6.
С холма задуло. Ветер принес шуршание шин на дороге, галочий грай и нарочитое покашливание раскрасневшегося блондина, свидетельствующее о подступившем к горлу новом рассказе, важном рассказе, необычайном рассказе, должном перевернуть народную веру. Или наоборот, подтвердить. Но делу мешал Чашкин. На светлом блине лица его с хлопотливыми губами плясало самодовольство. Он был словно перед зеркалом, в котором отражалась его сущность миллиардера и, превосходство над прочими земными червями. Трудно было понять, что там за притча. Но пару раз он как бы ухватывался за колесо у груди, видимо, рулевое, в какой-то машине, дергал туда-сюда воображаемый рычаг передачи. Оборачивался к въездной площадке, показывал рукой на белый фургон, и быстро-быстро, как бы шинкуя огурец в воздухе, нарезал ребром ладони гармошку, что означало сдавленный передок некогда шустрой и бодрой точиллы. Перебрав невеликий репертуар Чашкина Бурый скоро смекнул, что травится нехорошая о том, как в метели они, возвращаясь из столицы с товаром, поймали на морду «Форда» деревенского старичка. На смерть, естественно. И подснежника сделали.
«Что ж о то? – подумал Бурый, мигом забыв про отца. – Про полляма больше не спорим?
«А если бы тормознули? – послышался легкий, с нотками осуждения голос Толяна.
«Да, Длинный бы сел, однозначно, и никакой папик бы его не отмазал. Они еще с места происшествия скрылись, не, тут десятка железная, - уверенной скороговоркой, съедающей окончания слов, вещал Фриц, опровергая репутацию молчуна, и тут же перейдя на скучающие позевывания, приподнял ногу и показал на Чашкина носком кроссовки, - а этот бы ему и передачи бы не носил. Сука, забыл бы сразу».
«Его? Его б ни за что не тормознули! Я ж знал, кого за себя садить! – патетически выкрикивал Чашкин, развернув покрасневший блин к желтому косогору, - вот меня бы сразу за ляжку у первого бы светофора, а Длинного – брось, он же фартовый. Да я и рулить не мог, поскольку был в полном аффекте, у меня руки тряслись, во, Паркинсон! – наследник затряс перед собой ладонями, - Я же на фарт поставил, во и джек-пот! Настоя-ащий! – он таращил глаза, нагибаясь в сторону Пашки, и снова горделиво подпоясывался, - В себя пришел в гаражах. Глаза раскрываю, о – вижу мой бокс. Слава те господи, не попались. А Длинный сидит весь зеленый такой – и чо, говорит, - ты доволен? Во, погляди трафарет, только что нет протеза зубного. А если бы нас заловили?». «Ну, - говорю, - если бы заловили, кто-то бы сел! Ох, и ругался парень, на «кто-то»! - Чашкин вращал лицом и веселился, - А чего, я ему говорю, я даже не помню, кто был за рулем! Дедка того и вообще» «А-а-а, я с тобой в одном поле больше не сяду, ага. Не садился, ну да, пока к немцам смотаться не предложил. Сразу про все забыл и простил, говорил, из Германии всю дорогу рулить буду за тебя, только возьми!»
Чашкин продолжал шумно себя нахваливать. Бригадные задумчиво чесали носы, не перебивая.
