Туман. книга восьмая. глава первая

 
                О ТУМАНЕ И О СНАХ. И О РАЗНОМ ПРОЧЕМ.

                Изъ дела о Ефремовском пушкаре
                Стеньке Карачове, ноября 11 дня, года 1648.
                «… сказывала де ему, Степанку, бабылка его
                Агафьица, какъ онъ, Степанка, переставитъ
                избу свою и сени къ ней сделаетъ и ему,
                Степанке, быть на царстве. А он, Степанка,
                тому бесовскому мечтанiю поверилъ, и
                избу свою переставилъ»
                ПОМЕТА:
                Государь сей отписки слушавъ
                указалъ бить того мужика батоги: НЕ
                ВЕРЬ ВЪ СОНЪ!    
                Изъ грамоты царя и Великаго Князя
                Алексея Михайловича в градъ Ефремовъ
                воеводе Я.Т.Хитрово:
                «…у приказные избы бить батоги
                нещадно, чтобъ на того смотря инымъ
                такимъ неповадно было въ сонъ верить!»

 
Левая щека была сильно прижата к стеклу. Так сильно прижата, словно кто-то невидимый крепкою своею лапищею вдавливал голову в холодную … хотя нет, совсем не холодную гладкость стекла.

Больно не было, да и неуютно не было … вовсе никаких ощущений не было кроме одного простенького желания – приподнять голову и оглядеться.

Сил, казалось, пришлось поистратить немало на то, чтобы хоть на пару вершочков приподнять голову и отлипнуть от стекла.

И тут же стало возможным оглядеться, переводя зрачки справа налево при полнейшей неповоротливости головы.

Увиденное не обрадовало настолько же, насколько и не огорчило – то было никак не стекло, а … нет, то было стекло, да только не в том понимании, что оно не стекло … вернее будет не совсем стекло … хотя, как ещё назвать «это» кроме, как стекло?
Сызнова меня одолевают эти мыслительные мытарства, не позволяющие буквально определить рознь меж обычайным прозрачным оконным стеклом и иным, некогда тоже прозрачным, а теперь густо укрытым амальгамой для создания отражения, то бишь зеркалом.

И повторно подчинившись приказу, отданному самому себе, понадобилось напрячь всё тело, дабы отстраниться от зеркала на таковую дистанцию, коя дозволит поворотить уже всю голову в стороны и осмотреться.

Поворот в левый бок позволил увидеть отражение части комнаты, пока ещё не доступной для обзора натурально глазами.

Видно было скверно из-за какого-то полумрака, то ли утреннего, то ли вечернего, но разглядеть лежащего на своей кровати Кириллу Антоновича Ляцких таки удалось.
Муж сей возлежал на спине, укрытый одеяльцем до пояса. Правица оного лежала вдоль тела, в то время как левая рука совершала некие движения, кои легко читались следующим толкованием – помахивание в воздухе, словно свершалось приветствие или привлечение внимания, сменялось покачиванием выставленными указующим и средним перстами куда-то в бок, в сторону окна.

Что ж, раз подаются сигналы, стало быть надо отреагировать на них.

Легко, словно и не бывало никакого «придавленного» состояния, голова поворотилась в бок лежащего на кровати скорее для того, чтобы удостовериться в соответствии производимых жестов и их отражений. А далее также легко и даже воздушно удалось поворотиться едва ли не всем телом к окну, за которым ….

За которым было нечто срединное между рассветом и закатом, нечто серо-туманное и сырое. Настолько сырое, что влага покрывала не только внутреннюю сторону окна, а и наружную, уличную. Или то была такая обильная роса?

И тут же, лишь только глаза начали различать не только влагу на стекле, но и белёсое марево за ним, случилось то, ради чего и привлекалось внимание жестами к окну.

Неподвижно висящий туман выдавил из себя некий неподвижный сгусток, более туманный, что ли …. Подобное поведение тумана возможно представить себе припомнив собственное детство, когда ради потехи «выстреливали» зажатой меж перстами вишнёвой косточкой.

Этот сгусток направился прямо к окну, становясь всё более тёмным. Вместе с тем менялась и форма прообраза вишнёвой косточки.

Теперь, когда это туманное нечто вплотную приблизилось к стеклу то, как минимум из дюжины подсказок на тему: «На что, либо на кого более походило это нечто приближающееся», то выбор пал бы на седьмую по счёту подсказку – на человека.
Страха пока не было. Вернее, его не было совсем. То ли оттого, что это туманное диво было где-то там, за пределами безопасного дома, то ли оттого, что никаких эмоций не было и в помине с того самого мгновения, когда по чьей-то прихоти щека оказалась прижатой к зеркалу, то ли совершенно не важно почему не было страха, и почему равнодушное созерцание побороло в зародыше все чувства, включая даже праздное любопытство. Было простое наблюдение на творящимся.

Остановившись в своём перевоплощении на кондиции «почти полнейшая схожесть с человеком», туманная особь подняла то, что у людей считается рукою, и принялась водить оной по влажному стеклу.

Отражённое созерцание происходящего продолжалось в той высшей точке безразличия к действиям сгустка за окном, что мысль о надобности прочесть буквицы, выписываемые туманной рукою, попросту не приходила.

И лишь тогда, когда на оконном стекле стал появляться уже четвёртый азбучный символ, а первые две буквицы стали струйками стекать вниз, стремясь полностью изменить написанные знаки, глаза по-своему произволу собрали воедино всё начерченное туманным писарем.

И всё прочитанное не добавило не интереса, ни страха. Оно вообще никак не отозвалось в сознании, оно просто запомнилось: «НЕ СПИ».