6. Почти мА-роман в письмах.
Воскресенье, 21 февраля 2016.
Письмо от Сережи из Иркутска:
... Всколыхнула мою память, развязала клубок воспоминаний, ниточка за ниточкой начали они разматываться... и останавливался, запутываясь. Сразу было захотелось откликнуться, да не дано мне писать так, как тебе, излагая события просто, ясно, не скатываясь в область лично-сентиментального, интересного самому, но не другим. Да и жизнь ваша тревожная... - не раз остановишься, прежде чем описывать свои "мирные" проблемки.
Возник было вопрос - а разве были живы в 2009 году твои родители, могли ли они присутствовать при валке "грецкого гиганта" - но тут же вспомнил, что Ольга Витальевна это не всегда и не во всём ты, что существует художественный вымысел и мечтания, представления. Тем более, что дело-то в другом...
Запах цветов в детстве, деревья, посаженные нами самими у дома или при школе в 6 классе, потом растущие, сопровождающие нашу жизнь, или устаревшие, с которыми пришлось проститься не без печали... - это что-то особенное. Но братья наши меньшие - самостоятельные надворные собачки на цепи или комнатные и комнатно-уличные котики - совсем иное. Потери, смерть их иногда переживаются горше, чем уход людей, пусть и дальних, но всё-таки родственников...
В Нерчинске у нас было в разные годы пять дворовых собак; после Казбека, застреленного зимней ночью какой-то тварью, не стали больше заводить... Когда отец умирал, котик-котище Филька, способный и в зимнюю стужу по нескольку дней пропадать и ночевать где-нибудь в подвале на тряпках и соломе, в летний зной страдающий от перегрева в своей скатанной до войлочной плотности шубе "сибирской породы", пришёл к кровати (рассказывала мама, сам-то я проживал уже далеко, да и был в командировке) - проститься. Посидел рядом некоторое время несмотря на то, что его поначалу гнали. Чувствуют они что-то, братья меньшие. В чём-то многом они тоньше или умнее нас... А мучительное угасание 22-летнего Коши у Светланы и его вынужденное усыпление я перенёс вообще с сердечными и душевными болями. И только на 10-й день приотпустило (вот и думай о неслучайности 9 и 40-дневных дат, установленных, в общем-то, для умерших людей)...
В иной момент слышанная прежде не раз песня о домике с садом, где ждала мама, или о постаревшей двухсотлетней берёзе вдруг погрузит в особое состояние, в котором прошлое - резче, памятнее, печальнее... А предстоящее воспринимается в другом свете, с другим смыслом...
Ты не думай, что моё молчание - признак равнодушия к твоему творческому самовыражению. В "Одноклассниках" действительно со временем становится всё менее интересно, видимо, притупляются ум-чувства-желания, видимо, не с кем общаться, быть адекватно и вовремя оценённым... Да и нынешняя Украина... - это такая беда.
Многое у нас, которые вдали, молча загоняется в душу, делая невозможным общение по поводу "ягодок-цветочков". Ты уж, друг, прости, если что. Ты пиши, делись. Главное, выжить вам без новых потерь!..
Вот скоро 23 февраля. Как и 9 Мая, до определённого времени эти праздники были бодро-весёлыми, правда, не без скорби определённой. А теперь - тень коричневая и на них упадает. Но - с праздником! Твой отец, в общем-то ведь молодость и саму жизнь отдал обороне нашей страны. Да и мама твоя... Моему отцу поменьше досталось, 25 лет службы военным медиком - это всё-таки не на переднем крае танковой, а затем ракетной опасности.
Будь!
7. В «свет» к эскулапам.
Обещанное в скором времени Сережей 23 Февраля прошло с подборкой великолепных фильмов про войну, каждый из которых «оставил неизгладимый след» в ее душе, что и привело к двум скорым и врачу на дом с гипертоническим кризом, а с 30 февраля – к водворению в терапевтическое отделение центральной городской больницы.
