Тебе не больно?
Фу-фу… Фу-фу… Я пыхчу, с трудом прокручивая педали своего старенького велосипеда. Горка крутая, я напрягаюсь изо всех сил, дыхание моё прерывистое, пот застилает глаза.
Наконец, я спешиваюсь и толкаю велосипед в гору. Волевым усилием, на зубах, гору я пока ещё одолею, несмотря на свой пенсионный возраст, но на дешёвенький китайский велосипед надежды нет. В прошлый раз слетела велосипедная цепь, и я, сойдя на обочину, долго переустанавливал её.
А что делать? Я на полпути. Мне до цели, то есть до кладбища, ещё порядка пятнадцати километров. А потом ещё обратно добираться. Это километров тридцать составит. Катить велосипед всё это расстояние руками – удовольствие ниже среднего.
Дома сын, большой спец по велосипедам, натянул и укрепил цепь, и посоветовал мне больше не делать таких поездок. Он даже на машине не любит этим маршрутом ездить. Слишком рискованно. А я, махнув рукой на опасность, еду на могилу к матери. Давно не был. Надо бы проведать…
Я обливаюсь потом под жарким солнцем на оживлённой федеральной трассе. Это прямая дорога на Рязань. Мимо меня пролетают рейсовые и похоронные автобусы, грузовики, легковушки, трейлеры и платформы с железобетонными плитами… Летят, не сбавляя скорости, поднимая пыль и обдавая меня выхлопной гарью. Порой кажется, вот-вот заденут. Я стараюсь ехать по самой кромке дороги, прижимаюсь как можно ближе к обочине….
Поворот с трассы в сторону кладбища никак не регулируется и потому особенно опасен. Поток машин почти непрерывный. Приходится долго ждать, когда в этом потоке образуется брешь хоть на десяток секунд чтобы пересечь дорогу, толкая велосипед перед собой.
Вот и кладбище. Не без труда нахожу могилу матери. Участочек зарос изрядно. Взятой из дома короткой лопаткой обрубаю сорняки.
Мать смотрит на меня с фотографии на могильном памятнике. Ей здесь лет сорок, до кончины ещё далеко.
Взгляд вопрошающий. Как ты там, сынок? Помнишь меня?
Помню. Я помню всё с раннего детства и до самого последнего дня твоей жизни. Много чего было. Помню, как ты постоянно кутала меня, маленького, а я всё равно постоянно болел, плавно переходя из одной болезни в другую. Помню, как ты впервые привела меня в детский сад, и я долго плакал, оставшись без мамы... Помню, как ждал тебя со второй заводской смены и, не дождавшись, засыпал прямо за кухонным столом. Помню, как по возвращению из Москвы, куда ты ездила за продуктами как тысячи других сограждан, ты утром угощала меня чем-нибудь вкусненьким из столицы. Помню школьные годы, студенческие… Помню как ты будила меня по утрам, я садился второпях за приготовленный тобой завтрак (чаще всего геркулесовая каша) и убегал на занятия в институт. Помню, как ты меня провожала. То в колхоз, то в Африку, то в деревню на работу учителем, то в армию на службу солдатом. Помню, как вернулся с работы в стройотряде. После тяжеленных вёдер с раствором, цемента, обжигающего ноги в удушливом железнодорожном контейнере, скрипучей бетономешалки и грязных траншей своя квартирка показалась таким милым и уютным местом. В моё отсутствие ты купила мне свитер. Добротное дорогое изделие бежевого цвета из английской шерсти, которое я потом долго носил. Я знаю, что когда я впервые улетел в долгую загранкомандировку, ты, вернувшись с проводов на вокзале, увидела этот мой свитер на стуле и расплакалась…
Когда я был ещё совсем маленький, в день рождения ты ходила со мной в кино. А точней мы ездили на трамвае с нашей окраины в центр города, так как ближайший кинотеатр был только там. Ты знала, что я обожал смотреть фильмы. Однажды на день рождения ты купила мне рубашку. Она мне показалась слишком пёстрой и не понравилась. Я закапризничал, и ты вернула её в магазин. Сейчас мне за это ужасно стыдно. Ушли годы на то, чтобы понять, что надо быть благодарным любому человеку, который сделал для тебя что-то хорошее. Как был бы я рад, если бы ты сейчас подарила мне хоть что-нибудь, хоть какую безделицу…
Помню, как ты приезжала проведать меня в армии. Помню, как писала мне, что я уже большой, после демобилизации мне надо бы жениться, и ты нашла для меня хорошую девушку…
Помню и никогда не забуду бесконечные скандалы, которые закатывал тебе отец. Помню слёзы твои. Как же мне тогда было больно, нехорошо…
Помню, как иногда отвратительно и по-дурацки я поступал по отношению к тебе. Очень сейчас стыдно. И ты, хоть человек сентиментальный и добрый, порой жестоко и глупо обижала меня, пытаясь изменить мою натуру и переломить меня. Но вспоминать про это мне не хочется.
