«18 августа 1700 года в Москве сожжён был «преизрядный фейерверк; царь Пётр Алексеевич праздновал турецкий мир, приобретение Азова и уничтожение обязанности высылать поминки в Крым». Напомню, что словом «поминки» тогда называли дань, которую вынуждены были платить крымскому хану под видом «подарков» и Россия, и Речь Посполитая. В своих «Публичных чтениях о Петре Великом», цитату из которых я привёл выше, историк Сергей Михайлович Соловьёв рассказывает о Прутском походе скупо и тенденциозно, наверно, потому что тот уж никак «не вписывался» в представление о ВЕЛИЧИИ императора и России. Но ведь его не вычеркнешь из истории. На свете нет абсолютно великих и непогрешимых личностей и нет абсолютно победоносных стран. Все совершают ошибки и когда-нибудь испытывают горечь поражения и даже позор.
После громкой виктории под Полтавой Пётр I был на вершине славы. Поэтому реплики С.М. Соловьёва о том, что будто бы царю «не нравилась война с Турцией», и «он находился в мрачном расположении духа», вряд ли можно считать уместными. Как раз из-за «исполинских планов, зреющих в его голове» (пафосная цитата одного из советских писателей), царь вознамерился продолжить экспансию в Причерноморье и «прижать» султана. Формальным поводом к началу русско-турецкой войны 1711 -1713 гг. послужило требование России выслать шведского короля Карла XII, укрывшегося в городе Бендеры «под крышей» Османской империи. Пётр I надеялся на помощь своих «православных братушек» и вот как писал об этом фельдмаршалу Борису Шереметьеву: «Господари (имеются в виду господарь Валахии Константин Брынковяну и господарь Молдавии Дмитрий Кантемир) заверяют меня, что как скоро наши войска вступят в их земли, то они тотчас же с ними соединятся и весь свой многочисленный народ побудят к восстанию против турок; на что глядя и сербы, также болгары и другие христианские народы встанут против турок; в таких обстоятельствах визирь не посмеет перейти через Дунай, большая часть его войска разбежится, а может быть, и бунт поднимут…»
«Прутский поход» начался весной 1711 года. Очевидно, считая эту кампанию лёгким развлечением, Пётр взял с собой около двух десятков придворных дам, включая Марту Скавронскую, которую отныне повелел называть своей женой. К этому времени она уже крестилась в православие под именем Екатерины Алексеевны и находилась на седьмом месяце беременности. Кроме того, в «торжестве русского оружия» решили «поучаствовать» канцлер Г.И. Головкин, вице-канцлер П.П. Шафиров, церковник Феофан Прокопович и семь генералов, включая героев Полтавы Брюса и Репнина. Русская армия насчитывала около 80 тысяч солдат, включая иррегулярную конницу казаков; артиллерия состояла из 60 тяжёлых орудий и сотни полковых пушек. Позднее к ним присоединились 5 тысяч молдаван.
В июне русская армия перешла Днестр и двинулась в направлении реки Прут по изнуряющей жаре в степь, где не было ни воды, ни провианта, ни фуража. Людей начали косить болезни. «Солдаты почернели от жажды и голода. Умирающие люди лежали во множестве по дороге, и никто не мог помочь ближнему или спасти его, так как ни у кого ничего не было», — вспоминал секретарь датского посланника Юста Юля. После соединения всех подразделений, выполнявших конкретные боевые задачи, Пётр I объявил смотр войск, и выяснилось, что уже «недостаёт» около 18 тысяч рекрутов. Вышедшая навстречу русским армия великого визиря Балтаджи Мехмед-паши и крымского хана Девлет-Гирея II насчитывала порядка 190 тысяч воинов и 440 орудий. Отсутствие чёткого плана действий и безуспешные попытки занять выгодную позицию привели к тому, что русская армия была застигнута на марше и, потеряв часть обоза, вынуждена была отступать. Недалеко от румынского местечка Стэнилэшти турки превосходящими силами прижали русских к реке, окружив их плотным кольцом артиллерийских батарей, и начали палить из орудий. Для укрытия женщин вырыли яму. Те плакали и выли от страха. По рассказам очевидцев, «Пётр бегал взад-вперёд по лагерю, бил себя в грудь и не мог выговорить ни слова». Затем он удалился в палатку, запретив входить к нему кому бы то ни было.
Вечером 20 июля, вероятнее всего, по инициативе Екатерины, был организован совет, а затем она привела генералов в палатку к Петру и употребила всё своё влияние, чтобы добиться его согласия дать Шафирову полномочия для заключения мира. Так говорили очевидцы, наблюдавшие все её действия. Но более всего это явствует из Указа Петра I, учредившего в 1714 году Орден святой Екатерины (им награждались только женщины), на обратной стороне которого была выгравирована надпись: «Трудами сравнивается с супругом». При этом царь заявил: «В память бытности её величества в баталии с турки у Прута, где в такое опасное время не яко жена, но яко мужская персона видима всем была»(!)
