Если женщина как-то еще может вытерпеть ограничения в еде (каждая из нас хоть раз в жизни голодала, чтобы влезть в любимые джинсы/платье/юбку/купальник (нужное подчеркнуть), то мужчинам вынужденную голодовку в хирургическом отделении переносить гораздо труднее. Одни открыто возмущаются и качают права, другие тихо мирятся с возникшими обстоятельствами, не показывая своих истинных эмоций.
Савраскин из восьмой палаты был как раз из последних. Отлежав первый день под капельницами, утром следующего дня он поинтересовался у лечащего врача, когда его будут кормить. Выслушав разъяснения хирурга, обречённо вздохнул и нахмурился. После обхода медсестричка подкатила к его кровати штатив и поставила капельницу. В это время у мужчины зазвонил телефон. Стараясь не шевелить той рукой, где стоял внутривенный катетер, подключенный к капельнице, Савраскин дотянулся до телефона и ответил на звонок: «Да, Зая!». Понятно, что звонила женщина. Мужчина пересказал ей всё, что узнал от лечащего врача про свой предполагаемый диагноз, и пожаловался на то, что его здесь не кормят. Долго слушал щебетание своей женщины в трубке, изредка поддакивая, а потом, сославшись на то, что лежит под капельницей и ему неудобно разговаривать в таком положении, закончил разговор.
После обеда, когда начались часы посещений, в палату ворвалась практически копия мадам Грицацуевой из фильма «Двенадцать стульев»: идеальная причёска и маникюр, море кокетства, эмоций и взрывной темперамент в весьма далёком от модельных параметров теле. Соседи Савраскина по палате удивлённо переглянулись: уж очень он бледно выглядел на фоне своей второй половинки, особенно в теперешнем состоянии. Что тут скажешь? Любовь – штука тёмная, непредсказуемая и не всегда логичная, особенно если логика – женская. А какая еще может быть логика у любви? Она-то ведь тоже женского рода! В общем, мадам Савраскина, которую в миру официально звали Зоя, сообщая супругу все последние семейные новости, шустро разгружала объёмистую сумку с едой, количеством которой можно было накормить с десяток мужиков, не страдающих отсутствием аппетита. Попытки сопалатников остановить неуёмное желание женщины накормить своего болезного мужа, не увенчались успехом. На счастье в палату заглянул лечащий врач. Увидев гастрономическое изобилие на тумбочке Савраскина, он рыкнул на женщину: «Вы что себе позволяете?! Кто вам разрешил еду приносить?! Решили угробить мужика?! Немедленно всё убрать!». Под испепеляющим взглядом не хилого телосложения хирурга, возвышающегося над женщиной с видом разъярённого медведя, мадам Савраскина молча сгребла еду в сумку и величественно выплыла из палаты, сопровождаемая страдающим взглядом своего благоверного. Через некоторое время телефон Савраскина пискнул входящим сообщением. Прочитав его, мужчина посветлел лицом и, отвернувшись к стене, затих.
Утром, во время традиционного обхода, врач обратил внимание на бледный вид пациента. Тот пожаловался на боли в животе и тошноту. Хирург тщательно пропальпировал живот и успокоил Савраскина: «Это точно не аппендицит. Надо лечится. Сразу даже понос не проходит». Когда медсестра пришла ставить капельницу, то на штативе было уже не три, а четыре флакона: видимо, Савраскину прописали еще какое-то лекарство. Прошло трое суток, но мужчина чувствовал себя все хуже… Боли не проходили, тошнота тоже. Лечащий хмурился, разглядывая результаты анализов.
На четвёртый день, медсестра, услышав от хмурого хирурга, что такого не может быть, так как в результате лечения боли у пациента уже давно были прекратиться, отозвала врача в сторонку:
- Александр Иванович! Это вы сейчас про Савраскина говорили?
- Про него, болезного. Никак не пойму, почему у него боли не проходят. УЗИ ничего не даёт. Грыжи нет, опухоли нет, крови в кале нет. А мужик уже весь зелёный…
- Так это… Я тут ему капельницу ставила, а от него копчёной колбасой пахнет. А Наташа, санитарочка, в бачке для мусора видела малюсенькую бутылочку из-под коньяка. Еще удивилась, что вообще такие бывают – на 100 граммов. Может, это тоже Савраскина?
