3. Литгурманство продолжается.
После Набокова наступила эра Этель Лилиан Войнич. Вот какой каламбур получился «Эра Этель». Ну да, еще до принесенных Фрейда и «Парижских тайн».
Был период, когда «Овода» Войнич довольно часто переиздавали в стране, и это была правильная книга о революционной романтике, любви и трагедии религии. Дважды снимался фильм «Овод», у всех на устах были падре Монтанелли и синьора Болла. За последние лет 10 она уже неоднократно перечитывала запомнившиеся книги – и всегда это было необыкновенно. Среди них нечаянно оказалась и поэма Гоголя «Мертвые души», оказавшаяся некогда у нее в кабинете, чтобы найти младшему лоботрясу известный отрывок для заучивания наизусть.
А однажды все книги для чтения неожиданно иссякли и – вот он, Николай Васильевич Гоголь в простеньком издании «Школьной библиотеки». И пошло, поехало. Да как хорошо, как будто встретился со старыми знакомыми с их манерами, собаками, ружьями, накопительством и мелким авантюризмом. А как прекрасно русское слово поэмы, как жаль, что так уже не говорят…
Но она отвлеклась от «Овода» английской писательницы Э.Л.Войнич, так преданно любимой в определенные моменты нашей страной. И перечитывать это было огромным удовольствием, о своем детском восприятии непростых коллизий с воспоминанием, подкрепленным видеообразами двух фильмов.
А в книге оказался еще один роман, гораздо менее известный, судя по всему, а для нее лично и вовсе открытие – «Оливия Лэтам». И если «Овод» в аннотации обозначен как роман об освободительной борьбе итальянского народа, то «Оливия Лэтам» - о революционной борьбе трудящихся России – и тот и другой – в определенные исторические периоды.
Содержание романа английской писательницы о России, где побывала она сама и ее героиня – дочь банкира, выбравшая стезю сестры милосердия, да еще и глазами польских революционеров в Англии и народовольцев в самой России – весьма необычно и неожиданно.
В романе чувствуется влияние русской литературы на писательницу и ее хорошее знакомство с русской и польской эмиграцией в Лондоне, а также глубокая привязанность к русской природе. Вот, например, несколько строк «дочери Альбиона»:
- «Здесь все было прекрасно: гулкое эхо в лесных чащах; нехоженая густая трава на болотистых лугах, расцвеченная золотистыми и голубыми ирисами и незабудками; нетронутый снежный покров зимой; чашечки лилий летом; призрачные сплетения тумана над озером и папоротниками; пурпурный закат над красноватыми стволами сосен».
И одновременно хорошо понятно, почему этот роман мало издавался у нас – в силу его большой спорности при существовавших взглядах на историю революционных течений в трех странах одновременно, но одно очевидно – неподдельная любовь к здешней неброской природе, богатой литературе, беспредельному мужеству революционеров, их интеллигентским метаниям и страданиям, теплое отношение к простым людям. Это все смогла изобразить своим талантливым и объективным пером английская писательница, прожившая в России около двух лет.
-------------------------
А после Войнич на глаза попался Григорий Петрович Данилевский – и тоже открытие своего рода, два замечательных исторических романа «Княжна Тараканова» и «Сожженная Москва».
«Княжна» написана о самозванке на российский престол периода правления Екатерины II в форме дневника-исповеди Концова, героя, случайно оказавшегося причастным к большой политике.
Очень удачны описания исторических лиц, близких к окружению Екатерины, их «расейская» разудалость и вседозволенность.
Писатель и чиновник восхищался эпопеей Л.Н.Толстого «Война и мир», но и в ней более всего ценил «семейные сцены», поэтому и свою «Сожженную Москву» также посвятил истории отдельных авантюрных и романтических персонажей.
Сам Данилевский, писатель Слобожанщины и исследователь истории творческого пути украинских деятелей культуры и просвещения во многом внешне напомнил ей близких ему Г. Сковороду и Г. Квитку-Основьяненко, а вот за неподдельный интерес к творчеству Н. Гоголя писатель подвергался в свое время множеству нападок.
А романы весьма хороши, с интригой и динамизмом, закрученным сюжетом, опирающимся на подлинные исторические события и исторических героев.
К слову, хочется здесь заметить, что перу Данилевского принадлежит и роман «Беглые в Новороссии», уж куда как актуальное название, любопытно было бы прочитать.
4. Ее Рубиконы.