Сразу со скорой не поехала, дождалась понедельника и договоренностей старшого с больницей в своем районе, а не там, где она в последнее время живет – там завезут – и не доедет никто. А здесь все-таки на пути «из варяг в греки», к внукам и на работу как сына, так и самих этих взрослых внуков.
Но начнем все по порядку. Было отвратительно плохо уже целую неделю, если не считать предыдущих трех лет, когда появилась явная аритмия. А тут – полуобморочное сознание и чуть ли не каждые два часа, так и пережидала приступы, но как-то жутковато стало – подолгу и беспросветно.
Но беспокоить собой не любила, ох, как не любила, а тут уж позвала соседку Ларису, милую блондинку за 50, к тому же еще врача–педиатра, как раз накануне только об этом узнала нечаянно. А еще она с мужем, бывшим офицером, жила в небезызвестной Домне, надо же такое совпадение, но лет на 25 позже ее родителей. И дочка ее родилась в том же роддоме в Чите, что и ее сестрица Светка. (Это явный повтор для напоминания).
Лариса пришла с тонометром и намеряла 225/120 и недолго думая вызвала скорую. О, беспечность! А свой собственный тонометр она в числе срочно необходимых вещей из дома не забрала, когда уезжала оттуда между стрельбой, собравшись за 15 минут.
Ну, и слава богу, полтора года обходилась, правда, со скрипом, значит, так тому и быть. Однако, был период сразу после Сашки, когда у нее скакало давление и прописывали таблетки, но она от них вскорости отказалась – уж больно не любила свою голову в медикаментозном тумане, уж лучше перетерпеть. А потом пришли другие болезни.
Скорые – это особь статья, да и больница – тоже, ведь недаром столько наснимали сериалов про медиков, каждый со своей долей откровения, но в целом - очень далекие от действительности.
Итак, первая скорая состояла из маленькой женщины-врача средних лет и молодого очень красивого студента-медика. Он долго попадал в вену, сам как бы страдал, что еще не очень поднаторел в своем будущем промысле.
Скорая на следующий день состояла из огромного очень шумного толстого дядьки с бельмом на глазу, который все делал сам, и фельдшера-женщины, скромно державшейся в стороне. Обе скорые были в российских красивых объемных почему-то красно-черных костюмах, что создавало эффект траура, тесноты и толчеи, но неотразимое впечатление производило.
К слову сказать, огромный дядька сцепился с соседкой Ларисой, совершенно незаслуженно и грубо вдруг придравшись к ней ни с того ни с сего:
- Вы тут кто?
- Соседка.
- Да я смотрю, вы тут всему дому соседка, лезете во все щели, в каждую квартиру.
- Вы на каком основании так со мной разговариваете? Я вас вижу первый и, надеюсь, последний раз в жизни. Это я вас вызвала по просьбе больной, я и сама врач, к вашему сведению.
- А-а-а! Так вы врач! Так идите и работайте в скорую, а не болтайтесь под ногами!
И так далее и тому подобное, смех и слезы, честное слово.
В результате больной пришлось взывать к ним:
- Молодые люди! Я вас прошу, брек!
Обе скорые настаивали на госпитализации, но она отказывалась, решив, что не раньше понедельника – и в больницу к детям поближе. Кроме соседей с ней были и бессменные сваты. И встреча-проводы скорых, и аптеки – все было за ними.
С субботы на воскресенье приехал сын и старший внук. Последний с претензиями:
- Ба, почему мы узнаем последними?
Она в ответ тоже за словом в карман не полезла:
- Ну, вот, ты узнал - и что?
А ничего, собрался и уехал домой, сначала с отцом отужинав у ее опять же сватов.
А сынок пришел к ней ночевать, чтобы быть рядом, но явился пьяный и цеплялся к ней с соответствующим упрямством:
- Вот ты скажи, почему Сашка тебя бросил? – Этим он выражал свое неудовольствие по поводу, что ему приходится здесь с ней сидеть.