Бурый же покачал головой, устройству земному дивясь: вот человек, дедушку сбил, а Длинного за руль посадил. И не скрывает, что подставил бы, когда б заловили. А менты разбираться б не стали. Как тут докажешь, что в деревне не он управлял. Чашкин бы ни не признался, В чем прав он, что Длинный фартовый. И с начальством ему везло, и терки с Сигизмундом, и губером – чего ни делал, даже ругался, ни один факт боком не вылез. Да и обложил потому, что Альфред с его папашей сошелся. Чтобы Сигизмунд вдруг не сделал протекции. Потому что нам не нужно протекции от родного отца, хоть он и БИОСом зовется презрительно. Не. Потому что Жене лишь бы в позу, потому что вообще жизнь без вы…бона не мила. Ну, вот и разобрались»
Через минуту наследник выдохся и на вахту, наконец, заступил Павел с долгим рассказом о НАСТОЯЩЕМ ВЕЗЕНИИ, о Великом Дне, стоящем полмиллиона! Перед тем он на пару с Толяном, заткнули проповедника, заблажившего о покровительстве Длинному высших сил, хотя в принципе, с ним были согласны. Просто уже слишком жирно, и без воли небес. Космос заткнулся, нахмурившись. И блондин сразу добился полнейшей тишины и внимания. Даже птичий грай на могилах заглох. А ветер погнал прямо на Бурого, как дымок от костра, как пушок тополиный – слова. Или так - словно услужливый прилив в синем море - обломки корвета с нужными Робинзону деталями – бревнышко к бревнышку - бери и воскрешай кораблик назад…
Что ж за сокровище вышло к Евгению? Что тут в полляма оценивается?! Отчеканенный на железе бомжицкий профиль, что есть для ментов на хапок раскрытое дело, промчавшийся мимо постов?
Или фрицевский куш, когда по криминальному миру прошло объявление - валить беспощадно их банду везде, где увидят: кабаке ли, на хате, иль в сауне, где бы она ни была? Когда Длинный предложил ему для укрытия свой теплового, где в те дни рулил? Мог же не рисковать, а вот.
Да, каждый причастился фарта Евгения – кто кошельком, кто слабым плечом, кто мозолистыми руками, а кто-то, как Фриц, и дурной биографией. И потом все слушали Пашку внимательно. Каждый стоимость ВЕЛИКОГО ФАРТА на себя примерял.
- Ловкость рук и никакого обмана, - рассказывал блондин, облизывая губы, - Думали, хандокс, а Длинный сказал - надо дойти до дна. Вот. И дошли. А там – Тортилла. – он показал на Космоса и мелкий воробей приосанился. – Выплыл. Живой! Ды… Делали мы опрессовку на Соколовского в кондоминиуме… В пятницу. Летом.
Начались настораживающие производственные детали. Замелькали термины: «вентили, прокладки, давление». Пашка их выговаривал смачно, с азартом, словно они стоили бабок. Они, конечно, не стоили ничего, но Чашкин все равно слушал как скучное вступление к фильму, где покажут верный ход к хэппи-энду. И кушу. И выигрышу. И.. .И хотя лицо его, в стянутом кулиской капюшоне, сморщилось, словно его полили лимонной кислотой, теперь уже он не перебивал. Хотя, повторим, сложности не любил, реальность воспринимал как готовый продукт, как бананы, уложенные в ящики. Ему было глубоко плевать, что она не растет на деревьях, что сложные вещи вроде машин или горячей воды - не продукт фотосинтеза, а результат кропотливого людского труда. Нет, муравьиное копошение, все эти вольты-ватты, допуски-посадки - он презирал. И тем более не понимал, что оно порождает такие эмоции – там, благодарность, романтику, кайф… Как у Пашки сейчас. Нет, нет и нет! Только готовые ящики - остальное Юрцу было чуждо. Чашкин был мечтою министра, потребитель мечты! Но сейчас вот - внимал.
- Тут ведь как. Вот – подвал. В доме – три входа. Вода горячая, вода холодная. И отопление. Всего труб – три. Не труП! – он покачал туда-сюда указательным пальцем, - а труБ!
.