После твоей смерти мы с сестрой могилку твою огородили, приготовив место для отца. Но когда пришёл его черёд, похоронили его на другом кладбище, посчитав, что он должен оставить тебя в покое хотя бы на том свете. Я думаю, ты бы одобрила наше решение.
Я ничего не забыл. Я всё помню. Кое-что из памяти раскидал по иным своим рассказам.
Помню, как понимая, к чему подходит дело, ты спрашивала у меня – как поступить с квартирой, где мы проживали - написать ли на меня завещание или оформить дарственную передачу собственности. Я ответил тебе, чтобы ты не суетилась. Лишнее это. И без того всё ясно. Сестра давно вышла замуж, получила с мужем Славкой хорошую большую квартиру. В жилье они не нуждаются. Их дети, твои внучки, тоже по жизни определились. Одна уехала в столицу. Жива, здорова, за хорошим мужем, работящим и заботливым. Воспитывает твоих правнуков. Всё у неё хорошо, в том числе и с квартирным вопросом. Про вторую ты знаешь только первую половину истории, когда, соблазнившись посулами шикарной жизни за границей, она бросила полицейскую службу и улетела в какую-то очень тёплую страну (сестра мне так и не раскрыла какую). Там она попала в сексуальное рабство, из которого бежала в чём мать родила. Ты же знаешь, какая твоя внучка шустрая, её не удержать. Вторую половину истории ты не застала. На родине твоя внучка основала частный банк. Давала в долг под процент. Честный частный бизнес. Поменяла несколько квартир и мужей. С самым последним сделала оригинальный финт. Продала свой бизнес и улетела в Майями. Сначала получила «зелёную карту», то есть разрешение на проживание, а потом гражданство. Чем и как живёт – не знаю. В период пандемии попались мне в Интернете её объявления о продаже медицинских масок. Видел и комментарии американцев. Мол, что же ты, сучка, делаешь? В Китае маски по доллару покупаешь, а у нас по пять продаёшь? Или тебя, такую ловкую, из страны выкинуть? Ответ её был прост. Мол, руки коротки. Я такая же американка, как и ты. И закон я не нарушаю.
Пишет оттуда моей дочери, что наконец-то зажила по-человечески. Не сравнить с убогой, замызганной Россией. Теперь она свободна. Под пальмой любуется на океан. В стрингах (это очень узкие трусики, проходящие в виде верёвочки между ягодиц) обнимается в шезлонге с другой женщиной, одетой таким же образом. Нынче такая любовь, как говорит молодёжь, в тренде. Но не думаю, что тебе понравилось бы это фото твоей любимой внучки, тем более, выставленное на всеобщее обозрение в мировой сети. А что касается деда, правоверного коммуниста, для которого Америка – исчадие ада, то он бы в гробу перевернулся.
Да… Скамейка-то у тебя совсем облезла. Ладно, ближе к весне покрашу…
После твоего ухода отец остался один. Я думал, он без тебя долго не протянет. Ан, нет. Жил ещё одиннадцать лет. Крепкий попался дубок. Говорят, что люди, заряженные негативом, как правило, долго не живут. Но, как известно, в каждом правиле есть исключение. Отец был редким, выдающимся исключением. Я стал подумывать о том, чтобы к нему перебраться. Ведь он почти ослеп. Кто ему стакан воды подаст? Ты знаешь, какие у меня с ним были отношения. Был я для него презренным ничтожеством, не знающим что такое сальник и не способным даже унитаз сменить. Мои попытки не дать себя унизить он воспринимал как бунт на корабле и подавлял физической силой (которой ему было не занимать). Помнишь, как мы с ним дрались и по полу катались, а ты пыталась нас разнять?