- Ах же… Савраскин… - врач задохнулся от возмущения, - ну, если это так, я ему устрою!
Дождавшись, когда Савраскин выйдет из палаты по естественной надобности, Александр Иванович обратился к соседям злосчастного пациента:
- Мужики! Прошу вашей помощи. Есть информация, что Савраскин втихушку жрёт то, что ему сейчас нельзя от слова совсем. Мы его лечим, а он себя калечит. То, что делают лекарства, сводится на нет нездоровым питанием. Ребятки! Проследите за ним! Не давайте есть, иначе он просто загнётся. Анализы всё хуже и хуже, и ведь ничего не скажешь: не пойман - не вор. А если что, он же нам претензии предъявит: дескать, лечили не так как надо. Не в службу, а в дружбу, помогите!
Мужчины оживились. Серые больничные будни обещали не слабую развлекуху детективного свойства. С этого момента Савраскин оказался под непрерывным наблюдением. Если он шел в туалет, - кто-то шел за компанию, даже ночью. Медперсонал тоже был предупреждён и бдил за нарушителем больничного режима. В первую же ночь работы патруля, Савраскин был пойман с поличным возле холодильника для пациентов, что стоял в самом начале коридора: мужик тянул из пакета бутерброды с колбасой. На пакете была надпись: «Савраскин. 8 палата».
Узнав об этом, лечащий врач приказал пакет из холодильника выбросить, а все передачи Савраскину проверять на предмет запрещенных продуктов. После обеда началось паломничество родственников в отделение. Мадам Савраскину не пустили, да еще и завернули пакет с продуктами: еще тёплые пельмени, банку борща и бутерброды с копчёным салом. Женщина долго возмущалась, грозилась написать жалобы во все инстанции, но её оттерли от дверей родственники других пациентов, и она затихла. Через некоторое время Савраскина сердито сунула санитарке пакет с бельем и туалетной бумагой и с величественно- обиженным видом выплыла из отделения.
Получив свою передачу, Савраскин сначала грустно вздохнул и положил пакет в тумбочку, но прочитав пришедшую тут же эсэмэску, посветлел лицом. Видимо, жена написала что-то ободряющее. Ночью, когда палата затихла, Савраскин потихоньку встал с кровати и, прихватив пакет с бельём, на цыпочках вышел в коридор. Воровато оглянувшись, он двинулся в комнату гигиены больных. Обычно эта комната стояла открытой, а на ключ там можно было закрыться строго в определённые часы для того, чтобы помыться. Не включая свет, Савраскин развернул полотенце, трусы и футболку. Под слоями белья покоились бутерброды с салом, а в центре втулки туалетной бумаги торчал тщательно завернутый в пищевую плёнку кусочек полукопчёной колбасы.
- Зая, я тебя люблю! – прошептал Савраскин и впился зубами в сало.
- Попался! – послышался над ухом голос дежурного врача, а вспыхнувший свет резанул по глазам, заставив зажмуриться.
- Ночной дожор вышел из тени?! – позлорадствовал врач, отбирая еду и выталкивая бедолагу в коридор.
- Да я только помыться хотел, вот и бельишко… - попытался оправдаться Савраскин.
- Ага, - хмыкнул хирург, - а салом ты как раз мылился. В ПАЛАТУ! ЖИВО!
Мужчина понуро поплёлся по указанному адресу.
В тот же день всему персоналу хирургии было дано указание – никаких передач Савраскину! Свидетели встречи Зои-заи со своим благоверным супругом с сочувствием посматривали в сторону колоритной парочки, обжимавшейся в углу коридора. Мадам рыдала, а соседи Савраскина по палате спорили, что же еще она придумает, чтобы накормить своего Котю.
- А, кстати, Савраскин, почему жена тебя Котей зовёт? – поинтересовался дедок по имени Семёныч, лежащий у окна на функциональной кровати.
- Костя я… - угрюмо отмахнулся Савраскин и послушно подставил вену под очередную серию капельницы.