В прошлом году Новый год стал для нее рубиконом, перед которым надо остановиться в своих описаниях 14-го года, но ничего не забыть, уложиться в событиях ровно к новогодней ночи – и она трудилась не покладая рук – и все выполнила из намеченного самой себе.
В этом году она не ставила перед собой никаких конкретных задач, отказалась и от дневниковой манеры описания, и от пересказывания новостей, заведомо известных из других источников – так стоит ли их пересказывать, если это непременно политизирует повествование, необыкновенно расширит его горизонты до неохватных и одновременно убьет ее мелкотемный бытовизм и ассоциативную манеру описания тех или иных событий ее жизни.
Вот как пишется, так пусть и пишется – никакого насилия и рамок, ну, хоть этого-то она заслужила?
Перед Новым годом старший сын как-то сконфуженно объявил по телефону, что его старший сын Лешка женился и что он сам только что узнал об этом. Вот просто расписались – и все, не до свадеб, тем более, что уже больше года прожили вместе в это непростое время – и, как говорится, не «разбили свою лодку о быт».
В этот же день и молодожены нагрянули – и встретить, и поздравить нашлось чем – вот она уже рассматривает «Свидетельство о браке» и вслух, по написанному, с радостью читает закавызистое имя нареченной – «Леляна». А с радостью потому, что отныне она не будет на слух воспроизводить имечко, а строго с сознанием дела написанного и прочитанного имени собственного.
Тут же и вариации пошли – есть, мол, мужское имя Лель ( тру-ля-ля «Снегурочка» и все такое), а это производное от него женское имя Леляна. А история присвоения имени проста и ограничивается просто ЗаГСом, где сказали когда-то папе, что имени Ляна нет, а добавьте, ну хотя бы «Ли-», но папа почему-то добавил «Ле-».
-------------------------
Новый год, как обычно, время перевалило за 12 – и уже «шашнадцатый». И бокал подняла, и Президента прослушала аж два раза – в 10 и в 12.
В 10 часов это произошло на канале «Культура». Видимо, купили трансляцию куда-нибудь в Удмуртию или куда там еще, где на 2 часа Дед Мороз успевает раньше.
Одновременно вспомнился фильм, где совершенно отвратительная теща, подвыпив и узнав, что перед Новым годом сломался телевизор, растерянно за семейным столом водит пальцем у всех перед носом и вопрошает обескураженно: - А как же меня будет Президент поздравлять?
Потом несколько дней подряд приезжали то сын с внуками, то внуки – один теперь с женой, а другой - с девушкой. Выпивали, закусывали, она вела свои бесконечные воспоминания и получила от Ромки и Леры напутствие, чтоб записывала, потому что много где была и много видела – и всего этого кроме нее им никто не расскажет, как и историю семьи.
---------------------------
Погодка выдалась на Новый год – трескучий мороз по здешним меркам. Топят к тому же – не очень-то, но жить можно.
Под Рождество в «Одноклассниках» у нее появилось двое друзей: один - из Домны, другой - из Читы-46. Оба помоложе, но помнят фамилию.
Домнинский хлопец интересовался, с кем она училась, с радостью констатировали, что двоих-троих помнит. Сейчас проживает в Волгограде. Бывший офицер, авиатор. Согласился с ее предположением, что домнинская эскадрилья его и подтолкнула к выбору профессии, сам же он не из них, а из «села», как говорили в Домне, где было: городок, село и геологоразведка.
Когда зацепили про авиаторов, вспомнил, что его брат учился со старшим сыном командира эскадрильи, с которым семья Квадратько жила в одном подъезде. Люди, которые имеют такие воспоминания – да это же почти родственники.
Второй - тоже бывший офицер, но ракетчик, в отца, который служил в Чите-46, заместителем командира дивизии, всем памятного Ивана Григорьевича Ракитина, в том числе и по ее воспоминаниям.
Парень, красивый усач, был тоже моложе, но уже лет на 10, жил теперь в Воронеже, где проживала и его мама, которая помнит и того больше, чем они оба вместе взятые. В Чите-46 они жили также в знаменитом «генеральском доме», как его называют и теперь, хотя из генералов там всегда жил только один – действующий комдив.
