Глава XVI
Когда душа познаёт раскаяние
Бернардин видела мистера Реффолда предыдущим днём. Она сидела рядом с ним и держала его за руку. Он всё время улыбался ей, но заговорил только раз.
- Умничка, - прошептал он. Голос его потерял свою силу и стал шёпотом. - Я помню всё, что вы говорили мне. Да благословит вас Бог. Но как же долго не приходит смерть…
Но это было вчера.
Путь наконец закончился, и мистер Реффолд лежал мёртвый.
Они перенесли его в небольшую каплицу. Бернардин осталась с миссис Реффолд, которая явно боялась находиться здесь одна и цеплялась за её руку.
- Нет, нет, - взволнованно повторяла миссис Реффолд, - не уходите! Я не вынесу, если останусь одна, вы не должны оставлять меня!
Она не выказывала ни горя, ни сожаления. Она даже не произносила его имени. Она просто сидела, потирая своё красивое лицо.
Раз или два Бернардин пробовала ускользнуть. Это ожидание явилось тяжёлой нагрузкой для неё; она чувствовала, что оно ей во вред.
Но каждый раз миссис Реффолд поднимала глаза и удерживала её.
- Нет, нет, - говорила она. - Я не выдержу без вас. Вы не можете оставить меня одну. Почему вы бросаете меня?
И Бернардин оставалась. Она пробовала читать книгу, которая лежала на столе. Она считала линии и точки на обоях. Она думала о покойном, о живой женщине. Она жалела его, но когда она смотрела на искажённое лицо его жены, то сердце Бернардин сжималось от жалости к ней. Раскаяние придёт, хотя вряд ли задержится надолго. Душа увидит себя лицом к лицу на один краткий миг, а потом забудет, как она выглядит.
Но в этот миг какой груз страданий, какое целое столетие мучений!
Бернардин стала очень нежна к миссис Реффолд: она склонилась над диваном и погладила красивое лицо.
- Миссис Реффолд... – прошептала она.
Она больше ничего не сказала, но и этого было достаточно.
Миссис Реффолд разразилась мучительными слезами.
- О, мисс Холм, - рыдала она, - я не была даже добра к нему! А теперь слишком поздно. Как я переживу такую себя?
И потом произошло то, что её душа познала своё собственное раскаяние.
Глава XVII
Возвращение к старым пастбищам
Она оставляла мужа одного и часами пренебрегала им, когда он был жив. А теперь, когда он умер, и ему, естественно, было всё равно, куда его положат, она не сразу решилась оставить его на маленьком одиноком кладбище Петергофа.
- Ему будет так тоскливо там, - сказала она доктору.
- Не так тоскливо, как здесь по вашей милости, - подумал доктор.
Но он не высказал этого вслух, он только мягко убеждал её похоронить мужа в Петергофе. И она уступила.
Так что они упокоили его на тоскливом кладбище.
Бернардин пошла на похороны, во многом вопреки желанию Бирюка.
- Вы и сами похожи на тень, - сказал он ей. – Лучше вместо похорон поедем со мной в деревню.
Но она покачала головой.
- В следующий раз. И миссис Реффолд хочет, чтобы я присутствовала. Я не могу оставить её одну, она ведь так несчастна.
Бирюк пожал плечами и уехал один.
Все дни до её отъезда из Петергофа миссис Реффолд буквально цеплялась за Бернардин. Она решила поехать в Висбаден, где у неё жили родственники, и пригласила Бернардин поехать с ней, более того, почти умоляла её. Бернардин отказалась.
- Меня не было в Англии почти пять месяцев, - сказала она, - и у меня заканчиваются деньги. Мне надо вернуться и работать.
- Тогда поедем со мной в качестве моей компаньонки, - предложила миссис Реффолд. - Я буду платить вам недурной заработок.
Но Бернардин стояла на своём.
- Нет, - ответила она. - Я не могу зарабатывать деньги таким образом, меня это не устраивает. И, кроме того, вряд ли вы захотите долго держать меня, я бы вам быстро надоела. Сейчас вам кажется, что вы хотели бы видеть меня рядом с собой. Но я знаю, как это будет: вы станете сожалеть, и я тоже. Так что давайте расстанемся на этом, вы идёте своим путём, а я иду своим. Мы живём в разных мирах, миссис Реффолд. Было бы бессмысленно пытаться мне войти в ваш мир, как и вам войти в мой. Вы считаете меня недоброй?