_ А с чего ты взял, что он меня бросил?
- Но он же с тобой жил? Значит, и с собой должен был тебя взять.
- А он предлагал. Даже несколько раз. А потом и Ира приезжала и тоже звала. Я сама отказывалась, сделала свой выбор – и, как оказалось, была права.
Если бы меня на месте не было, сгорело бы оба дома. И кто бы его спасал, а потом восстанавливал свет, газ, воду, интернет и телевидение? И где бы ты сейчас жил и всем этим пользовался?
- А вот теперь я должен возле тебя быть!
- Ничего, я тоже тебя растила, если вспомнишь. Да и сейчас, пока вы были на море до конца ноября, здесь был твой сын – и я тоже, естественно, ему помогала, ведь зарплату ему поначалу не платили, а ты был далеко и помочь не мог. И я тебя прошу, закончим этот разговор – тебе завтра будет стыдно за него.
Потом он уснул, обеспечив ее несколькими бессонными часами, что совсем ей было ни к чему. Днем приехал снова старший внук, обеспокоился, почему у нее опять такое высокое давление:
- Ну, ты такая загадочная, ба! – и благополучно отбыл, но уже было известно, что утром в понедельник сын договорился и отвезет ее в центральную городскую больницу в родном районе, куда в 2014 году тоже неоднократно почти долетали обстрелы.
Так все и произошло, хотя в душе остался осадок и ощущение, что в больнице ее ждет спартанское существование, поскольку старший сын беспокоится о чем-либо всегда по минимуму – и так было с детства, ведь его баловали больше всех, а ответных шагов делать не научили, такую же и жену себе нашел. По их мнению, им был должен целый свет, а они – никому и ничему.
Итак, больница. Большой больничный городок, несколько отдельных зданий в парке постройки 70-80гг. Ее корпус – типичная 4-х-этажная больничная коробка с рядами трехстворчатых окон еще в старых деревянных рамах. Ее терапевтическое отделение – на 3-м этаже, палата в центре отделения, на солнечную сторону. Влево и вправо, туда, где кабинеты и службы, – метров по 40, гуляй - не хочу. В центре отделения холл с постом медицинской сестры.
И потекли дни.
В больничных буднях большое значение имеют соседи по палате - их было две совершенно замечательные женщины.
На общем фоне многочисленных серых старушенций и даже трех бомжих, которые, как говорят, зимуют в этом отделении уже третий раз, это были выдающиеся дамы.
Одну звали Нина, ей было 80, кандидат технических наук в сфере горноспасательного дела, с короткой седой стрижкой, высокая и интересная.
В свое время рассчитывала генераторы индивидуальной и централизованной воздухоподачи в аварийные забои, если она правильно уразумела ее научные интересы. А еще остроумная и оригинальная, мудрая и своеобразная. На ней не было живого места, столько она перенесла операций и тяжелейших курсов лечения – и всегда побеждала силой воли и разума, не без интеллекта.
Она и в больнице слушала курс какой-то восточной мудрости, лежа без движения по часу утром и вечером в наушниках с руками по швам. Заговаривала доктора, молодого человека лет 28, многочисленными фактами из своего опыта и вопросами по своей теперешней болезни, смущая его своей напористостью и обилием знаний по теме.
А еще она была артистка по своей талантливой природе – и слушать ее можно было часами о том, о сем, о работе, о двух мужьях, о сыне, о невестке и внуке.
Ведь не секрет, что в поезде и в больнице люди рассказывают о себе без утайки очень многое, о чем раздумывают иногда всю жизнь и скрывают даже от близких, и особенно от любопытных не очень близких.
Так случилось и здесь. Причем Нина всерьез говорила не раз, что в больнице, видимо, хорошо разбираются в людях и знают, кого с кем селить прямо как профессиональные психологи.
И действительно, доведись оказаться с бабками(хоть они и сами бабки), что без конца ссорились в соседней палате, или с теми же загадочными бомжихами – и все, пропащее больничное время. А здесь – замечательное общение и взаимовыручка, и воспоминания на всю оставшуюся жизнь.