То ли по природе своей, то ли начитавшись добрых книжек, хотелось мне, несмотря ни на что, оставаться если не любящим сыном, то хотя бы порядочным человеком. Я принёс в квартиру компьютер, стал его настраивать. Я ведь не могу не работать. Я должен зарабатывать на жизнь. Отец приказал мне убираться «с этой бандурой». А однажды он перевернул мой книжный шкаф вверх ножками (сил хватило) и велел мне выметать из квартиры весь этот мусор. И самому выметаться.
Это был финиш.
«Хорошо,» - сказал я ему. – «Больше ты меня не увидишь.»
Я не представляю, что было бы, если бы я зашёл в мастерскую моего сына и, расшвыряв там его инструменты, приказал бы их выкинуть….
Отец доживал один (в компании бесчисленных тараканов, которых, впрочем, он не видел). К нему наведывалась дочь с мужем. Они жили недалеко. Приносили ему продукты. Брали его пенсию. Пенсия у него, ветерана войны и труда, была большая.
Незадолго до его смерти со мной произошёл несчастный случай. На утренней пробежке я упал. Казалось бы, невелика авария, но по закону подлости я в то утро надел десятикилограммовую жилетку-утяжелитель. Со всего маху, всем весом я ударился плашмя позвоночником об асфальт. Что-то хрустнуло в спине, и я взвыл от прострелившей позвоночник боли. Лежал и стонал на дороге. Мимо, не обращая на меня внимания, проходили прохожие.
Наконец, какой-то мужик подошёл ко мне, помог подняться. Держа спину абсолютно вертикально (нагнуться было невозможно), я доковылял в его сопровождении до дома. Три месяца лежал пластом. Почему к врачам не обратился? Знаю я этих эскулапов. Пациентов они терпеть не могут. В лучшем случае меня просто в корсет бы засунули. Поэтому я решил, что сам отлежусь в неподвижности…
Отец к тому времени совсем ослаб. Что с ним делать? Поместили его в больницу, из которой его быстро выпроводили со словами «Ваш дедушка не желает лечиться и оскорбляет медицинский персонал».
Его стала навещать невестка, моя жена. Уход был нужен постоянный. Отбросив все свои амбиции, понимая, что это край, я встал на костыли и отправился через весь город к отцу….
Он умер при мне. Умер нехорошо. Беспокойно, с хрипами, стонами и проклятьями…
Больно было видеть, как поутру двое дюжих ребят выносили его на одеяле вперёд ногами…
На погребении были только я с женой и детьми и сестра с мужем. Их детям не с руки ехать из столицы и лететь из Америки. Опустили в сырую мартовскую землю. Картинка более чем печальная Трезвые могильщики, надеясь на магарыч, были чрезвычайно учтивы. Но не получили ничего сверх прейскуранта.
Встал вопрос – что делать с квартирой? Помнишь, мама, как мы въезжали сюда шестьдесят с лишним лет назад? Ты несколько лет отработала за неё на стройке. Вы с отцом написали завещания, согласно которым квартира принадлежит мне. Я живу с женой в её небольшом частном доме. Тесно, но если без претензий, то жить можно. Ещё при жизни отец говорил моей дочери: «Вот умру я, Маша, приходи и живи. Твоя квартира.»
Но дочь там жить не хочет, хотя жить ей негде. Квартира маленькая и неудобная даже по старым советским меркам. Запущена запредельно. Кроме ободранных стен с тараканами в квартире ничего нет. И потому ютится дочь втроём в одной крохотной комнатке, оставшейся от мачехи жены. В туалет нужно протискиваться бочком. Скоро их будет четверо. Но всё равно дочь не хочет переезжать в дедушкину квартиру. Значит, надо её продавать.
Никогда в жизни я ничего не продавал, кроме, кажется, книг на какой-то книжной ярмарке. А здесь – продажа недвижимости, мероприятие непростое.
Однако, для таких дел существуют услуги риэлторов. За соответствующий гонорар они оформят сделку.
Вдруг звонит сестра. И говорит мне то, отчего у меня на голове зашевелись волосы…
Значит так, дорогой братец. У тебя есть дом и сад. А я за твоим отцом десять лет ухаживала. И я что? Ничего за это не получу?