Так что они расстались. Миссис Реффолд не произнесла ни единого доброго слова в адрес Бернардин, но на вокзале, когда она склонилась к девушке, чтобы поцеловать её, то прошептала:
- Я знаю, вы не будете слишком плохо обо мне думать. И всё же, вы обещаете мне? А если вы когда-либо попадёте в беду и я смогу помочь вам, вы мне напишете?
И Бернардин обещала.
Когда она вернулась в свою комнату, то обнаружила на столе небольшой пакет. В нём лежала цепочка от часов мистера Реффолда. Она так часто видела, как он играл с ней. К цепочке прилагалась маленькая записка, написанная мистером Реффолдом пару месяцев назад: «Передайте мою цепочку от часов Умничке, если она поступится толикой своей гордости и примет подарок». Бернардин открепила свои часы от чёрного волосяного шнурка и вместо него приладила их к массивной золотой цепочке мистера Реффолда.
Пока она сидела, поигрывая цепочкой, её захватила мысль, что было бы хорошо куда-нибудь прогуляться на весь день. Сначала она намеревалась пойти одна, а затем решила позвать Роберта Аллитсена. Узнала от Мари, что тот находится в тёмной комнате, Бернардин поспешила вниз. Она стучала несколько раз, прежде чем на стук отозвались.
- Ко мне сейчас нельзя, - сказал он. - Кто там?
- Я не могу кричать вам, - ответила она.
Бирюк открыл дверь тёмной комнаты.
- Мои негативы засветятся, - грубо проговорил он. Потом, увидев стоявшую за дверью Бернардин, добавил:
- Ну, похоже, вы не прочь глотнуть бренди.
- Нет, - и она улыбнулась внезапной перемене в обращении. – Я не прочь глотнуть свежего воздуха, покататься в санях и гулять весь день напролёт. Вы поедете?
Он не ответил, но снова нырнул в тёмную комнату. Потом он вышел, держа в руках фотоаппарат.
- Поедем снова в ту гостиницу, - радостно предложил он. - Хочу пофотографировать тех крестьян.
Через полчаса они тронулись в путь. Поездка не отличалась от прежней; с того времени Бернардин немного познакомилась со страной. Чудесный белый пейзаж был уже знаком, но всё же «белые призраки» внушали ей благоговейный страх и глубокое безмолвие всё же затягивало её своими чарами. Ландшафт был тот же, и в то же время не тот: зима вовсю сдавала свои позиции, и снег стал таять. Вдали белизна казалась нетронутой, но на ближайших склонах начинала утверждаться зелень, а некоторые большие деревья сбросили с себя своё тяжкое бремя и явили себя более сумрачными в своей свободе, чем в дни их снежного плена. Дороги больше не были такими гладкими, как прежде; сани скользили, где могли, и натыкались на неровности, где снег подтаял. Всё же снега было вполне достаточно, чтобы езда на санях стала возможной и даже приятной.
Оба спутника молчали. Лишь однажды Бирюк что-то буркнул, а затем произнёс:
- Боюсь, мои негативы засветятся!
- Вы уже это говорили, - заметила Бернардин.
- Что ж, говорю это снова, - ответил он с хмурым видом, как обычно.
Они надолго замолчали.
- Самая чудесная пора зимы закончилась, - произнёс он. – Снег, может, ещё выпадет, но, скорее всего, нет. Здесь не очень-то приятно, когда тает снег.
- В любом случае, я собираюсь вскоре уехать отсюда, - заметила она, - причём по очень простой причине. Деньги у меня почти закончились. Я должна вернуться и снова приниматься за работу. Мне, наверное, не выпала бы такая возможность приехать сюда, но дядя скопил для меня немного денег, к которым я добавила свои сбережения.
- Вы бедно живёте? – с некоторой робостью спросил Бирюк.
- У меня очень мало желаний, - бодро откликнулась она. - В конце концов, богатство – всего лишь относительное понятие.
- Жаль, что вам надо возвращаться так скоро на работу, - задумчиво произнёс он. - Вы только-только начали поправляться, легко потерять завоёванное.
- Вряд ли я потеряю, - ответила она, - но на сей раз буду осторожна. Немного займусь преподаванием и, возможно, немного писательством – самую малость, не волнуйтесь. Я даже пробовать себя не стану в чём-то другом. Я не сделаюсь ни великим политиком, ни великим учёным, ни великим кем-либо ещё.
- Если можно назвать политику или учёность великими, - заметил он. – Да оградят меня Небеса от женщин-политиков или женщин-учёных!
- Вы так говорите, потому что ничего не знаете о них, - резко ответила она.
- Благодарю. Я сталкивался с ними достаточно часто!
