Бивуак Максимуса, разбитый со знанием дела, находился на месте моего кострища. Я не стал сообщать ему этого, дабы более не смущать, – хватит с него и охоты на ложных токовищах.
Возле бревна, на котором я обычно сидел, лежал внушительных размеров рюкзак, стояла ведёрная корзина, до верха заполненная груздями, чуть в сторонке на колышках сушились маленькие резиновые сапожки. Над кострищем, аккуратно обвалованным землёй со всех сторон, висел солдатский котелок с водой.
Максисмус снял с колышка сапоги и стал обуваться; лишь сейчас я заметил, что на ногах у него были только полосатые шерстяные носки грубой вязки, которые я ошибочно принял за сапоги.
–Чего это Вы, Максимус, без сапог по лесу шастаете?- искренне удивился я.
–Давай на ты,- предложил тот и, смущаясь, с иронией продолжил,- это для того, чтобы глухарей на току не подшуметь.
На этот раз я не удержался и рассмеялся в голос. –Извини, дружище, без обиды, ну представь себя на моём месте: глухомань лесная, ни души в округе и, вдруг, такой колоритный паренёк непонятно чем занимается, - оправдывался я.
–Да ладно, я уже привык попадать в комичные непонятки – судьба, видно, такая.
Я спустил Пенту с поводка; получив свободу, она немедленно убежала в лес.
Мы развели костёр.
–Это папаша мой –эксперементатор-самоучка мне такое имя придумал, - видимо, желая предварить моё любопытство, начал разговор Максимус,-он роста был такого же как я. Захотел, видите ли, папа оставить потомство, ростом, по крайне мере, на голову выше себя. Предприимчивый еврей, а мой папа был стопроцентный еврей, решил для этого жениться на девушке, которая была бы на голову выше его. Сказать легко, а как в практической плоскости это реализовать? Папа придумал: он отправился на институтские соревнования по волейболу среди девушек, высмотрел там подходящую для реализации своего проекта девушку – кореянку, которая была выше его почти на две головы. Не дожидаясь окончания игры, он сбегал за цветами, подкараулил, когда девушка выйдет из раздевалки, подскочил к ней с букетом роз и сказал, что потрясён техникой её игры, а так же её восточной красотой и грациозностью.
Через год, когда папа заканчивал четвёртый курс политеха, а моя будущая мама медицинский институт, они поженились, ещё через год родился я. Чтобы судьба, не дай Бог, не забыла папиного пожелания, он назвал меня Максимусом, полагая, что теперь отвертеться у неё вариантов не будет. Увы, что-то пошло не так; закон Менделя сработал по другой схеме; я перерос отца только на три сантиметра. Сто пятьдесят пять сантиметров и еврейско-корейский экстерьер - я, наверное, один такой на планете, Саня, - сокрушённо вздохнул Максимус.
– Нет, Максим, ну что-ты,- захотелось успокоить мне фотографа, - я в молодости борьбой занимался, так на соревнованиях, в весе до пятидесяти двух килограммов человек пять-шесть мухачей, таких как ты, всегда набиралось.
–Я тоже боролся и тоже в мухах тусовался, - взбодрился Максимус,- ты каким видом занимался? Боролся где? –Где,где? – В Караганде,- ответил я, и это было действительно правдой - моя молодость прошла в этом городе, - классикой занимался.
Ответ мой произвёл на Макса неожиданно потрясающий эффект, теперь была его очередь удивляться – он вскочил на ноги, вытаращив на меня свои круглые глаза.
–Блин, то-то мне твоё лицо знакомым показалось,- Максимус хлопнул себя по лбу,- думаю, где я тебя видел. Ты,ведь, Полозов, правильно? Твоя фотка, у нас в политехе в зале борьбы висит. Ты на студенческой Спартакиаде с Дубровским вничью отборолся, когда тот уже МСМК был, а ты просто кандидатом в мастера, правильно?
– Правильно, - польщенный своей двадцатилетней давности, изрядно заржавевшей известностью, подтвердил я.