Но она еще не нарисовала портрет второй соседки – Зины. Ей было немного за 50, но это было невозможно, как и 80 Нины. Она была – сгусток энергии и света. Плотная, вся в лосинах и коротких халатиках, со светлыми волосами в виде нескольких фонтанчиков, на первый взгляд производила очень типичный образ недалекой веселушки, но это только на первый взгляд.
У нее тоже было давление, и работала она в этой же больнице, но в другом корпусе, в хирургии раздатчицей пищи. И жила Зина тоже совсем неподалеку, так что иногда бегала домой, особенно когда приезжал раз в неделю ее теперешний гражданский муж, который работал в соседнем городе.
А в остальном она была замечательной умницей, читала очень замысловатые книги, в том числе и по эзотерическим практикам, разбиралась в началах философии, смысле жизни, политике и литературе – и все самоучкой, с хорошим дилетантизмом, что иногда интересней и надежней профессии. В общем, она общалась с ними на уровне – и всем троим было интересно.
Естественно, рассказали друг другу многое из своей жизни.
Нина была из семьи научных работников, дважды была замужем, первый муж – преподаватель вуза, спился, второй – практически его начальник – был патологически жаден. Есть сын от первого брака и уже женатый взрослый внук – вот это и есть ее семья, они ее и навещали и перезванивались.
Еще есть невестки, но, в принципе всем ей обязанные, они не составляли себе особого труда заботиться о ней. Со свойственной ей живописностью она описывала историю женитьбы сына на студентке Ростовского мединститута, где у нее до сих пор есть любовник, к которому она регулярно отправляется.
В поговорку у них вошла фразочка Нины: - Света, подними ноги! – это когда она моет пол возле праздно сидящей невестки. Потом эту фразочку подхватили и санитарки, прекрасно представляя ситуацию, и командовали им в лице этой самой Светы во время уборки палаты. А потом и вовсе, когда соседки выписались, фразочка по наследству передалась новым обитательницам палаты.
Зина была родом из Черкасской области, пятым нежеланным ребенком в семье. Ее отец обещал своей жене, что если та родит этого ребенка, он уйдет из семьи – и выполнил обещание. Жили в ужасной нужде, а на нее лично еще и пало ощущение вины перед матерью и остальными детьми за разрушенную жизнь.
Именно поэтому она рано уехала к дальним родственникам, которые пристроили ее учиться в училище на повара – и с тех пор освоила штук 20 различных профессий, которыми и занимается до сих пор. Вот только в годы войны у нее уже четвертая работа, и все какие-то временные.
С мужем в разводе, есть двое детей – сын и дочь, оба уже семейные. Лично у нее есть комната в бывшем семейном общежитии, сейчас с ней живет влюбленный в нее мужчина гораздо моложе нее, видятся только в его выходные, он работает в соседнем городе. Учитывая ее работу по графику, встречи бывают тоже эпизодическими, но зато любовь не остывает.
И действительно, Павел звонил ей предельно часто для работающего человека, был очень заботлив и внимателен, чем они с соседкой беззлобно подначивали ее, невольно радуясь, что находятся же люди даже в такой беспросветной жизни, которая сразу озаряется светом. С детьми у Зины был нормальный контакт, особенно с дочерью.
В основном вечером все трое заводили тары-бары-растабары о том, о сем – «за жизнь».
Истории лились как из рога изобилия, перемежаясь безудержным хохотом – где еще так весело смеются, как в больнице?
У Нины было много знакомых из их университета – и любимым развлечением у них стало подкидывание ею в любое время дня очередного каверзного вопросика лично ей: - А что вы скажете, Ольга, кто такая Лариса Леонидовна? И она, не моргнув глазом – откуда что и всплывало – ответствовала: - Лариса Леонидовна Керачанит - доцент кафедры философии.