- Вероятно, с тех пор прошло немало времени, - довольно равнодушно заметила она. - Если вы так долго жили здесь, как можете вы судить, какие перемены в мире происходят за пределами Петергофа?
- Если я так долго жил здесь, - повторил он с горечью в сердце.
Бернардин этого не заметила, она говорила о предмете, который всегда волновал её.
- Я не слишком много знаю о женщинах-политиках, - сказала она, - но я знаю о высокообразованных людях. Авторы, которые бранят сегодняшних женщин, на самом деле описывают женщин десяти лет назад. Ведь студентка из колледжа Гэртон десятилетней давности совершенно отличается от сегодняшней студентки Гэртона. Но последняя - результат стабильного развития первой.
- А чем они отличаются друг от друга? - спросил Бирюк. - Раз уж вы гордитесь своей прекрасной осведомлённостью.
- Студентка Гэртона десятилетней давности, - ответила Бернардин, - была унылой особой в очках, небрежно и неряшливо одетой, кто посвятил себя изучению всяких премудростей и презирал каждого, кто не знал Агамемнона наизусть. Она, скорее, не была привлекательной, но заслуживает почести и благодарной памяти. Она боролась за право женщины получить хорошее образование, и я терпеть не могу, когда о ней отзываются пренебрежительно. Наивная молодая девушка, которая в наши дни хорошо играет в теннис, занимает первые места на классических или математических экзаменах и к тому же начитанная, но не книжный червь, и...
- Интересно, какие ещё добродетели остались? - вмешался он.
- И которая не гнушается испытывать гордость за свои взгляды, потому что случилось так, что она гордится своими книгами, - продолжала Бернардин, глядя на Бирюка и, похоже, не видя его. - Она - то, кто она есть благодаря той серьёзной и непривлекательной женщине, которая выиграла сражение за неё.
Бернардин ненадолго замолчала.
- Но до чего забавно, что я говорю с вами об этом! – произнесла она. - Вряд ли вам интересно выслушивать подробности из жизни женщин.
- Да почему бы нет? Неужели я такой замшелый?
- Думаю, вам было бы неинтересно, даже если бы вы никогда не были замшелым, - искренне отозвалась она. - Вы не тот тип мужчины, который великодушен к женщине.
- Можно задать вам один маленький вопросик касательно вас, который должен завершить тему, раз уж мы почти подъехали к гостевому дому: к какому типу образованной женщины, по вашим притязаниям, вы относитесь?
Бернардин засмеялась.
- Это я оставляю на ваше усмотрение, если оно способно различать, - сказала она.
На этом обсуждение вопроса закончилось, так как новость о прибытии герра Аллитсена быстро распространилась и все пришли поприветствовать обоих гостей. Фрау Штайнхарт с материнской нежностью стиснула Бернардин и прошептала ей в ухо:
- Теперь-то вы помолвлены, милая фрейлейн? Ах, я даже не сомневаюсь.
Но Бернардин, улыбнувшись, покачала головой и пошла приветствовать других, кто столпился вокруг них. Наконец, и бедная Катарина тоже приблизилась, она с любовью взяла Бернардин за руку. Потом Ганс, возлюбленный Лизы, вышел на сцену; Лиза сообщила Бирюку, что она и Ганс собираются пожениться через месяц. И Бирюк, к большому изумлению Бернардин, вытащил из кармана пакетик, который он вручил Лизе. Все сгрудились вокруг неё, пока она разворачивала подарок; она обнаружила в нём то, о чём так часто мечтала - серебряные часы и цепочку.
- Ах, - вскрикнула она, - божественно! Как же все здешние девчонки будут завидовать мне! Как разозлится моя дорогая подружка Сюзанна!
Потом дошла очередь до фотографий.
Лиза поглядела с явным неодобрением на себя, запечатлённую в рабочем платье. Но не скрыла своего восхищения портретом, который являл её миру в самом лучшем убранстве.
- Ах, - вскрикнула она, - вот это, я понимаю, фотография!
Бирюк хмыкнул, но вёл себя подобно герою, тем не менее жаждущего от Бернардин немного тихого сочувствия.
Была приятная, домашняя атмосфера, и Бернардин, которая чувствовала себя очень легко среди этих людей, болтала с ними, как если бы знала их всю жизнь.
Вскоре фрау Штайнхарт внезапно вспомнила, что гостей надо покормить, и отослала Лизу выполнять свои прямые обязанности повара, хотя оторвать ту от фотографий было нелегко.
