Видно, мои апотропеические ритуалы были не вполне угодны духам. Поэтому путешествие получилось на редкость засадным. Духи вообще существа капризные, и сколько бы ты ни совершал ритуалов, вроде, например, подготовки и ремонта машины, все они могут быть ими отвергнуты, как гнилые яблоки.
Началось с того, что после последнего ремонта, буквально накануне отъезда, из машины стало хлестать масло. Поэтому у едва не первого попавшегося на трассе сервиса у местечка Калинов куст («мост», как мы недальновидно смеялись в предыдущие поездки) – мы тормознулись для нового ремонта. Михалыч, приятный немолодой мэн, с первого взгляда определил, что из коробки двигателя вылетел болт, точнее – его перебило цепью, так как его, видно, плохо закрутили. Пока Михалыч возился, исправляя работу предыдущих мастеров, мы хорошо пообедали в кафе гостиницы «Калинов Куст». Маша стала мечтать купить такую гостиницу, бензоколонку – и осуществить американскую мечту. Тут есть пруд, цветы, лес, действительно симпатичное место.
Михалыч все сделал, даже подкачал колесо. Потом стал мыть двигатель от масла – после чего он перестал заводиться. Час мы боролись с коммутатором, и, наконец, он сработал сам, – просто подсох. Михалыч сказал, что надо обязательно иметь другой, на замену. (И в первом автомагазине он был куплен.)
За это время Кота занесло на стоянку разбитых машин, где, между прочим, имелся труп автомобиля с детской шапочкой и книжечкой внутри. «Ты испортишь нам дорожную карму!» – воскликнула Маша, – и как напророчила...
Ремонт отнял у нас два часа, которые я хотел нагнать, но Маша, оказалось, тоже хочет рулить. («Партия, дай порулить!» – наше общение на трассе.)
На границе лишь микроавтобус с немецкими номерами и украинскими немцами, и «Ока» с растаманом и его герлой. Маша пошла знакомиться. Герлу зовут Таня, она из Киева – туда же они и едут. Отсутствие народа помогло нам пройти все контроли за час с четвертью, в два раза быстрее, чем в прошлом году. Зато существенно выросли поборы: страховка автотранспорта и людей.
За границей вовсю идут дорожные работы, сюда нагнали кучу западной техники и кладут асфальт, пуская машины по обочине. Воспользовавшись случаем и пустой дорогой, Маша разогналась – и налетела на почти полуметровый перепад между старым и новым асфальтом. От удара машина даже взлетела. Странно, что не лопнула подвеска.
Но, главное, что прямая трасса на Киев закрыта, и менты посылают всех в кругаля через Чернигов. Это свело наши шансы попасть к ночи в Мать городов – к нулю. Впрочем, на этот раз у нас не было в нем вписки, и ночевать нам все равно пришлось бы в машине абы в палатке. Зато ломанулись по новым местам, а это всегда познавательно.
Первым пунктом идет Шостка, название которой вызвало в памяти шосткинскую пленку «Свема», едва не единственную на территории кондовой в достославные 70-е годы, фиговую, но свою. Увы, больше здесь ничего не производится, даже фигового. Враги, опасаясь конкуренции, спалили родную хату – и лишь руины бывшего завода украшают окраинный пейзаж.
В деревнях колодцы – словно часовни, с такими же крышами, некоторые даже с крестами. Запах степной травы. Это настоящая внутренняя Украина, с дорогами, которые строили раз и навсегда, поэтому ехать по ним проблематично. Красивая широкая Десна, за ней огромные валы, охранявшие эту древнюю землю от восточных ветров.
Из-за поворота возник Новгород-Северский, знаменитый старинный город, древнее Москвы, столица княжества, в котором я был в 81 году на летней обмерочной практике.
Прошло слишком много лет, и я ничего не могу найти. Даже руины того собора, кроки которого мы героически рисовали в свободное от прочих замечательных дел время. На центральной площади стоит безымянный памятник чуваку в русских воинских доспехах. Оказалось – князю Игорю (из «Слова о полку»…), происходившему из этих мест (как пояснил местный житель). Действительно, по дороге попалась деревушка с названием вроде Путивльска... Старые одноэтажные палаты на толстых столбах, мощеная торговая площадь, белый храм в алом свете заходящего солнца – уже с элементами западно-украинской архитектуры.
Смеркается, в небе замечательный зловещий закат сквозь раскаленные облака. Ели в темной деревне в маленьком придорожном кафе, дешево и вкусно. В деревенских окнах – свет телевизоров...
И мы мчимся в Чернигов, который я тоже хотел бы по случаю посмотреть. Белые ночные бабочки летят навстречу в свете фар, как звезды навстречу космическому путешественнику, вгоняя в транс.
Доехать не хватило сил. В четверть первого я свернул с трассы на грунтовку, уходящую в поле, и остановился в ста метрах от дороги. Я лег на капот, под спиной лобовое стекло – как в кресло, над головой небо в тучах. И стал пить коньяк.
Это уже третья ночь без сна. Думал, сразу вырублюсь, даже сидя, – ни хрена! Откинуться совсем не могу: за спиной лежит Кот. Маша предложила поменяться, но я отказался. Не могу заснуть, как ни пристраиваюсь. А завтра весь день везти. Вылез из машины под начавшийся дождь, расстелил в темноте в высокой траве пенку и закутался спальником. От дождя накрылся целлофаном. К утру дождь перешел в ливень и стекает по целлофану на пенку. То и дело я просыпаюсь и выливаю из-под себя воду, в которой сплю, как в дырявой лодке.
Мысли за рулем. Гитлер начал свою войну с сэсером, собственно, лишь для того, чтобы захватить Украину с ее плодородными землями и расселить на ней немцев из фатерлянда в качестве колонистов и выращивать крапиву. Украине была бы дарована «независимость» под немецким протекторатом – что вполне устраивало большинство украинских националистов.
Иными словами, это война, обошедшаяся нам так дорого, велась за Украину. И если б Сталин отдал ее на хрен сразу – то… ну, у кого-то были бы живы родственники. И что же: меньше чем через пятьдесят лет ее отдали вовсе без войны, еще и добавив Крым, чтоб она не расстраивалась. Россия – щедрая душа!
К мокрому мутному утру я был весь насквозь и почти невыспавшимся. Из-за дождя отъезжаем так быстро, что не было времени упаковать вещи: машин рюкзак сунул в багажник, свой кинул к Коту на заднее сидение, вызвав, разумеется, его недовольство: он и так стеснен там Спуки (наш русский спаниель).
Сох в машине, мчась в семь утра под непрекращающимся дождем к Чернигову. Слишком рано, все кафе закрыты.