И в ответ неслось: - Точно! И что вы о ней скажете?
- Кандидат философских наук, 1941 года рождения, изящная и модная брюнетка, незамужем.
- Ура! Она моя соседка по дому. Все точно. Такая вся деликатная-деликатная, уже с комплексами, вот и осталась без мужа и детей, долго проживала с мамой. А теперь совсем одна. Она еще про вашего зав. соседней кафедрой рассказывала… и далее шел подбор удивительно точных слов об оном персонаже, но это уже ею не комментировалось.
Или: - Галина Ивановна Боброва! Кто такая?
- Доцент кафедры психологии.
- Она живет надо мной. Недавно, представляете, приходит и спрашивает: - Чем в науке вы занимались?- Я ей отвечаю, что математическим расчетом генераторов для горноспасательной промышленности. А она: - То-то я чувствую какие-то лучи от пола, что из вашей квартиры, и я их вот так зонтиком, зонтиком! – Совсем с ума стала съезжать. А вы что можете о ней рассказать?
- В свое время она была такой деятельной, вела несколько семинаров партийной учебы, а потом вдруг вместо своего юбилея на кафедре взяла и купила себе бриллиантово-изумрудные серьги и кольцо, чем всех несказанно поразила своей, как оказалось, безыдейностью. Но это все дела давно минувших дней.
Так невольно вспомнили очень многих, вплоть до зам. министра нашего, можно сказать, образования, который был, оказывается, соседом Нины по даче до отъезда в столицу.
И кто бы мог подумать, что эти сочетания фамилий, имен и отчеств, а затем и годы рождения так плотно в ней сидели все эти годы в каких-то неведомых кладовых памяти. А Нина смеялась и кричала: - Нет, склероза у вас точно нет, это я могу подтвердить кому угодно, в том числе и нашему доктору!
Где-то на четвертый день ее пребывания в больнице вечером, во время измерения давления, дежурная медсестра вдруг доверительно сообщила ей, что в отделении у них добавилась еще одна Доронина, только Элла Валерьевна – и это, как она поняла, ее невестка. И еще она поняла, что они не общаются, иначе невестка прибежала бы в первую очередь к ней, но увы:
- Но вы должны знать про это, ну, хотя бы чтобы вместо нее не отправиться сдавать, например, кровь.
- Да-да. Спасибо вам.
- Но сынок-то каков! – сразу заявили ее соседки, уже наслышанные об их отношениях после долгих лет беззаветного служения семейке сына – сегодня приезжал - и ни слова - ни полслова матери.
Надежды соседок, что невестка придет поприветствовать ее и порасспрашивать, не оправдались, так они и прососуществовали в отделении, практически не пересекаясь в палатах почти напротив друг друга. В столовую Элка не ходила, со своим бронхитом моталась в магазин или муж привозил. В богоугодные службы почему-то отправлялась на мужскую половину, впрочем, ясно почему, чтобы еще и покурить, а заодно днем для этого же выйти на улицу со своим кашлем.
Однажды был случай, когда она поджидала сына в холле возле лифта, чтобы он подвез ее в другой корпус, так тут из отделения вылетела Элка и, игнорируя все правила этикета, что входящий здоровается с присутствующими в помещении, не поздоровавшись, сделала моську кирпичом и шмыгнула на лестницу.
А еще она часто ловила на себе любопытные взгляды соседок невестки по палате, что, мол, там за крокодилица такая свекруха? Думается, что и ее собственные соседки разглядывали невестку не менее пристально, ведь им так понятно по опыту, что такое «Света, убери ноги!»
А пару раз медсестры отправляли Эллу Валерьевну за медикаментами для свекрови в аптеку, для чего предварительно брали у нее деньги, передавали невестке, а затем в обратном порядке - приобретенное.
