Евгений Шейнман
В 1961 году по институтскому распределению я попал в Ташкент на Тепловозоремонтный завод, где меня определили в кузнечный цех, сначала на должность поммастера с окладом 90 рублей с обещанием через месяца три назначить мастером уже с окладом 120 рублей ( в те годы это была обычная зарплата ИТР).
Я оказался едва ли не самым молодым среди работников цеха. Вел я себя в несвойственной среди простых людей манере: обращался я к ним на «вы», по имени -отчеству. Это трогало грубоватых кузнецов и подсобных рабочих, они не привыкли к такому обращению. Меня они называли запросто Женей и на «ты». Меня умиляли, например, такие случаи, когда ко мне подбегала женщина - машинист молота (которая с помощью длинного рычага управляла подъемом и спуском верхнего бойка) и плачущим голосом жаловалась мне: «Женя , почему Килячков (кузнец) обзывает меня?». Тут следует отборный мат, которым она продемонстрировала, как именно ее обозвал этот самый Килячков, человек в летах, и я , двадцатитрехлетний мальчишка, проводил с ним «воспитательную работу».
Авторитет мой все рос. В заводской многотиражке на первой странице появилась статья «Наш товарищ Женя». Кузнецы другой бригады начали проситься ко мне. Мною начала одолевать смутная тревога - что-то уж больно все хорошо складывается.
Между тем, успех продолжал кружить мою бедную голову. На заводе намечалось какое-то собрание, на котором мне должны были вручить именные часы.
И, вот, первый удар, который неизбежно следует за слишком быстрым успехом. В день вручения часов в моей смене случается производственная травма. Не помню уже ,с кем именно она случилась и что собой представляла, во всяком случае в пределах обычного. Вообще, кузнечный цех — это одно из самых травмоопасных мест на заводе ,и время от времени они случаются. До сих пор меня Бог миловал. И, вот, на тебе, это случилось как раз в день моего триумфа.
Перед собранием ко мне подошли и стеснительно сказали, что при таких обстоятельствах неудобно вручать мне награду, мол, в следующий раз... Увы, следующего раза уже не случилось. Травмы посыпались на мою бригаду. Каждый раз к нам в цех приходил рыжий парень, ответственный за технику безопасности на заводе, и вначале ругал, а потом, по мере накопления травм, относился к происходящему с сочувствием.
Кузнецы тоже относились ко мне с сочувствием и, что трогало меня, старались при легкой травме не оформлять это документально.
Например, упала на ногу небольшая болванка. Кузнец хромает, но продолжает работать. Или совсем уж смешная травма – эапорошило глаз. Подумаешь! Но соринка -то оказалась металлической, и глаз воспалился... Что тут делать? В конце концов, и в том и другом случае кузнецы оформляли травму, несколько дней отдыхали дома, получая зарплату. Я относился с пониманием к этому, да и то сказать, почему человек должен лишать себя нескольких дней законного отдыха, даже ради симпатичного мастера. Я сам их уговаривал не терпеть, а оформлять все по форме и идти домой отдыхать.
К сожалению, бывали и более серьезные травмы. Например, случалась групповая травма. Надо было перенести одну конструкцию с места на место. Не спрашивая моего согласия, наш нормировщик Володя Арюткин (вообще, он попортил мне много крови) собрал моих кузнецов и заставил их перетаскивать эту конструкцию. Те дружно ее приподняли, перенесли на место и, не очень дружно, опустили так, что ступни ног двоих, вернее пальцы их ног, оказались под этой конструкцией.
В этот же и так нелегкий день, меня позвали к телефону и сообщили, что работник нашего цеха «столкнулся» ( как мне передали) с тепловозом. Я думал, что схожу с ума. Побежал туда. Уф, оказалось ,что человек просто ударился о стоящий тепловоз.
Что касается травмы, Арюткин выкрутился, мол, ничего не знаю. Так что как мастеру мне пришлось за все отдуваться...
Так как я работал еще сравнительно недавно, старался проявить самостоятельность. Так, я решил научиться настраивать штампы на прессах. К тому же подвернулась работенка. В коробке лежали отштампованные, так называемые, барашковые гайки, но еще не обрезанные, то есть с заусенцем, которые следовало обрезать на обрезном штампе.
Горячо взялся за дело. Нашел на стеллаже обрезной штамп, отнес его на 100-тонный пресс. Обрезной штамп предельно простой — пуансон (верхняя часть штампа) и матрица (нижняя часть). Его простота в то же время осложняла настройку. В более сложной конструкции пуансон и матрица объединяются направляющими колонками, здесь же пуансон и матрица представляют отдельные части и требуется очень тщательная настройка, чтобы пуансон свободно входил в матрицу, не срезав кромку, учитывая зазор между ними ( доли миллиметра ) .
Эти подробности имеют значения для дальнейшего повествования.
Итак, я гордо поставил на стол пресса матрицу, вставил в нее пуансон, опустил ползун пресса, предварительно подвигав матрицу со вставленным в нее пуансоном так, чтобы хвостовик пуансона попал в отверстие ползуна, закрепил болтами обе части штампа.