Умываемся в черниговском «Макдоналдсе», открывшемся через десять минут после нашего приезда в этот славный город. Непонятно, кто идет сюда в 9 утра в субботу, но мы не были одни. Настроения совершать экскурсию по городу в поисках великих соборов больше не было. Так и увиделся он мне совершенно совково-американским.
Километров за тридцать до Киева меня стало ужасно рубить. И я передал руль Маше. Но заснуть не могу: то она слишком резко тормозит, то виляет, то кто-то нам гудит... Я все время на контроле.
Киев я хотел объехать по какой-нибудь кольцевой или окружной (которой, как известно, в нем нет), в результате угодил в самый центр – еще и под сильнейший ливень. Город уже как родной, только у нас впереди аж 720 километров, а времени – первый час. Вообще, за сегодняшний день нам надо было проехать примерно тысячу километров, что не такая уж невыполнимая задача, особенно если сухо и хорошее шоссе.
И хорошая машина… В этот раз у нее просто вырубилась пятая скорость, что не есть трагедия. Но это было только началом. Если год назад вся трасса до Львова была сплошной ливень, то теперь сплошное солнце, лишь перемежающееся несильным дождем.
Кафе «Щедрый млин», очень прикольное, в национальном стиле и с вкусной едой. Здесь нам принесли счет на 130 гривен, вместо 65! Чего с москалями церемониться! Накинули бы двадцать – я бы не заметил. Щедрый на подставы млин, как и весь, как потом выяснилось, украинский общепит.
На каждой остановке я проверяю масло в двигателе. Это стало, как ритуал. И оно, несмотря на работу Михалыча, уходит в диких количествах. На него я истратил денег, кажется, больше, чем на бензин. Меняемся с Машей каждые два часа, это тоже приходится соблюдать неукоснительно.
Настоящий дождь ливанул лишь под Львовом, точнее под Ровно, где начался и ужасный ремонт, так и не законченный с прошлого года. В маленьком селе под этим дождем затарились хавкой – а в небе абсолютно черная туча на двух еще более черных ногах. До «718-го километра», где нам поворачивать, еще почти двести этих самых км, а времени почти девять по Москве (восемь по-местному). Над карпатскими горами – радуга, прямо, как я полагаю, над лагерем волосатых. Архитектура тут стала еще более изощренная и богатая.
Я мчусь как полоумный, выжимая из машины 120, вписываясь в бесконечные повороты и обгоняя бесконечные фуры, прущие к государственной границе. В начавшейся темноте свернули на Верхние Ворота и Воловец. Я помню дорогу почти до самого конца, но именно почти… За Воловцом подобрали двух ребят, бредущих в лагерь. Закинули их рюкзаки на багажник. Общими усилиями, с помощью местных жителей нашли поворот к Шипоту. Ужасная долгая дорога, когда я уже стал сомневаться: туда ли я еду? И вдруг из темноты мост, шум водопада...
Тут многое изменилось: появилась стоянка, зато переезда через реку нет. И стоит бревенчатый дом охранника, охраняющего непонятно что. Из дома вышел он сам, запредельно пьяный и благостно-молчаливый. То есть он не возражал, что мы оставим тут машину. Едва мы собрались достать вещи и идти наверх – хлынул настоящий ливень, щадивший нас почти весь день. Пришлось снова спать в машине. Все в точности повторяется: шумит дождь и водопад, а я за рулем пью коньяк...
И на этот раз я заснул, несмотря ни на что...
Утром сквозь ели в машину бьет солнце. С горы спускаются хипы, подходит девушка Ира, которую мы везли в прошлом году. Собрали вещи и поперлись по мокрым камням наверх. Уже слышен родной звук там-тама, встречные люди здороваются. На нижней поляне палаток даже больше, чем в прошлом году, для нашей – нет места. Батя говорит, что честно держал для нас место, но отдал его приехавшим накануне Диме-скрипачу и Тине. Здороваюсь с прошлогодними френдами.
Один из них – Валера Звездный. Он живет в палатке с львовским Цеппелином, теперь священником – в кожаных штанах и бандане, который никому не жмет руки... Они сегодня снимаются, Звездному надо на работу. На их место мы ставим свою палатку.
Кот, едва мы принесли вещи, сел на них и заявил, что болен. Сразу залез в палатку.
Рядом стоят минские: Женя и Кристина. В палатке Сени живет Саша Фещук и еще один парень из Здолбунова. Я рассказал Саше, как он стал героем всех фотоальбомов с Пустых Холмов. Сразу стали подходить люди за «Райдером». Мы раздаем всем, кроме москвичей: они могу найти его по месту прописки. Тащить «Райдеры» из машины мне помог парень из Минска.
Когда на поляне появились лошади, на которых катали за 20 гривен, Кот сразу ожил и стал просить дать ему поездить. После Питера он считает себя великим наездником, даже без седла.
С Сеней – Настя, высокая беременная герла, на полголовы выше Сени. Она спросила: говорю ли я по-английски, потому что устала быть переводчиком при немце Уво. С ним общается и Тина, которая бодро, в своей манере, шпарит глупости на хорошем английском. К нам подвели и канадку Дениз, 58 лет, приехавшую аж из Ванкувера, где она работает почтальоншей. Сюда попала благодаря киевской подруге. Теперь едет в Минск, где будет жить у Сени. Она говорит лишь по-английски и по-французски, потому что ее мама – француженка. Она хипповала в начале 70-х. Удивлена, что тут так мало людей говорит по-английски. Она уже была везде, даже в Африке и Китае, и там у нее не было проблем. А Маша вспомнила, что в свое время во Франции нас удивило, как мало французов говорит по-английски. Подарили ей «Райдер» и машину книжку. Дали свои московские координаты и телефоны. В следующем году она хочет попасть в Москву.
Подошел Чарли из Ужгорода – и тоже получил весь набор печатной продукции. Нам он презентовал диск с фильмами о Шипоте. Из московских знакомых увидел лишь Смайла, другого переводчика при Уво. Сеня сказал, что тут есть Катя Полетаева, у которой тоже дом на Фиоленте. Но мы так и не увиделись.
Встретил Ливу и Линарса. Лива рассказала, что познакомилась с Перчиком в Риге, через Мишу Бомбина. Он завел роман с местной герлой Ящерицей – ибо был сильно подавлен историей с женой Леной, положившим к ним в постель третьим Эмиля, которого Перчик благородно пригласил разделить кров. Она не была хиппи, но Перчик сам врубил ее в эту идею – и вот она осуществила одну из заповедей движения – свободную любовь. Теоретически это было прикольно, а практически Перчик обломался. И умчался из Израиля сперва в Киев, а потом в Латвию.
Все говорят, что тут есть Пензель, но никто не хочет к нему идти: Пензель с какого-то испугу стал проповедовать украинский национализм и говорить со всеми на мове. Не хочу разочаровываться, хотя он никогда не был моим героем... Я познакомился с ним в 82-м во Львове, когда сам был пионером, а он – уже давно заслужено олдов. Кажется, он таким и родился, сразу олдовым, как Лао-Цзы.