Хотя с Длинным и был он молочный брат, но также и противоположность полнейшая. И притом что такая, что не должна притянуться к другой никогда. Полные антиподы физические и нравственные. Лузер идейный – и миллиардщик в душе, что тут общего? Однако, и было. Вместе с Длинным в немудрящее юркино миропонимание пришла убийственная загадка, почему он, сын нувориша, с бычьим характером, все время норовящий жизнь поднять на рога, получал от нее только есть зеро, словно корова бодливая? А этот нескладный, безалаберный чмырь, все имел! Да притом, чисто дуриком. Только руки вытягивал – и в них падало все, что Чашкин хотел! Да что там – и их не вытягивал, а просто рядом все приземлялось! Вот что это, на фиг? Как так? Почему? Наследник списывал фарт на игру судьбы, счастливую звезду, в конце концов, на роковую издевку. А тут вдруг парни взялись напирать – и потому слушал Чашкин их так внимательно, - что не дуриком было везение Длинному, а кореш сам к нему двигался! Как-то! Но - Сам! И осмысленно! Могет быть, на уровне чуйки – но сам! Чутье у него было развито, слух на везение! А это и ново! И Чашкин слушал и не пропускал ни единого слова, хотя пашкина манера рассказывать была та еще кукарача.
- Три ввода. Трубы – по стенам. Рвануло в какой-то одной. Наши там – горячая вода и та, что в батареи идет. Конечно, рванула какая-то наша. Но – вдруг?!
И в ямах он опять по врожденной чуйке. Потому что ведал, что через самый гнилой, отвратительный ход в цветущие олигархи путь и лежит…
- Длинный сказал – надо разведать. Кто полезет к тортиллам за ключиком? Знаю, сегодня будет нам клад. А мы говорим, что за подляна?. А вдруг нас разыгрывают?! Пусть перезванивают.
На крупном, рыхлом, словно отбитое тесто, лице Чашкина, презрительные гримасы теперь чередовались с широкими зевками.
- И вот, снова звонят. Говорят, сейчас дом поплывет. Тут Брыков приперся, трезвый. Сказал, бегом на объект. Сунул косарь – на спирт и запчасти, а сам вот уехал… буха-ать!
Овал стаканчиков взлетел – опустился. Павел утер губы рукавом.
- Ну вот, - продолжил рассказчик, - заглянули в подвал – воды по пояс, а надо посмотреть, чей прорыв – у нас или у водоканала. Если это холодная труба - забиваем болт и идем по домам. Ну вот. Никто сам не лезет. Жребий решили тянуть, но… на сухую тянуть нельзя?! Сбегали, взяли пузырь… - Пашка посмотрел на дно пластикового стаканчика, с шумом вздохнул, - вы-ыпили, как полагается, закусили щиповничком. Потом потащили спички.
Он ткнул в Космоса, а тот птичьей лапкой потер мелкий лоб, опустил глаза в землю и шмыгнул носом.
- Лезь. Говорим. А ему стра-ашно?! – неожиданно по-волчьи провыл оратор, - Та-ак?
- Еще с космодрома боюсь темноты, там черти водятся, встретить боюсь, – подтвердил сварной.
- Ну, тогда взяли вторую. Для храбрости.
Пашка облизал губы.
- Ну вот. Космос надел болотники, скрылся в пучине. Слышим, плюх-плюх. Потом кричит – нашел! Вентиль водопроводный. Токо нам все равно починять. Мы из их трубы брали воду в систему на опрессовку. Систему опрессовали в пять атмосфер, поставили рассечку. Ну вот. Рассечка выдержала, а у кранА от давления кран-буксу и выперло. Как язык у повешенного. Длинный и говорит, - нужен ремонт.
- Ну, вентиль-то их? Пусть бы водоканал и чинил, – прищурился Фриц, проявив неожиданную компетентность.
Пашка потер подбородок - да, но мы брали воду у них. Доказать можно в два счета. И потому мы пошли за кран-буксой в хозяйственный. Только сначала это дело обмыли.
В кустах, не упуская ни единого слова, слушал и Бурый. Напряженно, для верности отогнув ветви, в голове его отчетливо оформилось прежде расплывчатое опасение, когда он беспечно решил, что в историях про работу нет скользоты.. «Какое же нет?! – отстраненно слушал он Пашку, - какое же нет?! Взять хоть указанный случай. Сейчас же его снова в бригадиры запишут и начнут с Бурым сравнивать! Начнут обязательно, стоит ему, Бурому, только рот о чем-то раскрыть! Как еще это не начали еще, про Альфреда прежде вещая? С козла зашли, ишь!»