И это несмотря на поведение большой шишки на ровном месте, что она собой являла всеми способами. Дело в том, что никогда в жизни не работавшая на ответственном месте родственница, получившая диплом о высшем образовании в физкультурном институте по специальности реабилитолога, а в юности окончившая знаменитый «кулинарный техникум», потом еще несколько каких-то курсов, вдруг на новой волне, когда меняли все и вся, попала в серьезную и богатую областную, а фактически республиканскую организацию, на должность начальника отдела труда.
От большой величины физкультурница очень высоко неслась и всячески поддерживала свою важность и значимость, хотя вполне можно было ожидать, что все это ненадолго, будут перестановки и новые кадровые решения. Так оно и случилось, и это укладывание в больницу едва ли не было ходом задержать ее сокращение – так ей тогда показалось, да так оно впоследствии и оказалось.
Предупреждение о сокращении всей организации в тот момент было уже подготовлено, но до лета она еще повисит за счет этого и других больничных – власть в областной организации поменялась полностью. Жаль только, что сократили и Ромкину девушку и его же однокурсницу, которую Элла позвала «к себе» на работу, впрочем, для Леры это был хороший опыт первых производственных отношений, ведь она, как и Ромка, одновременно еще и являются и студентами дневного отделения, выпускающимися в этом году в качестве бакалавров и продолжающими дальнейшую учебу.
-------------------------
Перед 8 Марта она вдруг решила, что дело идет на поправку и хотелось бы побывать дома, вернее, там, где прожила почти полтора военных года. Ее мирно отпустили на 4 дня, и она уехала, снабженная всеми таблетками своего курса. Но дома, едва уехал сын, ей снова стало паршиво, и таблетки как бы перестали действовать неизвестно на каком основании.
Ночь прошла на прежнем уровне давления, и к утру она приняла решение возвращаться в больницу, бог с ним, с праздником. Приехал по ее просьбе сын – и она укатила под медицинское крыло в полупустое отделение - вот так и отпраздновала эти три дня.
Когда вернулись соседки, их быстренько всех повыписывали, а ее с праздничными фокусами оставили, как оказалось, еще на полмесяца. Первое время жила в палате одна, а потом появились друг за другом две соседки – и снова очень хорошие и приятные женщины. Первая – Валя, сварщица на пенсии, у которой полупарализованный пьющий муж, укравший у нее телефон.
Привез ее в отделение очень внимательный сосед, он же снабдил ее стареньким телефоном с новым пакетом, в котором забил единственный свой собственный номер.
Был у Вали и сын, но он уже лет 15 жил в Израиле с женой и внучкой. С телефоном была настоящая морока, ведь на нем цифирки были расположены иначе – а значит, все было неузнаваемо. Но постепенно он наполнялся с Олиной помощью всеми необходимыми абонентами, ибо благодаря соседу номер стал известен и сыну, и племяннику и соседкам, и подругам.
А в остальном это была очень своеобразная женщина со своим оригинальным понятием обо всем, кстати, не вздорным, а мудрым. И именно она из них троих неожиданно смогла дать резкий отпор однажды появившейся четвертой приходящей на час соседке, ну, очень экзальтированной особе.
Следом за Валей появилась Алла, дама 78 лет, жена профессора из политеха, сама бывшая работница профтехобразования. С ней сразу нашлись общие знакомые в этой системе, ведь она принимала участие в распределении выпускников университета в профтех на преподавательскую работу.
А еще они на удивление одинаково симпатизировали известным и не очень актерам, в том числе одному из них, ставшему узнаваемым голосом всяческой рекламы. И вместе радовались этим совпадениям, и выбору актеров и фильмов.
У Аллы было две дочери, внуки и даже одна правнучка – и все они по очереди навещали ее вместе с ее ежегодно повторяющимся воспалением легких и сильным рвущим кашлем.
Этот кашель и стал причиной воплей новой приходящей соседки, бесцеремонной донельзя: - При мне кашлять не смейте! Мне еще этой болячки не хватало!- так она и завопила, едва переступив порог палаты.