...Из разговоров на Шипоте. Уж не помню кто, может, Варкан Заяц, может, Женя Минский или кто-то еще рассказал, что он где-то читал, что археологи определяют принадлежность первобытной стоянки человеку или обезьяне – по следам каннибализма. Вот, мол, какой человек дрянь!
Я объяснил, что все наоборот. Первобытный человек делал это в ритуальных целях. Человек появился тогда, когда постиг понятие священного. И первым его священным действием и был ритуальный каннибализм. Ели лучших (Кука, например), ели, чтобы самим стать лучше, мощнее, наполненными магическими свойствами (а не от голода, как в Ленинграде)…
Фещук говорит, что всегда презирал Систему, как все общественное. Я, сказал, что, напротив, уважаю Систему, единственное, что в этой стране было хорошего…
Люди подходят к Сене и, как и в прошлом году, уговаривают делать костер. Он пытается отмазаться, мол, похмелье и вообще надоело. Но, в конце концов, соглашается. Хотя сперва казалось, что костра вообще не будет, так как никого нельзя было оторвать от своих палаток. К вечеру все же деятельность по возведению костра началась. Сперва была сложена квадратная поленница, словно для погребального костра или сожжения еретика. Ее обносят шатром стволов: с нижней стороны в ход идут буки, с верхней – быстро горящие елки. Я тоже принял посильное участие. Стволы все несут и несут, их уже некуда ставить.
Костер запалили в девять (восемь по местному) еще до наступления темноты. И к нему стали стекаться люди. Тамтамы, танцы, хороводы вокруг костра, в одном из которых («в хороводе других амазонок») участвовал и Кот. На этот раз не было файер-шоу или оно было какое-то маломощное.
Тина объявила, что сожжет в «ритуальных целях» книгу некоего Дереша, в которой обсирается Шипот, как прибежище наркоманов. Я был против этой идеи, мол, сжигать книги нельзя, даже Маринину, но она все же швырнула книгу в огонь.
...У нашего приватного ночного костра собрались Машка из Сум, Варкан Заяц (симпатичный, молодой, но уже лысеющий читатель моего ЖЖ (из Чернигова), игравший на флейте, Женя Минский, кто-то еще. Я лег рано – совсем без сил после всех бессонных ночей. А люди трендят за нашим костром и мешают спать. Когда уже и Маша покинула их, а они всё угорают и спичат – встал и попросил всех или говорить тише, или разойтись. Машка из Сум была обломана моей «капризной высокомерностью». Но мне было насрать.
Утром вылезший из палатки Сеня Минский заметил, глядя в небо:
– Не нравятся мне эти облака. И этот ветер.
И как в воду глядел.
Уходящие соседи подарили нам кучу хавки, включая картошку, огромное количество хлеба, несколько кило огурцов, консервы – и мы с Женей Минским перетащили все это в свои палатки. Теперь у нас общее хозяйство.
Проверил компы, самое ценное, что осталось в машине. Сервис тут далеко шагнул: пиво и домашнее вино продают прямо у моста, не надо идти в деревню. В очередной спуск купил двухлитровую бутыль «Изабеллы». Уничтожили ее большим составом. Ростик сидит с Тиной на камне и хочет не только ее пить, но чтобы ему еще и принесли ее в стакане...
– Что это ты так обленился? – спросил я.
– Да, вот, очень обленился, – жалуется он.
– Ну, это ты обломаешься, – пообещал я.
Видел печального львовского Яна, что вышивает бабочки, в малиновых кожаных штанах. Он сильно пьет от депрессии, но отчего депрессия – никому не говорит.
Несколько раз подходил 983-й, Володя из Мукачева, и призывал вернуться на форум Грязных Хиппей. Но раз я распрощался, то распрощался.
– Там у вас хватает народу и без меня.
Вообще, тут много людей с форума.
Застал Кота, о чем-то беседующим с 60-летним Фещуком.
Днем появились менты. Они никого не напрягали, лишь искали «главного». Тина предложила избрать главным Спуки. А я – местного сумасшедшего старичка Петро.
Маша зовет меня в лес за грибами. И едва мы зашли в лес – пошел дождь. Под прикрытием дерев мы поднялись вверх в горы. И встретили пьяного парня, расстроенного ссорой с герлой. Он лечится тем, что шастает по горам. Он сел рядом с нами, попросил у Маши сигарету и стал что-то петь по-русски.
– Спасибо, – сказала Маша.
– Спасибо – москальское слово. На украинском надо говорить денькуе... – назидательно ответил он.
– Очень похоже на польский, – заметил я, намекая, что не надо задаваться.
Возвращаясь, встретили Пензеля. Он сидел у речки, пьяненький, редкозубый и страшный, в своей знаменитой шляпе. Все ж я-таки подошел и поздоровался. Поговорили вполне по-русски. Он ждет Петю Молдавского, который где-то надыбал «Лексус», вместе с его хозяином, врубившимся в приключения бизнесменом. На этом «Лексусе» его повезут домой во Львов.
Тут и правда появился «Лексус».
– На чем теперь ездят волосатые! – угораю я.
Петя собирает большие камни из речки – на могилу одного из «основателей Шипота»...
В лагере Маша решила, что надо срочно вешать тент, то есть здоровый кусок целлофана, который мы привезли с собой. И стала готовить картошку с найденными (ею же) грибами, среди которых были два белых. И жарить лук. Чуваки выслушали про тент, но никто не поднялся.
Я писал на пне и спичил с Женей Минским и другим пиплом. Был тут и поляк Улисиус, отлично говорящий по-русски. Он похож на цыгана или волосатого чеченца, за что его постоянно останавливают менты – что в Киеве, что в Москве. Женя гонит какие-то веселые телеги, но все не может ни одну закончить.
Тина, Машка-панкушка и ее приятельница сели недалеко от меня и стали читать про себя в «Райдере» – статью про прошлый Шипот. На меня, автора, – ноль внимания.
Подобно Пустым Холмам – Шипот в этом году понравился меньше. Пропала новизна. Или не было того настроя, что в прошлом году… В прошлом году настрой был выше крыши – и все удалось. Повторение никогда не бывает полноценным. Это та самая река, куда не удается зайти дважды.
Коту лучше. У соседей он взял летние лыжи на колесиках и палки – и смело катается по местным горкам. Это у него хорошо получается, как зимой на сноуборде Юры Балашова. Спуки бегает за ним и лает.