Для меня это звучит как гром среди ясного неба. Я не верю своим ушам, теряю дар речи…
Я знаю, мам, что ты хотела, чтобы после твоего ухода мы с сестрой сплотились, чтобы шли по жизни вместе. Ведь ближе и родней людей не бывает. Стояли мы с ней, обнявшись, возле твоей открытой могилы, оба горем убитые. Сестра смотрела на тебя, а я не мог.
Да, после твоей смерти мы с сестрой стали гораздо чаще встречаться. Мы вместе выезжали на пикники (шашлычок под водочку), вместе встречали новый год, отмечали дни рождения. Готовя к очередному случаю подарок, я помнил всегда твой совет, что подарок должен быть не отмазкой, а вещью нужной и стоящей, желательно «долгоиграющей». Дарить надо от души. Поэтому выбирал я не одноразовую зажигалку или какую-то безделушку, а что-нибудь посущественней. Кухонную посуду, картину поинтереснее для зала, оригинальную статуэтку, радиоприёмник, часы с вертушкой как на столе у президента. Славке – наручные часы «Командирские». Делать подарки своим людям – дело приятное. Правда, ничего подобного мне в ответ не поступало, но я к этому относился абсолютно спокойно. Да, Славка, скуповат. У такого не разбежишься. Но все люди разные, живут и поступают по своим понятиям. У меня самого куча недостатков. Да и не люблю я людей напрягать.
Сын Ванька ремонтировал Славкину машину, сваривал ему забор для дачи. Я помогал Славке перевозить вещи при переезде из одной квартиры в другую (он их менял неоднократно). Жена ездила с Людкой погостить у своей подруги на Волге. Можно сказать, что мы дружили семьями. Впрочем, разве это дружба? Обычные родственные отношения, когда можно просто-запросто без повода и причины, подъехать друг к другу и посидеть, поговорить за бутылочкой «Зверобоя».
Вопрос о квартире никогда не поднимался, его не было совсем, ибо по умолчанию понималось, что Людка со Славкой и их дети все жильём обеспечены. А у меня, нищеброда, нет ничего, кроме этой халупки, в которой я прожил с родителями всю жизнь.
За оставшимся в квартире отцом присматривала Людка. Она живёт на соседней улице, а мне до него добираться – как в другой город ехать. За вычетом стоимости продуктов и коммунальных услуг Людка забирала себе отцовскую пенсию. Я про эти деньги не заикался. Считал, что если сестра к отцу заходит, то пусть и деньги его берёт. Ему всё равно ничего кроме самого минимума не нужно. Ему нужно только одно – закатить скандал и почитать лекцию на морально-политико-экономическую тему. Таких лекций Людка со Славкой прослушали немало. Тут терпение ангельское надо иметь. Но лекции были не бесплатные. За одиннадцать лет с хорошей пенсии набралась изрядная сумма. На такие деньги можно недвижимость покупать. И Славка покупал. За очередным застольем перечислял, сколько и каких квартир он купил и продал. Купи-продай –всеохватывающая Славкина страсть. Одних только «транспортных средств» у него перебывало с добрый десяток. Ружьям, карабинам и винтовкам (настоящим, с патронами) счёту нет. А ещё он любил и умел судиться. То сосед по даче не туда столб вкопал, то таксист сдачу не дал, то, поскользнувшись в магазине, упал он и ушибся. Непорядок. В магазине резиновый коврик должен быть. Так что с магазина причитается. Славка судов прошёл немало. В юридическом крючкотворстве чувствует себя как рыба в воде. Не зря во времена Советского Союза был он секретарём райкома ВЛКСМ. Комсомольский вожак. Но случались у него и проколы. Провернул он однажды хорошую сделку, деньги наличкой получил. Приехал домой, стал деньги считать, а это «кукла» оказалась, то есть, пачка ловко нарезанной бумаги с несколькими купюрами сверху и снизу. Погоревал, подосадовал Славка, но воспринял этот случай как неизбежные издержки производства.
Время от времени Людка обращалась ко мне, явно по инициативе Славки.
- Послушай, ты мне денег не одолжишь?
