Про кофе и чай, красивых женщин, КПСС и репрессии
Одна красивая женщина попросила меня сочинить что-нибудь про кофе, а мне вспомнилось, как много лет назад другая гурия поила меня чаем.
Только та была жгучая брюнетка. До сих пор перед глазами, как мне навстречу вышла пери из «Тысячи и одной ночи»: миниатюрная фигурка с осиной талией, только не длинные косы до пят и полупрозрачные ткани, обнимающие дивный стан, а короткая прическа иссиня-черных волос, обрамляющих бледное лицо с легким налетом загара и жгуче прекрасными очами, деловой светло-серый юбочный костюм, не скрывающий ножки, которые заставили бы обомлеть не только начинающего журналиста.
Если не брать во внимание серебристую прядь, ей можно было дать лет двадцать пять. Наверное, учитывая и занимаемое ею кресло третьего секретаря Самаркандского обкома КПСС, на самом деле было вдвое больше. Как я к ней попал?
Осенью 1985 года от редакции газеты «Ленинский путь», где я работал, меня отправили подежурить в пресс-центре при обкоме партии. который создавался на время хлопкоуборочной кампании. Я должен был не просто принимать победные реляции со всех районных пресс-центров, но и тормошить их, выискивая наиболее выигрышные для области информповоды и передавать их в Ташкент и Москву. У меня это настолько хорошо стало получаться (Самарканд стали чаще упоминать даже в программе «Время»), что каждой осенью меня начали забирать в пресс-центр на всю хлопкоуборочную кампанию. В итоге даже предложили беспартийному должность... инструктора обкома партии!
Так вот, как-то меня вызвала к себе третий секретарь обкома партии – секретарь по идеологии, которая курировала прессу. Сейчас силюсь, но никак не могу вспомнить как ее звали. Хотя ее облик, даже волшебно обволакивающий голосок помню до сих пор.
Она вышла мне на встречу, протянула обе руки поздороваться и предложила сесть. На столе уже стоял красивый поднос с расписным чайником, пиалушками из тончайшего фарфора и восточными сладостями. Как водится у нас, хозяйка кабинета три раза перелила дымящийся чай из чайника в пиалушку и обратно, дала чуток настояться и с легким поклоном протянула мне фарфоровое чудо с ароматным чаем. Я был настолько ошарашен таким приемом, что не смог подобающе принять и выронил пиалушку. Она успокаивающе улыбнулась и, достав полотенечко, вытерла лужу.
Сидим, пьем чай, высокая хозяйка спрашивает о моей работе, дежурстве, о семье – все как на Востоке, будто такому человеку больше делать нечего. Потом протягивает мне папку с пожелтевшими бумагами.
– Нужно срочно сделать транслитерацию* и грамотно перевести на русский язык – документы пойдут наверх.
С началом горбачевской перестройки (1985 г.) поднялась очередная волна реабилитации репрессированных в тридцатые годы. В папке, которую мне она дала, были протоколы допросов хозяйственников, кого репрессировали еще в начале тридцатых. Мне надо было, не выходя из этого кабинета, выполнить всю работу, сдать под роспись, только потом идти домой. Полистав бумаги, я понял. что работа на много часов, может даже на сутки. И я взмолился:
– Разрешите мне взять бумаги домой!
– Нельзя, они еще не рассекречены.
– Семья будет переживать. Я никому не покажу документы!
– Хорошо, сейчас вас отвезут домой. Завтра к вечеру бумаги должны быть у меня. Машину за вами пришлю.
Третий секретарь на прощание налила еще пиалушку янтарного чаю, не забыв предложить сладости.
Вот так меня, молодого журналиста, угощала чаем третий секретарь обкома КПСС, а я в благодарность облил ее рабочий стол. Бумаги не пострадали.
_____________
*До 1939 года в Узбекистане использовалась латиница.