Мы сидели у палатки белорусов. Подошел Фещук и пригласил меня под соседний голубой тент – послушать группу «Спелые листья клена». Я слышал их пару лет назад в Москве на концерте Умки. У меня даже сохранился их диск с кленовым листом. Группа – это нежная маленькая девушка Саша и ее красивый высокий мэн Алексей. Они из Ростова, посему сперва последовала какая-то телега про Ростов и тамошних ментов. Едва они заиграли – у соседнего костра заголосила Тина – и вокалистку стало совершенно не слышно.
– Очень красиво поет, – усмехнулся Алексей.
Один чувак пошел и попросил Тину замолчать (что, как потом выяснилось, ее очень обломало).
В Москве они не произвели на меня сильного впечатления. Но тут понравились, хотя бы потому, что пели не чужое, подобно большинству шипотских музыкантов, а свое.
После концерта Алексей долго извинялся перед Тиной и Димой-скрипачом.
– Почему нам заткнули рот?! – кричала Тина. – Мы тоже музыканты, не хуже других!
Маша решила подарить им свою книжку. Поэтому мы познакомились и поговорили.
У палатки минчан собрались олдовые, и какой-то тип стал издевательски зачитывать рассказ Алика Олисевича – о его поездке в Киев на концерт Маккартни. Алик, конечно, не стилист, но стеб над его текстом, этот громовой хохот – показался некрасивым, и я сказал об этом. В стебе к моему удивлению принял участие и Чарли. Сами, видно, великие писатели!
Начало накрапывать – и надо было правда ставить тент. Конструкция получилась странная: двумя концами он был привязан к нашей палатке, остальными – к елке и камням.
Подошел Кот и попросил фонарик. Не для себя: «полупанк» Пятачек, вечно пьяный белобрысый охламон 20-ти лет из Львова, приехавший сюда со своей молодой женой, наконец, добился своего – и сломал ногу (самое малое, чего он заслуживал). Получив фонарь, Кот скоро вернулся: злосчастного Пятачка надо нести вниз к мосту, куда приедет скорая, и нужен четвертый человек. Как и в прошлом году, им оказался, конечно, я.
Уже нанесло туч, в горах бьют молнии, ветер гуляет через поляны, вот-вот хлынет... Пятачка выволакивают из палатки, и я беру его за ногу. Другой помощник – тот же 983-й, третий – человек, который наложил повязку на сломанную ногу, – Про. Есть еще и четвертый, но его я не запомнил. Кот идет впереди и светит фонариком. С полдороги пипл решил передохнуть, но я заставил всех подняться и пойти. Пятачок полон юмора: ему дали кетанола – и он ничего не чувствует. Но нас сейчас застигнет дождь.
На склоне нас нагнала босоногая жена этого Пятачка, напомнившая мне герлу из «Криминального чтива», грабившую кафе, и стала совать нам наасканные по палаткам деньги.
Несколько раз я просил Кота вернуться, но он упорно идет и светит. Кто-то из встречных пиплов сравнил наш спуск с многочисленными фонарями с летающей тарелкой. Но нам не до смеха: нам надо успеть до приезда скорой помощи. Она ждать не будет.
Вокруг сверкают молнии – и, наконец, начинается ливень. Камни потоком катятся вниз в струях воды – и мы едва не с ними, с Пятачком на руках. Кот, споткнувшись на камне, упал, но встал и без жалоб пошел дальше.
Мы были вовремя: скорая как раз подъехала к площадке у моста (тут же стоит и моя машина). Я оценил мужество этих людей, приехавших в эту глушь по такой дороге и по такой погоде.
У моста жена Пятачка появилась вновь, уже в обуви и с вещами – и села в скорую.
Мы с Котом спешно пошли назад, светя себе одним из оставшихся фонариков. Вернулись мы совершенно мокрые. Кот полез в палатку, где Маша переодела его и уложила спать. Под тентом уже горел костер и на огне стоял чайник.
Чем сильнее становился дождь, тем меньше оставалось костров на полянах. Наконец, осталось всего два. Поэтому наш представлял большую ценность. Разумеется, к нам стекается пипл: Машка с мужем, 983-й, Батя, еще кто-то. Пришел Про и принес наш фонарик. У него длинный хаер, растаманская шапочка. Я оценил его медицинский талант. Про объяснил, что научился навыкам фельдшера на уроках гражданской обороны в школе. Вот ведь – и от них бывает польза! Каждый год на Шипоте кто-то калечится или заболевает – и каждый раз находятся добровольные спасители и помощники. Вообще-то Про учится на математика.
– Но если тебе это удалось, тебе надо пойти по пути медика, – уверяю я его. – У тебя прирожденный талант и ответственность.
У этого двадцатилетнего Про все просто – отсюда и кликуха. Все всегда ему удавалось, и он уверен, что так и должно быть. И будет всегда… Это, конечно, иллюзия. Я предупреждаю его – чтобы он был готов.
– Нет ничего простого из того, что дается душе, – нагнетаю я.
Небеса грохочут, вспышки следуют одна за другой, как на войне, на миг освещая всю поляну и мокрые притихшие палатки. Дождь льет стеной, меняя от ветра направление, я кидаю в костер мокрые дрова. Чай и водка для бодрости. Вдруг появляются два совершенно мокрых человека в плавках и спрашивают, не стоят ли тут белорусы?
– Стоят и в изобилии, а что?
Ребята говорят, что нашли в усмерть пьяного белоруса, который не знает, как найти свою палатку. Не наш ли? Я делаю широкий жест: тащите его сюда, поглядим…
Притащили: оказался не наш. Но мы гуманно решили оставить его у себя под тентом на пенке. Я и сам был практически насквозь, хотя моя стопная шляпа 86-го года как-то предохраняла хаер от дождя. Тут 983 проявил себя выдающимся человеколюбом: он снял с безымянного и полубесчувственного белоруса мокрую майку и натянул на него свой сухой свитер, и все приговаривал, когда белорус норовил вновь упасть под дождь: «Ну, ты не прав, белорус должен знать меру!»
Четыре раза тент срывало ветром, и мы с 983 натягивали его вновь. Прикрывал он нас, в общем, весьма условно, зато нам удавалось поддерживать костер, едва ли не единственный на всей поляне.
В темноте, под ливнем, в свете лежащего на земле фонарика, забиваю колышек нашей палатки, который выдернуло вместе с тентом.
Чай кончился. Осталась водка и спирт на апельсиновых корках. Но это уже не идет.
Володя из Мукачева, 983-й, рассказал о себе. 983 – это его позывные, когда он был радиолюбителем. Он не считает себя хиппи, хотя по жизни был им. В 79-ом жил здесь в горах в домике, который я видел в прошлом году, но про Шипот узнал лишь шесть лет назад и очень удивился. Это его родные места. 983-им его зовет даже его сын, который живет с его бывшей женой. Он очень милый и разумный человек. Понравился мне больше всех.