Квартиру занимали напротив семьи Квадратько, т.е. вместо уже уехавших тогда Оковитых. А через несколько дней он прислал ей совершенно замечательную фотографию, где в какой-то солнечный приятный денек на фоне забайкальских сосен сфотографировались живописной группой в основном знакомые, а некоторые и дорогие ее сердцу люди, в том числе ее отец, главный инженер дивизии, командир с женой Анной Ивановной, Оковитая Инна Ксенофонтовна, жена зам. командира по тылу – эти три семьи служили вместе уже в третьем городке, и практически были отцами-основателями последнего, о котором вспоминают очень и очень многие как о незабываемом месте на всем земном шаре.
Фотография лучится теплом и добрым настроением, может, праздник какой, а может, люди такие светлые. Ее папка как всегда в залихватски надетой фуражке и со знакомой гибкой пластикой небольшой, но ладной спортивной фигуры. Рядом с ним – Аня Полушина, хорошенькая хохотушка и подруга всем за добрый незлобивый нрав.
Ее мама как всегда отсутствует, судя по произошедшим переменам в руководстве – это где-то 1968 год, она как раз приезжала в Подмосковье на полгода к ней в связи с рождением первого внука, названного тоже Виталием, как и деда.
В центре фотографии сам генерал, Герой Советского Союза с женой, Анной Ивановной. Пройдет совсем немного лет – и две семьи встретятся в Москве, в домах по соседству, но прежде встретятся бывший комдив со своим главным инженером, имевшие прямое отношение к созданию ракетного щита страны, по новому месту службы. Тогда же первый раз в 1973 году встретится и она с Ракитиной Наташей, дочерью комдива, ровно на год моложе нее самой.
Наташа к тому времени уже успела выйти замуж, родить сына, а затем и развестись – и все это в городе Ленинграде, откуда родом ее мама - Анна Ивановна, и где Наташа заканчивала учебу в педагогическом институте, поскольку отец до Москвы был командиром военного училища в городе Остров.
Остальных на фотографии она просто не знала, но все равно рассматривала с интересом, как открывшуюся вдруг историю ее семьи в переплетении с историей городка.
Были там и родители нового знакомого Александра, и еще история подарила пару-тройку фамилий из «прекрасного далека», но почти всех уже нет на белом свете, причем первым ушел ее отец.
Но есть, есть двое ныне здравствующих – мама Александра и Анна Васильевна Полушина, а это значит, что есть у кого спросить: - А помните? – и получить утвердительный вразумительный ответ, которого так не хватает, когда уже нет в живых собственных родителей.
Поначалу она, не скрывая восторга, пыталась предложить Александру разместить фото среди своих, а затем в двух группах, чтобы увидели все, но он как-то не поспешил – и она сама скопировала ее из сообщений и выставила и в ленте, и в группе Чита-46, в фотоальбоме «Люди нашего городка», а потом и в собственной группе, состоящей из ее одноклассников и близких к ним из всех 11 школ, где она когда-либо училась.
Что тут началось – столько классов и комментариев давно она не видела на сайте, ну, если не считать каких-либо рекламно-трюковых и «красивеньких».
Нашелся один хлопец, который и сейчас проживает в Чите-46, ранее служивший там, и у которого одновременно случился день рождения. Так вот, он сообщил, что в городке есть площадь, названная в честь И.Г.Ракитина, и табличка с этим названием прикреплена к Дому офицеров, или как они его называют – ДКСА, и что лично он очень рад видеть генерала на фото и что хорошо сообщить бы об этом его дочери, если кто-либо знает, где она живет в Москве.
Это было колоссально! Это было здорово! Хотя и весь городок можно было бы назвать этим славным именем – и ничуть этим его не умалить, а даже и превозвысить. Но самое интересное заключалось в том, что об этом факте как-то не упоминали и те, кто совсем недавно летал в Забайкалье и навещал родной городок Горный, как он называется еще с тех пор в соответствии с административно-территориальным делением.
Есть замечательные фото и видеоотчеты о поездках по местам детства, юности и былой боевой славы, но о площади Ракитина как-то не было сказано ни разу.
А вот насчет его дочери надо что-нибудь провернуть, чтобы отыскать Наташу или ее сына Костю.
После развода Наталья вернулась к родителям, а они жили уже в Москве. С большим трудом ее и сына прописали к ним в квартиру на юго-западе столицы. Через несколько лет, в 1973, через дом от них получили квартиру и Квадратьки. А в 1977 провожали в последний путь главу семейства 52 лет от роду, прослужившего в Москве всего три года.
Тогда все очень тесно общались, приехали многие из забайкальских сослуживцев по дивизии. А сам Ракитин говорил речь на гражданской панихиде, сохранилась даже фотография.
