Транскрипция войны. Гл. IV. 7-8 С миру по нитке

Валентина Воронина
 7. «С миру по нитке» осенью.

               
     Мир сошел с ума. Толпы людей преодолевают моря и границы государств, ведомые мощной силой, но ищут не просто как бы выжить, а как бы зажить получше.
     Этот человеческий хаос  сам по себе не хорош, но явно приведет к  многочисленным бедам.
     И беды не заставили себя долго ждать – многочисленные теракты в разных странах, предательское поведение ряда государств, недружественность различных коалиций (их уже три), продление санкций в связи  с Донбассом, несоблюдение минских договоренностей.
     И в центре всего – значительное ухудшение жизни простых людей,  которые всегда  отдуваются  за  политиков.


                ----------------------------


     Вот только  речь шла  о пришедшей весне, а на дворе  опять «унылая  пора, очей очарованье», а ведь было еще и лето со своими  приключениями, но об этом возможно будет как бы в недалеких воспоминаниях.
 
     Всю ночь шел дождь. Это была третья подряд дождливая ночь за эту осень. А в остальном стояла просто замечательная погода, солнечная и с бодрящей прохладой.
     Утром как по мановению руки  исчезли все листья на абрикосе, что растет у окна – небольшое такое дерево, и плодов на нем было не ахти сколько, но отличалось от других тем, что весной удивительно красиво цвело, а осенью – удивительно долго  стояло с ярко зелеными неподдающимися листьями, выделяющимися отголосками лета на фоне  желто-оранжевой палитры.

     А вот теперь нет и листьев, разве только несколько, похожих  на  нарисованные художником из знаменитого рассказа О’Генри.

     Листья опали со всех деревьев во дворе, и вновь открылась  перспектива  пятиэтажки напротив, от которой летом были видны только газовая тумба, частично один подъезд строго напротив и два окна на первом этаже  в предпоследнем подъезде справа, самом веселом и дружном  на застолья во дворе по праздникам  с продолжительными спевками из советского репертуара – от «Стеньки Разина»  до «Голубого вагона»  в вариациях. Кстати, пели-распевали  хорошо и слаженно, чувствовались  любовь и практика.

     Кстати, дворничИху она уволила рановато – наступил день – и она появилась на рабочем месте, а до этого мудро выжидала, когда упадет весь клен.  Тут и началась работа: сначала на отдельных участках все сметала в кучи, пару из которых вывезла, нагружая мешки. А на остальных вечером  резвился народ – фотографировались дети и взрослые,  порознь и вместе, даже большими компаниями, со смехом и неподдельной радостью.

    А одну кучу полюбили собаки – она сама видела, как штук пять из них, домашних и бездомных,  нещадно метили ее друг за другом вместо того, чтобы догнать и рявкнуть  на предыдущую – у них, представьте, свои правила и церемонии.

     Из-за улучшившейся видимости  она, наконец, смогла определить, из какого-таки дерева  растет знаменитая ветка, в июне вдруг прогнувшаяся до земли через асфальтированную  дорожку вдоль  их дома. Вариантов  было два – из левой или правой огромной старой акации? Была еще и третья, ближе к дому, но на ней ветки затрещали позже июньской, все лето простоявшей, уткнувшись листьями в землю,  красивой аркой  изогнувшись над пешеходной  зоной. Поначалу  она звонила в  жилконтору, но там на это не среагировали, где-то через месяц  пришли, посмотрели – и все, решили, что выстоит.
 
    Так вот, это была – правая акация, это ее ветвь так живописно выгнуло до самой земли, одновременно  создав опору на мелкие  ветки с листьями, продолжавшими жить  и питаться от материнского дерева.
 
    А вот на третьей акации две обломившиеся ветки сразу стали сохнуть и являли собой жалкое зрелище – посреди летнего буйного цветения  коричневые скукоженные листья  высоко над землей и газоном – но здесь под ними никто не ходил и ничем не рисковал.

