про себя подумал: « Даже Ной причалил к Арарату, и не обмолвился о вечных снегах».
- Что ваши далёкие вожди советуют делать?
- Развести костры на засеянных полянах, на наветренной стороне, жечь каждую ночь, бросать в них примерно поровну сухих веток и живых листьев. Нужен дым, он будет вроде одеяла.
Вождь слушал, но показывал нетерпение занятого человека, которого отрывают от дела.
Эрик вспомнил о мини-холодильнике с мини-морозилкой, в которую следовало бы засунуть лист хлебного дерева, чтобы показать, каким он становится хрупким, когда замёрзнет, и вялым, когда оттает. Но солнца нет шестой день, аккумулятор сидит на мели, холодильник стал ящиком.
- Это нужно твоему Иисусу? – спросил вождь, как- будто не понимая каверзности вопроса.
До сих пор миссионеру казалось, что в племени воспринимают Иисуса вроде гостя, приглашённого старыми добрыми знакомыми – местными божествами, поболтать о жизни. Миссионер заговорил обтекаемо, стараясь обратить разговор в научно-популярную лекцию. Вождь топтался, ёжился, переминался с ноги на ногу, растирал голые запястья, но слушал, пока аргументы не иссякли. Выслушав до молчания, сказал, что дело серьёзное, надо посоветоваться со всем племенем, и торопливо ушёл в сторону деревни.
В течение дня в разделённой ручьём деревне поддерживалось несколько костров. Люди подходили, грелись, и возвращались к повседневным делам.
Миссионер тоже погрел руки. Вождь остановился на удалении нескольких шагов от огня, чтобы не подпалить перьев: « Поставь своему богу много свечей. А если ему всё равно, поставь свечи термометру. Ртуть обязательно пойдёт вверх, и вода в ручье не окаменеет».
- Свечи поставлю. Иисусу. И богу Луны заодно.
- Бог Луны у вас называется Иаков?
Эрик опешил. Когда-то, во время инструктажа, ему советовали в подобных ситуациях не отвечать ни да, ни нет, а стараться воспользоваться случаем, чтобы ещё раз поговорить о конкретном святом, о библейском эпизоде, найти аналогии и различия, стараться подтолкнуть туземцев к собственному сравнению, а дальше – по обстановке.
Но сейчас Эрик неуклюже пропустил вопрос вождя мимо ушей, чтобы продолжить упрямую мысль: «Но без костров свечи мало помогут. Давай, договоримся, что вы разведёте по костру на каждую поставленную мной свечу. Собирай детей, они принесут больше хвороста, чем взрослые».
Вождь ответил, что через два дня большой отлив, и завтра надо будет ставить сети в горле залива, а потом выходить на сбор оставшейся в лужах и застрявшей в сети, живности. Молодёжь должна отдохнуть перед большой работой.
Вождь умолчал о том, что после новолуния ожидаются женихи с соседнего острова, грядёт праздник, костры должны гореть долго и щедро, и потенциальные невесты не позволят разбазаривать заботливо заготовленное топливо.
Эрик спасовал перед высказанной и невысказанной аргументацией. Так себе из него миссионер.
«И вправду, что ли, помолиться?».
Подумалось, что если заморозки доберутся до клубней таро и плодов хлебного дерева, то оставаться здесь станет опасно. Вот и в радиостанции что-то окаменело, а паяльник без солнечной батареи мёртв. Ну что же, после полнолуния иезуиты обеспокоятся его молчанием, а после лунного затмения придёт наскоро снаряжённый пароходик. Приедет на замену схоластик, без пяти минут коадьютер, со спутниковым телефоном. Как горе-миссионер проживёт это время? – Эрик вспомнил хитрое лицо вождя, голодных до знаний, учеников, неунывающих жителей деревни, и миролюбивых богов, спокойно сменяющих друг друга на небосклоне. Страхи улетучились, не успев постучаться в душу. Подумалось о лыжной прогулке. Вроде лыжня завела далеко: заросшие просеки, лощина за лощиной, лисий след, палка сломалась, крепление периодически вылетает, небо посерело, шум в кронах, снежная пыль срывается с веток, по сугробам зашуршали змейки, собственный след кое-где обваливается. Ковыляешь, поминутно меняя руку, то и дело останавливаясь, чтобы подправить крепление, последний километр плетёшься с лыжами в руках по голень в снегу, упираешься в остывший дом уже в темноте. Затапливаешь печь, находишь под койкой в чемодане толстый свитер с отворотом в стиле Хемингуэя, и остальное приходит почти само собой: чай, коньяк, трубка, книга, блокнот. Может быть, заявиться в заслуженном свитере в деревню? Вдруг, впечатлит?