Спрашивать у неё – для чего – бесполезно. Всё равно не скажет. Значит, Славка очередную аферу затеял. Они знают, что у меня есть кое-что в загашнике. Я – тип отрытый, а тем более с родными людьми за бутылочкой «Зверобоя». Да, когда-то работал «за бугром», там хорошо платили, и я сделал неприкосновенную заначку.
- Сколько тебе нужно? – спрашиваю я.
- Чем больше, тем лучше.
- Приезжай, я дам.
Они приезжали и я давал. Ну как не выручить родню?
Помню, отмечали мы день рождения Славки в его недавно отделанной под евроремонт квартире. Чудесный летний день, солнце заливает невысокий столик, заставленный дорогой водкой и изысканной закуской. Прекрасное настроение. И тогда сказал я тост, хотя вообще тосты говорить не люблю.
Говорю, смотри, Славка, как жизнь прекрасна. Детей своих ты устроил. И сам устроился. Всё у тебя есть. Квартира великолепная, две машины. Кончай свои рисковые делишки, а то, ведь, может нехорошо кончиться….
Не мог предполагать я тогда, что эти его занятия действительно кончатся плохо. И особенно для меня.
- Поживём-увидим, - ответил мне тогда Славка и загадочно улыбнулся.
Господь не обидел меня наблюдательностью. Давно я заметил в Славкиной натуре такие составляющие элементы как завистливость и жадность. Но это ничуть меня не смущало. Ангелов на своём жизненном пути я не встречал. А сам порядочным только казаться могу. Внутри, если покопать, такое можно выкопать, что черти в преисподней меня не примут.
- Как же всё-таки на природе хорошо, - говорит сестра, когда мы сидим в нашем саду в беседке. Обвивший беседку плющ покачивается на лёгком ветру. Здесь прохладно даже в самый жаркий летний день.
- Да, хорошо, - соглашается Славка и делает пометку в мозгу.
Некоторое время спустя Славка покупает земельный участок под городом и строит там двухэтажный брусовый дом. Эта затея мне кажется не совсем разумной. Содержание дома и участка требует времени, денег и сил, а возраст Славки и Людки предпенсионный. И помощников у Славки нет. Однако, его уже понесло…
Приезжая к Славке на дачу, после приятного застолья, обхаживали мы его владения. Пейзажи, достойные кисти Шишкина и Левитана. Осматривая окрестности, Славка с горящими глазами заявлял:
- А там ещё участок есть. А вон там ещё. Скуплю оба, всё скуплю.
Глядя на его возбуждённое лицо, мне хотелось сказать:
- Славка, остановись! У тебя уже есть огромный участок. Дай Бог хоть с ним управиться. Куда тебе столько?
Но я понимал, что говорить ему это бесполезно….
Спустя некоторое время до Славки дошло, что отхватил он кусок не по зубам. Участок и дом продал. Конечно, с выгодой. Продавать он умеет, в деньгах разбирается. Затем он продал квартиру с евроремонтом. Купил новую, в элитном доме.
Пригласил на новоселье. Квартира – шик-блеск. Кругом зеркала, кафель, пластик. Большая прихожая, просторные комнаты, шикарная кухня. Роскошная туалетная комната, в которой было даже биде, напомнила мне номера в гостиницах Дубая. Вспомнил, как скромно, можно сказать, что бедно, жили мы с сестрой в родительской халупке-хрущёвке. Про себя порадовался за неё. Пусть поживёт красиво. Вот до какой роскоши поднялась. Тебе, мать, такого и не снилось.
Сели за стол. Выпили по первой, затем по второй. И тогда Славка говорит:
- Недавно сестра с мужем заходили. Квартиру мою смотрели. Оказывается, не просто так. Себе квартиру в доме напротив высмотрели! Уже покупают! Представляете?
Глаза его заблестели. Он указал рукой на окно, за которым стоял такой же высотный дом-близнец.
- Нет, неспроста они тут были – то ли сокрушается, то ли жалуется Славка.
Я смотрю на него и думаю: «Что ж тебе, Славка, неймётся? Отчего чужие квартиры покоя не дают?!»
Мам, я помню твоё предупреждение про Славку. Мол, будь с ним поосторожнее. Он только с виду тихенький, но фортель может выкинуть какой вам и не снился. Я тогда не понял, что ты имела в виду. Он малый как малый. Ну, не без своих особенностей и грешков. А кто из нас безгрешен?