  Надо признать, что правая акация с выгнутой ветвью все-таки  выстояла, а осенью из нее нарезали веников и надрали лыка для их обвязки  -  получались  такие изящные венички для подметания легких листьев – это уже сами  ежедневно-прогулочные  дамы-пенсионерки.
 
     Были  из них две особо примечательные:  одна - из пятиэтажки напротив, гуляла всегда с 2-х до 4-х днем, в любую погоду, по дорожкам вдоль пятиэтажки  и  девятиэтажки. Но в ее доме всего 4 подъезда, а здесь – все 10, и дорожка подлинней, и солнце на ней практически с утра до часов пяти. Она всегда была с семечками, а если без них, то с заложенными за спину руками, мерно вышагивала  и делала свой променад, любя уединение, но и не гнушаясь  подвернувшейся попутчицей.

     Вторая дама  была всем дамам дама, переодевавшаяся каждый день, включая и  верхнюю одежду, коей у нее было такое разнообразие, что это было уж слишком.
  Причем, как у всякой пенсионерки, это разнообразие  все было «прошлогодни моды», если  не более того.  Плащи, плащики, куртки, пальто – все были светлыми и нарядными, береты, шарфы – тоже, а также платья, юбки – все в пол, широкие и красивые.

 Но сам факт, что все это изобилие прогуливается и проветривается возле дома, а значит,  ежедневно размышляется – что сегодня надеть на прогулку, затем выбирается, а после прогулки наверняка куда-то убирается, ведь не может висеть в прихожей шесть пальто, четыре куртки и  пять плащей.  Такое может выдержать только одержимый переодеванием  персонаж.

  Она тоже любила одиночество, а попутчицы всегда были непостоянными, впрочем, они о чем-то и разговаривали с ней, но  всегда как бы в ее тени и под грузом ее превосходства – конечно, ведь они не заморачивались, что им надеть и выглядели всегда одинаково в дежурных  шмотках «и в пир, и в мир, и в добрые люди».
 
 Наверное, Даму следует похвалить за такое усердное служение себе, за такую замороченную жизнь, признать, что это вполне приличный способ проживания  этого периода, в том числе – и она имеет на это право. И не судите! Вот есть же некоторые, кто пишет всякую всячину на своей пенсии – и почему-то решил, что тоже  имеет на это право  самовыражения, но другим доступным образом.

     Старики, надо признаться, так методично не меряли шагами двор, некоторые гуляли со своими  бабками, а иногда дед возглавлял целый выводок подружек своей  дамы сердца, но всегда его это явно тяготило – слишком ответственно выгуливать чужих вдов, смотрящих тебе в рот всю прогулку.

     Из одиночных дедов она тоже выделяла двоих: один был из пятиэтажек позади той, что напротив. Росту был больше метра девяносто и удивительно прямой, как в спине, так и наоборот – вовсе без пуза. Зимой ходил в сером ратиновом пальто и такой же фуражке, осенью и весной – в кожаной коричневой  куртке  начала 90-х, нет, не на манжете, а были такие удлиненные с четырьмя накладными карманами, и тоже в фуражке.

 Всегда один, без жены и без сопровождения. Летом выяснилось, что у него абсолютно голый бритый череп и опять же советские традиции в одежде, т.е. брюки и рубашка с закатанными рукавами, черные туфли.
 
     А однажды в неимоверную жару она вдруг увидела его во всем светлом, в просторной рубахе навыпуск, таких же штанах и почти белых туфлях – это было зрелище. Но здесь надо сказать о походке – она-то ее и смутила – обычно он ходил всей очень длинной прямой ногой от бедра, хоть и давалось это уже заметно трудно, также ровную ногу своеобразно переносил через бордюры, а этот пижон был очень похож, но походка – нет, не та.

     Так бы она и оставалась в недоумении, пока однажды  у нее перед глазами на диагонали не появилось два (заметьте) знакомых персонажа – и это были разные люди.
     Но дело не в этом недоразумении, а в том, что этот  дядя постоянно два раза в день ходил в эту сторону, т.е. туда, где были магазины, рынок, автобусные и троллейбусные  остановки, автомобили, гаражи – одним словом,  люди и цивилизация.