«А потому что козлом ты был живым, а сейчас ты мертвый, поняу?» - пронесся ответ в голове, - оживи и все услышишь о себе»
Бурый поморщился.
«Не-е-ет, нет-нет. Живой, мертвый. Фигня это. Вот сейчас встанет к ним обратно и встрянет – легко, и базарить будет наравных. Пашка уже в кондиции. Только нельзя про работу вспоминать. Ну вот, ни в коем случае жа! Хорошо, сообразил. Вовремя. А то бы мог нарваться.» - Бурый чуть приподнялся, рискуя быть замеченным, убедился, что слышно не лучше, снова присел, потом переместился от волчанки в другие кусты, выступающие чуть ниже гребня, и ближе к могиле, и начал глядеть через сморщенные листы черноплодки, сквозь обильные, как виноградные гроздья, черные блестящие ее горошины.
- Нас на жаре сморило. – продолжал Павел, - потом проснулись и вспомнили – Космос! Нагнулись, зовем. Кос-мо-ос! Кос-мо-ос! Там – тихо. Утонул, получается. Чего ж делать? Помянуть надо. Пошли за чекушкой. Вернулись, значить, присели… Не чокались…
Тут подвал сотрясли душераздирающие вопли. Длинный сразу скинул портки и в одних трусах ринулся в подземное озеро. Ему-то с его ростом можно было не бояться нечаянной ямы. Через минуту вытащил бьющегося в лихоманке, мокрого и совершенно трезвого Космоса. Оказалось, когда он нашел вентиль и пошел назад - фонарь погас, он заблудился и напоролся на занижение по фундаменту, провалился по горло, вылез на сухое место – прилег на сухой бетон, задумался… и вырубился. А проснувшись в кромешной тьме, в душных испарениях среди черной воды, без пространства, без неба - подумал, что попал в ад! И сейчас по его душу явятся черти. А иначе никак, ведь ничего не помнишь, а вокруг - тьма, вонь, и вода. Самый для дружащего с огнем во всех видах сварного Космоса ад. Это с горелками он на вась-вась, а воды он страшно боится с детства. Даже плавать не научился. Ну вот. Перепугался и заорал.
- Спас! Жека… А то бы… - Космос радостно подпрыгивал, вертя курносым личиком и царапая пальцами на затылке брезент бейсболки, - еще б чуть-чуть – и по натуре бы… к чертям!
Потом слесарь из местного ЖЭУ залез в колодец и перекрыл воду, приехала откачка, «ГАЗОН» с синей цистерной, засунули в подвальное окно гофрированную резиновую кишку, врубили компрессор, отсосали прилив. Пока ждали осушения, Бурый сходил за еще одним пузырем.
- Ну вот. Значит, выпили. Потом посчитали бабло – на кран-буксу не хватит. Пойдем воровать у соседей….
Тут крепыш в афганской панаме живо повернулся к косогору, и быстро на него кивнул и что-то буркнул, нечто вроде того, типа: «а этот чтобы деньгу выделить на запчасть-то казенную – не-е»
Сердце у Бурого забилось сильней: вот про работу и вспомнили!
- Ну вот, отпустили сварного.
- И правильно, зачем народ зря держать? – картинно развел руки Толян, громко обращаясь к собравшимся, - правильно мастер решил.
«Ишь! Прямо мысли читает! Что это он, а? Кто ему подсказал?! Э, Длинный, ты мастер, слыхал?!»
- Вот-вот. Идем, значит, в хозяйственный. И-дем. А на остановке трамвайной - ларек. Там – спринт! Мо-мен-та-льная лотерея. Длинный говорит - пойдем.
- В лотерею добрать недостающую сумму решил? - заулыбался, услышав что-то привычное, Чашкин.