Замечал я также, что Людка жила с ним жизнью бурной. Она своенравна и упряма. Шли годы, а они всё притирались друг к другу. С битьём посуды и того, что под руку попадалось. Однако, мне кажется, что в конце концов Славка перевоспитал её и согнул в нужном направлении. Но это их семейное дело. Меня не касается.
Мне звонит Людка. У меня сжимается сердце. Она говорит с напором, надрывно. Клянётся и переходит на лексику нецензурную. Выкрикивает, что жизнь трудная, за всё надо платить, ей нужны деньги, и она не собирается разыгрывать из себя бескорыстную альтруистку. Что там мать в завещании написала, это чепуха, и она должна получить свою долю по закону.
Закон? При оформлении наследства нотариус (ой какая суровая баба!) нам обоим объяснила, что по закону Людка не имеет права оспаривать последнюю волю усопшей. Но в законе есть подпункт, который гласит, что если у завещателя есть несовершеннолетние дети или близкие родственники в состоянии инвалидности или недееспособности, то им причитается расчётная доля независимо от того, что записано в завещании. Оказывается, к недееспособным относятся и пенсионеры. Таким образом, пенсионерка Людка, работающая на двух работах, попадает в категорию недееспособных. Похоже, что Славка все пункты и подпункты изучил самым тщательным образом.
Слушать голосовые сообщения сестры, в которых она кроет меня нежными словами, мне невмоготу. Особенно больно слышать тон, с которым они произносятся. Тон злобный, агрессивный, как будто я - мелкий зверёк, что-то у неё укравший, но она поймала меня на месте преступления и теперь рвёт остервенело на куски.
- Это ты виноват! – кричит она мне. – Это ты бучу затеял! Ты! Жаба тебя душит. Мои квартиры ослепили тебя. Завидуешь, что дочь моя в Америке и всё у неё хорошо!
Причём тут её дочь? С какой стати Америка? Я чужим людям не завидую (зачем я буду этой ржой точить свою психику?), а уж тем более родной сестре.
- Скряга! Пожалел мне каких-то денег за то, что я за твоим отцом ухаживала. Но ничего, я с тебя больше возьму!
Это родная сестра? Человек, с которым я прожил бок обок детство и отрочество? Не верится. Да, я был плохим старшим братом. Бегал во дворе с ребятами, занимался своими делами. Потом увлёкся спортом. Особого внимания на сестру не обращал. Защиты и покровительства от меня не было. Но и подлости за собой я не припоминаю. А здесь … как нож в спину.
Я знаю, почему так получилось. Славка затеял очередную аферу. Приобрёл ещё квартиру. Он так и сказал – это на сдачу, чтобы не жить на голую пенсию. Но вот незадача – тесть умер, и денежная подпитка кончилась. Откуда деньги взять? Бери, Людка, с брата. А что у него и его детей жилья нет – так это его проблемы. Вот как, мать, получилось. И завещание твоё не сработало.
Подгоняемая Славкой, сестра бомбит меня. Срочно выкидывай всё из квартиры и продавай её. Но меньше чем за такую-то сумму я продать тебе не дам. Славка такой нетерпеливый…
Словно в тумане я выношу на помойку вещи из квартиры. Больно выбрасывать пусть и пустяковые предметы (всё более-менее ценное сестра забрала себе), но те, что были когда-то частью твоей жизни.
Мам, твои дети ненавидят друг друга. Впрочем, с моей стороны ненависти нет. Есть другое чувство. Как бы описать его поточней? Это, пожалуй, чувство брезгливости. Удивление и омерзение. Вот почему когда мы были вынуждены увидеться на похоронах твоей сестры, я подался в сторону от Славки. И к Людке не подошёл. Не могу их видеть.
Я слышал неоднократно, что после смерти родителей между их детьми склоки возникают из-за делёжки наследства. Но я думал, что это не про нас. Ведь мы – не такие. Мы - приличные люди. Ан, вот как получилось. Самый типичный случай.
Я отдал сестре рассчитанную нотариусом сумму, и всякое общение между нами прекратилось. Теперь единственное место, где мы можем нечаянно встретиться – это у твоей могилы. Но это маловероятно.