- Возьмите их с собой, Лиза, - предложил Бирюк. - Тогда мы быстрее утолим голод!
Она убежала, смеясь, и Бернардин, в конце концов, оказалась наедине с Катариной.
- Лиза очень счастлива, - сказала та Бернардин. - Она любит и любима.
- В этом самое большое счастье, - почти неслышно пробормотала Бернардин.
- Фрейлейн знает? - спросила нетерпеливо Катарина.
Бернардин задумчиво посмотрела на неё.
- Нет, Катарина, я только слышала и читала, и наблюдала.
- Тогда вам не понять, - почти с гордостью заметила Катарина. – А вот мне понятно!
После этого она не произнесла больше ни слова, но взялась за своё вязание и поглядывала на Бернардин, игравшей с котятами. Та играла с котятами и размышляла; всё это время она отчётливо понимала, что эта крестьянка, с поражённым разумом и телом, жалела её, потому что великое счастье взаимной любви не вошло в её жизнь. Оно казалось чем-то посторонним для неё, у неё даже никогда не возникало желания обладать им. Она всегда хотела быть одной, подобно одинокой скале в море.
А теперь?
Через несколько минут Бирюк и она сели за стол и принялись есть. Несмотря на своё волнение, Лиза сумела приготовить всё очень вкусно, хотя, когда она готовила омлет aux fines herbes*, за ней надо было приглядывать, чтобы она не сбежала ещё раз полюбоваться серебряными часами и фотографиями, на которых она красовалась в самом прекрасном платье!
Потом Бернардин и Роберт Аллитсен выпили за здоровье Ганса и
Лизы, а потом пришло время рассчитаться. Когда он оплачивал счет, фрау Штайнхарт, дав ему сдачу, сказала ласково:
- Прошлый раз вы и фрейлейн платили свою долю по отдельности, сегодня же вы платите всё. Тогда вы, наверное, наконец обручились, дорогой герр Аллитсен? Ах, как же старая хозяйка желает вам счастья! Кто как не наш дорогой герр Аллитсен заслуживает быть счастливым!
- Вы дали мне на двадцать сантимов больше, - спокойно сказал он. - Ваша голова так занята другими делами, что вы не можете правильно сосчитать.
Но, увидев, как она забеспокоилась, что могла обидеть его, он быстро добавил:
- Когда я буду обручён, милая старая хозяюшка, вы будете первой, кто узнает об этом.
И она вынуждена была удовольствоваться этим ответом. Она больше не задавала вопросов о них, но она была ужасно разочарована. Было нечто комичное в её разочаровании, но Роберту Аллитсену было не смешно, как в прошлый раз. Откинувшись на спинку саней с той же девушкой в качестве спутницы, он вспомнил свои чувства. Он тогда был приятно удивлён и, может, слегка застенчив, и ему было радостно; и ещё он почувствовал тогда, как в большой мере ослабло державшее его напряжение оттого, что она оказалась достаточно чувствительной, чтобы тоже ощутить радость.
А теперь?
Они многие месяцы постоянно были вместе; он, кто прежде никогда не искал чьего-либо общества, обнаружил, что всё больше и больше привязывается к ней.
А теперь он теряет её.
Он раз-другой посмотрел, чтобы удостовериться, что она всё ещё
рядом - так тихо она там сидела. Наконец он заговорил в своей обычной грубоватой манере.
- Вы что, истощили всё красноречие в своей речи об учёной женщине?
- Нет, я приберегаю его для лучшей аудитории, - ответила она, пытаясь блеснуть. Но блеска не получилось.
- Полагаю, вы сегодня выбрались за город, чтобы приободриться, -
сказал он, помолчав. - Получилось?
- Не знаю. Мне потребуется какое-то время, чтобы прийти в себя. Смерть мистера Реффолда - горе для меня. Что вы думаете о смерти? У вас есть какие-то теории о жизни и смерти, о мосте между ними? Не могли бы пояснить эти вопросы?
- Ничего, - ответил он. – Да и кто может? И каким образом?
- Неужели философия и размышления учёных людей не имеют никакой ценности? – поинтересовалась она.
- Философия! – усмехнулся он. - Что она сделала для нас? Она научила нас кое-каким процессам работы ума, научила нас кое-чему замечательному, что интересно немногим; но столетия идут одно за другим, а то единственное, о чём вся человеческая раса стремится узнать, остаётся неизвестным: наши любимые, встретим ли мы их и как? Великая тайна вселенной. Мы просим о хлебе, а эти философы дают нам камень. Какую помощь можно ожидать от них, да и от кого угодно? Смерть – всего лишь одна из тяжёлых реалий жизни.