- Ды, - заговорщицки клюнул головой Павел. – Берем жетоны…р-ра-аз… два-а-а…. – Пашка показал, как они рвут жетоны, утер рукавом губы, нагнулся, плеснул в стаканчик воды, вкусно и медленно выпил, пока остальные смотрели на него, замерев…
- И что? – проскулил Чашкин, томительно натягивая кулиски капюшона.
- И - ни-че-го! – Пашка развел руки, - Ни денег, ни запчастей.
- И триста хат на выходных без воды! – радостно похлопал себя по ляжкам Толян.
- Да, – подтвердил Пашка, снова утер тыльной стороной ладошки рот и продолжил. – и решили тогда мы опять кран-буксу украсть. А потом вспомнили, что у Моки на водоканале работает кум. Там есть запчасть. Ну и..
- И вот – сделал паузу Пашка, - идем по горе, мимо собора, слышим колокольный концерт. На стоянке внизу – невесты с женихами, толпы нарядные. Машины с лентами…Свадьбы! Я говорю, вот – люди. А Длинный , - опять сделал паузу и икнул, - и на лестницу соборную рукой показал.
- На паперть, - подсказал, кривя губы Чашкин. Он уже понял, к чему клонит Пашка.
- Ды. Там сегодня наш клад, говорит, – икнув сильнее прежнего, махнул рукой вверх, изображая крутую церковную лестницу на высокий, почти отвесный соборный холм, над которым сияют гигантские золотые купола, видимые со всех концов города, которым по пятницам съезжаются кортежи машин новобрачных, – Ну вот. Поднимаемся. Там, на площадке, молодым бичи и старухи зайца закидывают, Мы дальше прошли, на свободное место. Длинный газетку достал, мы, значить, сели.
- Мастер твой работает, а ты будешь стоять? – грубо, даже сурово воскликнул Толян.
«Ну вот, ты у нас и до мастера дорос, - с ненавистью к покойнику подумал Бурый, которого больно зацепило даже не слово «мастер», а «твой», показывающее, что да, Длинного всерьез считали они бригадиром! Хотя две недели всего. Замещал! Две! Я ж три месяца без продыху, и все говно на постном масле!
- А кругом бомжи. Все…
- Плохо выглядят. – подсказал Анатолий.
- Ды! Страшно! Как судьба! Если.. не откупиться. Все бомжи - к новобрачным. Зачем? – Пашка, покачиваясь, обвел круг собравшихся медленным взглядом, - Испугать! Чтоб - не жалели.
«И когда мастерил? Пять лет назад!»
- А мы же тоже в овне? Видон? Видон еще тот, – подвел обоснование будущему успеху Павел и повторил. – Видон еще тот… И… Он… тогда… - поднес руку сюда – Пашка показал на нагрудный карман, и тут же сварщик чуть подпрыгнул на месте, вертя головой, энергично похлопывая себя по сплюснутому чехлу противогаза. Там теперь что-то хрустнуло, словно велосипедная цепь!
- И достал – про-тез. Из толстой проволоки. Как у вратаря. Чтобы – челюсти – жжых! – Пашка сделал жест Самсона, раздирающего пасть льву.
- Из нержавейки… я сварил в аргоне! На полморды! После перелома! – невозможно распрямив свой треугольный разрез, давя лыбу, восторженно запищал Космос. Ручку свою от теперь запустил в перемещенный на пузо подсумок, явно готовясь что-то всем показать.
Тут его тронул рукой Толян, качнув панамой в сторону Бурого… Да-да, Бурого, как минимум косогора уж точно! А он тут причем?! Вова вздрогнул, и костяшками пальцев провел по лбу. Космос тем временем, перестал улыбаться и вытащил руку назад. Пальчики сжали ткань на отвороте курточки, словно ладошка от обиды могла куда-то вспорхнуть..
Фриц покачал лысой головой. Чашкин скорчил гримасу – неприятные, видимо, воспоминания вызвал достославный протез.
- Жека вставку в рот – хыч, - Павел быстро поднес руку к губам, - . Прицепил крокодильчики к куртке на плчеах. Видок стал - бр-р-р!