О безнадёжности положения русской армии свидетельствовали те условия, на которые соглашался царь, излагая их письменно Шафирову в своей инструкции:
- отдать туркам Азов и все ранее завоёванные города на их землях;
- отдать шведам Лифляндию и прочие земли, кроме Ингрии (где строился Петербург); отдать в возмещение за Ингрию город Псков:
- согласиться на Лещинского, ставленника шведов, как польского короля
21 июля обстрелы продолжились. Пётр нервничал. В своих записках бригадир Моро-де-Бразе сетовал: «Наша армия не имела провианта: пятый день большая часть офицеров не ели хлеба; тем паче солдаты, которые пользуются меньшими удобствами. Кони лизали землю и были так изнурены, что когда пришлось употреблять их в дело, то не знали, седлать ли их или нет». Утром 22 июля Пётр в отчаянии написал Шафирову: «…ежели подлинно будут говорить о миру, то ставь с ними на всё, что похотят, кроме шклавства». Известно пристрастие Петра к иностранным словечкам; слово «шклавство» кто-то переводил как «рабство», а кто-то — как «плен». Атаки янычар, испускавших дикие вопли и безоглядно бросавшихся на защитников русской позиции, были отбиты с большими потерями для нападавших. Вполне вероятно, что именно это обстоятельство побудило визиря вступить в переговоры.
В специально установленный на турецкой стороне шатёр вслед за появлением фельдмаршала Шереметьева (главнокомандующего русской армией) были внесены подарки для визиря и его приближённых (формально — не от царя, а от Шереметьева). По сведениям французского агента Ла Мотрея, они состояли из мехов соболей и черно-бурых лисиц, а также золота. Позднее, уже после подписания договора, Шафиров направил Петру поздравление, а в особой «цедуле» (записке) сообщал: «Доношу, что сулено: везирю число подлинно и не смели назначить; кегаю 50000 левков (60 тысяч рублей); чауш-паше 5000 червонных; кегаину брату 1000 червонных и три меха собольих; конюшему 1000 червонных; переводчику 500 червонных; секретарю, который трактат писал, 1000 червонных; на прочих канцелярии 1000. Сие число, ваше величество, извольте приказать прислать немедленно. А я сулил, и будут на мне спрашивать…» Позднее в записке, адресованной Головкину, Шафиров огласил и сумму, обещанную на подкуп визиря: 150 тысяч рублей. А общая сумма на подкуп составила 250 тысяч рублей.
Переговоры заняли меньше двух дней, и уже 22 июля Шафиров вернулся из турецкого лагеря с условиями мира. Они оказались даже легче тех, на которые был готов Пётр I:
- возврат Азова туркам;
- разорение Таганрога и других крепостей на завоёванных московитами землях вокруг Азовского моря;
- отказ от вмешательства в польские и казацкие дела (имеются в виду «дела» запорожцев);
- свободный попуск короля Карла XII в Швецию;
- до исполнения условий договора Шафиров и сын фельдмаршала Шереметьева должны оставаться в Турции, как заложники.
23 июля договор был подписан, отправлен царю и скреплён печатями. А в шесть часов утра русская армия в боевом порядке с распущенными знамёнами и барабанным боем выступила по направлению к Яссам. Турки даже выделили свою кавалерию для защиты её от набегов татар.
Однако на другой день в лагерь к визирю приехал мирза от крымского хана с протестом против действий великого визиря. О «позиции» крымского хана тут следует сказать особо. Именно он настаивал на том, чтобы «полтавского победителя в клетке провезли по улицам Константинополя». Вообще-то, все крымские ханы из династии Гиреев, считавшие себя потомками «чингизидов», не признавали царских титулов на Московии, и «вполне искренне» были уверены в том, что те всегда должны были платить им дань.
Вопрос о «поминках» фигурировал и при переговорах с великим визирем. Но было решено не оговаривать его письменно, а дать обещание на словах. Вот как об этом писал Шафиров Петру 16 октября 1711 года: «Ежели, государь, придёт до того, что нужда будет хана склонять, дабы не был противен, то принуждены ему будем обещать некоторую дачу (дань) и просим на то указу, понеже при договоре о том нам говорили. И хотя я и отбился тогда, чтобы того не писать в договор, а на словах принужден был обещать, что ПОДАРКАМИ его изволишь обсылать, ежели он будет мир издерживать».
13 августа 1711 года русская армия вышла из Молдавии и пересекла Днестр, закончив Прутский поход. Однако позднее султан выдвинул новые требования, на которые Россия не соглашалась, и война продолжилась. Наконец, в 1713 году был заключён Адрианополский мирный договор на условиях Прутского договора.
И каков был итог?
По данным бригадира Моро-де Бразе, из вступивших в Молдавию 79 800 человек русской армии вернулось 37 515. Остальные погибли в боях, умерли от голода и болезней, дезертировали либо попали в плен.
Россия утратила все приобретения «на южном направлении»! Был потерян выход к Азовскому морю и недавно построенный с таким трудами южный флот. Крепость Азов возвращалась туркам даже с 60-ю пушками, а крепости Таганрог и Каменный Затон — срыты.
Россия обещала не вмешиваться в дела Правобережной Украины и вывести из неё войска. Кроме того, есть веские основания полагать, что Пётр подписал «клятвенную» грамоту о подтверждении своей вассальной зависимости от крымских ханов.
Так что «преизрядный фейерверк», сожжённый 18 августа 1700 года, о котором упоминал С.М. Соловьёв, оказался, мягко говоря, преждевременным!