А. Староторжский
…ВИНЕГРЕТ.
…Лев Толстой обозвал жену Петра Великого нехорошим словом…Но ведь она была сначала просто пленницей, а потом любящей женой…Вообще обо всех Романовых он написал жуткие вещи, совершенно несправедливые…И стыдно и странно это читать! После оскорбительных откровений, потрясших Россию, Толстой написал Николаю Второму письмо, в котором обратился к нему вот как: «Брат мой!»…Я думаю Льва Николаевича сразу записали в сумасшедшие…И это не удивительно!
...Когда я учился в консерватории, то был свидетелем ужаснувшего меня эпизода: мой Учитель на первом этаже ждал лифт. Дождался. Лифт приехал и из него выскочил Ростропович (кг 90) и повис на шее моего профессора. Учитель согнулся, растерялся, испугался, а Ростропович, вися на нем, кричал: «Милый Клавдий! Милый Клавдий!» А у «милого Клавдия» было больное сердце… «Милый Славка» мог запросто убить его! Я не знал, что делать! Как спасти Учителя! Я оцепенел!
...В одной африканской стране нашу делегацию встречали очень интересно: на обед предложили блюда из крокодила, дикобраза, черепахи, и еще из какой –то водяной змеи! Я завидовал! Очень! Вообще мне это чувство не свойственно…Но какой стол! Как можно не завидовать! Африка! Любовь моя!
...Когда я спал, надо мной медленно кружила красавица в розовом платье. Она подлетела к моему уху и тихо, тихо, прошептала: « Главное – торжество дураков во всех вопросах!» Я открыл глаза. Что – то розовое мелькнуло в потолке и исчезло…Остался запах! Какой удивительный! Потрясающий! Я в него влюбился! Но где ты сейчас сама, богиня? Прелестная как рассветное, нежно - розовое облако? Ты, посланница Высших Сил? Я уверен в этом! Над кем ты кружишь сейчас? Кому помогаешь прозреть?
...Я видел, как очень больной и очень старый, папа римский, с огромным трудом встал на колени перед двумя президентами…Очень высокими, очень крупными, по европейски одетыми неграми, и целовал их сверкающие ботинки, умоляя прекратить жестокую, затяжную войну между их государствами…Я не хочу знать, чем это кончилось…Боюсь разочароваться…
...Я, неизвестно почему, уменьшенный в десятки раз, вишу в какой –то тончайшей сетке, под потолком огромного зала, украшенного разноцветными хрустальными пивными кружками и старинными золотыми револьверами. Из всего этого просто сделаны стены. По всему залу горят множество факелов. Это жилище черта Брубы и черта Френча. Бруба ходит по залу. Френч сидит у факела и греется. Правая рука его сгорела до половины, но быстро восстановилась.
Бруба. Слушай, нам надоел этот худосочный очкарик Чехов. Слишком много от него хорошего. Его пьесы ставят очень широко, но все равно слишком мало. Сделай так, чтобы его ставили еще больше. Чтобы его произведения максимально заполнили театры и кинозалы. Тогда он быстро всем надоест и от него откажутся окончательно! Да! «Войну и мир» ставят в трех московских театрах! Пусть поставят еще в 10! Так мы и Леву уничтожим! Ступай!
Френч. Еще Островский и Лесков мешают!
Бруба. Этих тоже прикончим! Но, чуть позже! Да! Забыл! Сегодня хороший день! Пойдем выпьем новой водки! Ее приготовили Эйзенхауэр и Маргарет Тэтчер…Они так хорошо ее делают, что я понял, для чего эти бывшие президенты появились на свет!
Френч. А они поняли?
Бруба. Ну они же не идиоты! Поняли, конечно! Правда удивлению их не было предела!
Френч. Надо их премировать чем –то!
Бруба. Ну, конечно, конечно! Какие сомненья! Мы дадим им поносить короны Людовика14 и Генриха 8!
Френч. Бруба, нужна одна женская корона…
Бруба. Не важно! Сойдет любая! И так большая честь! Это же короны наших великих детей! (Уходят, смеясь).
…А я оказался на своей кухне! И так и не понял, что со мной происходило…И где я был!
Я слышал один артист (1978 год) возмущенный тем, что ему за шесть лет работы в театре, не дали ни одной приличной роли, слегка перепил в ресторане Театрального Общества, и, сняв штаны, сел на пол, посреди зала. Так он выразил свое возмущение сложившейся ситуацией. Я не верю в это. Артисты народ очень серьезный, сдержанный, чувство собственного достоинства (достигающее у некоторых из них вершин Гималаев) не позволило бы им так поступить. Ведь это очень смешно, невероятно позорно, хоть и очень мужественно.
...Анекдот! В 2000 году я напросился на беседу в Министерство культуры. (Деньги! Я имел на них право!) Беседа была странно короткой, и после нее я экстренно попал в институт Склифосовского! Анекдот! Комедия! Я пролежал там полтора месяца! Но это же было, братцы! Было! Люблю анекдоты!
...Я пишу не один. Мне помогает человечек, живущий у меня в сердце. Он не дает мне сбиться с правильного пути. Он ведет меня мимо всех жанров, существующих в Искусстве. А может и приковать меня к ним. Надолго. Я думаю, все пишут так же, только не улавливают сам факт существования прекрасной, удивительной, тайной силы – человечка! Впрочем, я конечно ошибаюсь. Как пишут все – не может знать никто.
.