Октябрь, ноябрь 1988 года.
Охотник, место стоянки, установки палатки, избушки, как правило, выбирает на основной речке. Желательно, чтобы к этой речке сбегало больше ручьев. В каждом ручье обязательно обитают соболя. Охотничий маршрут прокладывается так, чтобы по одному ручью подняться вверх на два, три километра, перевалить в другой ручей и по нему спуститься в основную речку. Весь путь пролегает по разным ручьям, и встретить свежий след соболя вполне предсказуемо.
В этот день я охотился неудачно. С утра пошёл вверх по одному из ручьев. Попадались старые соболиные следы. Мы потеряли много времени, распутывая их, и окончательно запутались. Время перевалило за полдень, надо было возвращаться в избушку. Ближе было идти Горелым ручьём. Когда-то он выгорел, и я по нему не ходил. Время меня поджимало, поэтому решил возвращаться по нему. Дымок мой приуныл, да и у меня настроение было не лучшее. В наших лесах встречаются труднопроходимые места, похлеще джунглей. Особенно на теневых склонах распадков, в зарослях ольхи.
Стелющиеся кусты ольхи растут в разные стороны и расположены друг от друга очень часто. Тонкими стволами, длиною три-четыре метра, переплетаются между собой на уровне пояса, или груди, путаются в ногах, своими острыми концами, стараются попасть в лицо. Приходиться раздвигать кусты приподнимать их, перешагивать через них, но всё равно попадаешь в тупик. Двигаться дальше уже невозможно. Приходиться доставать топорик, прорубаться через заросли, отвоёвывая впереди небольшое пространство.
Попал я в такую чащу, что подумывал вернуться обратно и выходить своим следом. В таких вроде бы безвыходных ситуациях надо настраиваться и действовать. Долго я, буквально, прорубался через заросли ольхи. Сверху с кустов сыпался снег, попадал между спиной и вещмешком и там таял. Я весь взмок, за мной оставалась просека от моей работы топором. С трудом, но я всё же вышел на Горелый ручей. Здесь было идти легче, хотя всюду валялись сваленные, обгоревшие деревья. Горелые деревья, которые не упали, с обоих берегов наклонены верхушками друг другу, образуют, как бы свод.
По сторонам молодые берёзки сохатыми обломаны. Осенью их тут полно, наверное, самые сохатиные места, жирок нагуливают. Хоть и трудно через деревья шагать, обходить завалы, но всё же легче, чем по ольхе. Двигаюсь медленно. Вдруг, прямо под ногами соболиные следы, но мелкие. Дымок рвётся по следу. Я его отпустил с поводка, хоть отдохнуть самому немного. С ним трудно идти, поводок часто путается, Дымок забегает за деревья, приходиться останавливаться, возвращать его обратно.
Не успел я ничего сообразить, как Дымок метров через пять залаял, да так азартно. Я даже опешил. Дымок лаял на голый, небольшой сухостой, прыгал на него, грыз зубами. Подошёл к нему и понял, что соболь сидит внутри этого сухостоя, устроил там гнездо, урчит, возмущается. Дымок его там и нашёл. Вот и подарок, за мои труды! Срубил сухостой моментом. Выкурить оттуда соболя дело техники. Для таких случаев носишь с собой нулевой капканчик, самый маленький. Соболь сердится, бегает там, в тесноте и попадает в капкан. Остаётся вытащить его из дупла.
Вырубил щель в лежащем сухостое, выходное отверстие заткнул рукавицей, и капкан внутри поставил. Сквозь щель соболя видно, гоняю его к капкану, но он не идёт. Метр расстояние по щели до выхода, где капкан стоит, но никак не могу его выкурить. Лапы в щель высовывает, на одной лапке ноготок его сломался. У меня на душе от этого ноготка неспокойно стало. Урчит, сердится, небольшой соболёк, чёрный, как смоль, капкан кусает, несколько раз его спускал, но никак лапой не попадёт.
Оказалось, маленькая соболюшка. Мне что-то так жалко её стало, погибнет скоро, но урчит, сердится, кусает топорище, которым толкаю её к капкану по щели. Изловчусь, схвачу за хвост, она тут же развертывается, хвост выдёргивает из руки. Не сильно держу, боюсь, оторвёт его. Хочу за ногу ухватить, но не удаётся. Долго я возился с ней, пока она передней лапкой в капкан не угодила. Услыхал, как капкан щёлкнул. Хоть и упиралась она, но я её вытащил наружу. Перехватил её за туловище так, чтобы она не могла укусить меня за руку. И какая же красивая самочка оказалась. Чёрная, как смоль, мордочка и кончики ушей светло-коричневые, глаза бусинкой, с редкими белыми волосиками по всему туловищу. Считается самый высший сорт-головка, оплачивается по высшей категории.
Смотрел я на неё, любовался и что-то, ёкнуло у меня в груди. Такую красоту сейчас загублю. Уже не будет она бегать по лесу, выводить таких же чёрных соболят, красить природу своим присутствием, и это зависит от меня. Посмотрел, полюбовался, дочь свою младшую вспомнил, освободил лапку от капкана и отпустил её с Богом. Беги, радуйся жизни. Она метнулась на дерево, соскочила с него, и побежала в горелый лес. Чёрной молнией замелькала среди деревьев и скрылась в дали.
Что с Дымком моим тут творилось. Он с таким отчаянием лаял, с такой мольбой смотрел на меня, призывал отпустить его. И стонал, и плакал на разные голоса. Приседал на передние лапы вставал на дыбы. Что же ты хозяин делаешь, как бы говорил он? Отпусти меня, я его сейчас же догоню. Затем замолкнет, прислушается, уловит только для его чуткого уха доступный, удаляющийся звук соболюшки, и опять отчаянно ревёт.
Уложил капканчик в рюкзак, отвязал Дымка и повёл его на поводке. Он сначала рвался, хотел догнать соболя, но потом успокоился. Шёл и извинялся перед ним, оправдывался. Зачтётся нам с тобой за этот благородный поступок. Опять встречались соболиные следы, но я собаку уже не отпускал. Думал, что не пойду я больше в этот ручей, чтобы ещё раз не попалась моя соболюшка. Всякие мысли приходили в голову. Ещё раз вспомнил дочь свою. Как расскажу ей об этом случае, и она будет довольна, радоваться, что отец её так поступил. Всякое разное в голове вертелось.
В темноте вышел на основную речку и пошёл к избушке. Хоть и возвращался я без добычи, но на душе у меня было радостно, какая-то благодать разливалась в груди. Очень трудный прошёл день, но шагалось легко.