Во второй половине дня давление начало падать, и вскоре задул северо-восточный ветер, мокрый и прилипчивый, обтекающий лицо как тряпка. Туземцы, понатыкав без счёта перья в свои хламиды, столпились вокруг мечущихся во все стороны костров, и танцевали с остервенением. Задабривали богов, а заодно и грелись. В лицах появилась тревога. Люди не знали, что спасены. Можно сказать, перезимовали.
Бурые тучи пролётом из океана в океан говорили о близкой буре, ревущей, свирепой, гремящей и громящей, но привычной для туземцев. Даже если волны помешают установке сетей перед отливом, на общем ходе жизни это мало скажется. Разве что непривычного к штормам миссионера на какое-то время выбьют из колеи. Эрик знал, что волны высотой до половины хлебного дерева слишком его впечатляют, тянут к себе, гипнотизируют, заставляют смотреть и смотреть, и представлять себя то на туземном плоту в океане, то без лыжни среди сугробов в метель. Надо поработать, пока не началось. Спокойно, с чаем и трубкой, с хождением из угла в угол, с перелистыванием старых записей. Как в старые времена. Как, возможно, энциклопедисты работали. Как, может быть, в Европе уже не придётся.
И тут его пронзила мысль, что такие холода здесь бывают раз в двести лет, а то и реже. Нынешние островитяне, как не видели ни снега, ни льда, так и не увидят. И слава богу, что всё обошлось, но немного жаль: люди не получат знания, от которого их отделяли два штриха.
Ветер установился плотный, гулкий, но не ураганный. Полночи орнитолог, энциклопедист, миссионер в одном лице, весело проработал, пока не услышал над головой характерный шорох, через который прорывалось лёгкое постукивание. По крыше барабанило. Европеец вышел навстречу мокрому снегу и граду, поморщился от забытого ощущения, а потом улыбнулся, и вдохнул ставший родным, воздух, полной грудью. Это не град, а всего лишь миллиметровая крупа, но экваториальное небо рассыпает её щедрыми свадебными горстями. Эрик накинул плащ, и побежал в деревню, топча снежную кашу.
Деревня спала. Костры тлели, но держали оборону. Свидетелей триумфа не было. Триумфатор оглядел неравномерно побелённые хижины, потоптался на месте, и понял, что под ногами попросту хлюпает.
Разбудить вождя? Предъявить доказательства? – Но насколько они ничтожны! Лёг бы мокрый снег часов на несколько, чтобы утром окружающий мир засверкал под рассеянным светом, чтобы жители вечнозелёных островов позавидовали далёким европейцам! Но может быть, дать полумёртвому снегу шанс дожить до утра? – Любитель лыжных прогулок сел на корточки, и запустил пальцы в снег. Задубевшими руками, забытое ощущение, Эрик катал снежные шары. Перчаток нет, не предусмотрел, придётся терпеть. Кого слепить? – Может быть, Иакова в лодке, раз уж островитяне полюбили его крепче других апостолов? Он пытался вызвать образ рыбака в воображении, но Иаков не шёл на ум, не давался в руки, уходил в океан, увозил за горизонт невесту – сестру одного из учеников Эрика. Другие библейские персонажи тоже чуждались создателя недолговечной скульптуры, они бежали снега, прятались на холст, под тёплую музейную крышу, и из укрытия давали понять, что Эрик – кто угодно, орнитолог, переводчик, дипломат, но не миссионер. На их место пришли любопытные ненавязчивые местные боги. Расположились на почтительном расстоянии, и наблюдали за тем, как немолодой мальчик катает снежные комья, три штуки, один другого меньше. Пёстрая получается статуя, покрытая хвоей, шелухой и личинками. Не сильно она утром впечатлит дорогих его сердцу туземцев. Напоследок выкатал по земле что-то вроде снежной колбаски, изогнул её руками, и нахлобучил на голову снеговика. У тропических жителей отменное воображение – они поймут, что это бог Луны. – Нет, не поймут. Верхний ком дал трещину, снеговик покосился. Бесчувственными руками Эрик собирал с земли горсти белёсой жижи, безуспешно размазывал по трещине, но порыв ветра вместе с зарядом подмокшей крупы пошатнули его творение. Если бог Луны и увидит утро, то только в виде кучки жухлого снега. Для божества не страшно – ему не привыкать уступать место другим богам. А островитяне? – Может быть, пусть лучше живут в неведении, чем представляют европейскую зиму вот такой, тающей на лету, да хлюпающей под ногами? Пожалуй, иезуиты за такую мысль не похвалят. Но их представитель на острове продрог, и не знает ответа.
Несостоявшийся автор снежной статуи языческого божества пошёл домой, высоко поднимая ноги, и размышляя о том, что вся эта крупа с мокрым снегом, готовые через пару часов стать хлёстким дождём, это единственное, что могло подарить ему небо в ответ на вечно подавляемые мечты о лыжной прогулке.