Бог мой! Их покою, уединению и тихим беседам пришел конец ровно на те час или два, на которые мегера появлялась как вихрь, постанывая на каждом шагу. Впрочем, покоя лишалось все отделение – от новой пациентки трясло всех – она врывалась в любое помещение в неурочный час, за едой ее несло прямо в кухню, откуда ее пытались выставить, но не всегда успешно, она орала и требовала каких-то несуществующих льгот и особого внимания – и почти всегда получала какой-то мизер, не стоящий такой большой крови.
По профессии она была ревизором – и этим все сказано. Для нее это была не профессия, а образ жизни. Она болела уже с полгода, наблюдалась в трех больницах, рядом с одной из которых жила, но до сих пор ей не был установлен диагноз, а самочувствие все ухудшалось.
И вот она здесь, но лечь в стационар не может, потому что у нее слепая 35-летняя дочь, которая не может обойтись без посторонней помощи. Вот только это горе и мирило как-то ее соседок с этим наглым созданием «из элитарной семьи», которую всегда наблюдали только профессора медуниверситета и элитарной близлежащей больницы.
Едва появившись, она делала всем резкие замечания, с силой захлопывала форточку, многократно хлопала дверью, орала, что на ее постели кто-то спал (и кому бы это могло даже прийти в голову?), докторам объявляла недоверие и называла их недоучками и так далее и тому подобное.
Лично к ней она не цеплялась в силу ее давнишнего умения быть в нужных случаях недоступной и высокомерной. Валя посылала ее крепко и далеко, и популярно объясняла ей, что бы с ее элитарностью и с ней лично сделали в ее дворе. И больше всех доставалось от нее бедной Аллочке, образованной культурной кашляющей бабушке, гораздо меньшей по заразности, чем элитарная Людмила Михайловна с неопознанным диагнозом.
Так и шла их жизнь, мирная от прихода до прихода «звезды». А ту крутили и вертели на всех возможных диагностических прибамбасах – выявили, представьте себе, ее диагноз – и стали опять же урывками, но систематически лечить, и к выписке вашей покорной слуги она уже не подстанывала, и нрав ее заметно смягчился, и все они помогали ей по-соседски, и она даже смогла это оценить, и наговорила им много хорошего и теплого – и кто бы мог подумать?
И эта больница уже была самой элитарной, и эти доценты и лечащие врачи были самыми знающими, хоть и ободрали ее на диагностических процедурах на кругленькую сумму – но есть же результат!
Вдобавок ко всему она знала всех в городе – и не раз во время мирных бесед практически с глазу на глаз, вдруг принималась рассказывать ей о хорошо знакомых ей людях – и ей это было приятно, как дорогое воспоминание, но ее визави это было знать не обязательно, как необязательно обмениваться с ней информацией.
Кто ее знает, эту непредсказуемую «скво», как она может употребить свое новое знание в подходящий для нее момент? Жизнь давно научила держать себя осторожно с непредсказуемыми людьми.
Именно с этими соседками к ней пришло, наконец, известие о рождении 18 марта ее пятого внука. Последнее время, да это практически с ее больничного лечения – это было такое ожидаемее событие - и оно явно задерживалось, Ира явно перехаживала. И вот, на День Парижской Коммуны, который упоминал когда-то и Аркадий Райкин, родился пятый в семье внук – мальчик, вдобавок к трем сыновьям, естественно, тоже мужеского рода.
Но у младшего Сашки, рожденного ею в 40 лет, это был первый сын. Все ее поздравляли, радовались вместе с ней, а доктор так и сказал: - А-а-а! Так это вы внука рожали! Вот в чем дело! А теперь пора выздоравливать! – и в этой шутке была, конечно, доля правды, волнение ее не отпускало от себя, тем более, что не на глазах, а в далеком городе, где они в статусе переселенцев затеялись рожать без медицинской страховки и собственного жилья.
Поначалу пугали их и необходимостью кесарева сечения, и рискованного возраста Иры, но все обошлось вполне нормально – а у нее появился новый внук – Виктор.