Максимус кинулся ко мне обниматься; мне пришлось поднять и поставить его на бревно, чтобы этот волнительный момент не выглядел комично; Максимус едва доставал мне до подмышек.
–Нет, это же, надо, будучи ничтожно малой величиной вероятности, наша встреча случилась, и где? В лесной глуши, у чёрта на куличках, - жестикулируя руками, орал Максимус.
Я был удивлён не меньше его.Чувство удивления проявляется у меня в виде спокойствия, которое воспринимается некоторыми как заторможенность.
–Да уж, впечатлений сегодня выше крыши будет, надо бы выпить, - предложил я, нащупывая в бесчисленных карманах своего охотничьего жилета фляжку с коньяком.
–Надо срочно выпить,- уточнил с энтузиазмом мой земляк, - срочно, в сухую мозг может не выдержать.
Максимус нырнул в свой рюкзак и вытащил солдатскую фляжку.
- Спирт, спирт сорта «Люкс» - объявил он, подняв фляжку над головой.
Я достал из кармана коньяк и кружку из своего рюкзака. Решили, ввиду монументальности момента, начать с коньяка. У Макса оказался складной пластмассовый стаканчик, точно такой же, как был у моего деда.
– За фантастическую встречу, за чудо! - произнёс тост Максимус.
– За чудо! – Искренне поддержал я его и достал из жилетного кармана плитку шоколада «Бабаевский».
–Да ты, я вижу, гурмэ! – удивился Макс.
Может гурман,-решил поправить я Макса.
-Гурман-это обжора, а гурмэ – это ценитель деликатесов, -тоном не терпящим возражений сказал Макс, - французский - мой не пригодившийся по жизни конёк. Я по настоянию папы учил его с пяти лет. Папа хотел сделать из меня дипломата.
Прикинь, дипломат с моей-то внешностью, - ухмыльнулся Макс.
– А что? В Африке или Юго-Восточной Азии где-нибудь, вполне за своего сканал бы, - возразил я.
–Спасибо, ты, Саня, настоящий друг и прирождённый психотерапевт,- поблагодарил Макс,- давай за родной политех. Ты, кстати на каком факультете грыз гранит науки?
– На горно-копытном,- в тон Максимусу ответил я, - по специальности «горная автоматика», а ты?
–Я тоже на горном, геофизик, - приосанился Макс, - помнишь плакат в приёмной комиссии: «Геофизики – это профессия мужественных романтиков». Я, когда пришёл документы подавать, как увидел это слоган, сразу залип на него, и, между прочим, не жалею. Ещё бы, поступил и автоматом стал мужественным романтиком. При моей-то харизме, - Макс коснулся своего лица и расхохотался,- это предел мечтаний.
Мы выпили за родной факультет, на котором, как выяснилось путём несложных вычислений, учились с разницей в восемь лет.
–Давай, что-нибудь сварим,- предложил Макс.
-Давай, - согласился я и стал доставать из рюкзака снедь.
Макс тоже выложил свои припасы. Мы, оценив набор, решили сделать салат и сварить кондёр. Появившаяся, как из под земли, Пента едва не утащила у нас копчёную колбасу – главный ингредиент будущего кондёра.
–Макс, откуда у тебя копчёная колбаса и фляга спирта? – спросил я земляка.
– Я на ликёрке экспедитором работаю, могу хоть что достать,- похвастался Макс, к тому же по отцу я – еврей. Да и по специальности я поисковик, обучен геофизическим методам поисков полезных ископаемых, вот.
-Как это тебя на ликёрку-то занесло? Как ты вообще в эти места попал? – Удивившись, этой новости, спросил я у Макса,- со мной понятно, мои предки из этих мест, в Караганду были сосланы в тридцатые годы.
-Ты когда сюда приехал? – Запустив пятерню в чёрные волосы, поинтересовался Макс.
– В первый раз в шестидесятом, а второй раз, в начале восьсмидесятых, а что? – ответил я и коротко рассказал Максу о своих приключениях.
–Ну и судьбы у нас, Саня, - излом да вывих, - подытожил мой рассказ Максимус, и поведал мне свою историю.