...Когда тент снесло в пятый раз – мы с ним махнули рукой и решили его не восстанавливать, а идти спать. Напоследок закутали несчастного белоруса в оборванный тент – и так оставили до утра…
Я весь мокрый, но это пустяк, не холодно. Хуже, что ветер такой, что кажется, что сейчас сорвет палатку...
Дождь то слабеет, то усиливается. В семь утра, когда я пошел в лес в дабл, белорус так и лежал под целлофаном, одни ноги в модных штиблетах торчали наружу. Он не проявлял признаков жизни, но проверять не хотелось.
...Дождь лил всю ночь и все утро. Палатка наполовину промокла. Половина вещей тоже. Вспоминалась Тихая Бухта 21 год назад. Только теперь с нами Кот, а не Данила. Решили сниматься и ехать, лишь можно будет вылезти и собрать вещи.
В 11-ом дождь почти стих. Срочно собираемся и прощаемся. Ко мне подошел Виталий из Донецка и спросил, что я еще написал, что можно почитать? Прикол: он читал почти все! А Маша согнулась пополам, чтобы Машка из Сум могла записать наш телефон и адрес в Севасте, используя ее туристскую седушку на спине как твердую поверхность. После Шипота Машка хочет ехать в Крым. Кажется, что в Крым едет половина Шипота, кроме тех, кто едет на Алтай на «Радугу» и на «Шешоры», местные Пустые Холмы, как мне объяснили.
Компы опять остались нетронутыми, как и машина, только Маша умудрилась забыть свой маленький рюкзак – и мне пришлось снова идти за ним наверх. А у меня с ночи болит живот, совсем как в прошлом году.
Поехали вниз по карте (и по дороге).
До Воловца с нами едет девушка, которую нас попросил подвезти Дыш-Мыш с форума Грязных Хиппи. Плохо так, что остановился с полдороги и иду в кусты. А потом пью свои лекарства. Увы, пользы – ноль. В Воловце уже жарит солнце. Маша с Котом позавтракали. Мне даже думать о еде страшно...
От Воловца ведет Маша. А я вспоминаю «Последний дюйм», фильм и рассказ. Вот для чего я выучил ее водить!.. Ехали медленно, в основном из-за обгонов, на которые она не решалась. В какой-то момент мне полегчало, и я сел за руль. И вел три часа до Тернополя. Тут я по настоянию Маши выпил стакан бифи-кефира. И все! Пока они ели в кафе на выезде из города, мне становилось все хуже. Я откинул правое кресло до самого конца и принял почти лежачее положение, несмотря на протест Кота. И все равно через 30 км мне пришлось делать укол но-шпы. И решать, куда ехать? Поехали в Винницу. Я уже перестал обращать внимания, как Маша ведет, перестал нервничать при ее обгонах. Я лежал с закрытыми глазами и все ждал, когда мы доедем, потому что единственным спасением снова была больница.
По образцу прошлого года, когда я помирал в Одессе, попросили таксиста показать дорогу до больницы. Он ехал перед нами – и сперва, по примеру Сусанина, завез в поликлинику, потом все же куда надо – и дождался сообщения, что меня тут берут. А то повез бы в другую.
У меня взяли кровь и мочу. Положили в смотровой. Тут уже лежал охранник неизвестного охранного предприятия, субтильный невысокий парень, то и дело бегавший до ближайшего унитаза, где его душераздирающе рвало. Потом привели здорового отравившегося водкой бугая. Его колбасило со страшной силой, словно он первый раз принял психоделиков и был совершенно к этому не готов. И его девушке было трудно сдерживать его попытки слезть с топчана и куда-то идти, притом что он плохо стоял на ногах и совсем себя не контролировал. Он плакался, как девчонка, без конца матерился и все боялся умереть. Жалко было смотреть.
Я лежу на топчане, жду врача. Врач, молодой парень, расспросил, вежливее, чем в прошлом году в Одессе, пощупал живот. Сказал, что надо ждать результатов анализов. Я попросил вколоть мне что-нибудь обезболивающее. Но и для этого надо дождаться результатов анализов. А их почему-то все нет.
Наконец мне всадили микс из трех веществ, как мне сказали, и мне на какое-то время полегчало. Приступы притупились и стали реже.
Я лежал и созерцал фото на противоположной стене, где был изображен осенний сад: рыжие деревья, пышные кроны. Но я видел в них маски и лица уродов и богов. Зрелище было интересным, но улучшение было коротким.
Потом меня щупал главный хирург, потом еще один пожилой мэн, повторяя все расспросы и опять отправляясь за результатами анализов. Так они и не поставили никакого диагноза, а Маша уже не могла терпеть усталость. Они даже не выписали ничего, кроме кетанола, и то по моей просьбе. В это время пожаловавшие в больницу менты стали смеяться над нами: неужели при Машиной внешности ей не выдадут кетанол без рецепта? Сестра саданула напоследок уколом, и Маша побежала в местную аптеку добывать кетанол. И мы пошли к машине.
Она была закрыта изнутри спящим Котом, который не отзывался на стук и крики. Спуки смотрел на нас и тоже молчал. Еле добудились, когда я сорвал ветровик и крикнул в дырку.
Теперь мы следуем за другим таксистом, который везет нас в самую дешевую местную гостиницу. Гостиница оказалась бывшим общежитием, и тут нет мест, поэтому нас вписали в здешний «люкс» из трех смежных комнат за 250 гр. до утра. Даже с собакой.
Все уже на пределе сил, а меня снова крутит. Теперь разглядываю кафельную плитку в дабле, опять находя богатое художественное содержание. И кручусь от боли на своем диване. Разбудил Машу и попросил вколоть мне еще но-шпу. Советуюсь: не вызвать ли скорую? Но разве они помогут? Маша напомнила мне слова одесской врачихи: это больно, но от этого не умирают! Да, наверное, но когда так больно и так долго!.. Все же решил терпеть...
К утру стало чуть-чуть легче.
Инвалидом дороги без сна и завтрака, я загружаюсь утром в машину. Объявил, что это мой последний Шипот: надоело умирать!
Теперь раздражает все, в том числе мова, которая повсюду слышится и повсюду видится. Это какой-то специальный придуманный язык, чтобы издеваться над русским! Достали, честное слово! Чем он обогатил человечество? – Еней був парубок моторний I хлопець хоть куди козак… Не вижу смысла в существовании этого языка, особенно в стране, где все знают русский…
Еще в Виннице Маша спросила насчет масла в двигателе, и я обещал посмотреть на первой остановке. И забыл.
Два с лишним часа Маша вела до Одесской трассы. Тут я почувствовал себя лучше и сел за руль. Солнце, сухо, хорошая дорога, – я врубил на полную и разогнался до 130. Сейчас, думаю, птицей-тройкой долетим до Одессы!.. Еще сегодня мы рассчитывали быть в Севастополе, я уже собрался позвонить и предупредить Дениса, чтоб вечером ждал... Позвонили моей маме и сообщили, что все хорошо...