  Но ходил он всегда  налегке, не обременяя себя ни сумками, ни пакетами, как в ту, так и в другую сторону, в отличие от других пожилых дядек, нагруженных, как верблюды. Это и было самым удивительным и давало пищу для размышлений – кто, куда и зачем ходит (?!), если ничего не несет в дом?
 
    Ответы были разнообразными – может, одинок, ходит к дочери или сыну обедать и ужинать.  Ходит в гараж  потеревенить с мужиками.  Ходит в магазин и на рынок  справиться о ценах. Просто совершает прогулку дважды в день и  где-то через полчаса возвращается. Был и такой вариант: - А тебе какое дело?
   - Какое, какое? А интересно ей.
 Прямо хоть поспорь с кем-нибудь, а потом подойди и спроси, но можно и наткнуться…

    Несколько раз видела, как посреди дороги он с кем-нибудь  пожимал друг другу руку – это из старших, ненадолго задерживался с молодыми мужчинами.
Ясен пень – не псих какой-нибудь, а нормальный мужик. И значит что?
 - Раз нормальный мужик, значит, ходит или за сигаретами или  туда, где продают на разлив.
    Ответа пока это предположение не нашло.

    Второй дед – это о грустном. Где-то в пол-восьмого утром по дорожке проходил собачник с незатейливой хорошей и послушной  собачкой.
Сам в джинсах, куртке или рубашке, на голове – бейсболка. Ну, казалось бы, что здесь необычного и чем он привлек ее внимание?

      А дело в том, что все пропорции фигуры, походка, мелкие и крупные жесты, посадка головы, ее повороты, борода и даже обращение к собаке, а иногда и к проходящим знакомым – все это было удивительно похожим на ее родного мужа Володю, которого  нет уже 9 лет, но все-то никак он не забывается, да и вряд ли забудется. Образ, конечно, был редким и штучным, а также очень оригинальным.

      Был, правда, этот мужчина помельче, как бы  кто-то применил при ужатии образа  некий масштаб, но уменьшил любовно внимательно аккуратно и скрупулезно, чтобы можно было узнать, вздрогнуть и даже заплакать при узнавании то ли от горя, то ли от радости, что сподобилась встретиться.

       И хорошо, что попадался он ей на глаза редко, чтобы образ случайно не затерся, и  узнавание всегда было таким же щемящим, как и в первый раз, когда она, вздрогнув и прижавшись лбом к холодному стеклу,  спрашивала себя: - Да не может быть! Но как похож!

 
                8. «Мысль высказанная есть ложь».


       Сережа Бакшеев: Совсем о другом. но всё-таки о тебе. Чтой-т не захотелось ждать полтора месяца до 10 декабря. Правда, и приметы лучше уважать, не нарываться. Потому, сделаю ход - не поздравляю, а будто бы отправляю тебе на рецензию фотомонтаж - как к человеку непостороннему: в свой срок нужно ли, имеет ли смысл (не особо зацикливаясь на том - кому нужно) поместить это приветствие в общерассматриваемый изредка альбом "Донецку от того-то" ?
Я пока с тёплым чувством закроюсь. Чтоб случайной обмолвкой не расплескать...
Пока! (Жду-у...)
 
Она: Да отлично! И ты похож местами на святого отца, благославляющего тетку-дщерь, что на уровне "живота твоего"
Успела? Перед закрытием? Спасибо, что помнишь и замысливаешь чего-нибудь в мой адрес.

Утром в пятницу. Иркутск:
Когда что-то значительное, яркое входит в твою (мою) жизнь, оно само помнится, т.к. становится фактом твоей жизни. Но вот эта ситуация с бандеровщиной и национализмом на вашей земле - заморозила, конечно, многие мысли и само общение. Что там? О футболке. Она с её капюшончиком мыслилась в качестве сугрева после байкальских купаний. Но твой взгляд о некой святости - это совсем неожиданный нюанс, отнесём же его каким-нибудь боком к святому озеру.