Последние встречи с Иваном Григорьевичем происходили уже лет через 10, в 1987, когда Ольга Витальевна приезжала в Москву на сравнительно продолжительное время – рожать младшего сына. Ей уже было чуть больше 40, а Ракитину лет 66, ведь он с 21 года рождения. Бог мой, это ведь он был на тройку лет моложе нее теперешней. Но, как всегда, казался ей тогда гораздо старше и солидней, хоть и был уже на пенсии, где-то работал «по гражданке», а когда возвращался с работы, его путь лежал через скверик между их домами, где она гуляла с коляской.
И не раз присаживался – время было летнее и довольно жаркое, к ней на скамейку в кружевной тени под деревьями, чтобы отдохнуть, а заодно и покалякать о том, о сем, о былом и нынешнем. Чувствовалось, что он скучает по большой семье, какая была у него в детстве в городке под Омском, иногда даже сетовал, что Наташа так скоропалительно развелась, а теперь и сама жалеет об этом, но вспять ничего не повернешь.
Среди комсостава дивизии Олины родители были самыми молодыми, а дети у них, т.е. дочери были: одна самая старшая из всех детей, а другая самая младшая. И дамы, еще помнившие свою юность, изо всех сил старались научить молодых родителей, как воспитывать старшую – вот, мол, и слишком модничает она, и мальчишки за ней табуном ходят, так еще и лейтенанты, глядишь, приметят ее.
Но родители всегда отшучивались – модничает, потому что сама наряды изобретает, и шьет, и вяжет, мальчишки – так это же друзья юности, как же без них, и на дни рождения приходят, и на елки, и на пляж вместе. Но был один бесспорный козырь, которым крыли все непрошеные советы, смеясь и гордясь: - А зато она круглая отличница. И таковой была во всех школах, несмотря на переезды и всяческую смену декораций, и при этом не зубрилка, а легко, как модничает, так и учится.
Наташку же воспитывали совсем иначе, или она «воспитывала» и строила своих родителей под себя – училась средненько, отчего Оля бы на ее месте со стыда сгорела, будучи дочерью такого геройского отца, да она и своего не подводила ни в чем. Будучи девушкой высокой, все время сутулилась, друзей не заводила, причем, не только мальчишек, но и девчонок, в общем, жила на особицу.
И вдруг выскочила замуж в студенческие годы даже чуть раньше (по возрасту), чем Оля. А поскольку опыта общения с окружающими людьми у нее было маловато, и раньше все делалось для нее по первому требованию, хотя одновременно как-то она и дома была относительно скромна, до выпускного класса носила девчачьи юбки в складку и ничего не умела делать с волосами. Но иногда могла зазевавшегося поразить неожиданным высокомерием.
Если честно, Олино мальчишье окружение звало ее «Глиста в корсете», и только однажды на пляже, куда явилась и Наташа, вдруг заинтересованно протянуло: - А Глиста-то вовсе и не глиста, и не в корсете, - и сами обескураженно хохотали над своим открытием и своей шуткой.
А дальше уж так случилось, что с тех самых пор они больше и не виделись и не общались, и только сейчас, в эпоху интернета, она нашла памятник на могиле Ивана Григорьевича, умершего в 1997-м году, т.е. еще через 10 лет после описанных событий, в возрасте 76 лет, с ним же позже похоронена и его жена.
Надо поразмыслить, кого бы послать на поиски следов Ракитиных, ведь самое трудное то, что она даже не знает их фамилию по мужу и отцу, как обычно оставляют разведенные жены с детьми, чтобы не быть на разных. Все это означает, что надо посылать гонца и в ЖЭК, и в дом, где она помнит подъезд и этаж.
Самое правильное, конечно, послать бы туда Светлану Витальевну, младшую сестрицу Светку, ведь она вряд ли что-нибудь знает о них по той причине, что практически со всеми прекратила общение – и с семьей родной сестры, и с другими родственниками из числа двоюродных брата и сестры, с друзьями детства по Забайкалью и Хабаровскому краю – о чем все дружно жалуются Ольге Витальевне – а она что может сделать, если сестрица такой уродилась, что ей никто не нужен.
Но это, как известно, палка о двух концах. Вот и сейчас, когда у них в Д-ске такие разворачиваются события, кто только ни написал ей, кто только ни позвал приехать хоть насовсем – люди сочувствуют, и ведь есть чему!