Пролетели мы всего 20 километров, когда начало трещать железом. Думал – багажник на крыше. Вдруг удар и дым… – и ручка скоростей приобрела способность двигаться совершенно свободно, не производя никакого действия. Припарковался на обочине – сперва с облегчением, а потом с отрезвлением, что мы влипли... Первая мысль была: полетела коробка передач или корзина сцепления. Но, открыв капот, я выпучил глаза. Такого я еще не видел: в нижней части двигателя зияла здоровенная дыра, из которой торчал поршень. Ничего хуже этого на трассе с нами случиться не могло! Ну, кроме лобового, естественно. Масло, знать, таки вытекло, несмотря на все ухищрения горе-путешественников.
Путешествие, начавшееся без особой удачи, показалось оконченным. До Одессы было двести километров, столько же до Киева. И бесконечные поля подсолнуха вокруг. И никакой машины, которая могла бы взять нас на буксир, как было после Пустых Холмов…
(А тогда дружественный маленький «Матис» тащил мой тяжеленный тарантас до Апрелевки шестьдесят километров. Девушка, им управлявшая, делала это (то есть буксировку) первый раз в жизни, поэтому мой трос рвался шесть раз, связывался и снова рвался.
В сумерках в Апрелевке она остановилась отдохнуть. И тут из темноты вышел некто в белом, с тросточкой и в белых перчатках – и спросил: что у нас случилось? Для соблюдения хоть какого-нибудь правдоподобия он представился хозяином близлежащего сервиса. Ушел и вернулся именно с той деталью, которая у меня сломалась (коммутатором зажигания). Я установил его – и двигатель завелся. «Вы – волшебник!» воскликнула Галя (так звали девушку, которая нас буксировала). «Моя профессия – помогать людям», – скромно ответил он. «Хорошая профессия!» – согласился я, – и поехал в Москву…)
Снова рассчитывать на подобные чудеса под ясными небесами Украины – не позволяло чувство реальности. Кот начал ныть и ругать проклятую машину. Мы стали поднимать руку, надеясь застопить кого-нибудь, кто отбуксирует нас до ближайшего населенного пункта или автомастерской. Но никто не стопится. Я сел в машину: снова скрутило живот. И тут перед Машей остановился черный микроавтобус «Фольксваген», из которого выскочили двое молодых людей в трусах. Один, толстый, с магендовидом и крестом на груди, спрашивает: что изображено у меня на капоте?
– Это глаз?
– Да, глаз Бога, – не моргнув сказал я.
– Правда?
Плохо он нас хранил, можно было бы добавить, однако – как посмотреть… Не исключено, что боевая раскраска нашего авто и привлекла их внимание. Как раз за два месяца до того благодаря ей же я без сучка прошел техосмотр: на станции работал парень-стажер, приколовшийся к марихуановой теме, проиллюстрированной на одной из дверей. Родственная душа закрыла глаза на все недочеты и неисправности, имевшие, впрочем, третьестепенное значение.
– Так что у вас случилось? – спрашивает тонкий.
Я, чтобы не пугать, сослался на коробку передач. Мол, до ближайшего сервиса…
Цепляю сперва старый трос, весь в узлах, который тут же рвется. Ребята машут рукой и достают свой. И мы – летим, на ста километрах в час! Не думал, что машины буксируют на такой скорости. Нога немеет, живот крутит и от однообразия задачи все время рубит в сон. Щиплю себя и лью на голову минеральную воду, боясь утратить бдительность. Маша спит, Кот спит, Спуки тоже спит. А сервиса все нет. А когда, наконец, появился – там лишь покрутили головой: за такой ремонт они не возьмутся! То же произошло и на втором. Ребята уже в курсе, что с моей машиной совсем кирдык.
– Ну, значит, надо тащить в Ручейки, к бате, – решают чуваки.
Батя – это не прозвище, это реально их отец, живущий в деревне под Одессой, автомастер-любитель. Двигатели – это, мол, его любимая работа. Правда, он оказался на смене, но нас, вроде, готова принять их мачеха, его новая жена.
И тут начинается ливень, такой, что щетки не справляются. Я предлагаю Маше пристегнуться и даже пристегиваюсь сам, что никогда не делаю, а Коту сесть строго за ее сидением. На ста километрах в час на мокром шоссе на пятиметровом тросе – всякое может случиться...
Чуваки протащили нас двести километров, почти до самой Одессы, свернули с трассы и довезли до двора дома их отца. Здесь мы будем жить. Здесь же и ремонтироваться. Валентина, 56-летняя мачеха, усаживает всех за стол. Ее не смущает даже наличие у нас собаки.
А еще говорят, что хиппи – лучшие люди! Нет, надо попадать в такие приключения, чтобы узнавать людей. Мы полны благодарности, а они скромно отнекиваются, мол, и с ними такое бывало и люди помогали...
Чуваков, кстати, зовут Костя (толстого, с магендовидом) и Володя (худого). Они родные братья, хоть не очень похожи друг на друга: Костя говорлив и жизнерадостен, немного прост, Володя – молчалив и несколько угрюм, зато, вроде, и более образован. Утром они выехали из Киева, в котором живут, чтобы доехать до Измаила, где должны были загрузить автобус овощами – и сегодня же вернуться в Киев. Такая у них работа. И, однако, они потратили на нас столько времени, будто оказывать подобного рода услуги на дороге – совершенно в порядке вещей. Собственно, они в этом уверены.
– Не хиппи ли вы? – спрашивает нас Володя. Похож я, мол, на Джона Леннона. Ну, это явный перебор: совсем не похож.
Маша начала темнить, но я честно говорю: да, мы хиппи, чего скрывать?
Валентина наливает всем борща, даже мне, хотя второй день мне даже страшно смотреть на еду.
– У моего у самого язва – и когда болит, то он ест борщ – и проходит, – убеждает она.
В добавление к борщу – самогонка. Я отказываюсь, но теперь инициативу берет Володя:
– Я сейчас позвоню Шуше, она скажет: можно или нет. А что у тебя за болезнь?
– А кто у нас Шуша? – спрашиваю я.
Оказывается, это его киевская невеста, по совместительству – врач и даже доктор наук. Володя звонит ей по мобиле – и она заверяет, что водку при колите (диагноз, поставленный мне год назад в Одессе) можно пить безбоязненно. Что я и делаю. И борщ ем тоже. После чего прошу дать мне лечь – ибо притихшая было боль вдруг возобновляется с первозданной силой.