Ты знаешь, у меня сбережения были. Работал я за границей, мне неплохо платили. По возвращению на родину я отложил заработанную валюту в банк, где она лежала долгие годы на всякий экстренный случай. И вот такой случай наступил. Дочери жить негде. Я отдал ей деньги. Покупай себе жильё, а мы с мамой как-нибудь перекантуемся. Нам уж недолго осталось. Денег хватило только для первого взноса. Квартира небольшая, всего две комнаты, но в туалет можно проходить свободно. Так дочь влетела в ипотечный долг. Последующие пятнадцать лет она будет работать практически бесплатно.
Может показаться удивительным, но у неё появилась машина. Каким образом? Свекровь дочери сдала здоровьем, перенесла тяжёлую операцию. Больше не может содержать дачу. Продала её, деньги отдала сыну. А сын – жене. У них двое детей. Старшего дочь возила с собой на заднем сидении велосипеда. Возить двоих на велосипеде, особенно зимой и в плохую погоду, невозможно. На внезапно появившиеся деньги дочь купила подержанный автомобиль. Примечательно, что мужу это совершенно неинтересно. На права учиться не захотел. Даже не знает, как машина заводится. Ездит по-прежнему на велосипеде.
По иронии судьбы, квартира дочери оказалась в доме напротив того, где проживает сестра с мужем. Дочь из спальни, раздвинув занавески, может увидеть их балкон и помахать им рукой. Однако делать этого она не будет.
Представляю, как однажды произойдёт их встреча (это неизбежно, ведь дома стоят рядом). Дочь выйдет из соседнего корпуса с двумя детьми, сядет в машину, поедет. У Славки ком встанет в горле. Как? Откуда деньги? Ну, и Серёга! На козе объехал! А ещё бедняка из себя разыгрывал…
Коленце, что сестричка выкинула, повергло меня в глубочайшую депрессию. Ведь произошёл слом некоторых моих принципов жизни. Я стал забывчив, рассеян, пуглив. Психика моя – никуда не годится. Жена входит в комнату, и я вздрагиваю, будто чёрта увидел. А тут ещё мобилизацию по стране объявили. Сын и зять – молодые мужики призывного возраста. Что на войне происходит – все знают. Там убивают и калечат. А у них жёны и дети малые.
В состоянии полнейшей угнетённости в качестве антидепрессанта стал я принимать водочку. Немного, но регулярно. Жена не возражает. По ней – выпей стаканчик и успокойся, в себя приди. А не то, не дай Бог, что-нибудь с собой учудишь от большой радости….
Вот такие, мам, дела. Теперь ты всё знаешь. До свидания. Весной приеду, лавочку покрашу…
Я еду обратно в город. Опять этот плотный, непрерывный поток машин. Въезжаю в город. Спускаюсь с горки. Обок меня движется грузовик с прицепленной платформой, на которой уложены плиты. Грузовик прижимается всё ближе ко мне. Я беру, сколько возможно, вправо. Водитель, неужели ты не видишь меня? Что ты делаешь, гад? Переднее колесо ударяется о бордюрный камень. Я вылетаю из седла. Передо мной – бетонный столб. Я инстинктивно отворачиваю голову (пробило бы череп), но обнимаю столб обеими руками. Хрустнуло в грудной клетке. Я свалился на обочину…
Что со мной? Я убился? Встаю на четвереньки. Мгновенно вижу последствия. Больше всех будет горевать жена. Но не долго. Для прилика поплачет дочь. Для сына событие тоже будет нерадостное, но сильно он опечален не будет. Отцом я был не очень хорошим. Не дай Бог, придёт Людка (в чём я сомневаюсь). Выскочу из гроба и убегу.
Я ощупываю себя. Вроде бы живой. На дороге валяется выпавший из нагрудного кармана мобильный телефон. Он не раскололся, только крышка батарейного отсека отлетела. Удивительно, что по нему не проехала ни одна машина. Поднимаю.
Очень-очень медленно еду дальше и как только появляется тротуар, заезжаю на него. Ехать по дороге мне не хочется. Ноет под нижним левым ребром. Не сломал ли? Я спешиваюсь. Толкая перед собой велосипед, иду среди прохожих. Иду, иду и вдруг вижу, как ко мне приближается женщина. Она совсем уже близко. Вот она, рядом. Не может быть! Это мать!
Она смотрит на меня вопросительно.
- Тебе не больно, сынок?