Однако, только кроме родной сестры, которую она растила в детстве наравне с родителями, ведь ей было уже 13 с половиной лет, когда в Читинском роддоме ранним майским утром появилось это создание, ставшее в семье главным на всю оставшуюся жизнь, по крайней мере, у родителей.
------------------------
Однажды, раннею осеннею порою еще во время работы в университете, к ней в кабинет начальника отдела кадров вошел высокий стройный стильный и импозантный man лет пятидесяти, оказавшийся совместителем одной из кафедр по профилю, ранее ей незнакомый.
Манеры и коммуникабельность легко позволили ему изложить суть дела, тем более, наличие интересного объекта для разговора его тоже заметно воодушевило. Так они и общались, приятно и непринужденно, более часа, хотя вполне можно было обойтись десятью минутами.
Суть вопроса заключалась в том, что при наличии у гражданина степени доктора наук, он не имел даже ученого звания доцента. По своему основному месту работы, где он был первым руководителем, ученых званий он получить не мог по определению. А вот в вузе, где работал по совместительству уже не первый год, такая возможность и необходимость представлялись.
Собственно, за этим он к ней и пришел по чьему-то совету. Естественно, она ему объяснила, что он будет в основном работать с ученым секретарем, а с ней они лишь составят развернутую справку для Высшей Аттестационной Комиссии по соответствующей форме, где, в том числе, подробно опишут и его стаж.
На этом можно было и закруглиться, поскольку ему еще работать и работать в этом направлении, и не раз посещать и ее, и секретаря. Но беседа была так приятна, а время близилось к концу рабочего дня, так что они не ограничились формальной стороной проблемы, а просто разговаривали и знакомились в прекрасной ироничной манере высоких профессионалов разговорного жанра, где самоирония позволяла все-таки высветить лучшие свои стороны.
Так, он родился в Д-ске, носил фамилию, похожую на звучание английского слова «ноль» и имя, также воспетое по-английски.
В 1986 году попал в Чернобыль, после получил инвалидность, но не скис и не спился, а ударился в науку, тем более, что имел собственный колоссальный опыт в связи с этой техногенной катастрофой. Так получилась защита кандидатской, а затем и докторской диссертации, а в университет он пришел за педагогическим опытом, а не токмо ради подработки, в которой, судя по его внешнему виду лондонского денди, он вовсе не нуждался.
Она тоже обратила его внимание на свою инвалидность и как это произошло, найдя полное взаимопонимание, как ей тогда показалось.
Он еще приходил несколько раз, заранее известив по телефону. Они прекрасно поладили с его бумажными делами, при этом она оказала всю возможную помощь, практически выполнив все необходимые документы у себя, в то время как остальные соискатели ученых званий все делали сами, а ей многократно приносили на проверку, пока не добивались совершенства.
Но здесь был особый случай. Ну как запретить себе помочь человеку, с которым так приятно общаться, у которого такой изысканный парфюм и великолепные рубашки и костюмы, все как бы из-за бугра. И который сам так хорош собой, в отличие от довольно заскорузлых местных ученых мужей.
Мало того, она даже перевыполнила весь возможный план действий – порекомендовала его еще на две кафедры сходного профиля, но других факультетов, но там почему-то отнеслись к этой кандидатуре скептически, прямо так и бухнув ей: - А! Это тот доктор, который оседлал Чернобыль! – что было ей очень неприятно.
А еще, представляя себе, насколько далеко его организация от всякой работы с учеными, предложила составить о нем статью в Энциклопедию Современной Украины, издание которой начал еще Леонид Данилович, и куда по идее включались все доктора наук за всю историю университета. Он, естественно, согласился, а она, естественно, набросала эту статью по строгим канонам Энциклопедии, тем более, что была знакома уже и с биографией, и с направлением научных интересов и со списком трудов.
В общем, при встрече он очень был рад, что статья готова, и как это замечательно, что она прониклась всеми его интересами и поисками.
Дело шло уже к Ученому Совету, и он заранее обещал, что все эти труды надо непременно отметить после окончания заседания.
И вот наступил этот день. С утра она, как уже стало обычаем, мысленно поприветствовала из окна машины его имя, начертанное в виде вывески на Салоне чего-то эксклюзивного, и, естественно, промурлыкала это же имя, исполняемое все так же по-английски – именно так она представляла эту влюбленность, когда все напоминает о ее предмете, когда «и жизнь хороша и жить хорошо».