- Третьяк ее звали, шину, – уточнил Анатолий.
- Ага, - ответствовал блондин, замедлив и без того снулое изложение, - заглотил Третьяка. И сел, Вообще. Ганнибал лектор, в маске. Шапочку расстелил …его, – кивнул на Анатолия,
Толян живо стряхнул афганку на нос, потом так же подбросил, и она зависла на затылке, открыв мохнатые брови и высокий, переходящий в лысину лоб. Глаза его искрились.
- Начал крутиться, чтобы увидели.
- Третьяком ее звали… - опомнился Космос, вопросительно поднимая подсумок перед десантником..
- Ну да-да, Владиславом, конечно, – Толян остановил сварного рукой, - дай человеку сказать
- И вот, заходят свадьбы. К ним сразу – бомжи. А те нет. Не судьба. Не РОК! А где он?! А – вот! И все – к Длинному, и денежки в шапочку – дзынь. Мы шапку одну – по карманам, – Пашка медленно похлопал себя по бокам, - бах – вторую…
Он нагнулся к могиле, и снова взял стаканчик с минеральной водой, выпил, вытер рукавом губы, и глухо скороговоркой выдохнул, - И на запчасти хватило, и на разливон, а дома все поделили по-братски…. Кха, кха, кха…
Пашка перепутал и вместо воды выпил водку. Но даже в жутком приступе глаза его светились, словно от только что ушел с каменной побеленной лестницы, с находчивым другом, ощущая в карманах нечаянное богатство.
«Не делили по братски, не надо! Заначкой оставили. Вот!»
Угрюмый Чашкин отпустил веревочки на кулисках, присел к могиле на корточки, и снизу, печально посмотрел на единомышленника, размышлявшего о парадоксальном ходе к обогащению.
Фриц ухмыльнулся. На бледных щеках появились мелкие ямочки. .
- Слыхал, как надо бизнес мутить? А ты все рынок, рынок. Во, паперть у церквы – дно золотое. День попотеешь, казино себе купишь.
- Дно это точно.
Сидя на корточках и глядя на стелу Чашкин покачал головой. Выражение на лице было как у старухи из сказки над разбитым корытом, - Да, олигарх, кроме дешманских заходов другого я от тебя и не ждал.
Опустил голову, сосредоточенно , осмотрел расставленную провизию..
- Что ж, соли совсем нема? Фриц, а у тебя с зимы не осталась? - Юрий выжидательно посмотрел на водителя.
Боец пожал плечами.
- Хочешь проверить?
- Ага.
- Ну, пойдем.
Чашкин быстро встал и, что-то насвистывая, первым зашагал к разворотной площадке. А водитель оглянулся на косогоре, словно сожалея, потом сунул руки в карманы и быстро догнал косолапого Чашкина. Фигурки замелькали среди крестов, пирамидок и трапеций и через минуту скрылись в овражке.
«Выходить-то пора. Но ежели выйду сейчас, опять один встану, - подумал Бурый, - Один против троих. Нет, обожду пока» .
У могилы засмеялись. Анатолий, живо поводя массивными плечами, имитировал жест Длинного, когда тот вынимал шину из рта. Ладонь его скрючилась крабом, и он напряженно отводил ее вверх от лица, широко раскрыв рот..
«Про шину опять говорят, - Володя поморщился и опустил ветви куста, - Длинный везде носился с этой бирюлькой. Нашел чем гордиться мне, тожа. По дури чуть не убили. Именно, вот да! – что по дури. Наркоту ему захотелось испробовать….
