- Ну что, Митрич, кряхтишь ещё? — спрашивал Кузьмич, опираясь на костыль.
- Да, кряхчу чуть по чуть, куда деваться, — отвечал Митрич, откладывая стамеску в сторону. Он вырезал ложки, поварешки, лопатки, и всякую кухонную утварь. Он любил работать с деревом, и всю жизнь столярничал. Когда был покрепче, да поздоровее, то мастерил разную мебель:столы, стулья, полки, буфеты. От заказов отбоя не было, хоть мастерскую открывай. Но в то время не до мастерской было, поэтому увлечение так и осталось увлечением. А сейчас силы уже не те, вот и вырезал на досуге чего помельче. Ну, и копеечка всё же лишняя. Несколько раз в год внук ездил на какие-то ремесленные ярмарки, заодно и дедовы изделия брал на реализацию.
- Да ты заходи, заходи, чего у калитки-то стоять, — сказал он, указывая кивком головы на лавку.
Кузьмич, шаркая по дорожке, посыпанной песком, прошёл по двору и тяжело опустился рядом с Митричем. Достал портсигар, открыл, протянул другу. Тот засмеялся:
- Чего это? — кивнул он головой, указывая на разноцветные леденцы в портсигаре.
- Чего, чего, не видишь что ли чего, — деланно пробурчал Кузьмич, — внучка меня жизни учит. Приехала и отобрала у меня папироски. Говорит, что я ими себя в гроб загоню. Во, насыпала мне монпансье. Ты, говорит, дед, как захочешь покурить, то леденец пососи. Хожу вот, сосу.
Митрич утирал слезы от смеха. Он-то тоже бросал курить с помощью леденцов, и тоже по наставлению внуков. Но, одно дело совет, а другое претворение в жизнь. Не так-то это легко сделать, даже ради своего здоровья. А Кузьмича он знал, тот, если что задумал, то не отступится. Главное, чтобы задумал он это сам, от чистого сердца так сказать.
- Да и права внучка. Сколько ж можно уже дымить. За всю жизнь столько дыма через себя пропустил, что твоя печка. Пора заканчивать, — говорил Кузьмич, отправляя в рот леденец и убирая портсигар в карман.
- Да, было времечко, были мы молодые. Я вот вспомнил как ты, Кузьмич, за Дарьей ухлестывал, — улыбаясь в седые усы, говорил Митрич.
Кузьмич крякнул, почесал нос и мечтательно ответил:
- Да, Дашка была девка кровь с молоком. Идёт бывало с колодца с ведрами на коромысле. Не идёт, а пишет. Ведра не колыхнуться, зато бёдра. Ух, и крутые бёдра у неё были.
- Ага, она тебя этим коромыслом и отходила по горбу, когда ты, не удержавшись, руки-то свои распустил, — хохотал Митрич, кидая в рот леденец, предложенный другом.
- Ай, можно подумать тебе от девок не доставалось. Помнишь как ты с горы на санках катался? Запрыгнул сзади, обхватил Клавку за груди и хохочешь. А она визжит, что твой хряк в сарае, когда его бить идут. Вырваться-то не может, санки быстро катятся. А как вниз приехали, так она как подскочила, как давай тебя в снег кулаками забивать. Девка здоровая была, кулачищи, во, — сведя два кулака вместе, показал Кузьмич.
Долго они ещё сидели, вспоминая молодость. А потом из дома вышла Ольга, жена Митрича, и позвала их пить чай с лепешками.
- Ох, и люблю же я твой чай, Олюшка, — причмокивая говорил Кузьмич. Он пил уже вторую чашку, вытирая выступившие капельки пота на лбу.
- Да это ещё старого урожая травки. Уже совсем чуть-чуть в торбе осталось. Вот, на днях хочу в лес пойти, чабреца, да зверобоя нарвать. Надо уже новый чай заготавливать. А тут ноги болели, боялась, что не дойду. Но надо. Как же зимой без чая, — говорила Ольга, подливая мужчинам чай.
- Вот же баба неугомонная, — ворчал Митрич, — говорю же, что внук должен на днях приехать. Он тебя и отвезет в твой лес, рви там что хочешь на свой чай. А то своей же травы в огороде мало. Для кого дочка всякой всячины посеяла? Не она ли говорила, вот тебе, мама, мята, чабрец, душица, лаванда для твоих сборов. А кусты смородины, а малины, а за огородом зверобой растёт и иван-чай. Какого тебе ещё лешего надо, что в лес тянет.
А Ольга не спорила с мужем. Она только улыбалась, обнимала его и целовала в седую макушку.
- Ничего ты, старый, не понимаешь. Травы в огороде, это одно, а в лесу, это совсем другое. Лесные травы они духом леса пропитаны, силой его. Эта сила и жизнь нам даёт
Митрич только рукой махнул, мол, что говорить с упорной бабой.
Посидели, чайку попили, за жизнь поговорили, Кузьмич и домой засобирался.
- Ну вот, пол дня уже и прошло за разговорами. Пойду я, а то моя баба спохватится меня, ворчать будет, — говорил он, прощаясь на крыльце с другом.
Скрипнула калитка, где-то за сараем пропел петух, а коза громко проблеяла.
- Надо идти Белку доить, — сказала Ольга, спускаясь со ступенек крыльца.
Ну, а Митрич сел на своё место, взял в руки стамеску и продолжил вырезать ложку. А что делать, кряхтеть помаленьку надо.