Ровно за две минуты до начала Совета она вошла в конференц-зал своей ковыляющей походкой и направилась на свое привычное место, к правому отрезку перевернутой буквы «ш», форму которой имел огромный стол заседаний.
И сразу же от двери наткнулась на уничтожающий презрительный взгляд нашего импозантного соискателя, который как назло выбрал себе место на одном из стульев вдоль просторных окон, как раз чуть-чуть справа и позади стола, где было ее место. Она, естественно, поздоровалась, одновременно со всеми ее привычными соседями по столу, ну да, со всеми сразу и ни с кем конкретно.
Да, это было испытание! Когда на тебя смотрят, как на раздавленную каракатицу, с явным отвращением, а ты, практически ничего для этого не сделала. И не стала ничем хуже, чем вчера и неделю назад…
Было обидно и больно. А еще неприятно, что она сидит вся на виду у сидящих сзади вообще, а у Него – особенно, и он может разглядывать ее ноги, обутые в черные замшевые туфли на танкетках разной высоты, сшитые на заказ в лаборатории местной обувной фабрики – она и туда добралась в свое время, где над ней колдовали профессиональные дизайнеры.
А еще в который раз вспоминалась повесть «Нетерпение сердца» Стефана Цвейга, прочитанная ею лет в пятнадцать, и уже тогда потрясшая ее трагедия девушки, почти девочки, больные ножки которой были скрыты скатертью стола, и которую по незнанию приглашает вдруг танцевать оказавшийся в гостях молоденький гусар. Может быть, она еще тогда что-то почувствовала о своей будущей судьбе, поскольку плакала над книгой как-то чересчур долго и горько.
Но время шло. Было слишком жарко. Уже давно завершен вопрос о представлении к ученым званиям, в нашем случае – успешно. Это дало повод ей оглянуться на нашего соискателя и послать ему записку: - Поздравляю! Но, пожалуйста, держите удар, ведь для доктора философии это непрофессионально. Ну да, он уже имел и такое звание – европейского доктора философии, хотя здесь был доктором совсем других наук. Она просто напомнила ему, что ко всему следует относиться философски, в общем, она же его еще и утешала…
И не зря. Прошло уже часа два к тому времени, он почему-то не ушел, когда отпускали всех приглашенных на заседание – и на него теперь было страшно смотреть – как-то так сошел весь его лоск, который Володина бабушка называла по-своему «аж мигтить», наверное, давал себя знать проклятый Чернобыль, ведь недаром же у него инвалидность. Глаза потухли и стали оловянными, сам сгорбился и стал Кощеем, правда, ряженым, но как-то через силу ей улыбнулся, вернее, попытался это сделать.
Когда она вернулась к себе, то была уверена, что вот он сейчас появится, ведь обещал же отметить успех, да хоть бы и просто для эмоциональной разрядки, необходимой обоим. Она, как обычно, поджидала сына после работы, чтобы он отвез ее домой, что-то почитала, что-то послушала, а то и просто сидела, уставившись вдаль, ведь уже стало раньше темнеть, чем летом, но мнимого философа так и не дождалась.
А ведь был однажды такой прекрасный вечер при свечах, когда во всем университете вдруг погас свет, она зажгла у себя декоративную свечу, а тут вдруг и он появился, доктор околовсяческих наук, но тогда она так не считала, и несказанно обрадовалась, и они сумерничали и разговаривали, оставив в покое все бумажки, благо освещение было явно не то.
Через год он пришел для представления к ученому званию профессора, созрел, таким образом, по стажу, но по человеческим качествам, как выяснилось – отнюдь. И снова помогала гораздо больше, чем другим, и статья в Энциклопедии вышла в очередном томе, но общалась формально, ибо душа после того Совета захлопнулась.
Вывод: «Жизнь нужно прожить так, чтобы было стыдно рассказать, но чертовски приятно вспомнить!» Ах, как помогают такие вот фразочки, изобретенные общим разумом. И сразу смешно, хоть было грустно и неприятно вспоминать, а уж рассказать – как получилось.
Паденье – неизменный спутник страха,
И самый страх есть чувство пустоты.
Кто камни нам бросает с высоты,
И камень отрицает иго праха?
……………………………………
Немногие для вечности живут,
Но если ты мгновенным озабочен –
Твой жребий страшен и твой дом непрочен!
О. Мандельштам
«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая, или кимвал звучащий.»