Мне предоставили хозяйскую постель в хозяйской спальне. Я проклинаю свою слабость, что поддался на уговоры. Маша колет мне предпоследнюю ампулу но-шпы. Ребята уезжают, желая здоровья, даже несколько испуганные развитием событий.
Но, однако, через час боли слабеют, я даже заснул. Проснулся – и ощутил забытое чувство здоровья! Это так чудесно, что я долго не верю в это! Ни один из многочисленных медицинских препаратов, употребленных в последние сутки, не оказал подобного действия.
За это время Валентина подробно рассказала Маше всю свою жизнь, изобилующую драматизмом и обломами. У нее умер маленький ребенок. С новым мужем Алексеем, отцом Кости и Володи, они поменяли квартиру в Одессе на дом, где сделали ремонт. Там было все: вода, удобства. В отличие от этого дома. Но сын попал в аварию, разбил чужую машину – и они продали дом, расплатились и на остатки денег купили этот, где тоже только что сделали ремонт. Но она это место не любит: нет нормальной воды, соседи ей не нравятся... Про них и про бывшую хозяйку дома она говорит очень много. И я, проснувшись, слушаю это рикошетом через открытую дверь.
Валентина ругает дожди, жару, климат. Я вообще крайне редко встречал русских людей, не жаловавшихся на жизнь. Само собой, досталось и современной хохлятской политике. Ющенко, «Тимошку» и прочих она, естественно, люто ненавидит. Как и всю новейшую историю. Мол, при Советском Союзе было лучше.
Говорит она про свое здешнее хозяйство, кур, индюшек, свинью… Была у нее и корова, да продали, не справилась. Еще у нее овощи, сад, на все нет сил. А вообще она городской человек, родом из Брянска... Странно, буквально на днях я думал, что апофеоз скуки для меня – это деревенский дом и крик петухов. И вот я попадаю сюда прямой наводкой. И счастлив, потому что все могло быть гораздо хуже. Словно какой-то ангел-хранитель спешит исправить несчастья ангела-губителя...
И еще я поражен способностью Маши поддерживать такие разговоры. А Валентина явно стосковалась по собеседнику.
Я позвонил маме и попросил выслать мне немного денег через банк.
...Нас положили в гостиной, где есть диван и раскладушка для Кота.
Я встал в девять утра – и нашел Алексея, хозяина дома, сурового на вид седого мэна, под моей машиной. Полдвигателя уже было снято. Он пришел в пять ночи с дежурства и, вместо того, чтобы лечь спать, стал возиться с двигателем. К тому времени, как я позавтракал, он снял весь.
Мне удивительно хорошо, просто исцеление какое-то! И мы едем с ним на его «двойке» 84-го года на одесский авторынок. Покупать новый двигатель – слишком дорого и бессмысленно. С работой это будет стоить полторы-две тысячи баксов, то есть дороже самой машины. Дешевле бросить ее здесь или продать на запчасти, а самим ехать поездом. С другой стороны, двигатель б/у, за двести, может оказаться котом в мешке. Но я верю в Алексея. Он находит один, проверяет компрессию. Потом едем смотреть другой – в дом на лимане, где держит склад автохлама человек армянской наружности. Он предлагает б/у от «тройки», из самой, якобы, ГДР! Когда там запретили наши машины – к нам стали поступать запчасти от них. А там-то о машинах заботились! – говорит продавец. (Факт, сам видел.) К тому же двигатель работает на 80 бензине: западные люди еще и экономны... Но – за 550 долларов!
Втроем с армянином грузим двигатель в багажник «двойки». Еще купили масло, сальники, фильтр...
Позвонила мама и сообщила, что завтра она приедет сама, поездом до Одессы. Армия спасения – и не откажешь...
До 11 ночи мы вдвоем с Алексеем меняли двигатель. Иногда подходила Валентина, сидела, что-то рассказывала, курила, вздыхала. Весь день она заботились о «Ванечке», показывала ему зверюшек. Маша нашла озеро, где гуляла со Спуки. Я перемазан с ног до морды. Но самым засадным было устанавливать собранный двигатель в капот, а потом кантовать его, с канатом через плечо (канат перекинут через металлическую балку гаража), стоя ногами на капоте, пока Лёша монтировал что-то снизу. А вчера я едва не помирал. Я даже начал отвечать ему на его суржике, на котором он говорит. Он и правда мастер, простой русский человек в его идеале. Матерится, конечно, как положено русскому мастеровому. Зато почти не пьет. 50 грамм за обедом и ужином – и все. Хотел бы написать о нем поэму.
Я даже стал чуть-чуть разбираться в машине, где там у нее генератор, где стартер, и прочая хрень, как все это соединяется и крепится.
Но мы сделали это! «Не мотор, а огонек!» – довольно говорит усталый Лёша, когда я завожу его и даже откатываю машину на метр из гаража. Это, честно сказать, кажется чудом.
Я попросил Валентину оценить, сколько мы им должны... Маше здесь понравилось...
И утром с меня попросили всего 300 баксов. И это включало в себя и жилье, и еду.
Еще и машину помыли, несмотря на мои протесты.
– Вы нам уже как родные! – воскликнула Валентина.
Первый ли раз такое? Да нет, со времен стопа, уже четверть с лишним века, я встречаю такую немотивированную доброту, как в другое время и в других обстоятельствах встречал столь же немотивированную злобу. Россия, блин! Общим аршином не измеришь.
Само собой, у меня будут проблемы с чужим двигателем, не вписанным в техпаспорт, но сейчас об это не хочется думать. Главное – продолжать путешествие, перспективу которого я накануне совершенно не прозревал в сгустившемся метафизическом мраке. Заплатил 7 тысяч рублей (по курсу). Оставил им крымский телефон: пригласил посетить нас в Москве или в Севастополе. Но они уверены, что не приедут. Возраст, дела, мало денег...
– Ну, ваши дети...
Сердечно попрощались. У меня осталось две тысячи рублей и двести гривен, как раз на заправку. С этими сокровищами по утреннему солнцу по уже знакомой дороге мы поехали в Одессу. Еду тихо, прислушиваясь к работе нового двигателя... По дороге Маша воспитывает Кота: вот, как ты злился и плакал, а какие хорошие оказались люди! Теперь он и сам хочет быть таким хорошим, только разве иногда стрелять по всяким шибзикам в компе…
Долго петляем по Одессе, пока не выезжаем к той же Отраде, где купались три года назад, в наш первый приезд в Одессу. На Отраде солнце, песок, но море довольно холодное. Звонит мама: она уже приехала. И мы спешно едем ее встречать. Она изумлена, что мы на машине.
И уже вчетвером мы поехали в Севастополь…
...На окраине Одессы, заглянув в капот, я увидел, что двигатель снова залит маслом. Самым дорогим, с молибденом, купленным на одесском авторынке. Мужик из пункта «Замена масла» смотрит и, как потом перефразировала Маша (с моих слов), говорит: сам я помочь не могу, но вот мой меньшой брат!.. То бишь он посылает нас к некоему Коле, своему приятелю…
– Знаешь, где оптовый рынок?