- И величайшее зло, - добавила она.
- Мы плетём свои небылицы о загробном мире, - продолжил он, - и любого, у кого есть наготове свежая небылица или старая, обряженная в новый язык, будут с воодушевлением слушать. Некоторым это помогает на короткое время, а когда обаяние небылицы затухает, тогда они готовы выслушать другую, возможно, даже более фантастическую, чем прошлую. Но интрига всегда та же: наши любимые – встретим ли мы их и как? Разве это не достойно сожаления? Почему мы не можем быть более беспристрастными? Уж эти наши хилые мелкие умишки! Когда же они начнут учиться, чтобы развиваться?
- Зачем учиться, чтобы быть беспристрастнее? - спросила она. - Было время, когда и я думала так же, но теперь я научилась кое-чему получше: нам не следует стыдиться быть человеком и, прежде всего, обладать лучшими из человеческих инстинктов, любовью и страстным желанием продлить её, и неизбывной печалью при её исчезновении. В этом нет никакого унижения, ни малейшей слабости в нашем беспокойном стремлении узнать о загробной жизни и возможности снова встретиться с теми, кого мы потеряли здесь. Правильно и нормально, и прекрасно, что этот вопрос должен быть самым важным. Уверена, что многие скажут, что есть более насущные вопросы; скажут, но думают ли они так? Хотим ли мы, прежде всего, знать, выполним ли мы лучше свою работу в другом месте, будем ли мы достаточно мудры, будем ли мы рады, как сказал бедный мистер Реффолд, вести себя не как злые собаки, а подобно героям? Эти вопросы приходят, но их можно отложить. Иной вопрос нельзя отодвинуть в сторону. Если бы это стало возможным, то только по причине потери человеческим сердцем своей лучшей части, своей человечности. Мы продолжим строить свой мост между жизнью и смертью, каждый для себя. Если мы заметим, что он недостаточно прочный, мы его сломаем и будем строить другой. Мы будем наблюдать за другими людьми, строящими свои мосты. Мы будем подражать или критиковать, или осуждать. Но с течением времени мы научимся не вмешиваться, мы будем знать, что один мост наверняка столь же хорош, как другой, и что величайшая ценность их всех заключается в их возведении. Неважно, что мы строим, но строить мы должны: вы, я и все.
- Я давно бросил строить свой мост, - произнёс Бирюк.
- Это почти бессознательный процесс, - заметила она. – Возможно, вы всё ещё работаете над ним, а, может, отдыхаете.
Он пожал плечами, и два близких человека вновь погрузились в молчание.
До Петергофа оставалось около двух миль, когда он нарушил тишину; в его голосе зазвучали непередаваемо нежные нотки.
- Малышка, - проговорил он, - мы приближаемся к дому, и я хочу кое о чём спросить вас. Мне легче спрашивать здесь, на открытом воздухе, где пространство словно даёт нам свободу дыхания для наших стеснённых лёгких и ума.
- Я слушаю, - мягко произнесла девушка. Ей стало интересно, о чём он может спросить её.
- Я немного нервничаю, боюсь обидеть вас, - продолжил он, - и всё же доверюсь вам. Дело вот в чём. Вы упомянули, что у вас кончаются деньги и вам надо ехать домой. Очень жаль, так некстати, ведь вы только стали поправляться. У меня их гораздо больше, чем нужно. Я не предлагаю вам взять их как подарок, но я подумал, что если бы вы пожелали остаться подольше, то я мог бы ссудить вам. Вы вернули бы скоро или нескоро - как вам было бы удобнее, и я был бы вам только благодарен и...
Он внезапно умолк.
На глазах Бернардин выступили слёзы, её рука слегка коснулась его руки.
- Мистер Аллитсен, - произнесла она, - вы хорошо поступили, доверившись мне. Но я ни от кого не смогла бы взять деньги, чтобы не быть обязанной. Если я от кого-то я и смогла бы занять, то только от вас. Я забеспокоилась насчёт денег больше месяца назад, так как мне перестали приходить денежные переводы. Я подумала тогда, что если мне придётся просить о помощи на время, то я приду к вам. Так что видите: если вы доверились мне, то я тоже доверилась вам.
По лицу Бирюка мелькнула улыбка, одна из его редких, красивых улыбок.
- Если вы вдруг передумаете, - мягко сказал он, - вы увидите, что я не передумал.
Через несколько минут они въехали в Петергоф.
___________________________________
*aux fines herbes (фр) – с травами