В ноябре 92-го Длинного выперли из армии «за четыре месяца до своего приказа» - вздыхал нарушитель устава, - «но больше родная армия терпеть меня не могла. А тут еще и вены полезли, доприседался со штангой, ну и , командир звонок кому надо сделал, и мне - пинок под зад. И я досрочный дембель!» А по дембелю Длинный как и положено, стал дурковать. Тут кто-то пьянствует, кто девок портит или женится сходу, а интеллигент по его словам начал «ломать потолки». Решил он вкусить запретный плод, и именно запретность наркотиков его возбуждала. Нашел притон в своем бывшем квартале, квартира на перекрестке на первом этаже, на семи ветрах, в угловом доме. Да, ушедший в армию при Союзе, он еще не понял, что притон известен любому менту, а Длинный считал, что адски рискует! И вот, он загрузился в квартиру с завешанными одеялами окнами, и словил свой приход. И вот в самый пик ощущений, когда спуталась реальность и навь, словно инопланетяне, в хату ворвались двое громил и принялись бить все живое. А мирно стоящему на карачках, общавшемуся со звездами дембелю, так поддали ногой по лицу, что сломали нижнюю челюсть. Потом Длинный из этого сочинил даже теорию, мол: «Если по гамбургскому счету, - говорил Длинный важно, великая мудрость это была. Если ведь кайф не свой, не своими руками добытый, а заемный, из зелья, по нему к тебе обязательно заявятся черти. И благодари небо, если унесешь ноги. Так что я считаю, мне повезло. И с наркотой разобрался, и двух корифанов нашел».
Тут же его спрашивали про водку, здесь как чертями быть? И тогда Длинный бесился – единственный был у него глупый повод, когда он выходил из себя. Когда на водяру проклятую руку при нем поднимали.
А чертями были-то лепшие кореша, Фриц и Чашкин. В тот вечер бегали по кварталу, искали обидчика брата Юрца, молодого придурка. Думали, он на блатхате. А потом забежал сам этот брат и заорал, что обидчик не здесь.
Тогда не сошлись, позже сдружились, с дембеля фрицевского, к нему в кабинет откапываться приползли после фрицевской ханьки. С тех пор на два паса зажили, Юрец гадил, Длинный за ним убирал . Нет, Чашкин человек не плохой. Жеку только использовал напропалую.
Бурый облизал губы – в это что-то было. Исполь-зо-вал. Использовал. Да-а…
Аоднес к глазам руку, большая стрелка перевалила зенит, упершись концом в единицу. Час дня. Время трошки прошло, а чудес - на месяц рассказов!
- Ладна, негожа начальству кустами рассиживаться. Надо в руки брать обстановку!
Бурый уверенно сорвал дряблый лопух, растер в ладонях. Бодро отряхнул колени, с кряхтением встал, прошелся по гребню, спустился на могильное поле, зашлепал казаками по грязи. Кресты и стелы уныло поплелись за спину… Спохватившись, рассупонил поясной ремень, залез большим пальцем в семейники, нащупал под складками жира тканевый мешочек с кулиской, чтобы цепь и печатку где было скрывать. Часто он видел, как на него него нападают грабители – на Длинного ж перед смертью напали, измочалили в хлам. Пашка говорит, в морге Жека был шкурой леопарда хужее, весь в пятнах. А сердце схватило от водки… Сейчас Бурый повернулся спиной к могиле, быстро сунул в мешок связку ключей, затянул шнурок. Заправился, подтянул ремень, застегнул куртку. Попрыгал, словно разведчик – ни звяка, ни грюка – отлично! Отмычки прижались как патроны в обойме.
Продолжил путь.
…А небо продолжало играть ватными шарами Снеговика – белейшими верхними, темными нижними. Гуще их стало, толпой набежали внутрь хоровода. И если прежде им танцевалось просторно, то теперь они слились в однородное серо-белое марево и затянули все небо. Но прежняя синева не сдавалась - пружинила где-то - и разнимала белый кисель. Р-раз – широко! Рекой! Потом сужались до ручейков, до синих вен, до прожилок… И отливки свинца на нижних шарах синяками смотрелись. Посолонь загуляли, пятнами, кровоподтеками на раздетом трупе, медленно вращающемся на круглом столе.
Небо, небо…
Изредка в появившийся синий ручей вплывала желтая лилия, и, тогда самоцветами тускло по полю сверкали надгробия. Потом восставал ветер, и пугливое Солнце снова скрывалось во мгле…