Как ни странно, знаю. Точнее, думаю, что знаю, ибо проезжал мимо три года назад. Может, и год назад тоже, но тогда я был в полуневменозе...
– Ну, вот, за ним, где гаражи начинаются. Дорога там будет делать такую дугу, а от нее пойдет перпендикуляр. Недалеко от улицы Паустовского…
Ну, еду, вот он рынок вроде, море гаражей, «перпендикуляр»… Самое смешное, я этого Колю нашел. Зрительная память плюс воображение – страшная штука!
Коля, среднего возраста серьезный мужик в усах, сказал, что сперва мне надо помыть двигатель, чтобы он мог понять, откуда хлещет. И я поехал на ближайшую мойку, рядом с автозаправкой, где специально предупредил молодого парня, осуществлявшего процесс, чтобы он не залил мне коммутатор.
– Ничего, – пообещал мне парень, – продуем сжатым воздухом, и все будет ОК!..
Его бы устами… После самой тщательной мойки я битый час пытался завести двигатель, несмотря на весь сжатый воздух, тоннами посылаемыми на несчастный коммутатор, спасший нас в Апрелевке. Остальные в это время едят бутерброды в тени на дворе моечной. Наконец я установил резервный, купленный после приключений в Калиновом Кусте по совету Михалыча – и поехал назад к Коле.
– Какой же дурак сделал эту херню! – лаконично отрефлексировал Коля, глядя на все труды Лёши, то есть на способ, которым он заглушил какою-то трубку, нахально торчавшую из ново-старого двигателя.
За пять гривен он пошел и заварил мне то, что осталось от трубки, потом поставил на место. И мы снова поехали.
На несчастье, пока я общался с Колей, мама и Кот набрели на ресторан – и предложили нам пообедать. Там был отличный интерьер в таком экзотическом охотничьем стиле, большие деревянные столы. Вежливая официантка Света посоветовала всем, кроме меня, мясное блюдо за 12 гривен... Нескоро были принесены три огромные тарелки, такие, что никто не смог их доесть. И следом счет на 260 гривен. Я пошел выяснять, как 12х3 гривен превратились в 260? (минус моя еда и напитки). И выяснил, что 12 гривен в меню – это было за 100 гр. Нам же положили аж 450, не оговорив это с нами. Так что цена трех тарелок оказалось 133 гривны. Причем 100 гр. стало загадочно стоить уже 14 гривен. Пришлось мне устроить разборняк с маленькой наглой Светой. Света вопит, что кусок мяса весит больше 100 гр., поэтому они физически не могут положить столько! Но мы-то этого не знали, и сколько нам положить – почему-то решали они сами! А если б решили положить килограмм?!
Я сказал ей многое и сказал бы больше, но меня увели за руки мама и Кот...
В испорченных чувствах я помчался по трассе и, наверное, на последнем светофоре в городе стал тормозить. Тормозов, однако, не обнаружилось. Машину крутит из стороны в сторону, словно у нее лопнуло колесо. Как-то удалось не выскочить на встречку и даже не дать никому ни в зад, ни в перед. Вышел из машины, смотрю… Ну, это уже слишком! Левое колесо стоит прямо, правое – глядит в сторону. И до земли висит правая рулевая тяга. Самое глупое, я менял всю трапецию прямо накануне путешествия – в том самом сервисе в Красноармейске, после которого началась поганка с маслом.
С помощью откуда-то взявшегося мужика оттолкали машину на ближайшую заправку (Маша сидела за рулем). Мужик исчез и скоро вернулся, сообщив, что буквально в пятидесяти метрах за заправкой есть СТО. А времени, между тем, семь вечера. Я рванул туда через садик с розами – и нашел пожилого мастера со свежим фингалом под глазом, который признался, что починил бы, конечно, тягу, если бы машина была тут.
Я выкинул все вещи из багажника, достал домкрат, поднял машину, залез под нее и соединил тяги случайно нашедшимся в инструментах гвоздем. Загнул концы плоскогубцами и поехал в сервис. Уже переодевшийся мастер собирал вещи в свою машину и хотел уезжать. Но, однако, переоделся назад, быстро поставил мне отвалившуюся гайку и шплинт, заодно проверил другую тягу, подтянул тормоза. И взял за все 20 гривен. А малодушный Кот в это время уговаривал бабушку ехать на поезде, потому что на такой машине ехать нельзя!..
Мама советуется со мной. Меня самого беспокоит череда этих «предупреждений». Я чувствую, что какие-то силы останавливают меня от дальнейшего путешествия, предупреждают и хватают за руки. И надо бы прислушаться… Да и резина совсем лысая…
Мама предлагает переночевать, ибо уже восемь. Но мы решили ехать, хоть всю ночь. И, если она хочет, то может остаться – и приехать завтра на поезде, вместе с Котом. Возможно, есть ночной поезд, тогда не надо будет снимать гостиницу. Мама думает и решает, что мы должны быть вместе и не бросать друг друга в беде. И я несусь через ночь. В 12 мы были в Армянске. Машин мало, и даже в городе скорость 100-110. Поэтому город исчез, словно Китеж. Я могу везти и дальше, потому что после сна у Валентины я удивительно бодр, но знаю, как Маша ревниво относится к тому, кто и сколько ведет. Поэтому она рулит до Симферополя. Я видел, как она вела машину до Винницы, и теперь совсем не нервничаю. Она стала гораздо более опытным водителем, хотя мы порой и цапаемся, когда я ей советую или критикую. От Симферополя вел я – и даже не устал. После всех приключений я ощущаю в себе огромную силу. Хотя, увы, на всю жизнь она не дается. И все же, кажется, это был тот самый опыт, которого мне не хватало. Еще одно стеклышко в мозаике.
На Фиоленте мы были в четыре ночи. Тут мама призналась, что ни секунды не верила, что мы доедем. И всю дорогу молилась (поэтому, мол, и доехали). Нас встретили Денис и Лена. Они сердечны и любвеобильны. Распили с ними коньяк.
А завтра с утра – полив, надо рано встать...
...Мы ехали сюда с такими трудами, преодолев столько препятствий, и уж, коли доехали, должны были остаться тут надолго. Получилось иначе...
А моя болезнь нагнала меня через полтора года с небольшим и за шиворот швырнула в московскую больницу на операционный стол. Оказывается, от «этого» еще как умирают!.. Но пока я сижу перед открытым окном, за которым огромная черешня и голубое небо. Я сижу, забыв про комп на столе, уставившись во все это, словно на идеальный вид. И мы с Машей – еще пара, и у нас большие планы...
2008-2023