С волнением вставил в матрицу первую барашковую гайку и нажал ногой на педаль пресса(очень важно для последующих событий) .
. Пресс сработал, ползун вместе с пуансоном опустился и поднялся. На поверхности матрицы остался заусенец, а на пол упала первая обрезанная гайка. Следующая гайка, следующая... Несколько гаек уже на полу. Достаточно, решил я, позвал подсобницу, молодую женщину по имени Зина и велел взять ведро, подобрать гайки, валявшиеся на полу, и поставить ведро против отверстия в столе пресса. Пока Зина ползала на коленях, подбирая гайки, я решил проверить, не срезало ли где-нибудь кромку матрицы или пуансона. Пальцем правой руки я начал гладить кромку пуансона (почему я не сделал это раньше, пока не позвал Зину — какой-то рок?!)
Вдруг ползун с пуансоном опустился. Я ничего не почувствовал, но понял, что произошло что-то страшное... Я боялся посмотреть на руку. Наконец, осмелился. На меня смотрел аккуратный обрубок среднего пальца (правой руки). Не было верхней фаланги. Кровь оттуда не шла, зато ручьем текла из содраной кожи соседнего указательного пальца.
По закону жанра я ожидал , что вот-вот потеряю сознание. Однако голова продолжала оставаться ясной. Я обратился к Зине — зачем, мол, она нажала на педаль (я так думаю и теперь, через много лет). Вездесущий Володя Арюткин потом с упреком сказал, что, мол, я считаю виноватой Зину. К тому времени я подумал, зачем мне обвинять бедную Зину. Я сказал, что это я сгоряча. На самом деле,мол, произошло самовключение ( я никогда не сталкивался с этим явлением и думаю, что это маловероятно. Считаю, что ползая наколенях по полу, Зина тем или иным образом нажала на педаль. Так или иначе этот вопрос больше не поднимался.)
Между тем, раздумывая, что делать дальше, я решил бежать в медпункт. Но дело в том, что , хотя я работал уже порядочное время, до сих пор не знал, где он находится, во всяком случае в кузнечном цехе его не было. Я обратился к проходящей работнице, где, мол, медпункт? Она, когда увидела мой палец, схватилась за голову и убежала прочь! То же самое произошло, когда я обратился еще к двум работникам...
Наконец, кто-то повел меня в медпункт, который оказался в соседнем чугунолитейном цехе. Там тоже заохали-запричитали, второпях вылили на мой бедный палец чуть ли не всю бутылочку йода и щедро намотали бинт.
Таким ,как был я в грязной рабочей одежде, повезли меня на машине в какую-то больницу. Когда я приехал, врач даже не посмотрел на меня и велел размотать бинт и помыть под краном с мылом руки. Я удивился, не представляя, как я буду это делать. Тем не менее, я это сделал. Сел к врачу ... Находившаяся там же медсестра заохала. Врач начал делать свои манипуляции. Я отвернулся и больше ничего не видел, догадываясь о его действиях.Сделали укол, больше я не чувствовал травмированного места, а врач начал зашивать, стягивая края раны. Когда он закончил, дал мне неожиданный совет: «Знаешь, вечером выпей сто пятьдесят граммов».
Меня опять отвезли в цех, так как там осталась моя чистая одежда.
Кузнецы окружили меня, в утешение они снимали рукавицы — у большинства на руках чего-нибудь не хватало...
Стесняясь, они спросили, не буду ли я предъявлять претезии, что мою фалангу они бросили в нагревательную печь. Я ответил, что, наоборот, я благодарен, что фалангу они не выбросили куда-нибудь в мусор, а, так сказать, благородно кремировали. Правда, многие, которым я рассказывал об этом случае, спрашивали, почему, мол, я не пришил фалангу. Признаться, я не представлял в тот момент , как это можно было бы осуществить.
На этом день не закончился. Дело в том , нас было четыре человека, которых распределили после института в Ташкент, правда, на разные предприятия. Первое время мы регулярно встречались. Программа встреч не отличалась многообразием. Вначале мы шли в уютный ресторанчик «Зеравшан». Там всегда пела немолодая женщина, это было экзотично. Мы умеренно выпивали и закусывали. Затем шли в кино или в театр, или же снова шли в наш вечерний ресторан «Бахор». На этом день заканчивался. Из- за нехватки электроэнергии в Ташкенте выходные дни на разных предприятиях были в разные дни. Насколько я помню, день в который все, что случилось со мной ,выпал на среду. Как раз по средам мы и встречались.
Когда я рассказал, что со мной случилось, это вызвало у моих друзей дикий смех (нервный). И, тем не менее ,всю программу вечера мы тогда выполнили.
Что еще сказать? За мой палец мне же влепили выговор.
Прошло много лет. Я давно работал в институте, стал кандидатом наук, доцентом. По старой памяти я помогал заводу, часто бывал там. И ,если я встречал кого-нибудь из старых кузнецов, они обязательно спрашивали по-свойски: «Ну что ,Женя, палец-то вырос?»