Ночью сон обитателей восьмой палаты был нарушен непривычными звуками. Даже храп Семёныча не мешал слышать размеренное чавканье, раздававшееся со стороны кровати Савраскина. Василий, лежавший ближе всех к подозреваемому в пищевых непотребствах, осторожно подошел к соседу и резко сдёрнул с него одеяло. Открылась картина маслом: Котя, отвернувшись к стене, и прикрывшись для верности подушкой, ел сосиски.
- Как? Ты?! Когда?! – затряс бедолагу Василий, - Тебе же нельзя!
Дав подзатыльник нарушителю больничного режима, сосед отобрал запрещённый продукт и вышел в коридор, чтобы выкинуть его в мусорный бак.
Утром, аккурат во время обхода, Савраскин пришел из туалета бледно-зелёный, на что лечащий врач тот час обратил внимание. Мужики немного помялись, попереглядывались, а потом рассказали о ночном эпизоде. Таких слов от обычно сдержанного хирурга в отделении еще не слышали. Медсестрички тихо хихикали и краснели, а Семёныч потихоньку карандашиком записывал на туалетную бумагу особенно понравившиеся обороты. Единственно приличным словом было: «Как?!»
Савраскин долго мялся, краснел, отводил глаза, а потом сдался:
- Зая сосиски как бусы на шею себе повесила, а потом мне, когда обнимала.
- Савраскин! Жить хочешь – не жри! По крайней мере пока, - в сердцах бросил Александр Иванович и вышел из палаты. На весь коридор был слышен его рык
- Савраскину в отделение не пускать!
Ночь прошла спокойно. Утро началось в штатном режиме: измерение температуры, уколы, сдача анализов, мыльно-рыльные процедуры, обход, капельницы. Чем ближе было время посещений больных, тем более напряженной становилась атмосфера восьмой палате. Мужики спорили, что еще придумает Зая для своего Котика, и делали ставки. Где-то в районе пяти часов в коридоре раздался истошный крик:
- Сан Ваныч! Савраскина прорвалась!
Разметав своим могучим торсом заслон из худеньких тел медсестрички и санитарки, мадам Савраскина рассекала коридор как танк «Армата», неотвратимо приближаясь к заветной палате.
- Котя! Я тебе покушать принесла, - воскликнула Зая и, отвернувшись к стене, что выходила в коридор, начала расстёгивать пуговицы блузки, не обратив внимание , что на этой стене рядом с раковиной висит зеркало, отражая все манипуляции женщины. Мужики затаили дыхание. За расстёгнутой почти до пояса блузкой, обнаружился бежевый кружевной бюстгальтер, поддерживающий дамские прелести просто невероятных размеров. Василий нервно сглотнул и покосился на Савраскина. Между тем, Зоя запустила руку в недра своего невероятного размера и вытащила пару небольших свёртков: в пищевой плёнке были упакованы котлеты и бутерброды с колбасой. Семёныч не выдержал и прошептал, озвучив мысли всех обитателей восьмой палаты:
- Шикарная женщина.
Зая хотела было обернуться и отчитать нахала, но тут дверь распахнулась и явила фигуру лечащего врача. В мгновение ока оценив увиденную картину, хирург взревел:
- ВО-О-ОН ОТСЮДА!
Мадам Савраскина выронив свертки с едой, испуганно присела, закрывая руками кружевные полушария, а потом рванула на выход. Хирург устало потёр лоб и повернулся к Савраскину:
- Нет, мужик, всё… я сдаюсь… Если ты хочешь сделать из своей жены весёлую вдову, то жри… Жри всё подряд, только потом на меня не жалуйся.
- Как вдову?! – растерялся Савраскин.
- Молча, Савраскин, молча… Пока твоё недолеченое воспаление не перейдет во что-нибудь похуже.
После ухода хирурга в палате повисло напряженное молчание. С тех пор Савраскин стоически переносил ограничения питания и выполнял все рекомендации врачей, а мадам больше не приходила. Вскоре Савраскину стало легче и его выписали. Чем закончились отношения супругов, знают только Зая и Котя.