-Меня после института сразу по распределению в геологическую партию направили. Я обрадовался; трудностей полевой жизни я не боюсь, с четырнадцати лет горным туризмом занимаюсь. Уехал в Восточный Казахстан, работа нравилась, всё нравилось. Вдруг эта перестройка грёбаная, и полетело всё под откос. Управление наше закрылось, работы нет, отец умер, мать давно умерла, и решил я к тётке - отцовой сестре сюда переехать. Она тоже одна на старости лет осталась в двухкомнатной квартире. Заслуженная старушка, жила до войны в Ленинграде, в театре оперы и балета работала, эвакуировалась в Пермь с театром в годы войны, вышла там замуж и рикошетом, с мужем, залетела в ваш городок. Она в театре костюмершей работала, швея хорошая была. Я приехал, работы по специальности нет, вот, и пошёл на ликёрку, а там видно будет.
Шли лихие, голодноватые девяностые – каждый крутился как мог; я понимал Макса – тогда все так жили.
– А ты где Саня? Электрики-то везде нужны, на заводе, небось, трудишься,- предположил мой земляк.
– Нет Макс, я в уголовном розыске служу.
–Ух, ты, инспектором? – Сделав вид, что напугался, удивился Макс.
–Старшим оперуполномоченным, - поправил я его.
– Меня, надеюсь, ловить не будешь? - Также с шутливым испугом спросил тот.
- Нет Макс, я к землякам, да ещё почти однокашникам лояльно отношусь.
Мы выпили за лояльность.
Кондёр наш сварился. Салат мы нарезали и решили, что пора пить спирт. Спирт разводили водой из речки, кондёр ели из одного котелка. Мне пришлось сходить и принести ложки из заначки, где я хранил, чтобы не таскать с собой лишний груз, нехитрую утварь: ложки, чашки, кружки.
- У тебя что, склад тут где-то? – удивился Максимус.
- Да, Макс, у меня тут есть схрон в пеньке, куда я складываю топор, пилу, посуду, спички, - рассказал я ему о своей кладовке.
–А, так тут у тебя, стало быть, лагерь отдыха.
–Ну типа того, я тут часто бываю, чтобы всё с собой не таскать - вот обустроился.
–А как зверьё, не шурудит у тебя в кладовке? – Любопытствовал Макс.
– Нет, я туда пару стреляных гильз положил, – зверь боится запаха пороха, объяснил я ему.
–Узззнаю основательность карагандинца, - сказал слегка захмелевший земляк,- ссслушай, давай за менталитет наш выпьем.
Мы выпили за менталитет.
Солнце, заканчивая короткий путь осеннего дня, позолотило верхушки лиственниц на опушке противоположной стороны поляны, где Максисмус скрадывал ворона. Призрачные перистые облака, запутавшись в вершинах лиственниц, никуда не спеша, задумчиво, и как-то отрешённо висели в блеклой, начинавшей темнеть синеве вечереющего неба. Это было моё любимое время дня в пору бабьего лета; какая-то чарующая своей неземной печалью красота, завораживающе действовала на меня и растворяла в окружающем мире; чудилось, будто, где-то в небесных сферах едва слышно играл орган, звуки которого затухали, исчезая вместе с солнцем.
Макс, зайдя в речку, набирал в котелок воду и что-то объяснял мне. Я, увлечённый картиной заката, как это бывает часто в таких случаях, завис, не сводя глаз с небес.
– Ты чего задумался? – Выбираясь из речки, спросил Максимус.
Я показал рукой на вершины лиственниц за поляной. Макс, не говоря ни слова, подскочил к рюкзаку, достал свой фотоаппарат, который он неизвестно когда, уже успел засунуть в чехол, быстро высвободил его и начал снимать картины заката. Он снимал с того места где мы находились, потом перебравшись через речку, стал бегать по поляне, выбирая лучший ракурс и щёлкать затвором своего аппарата. Наконец он закончил съёмку и вернулся к костру.
– Александр, красота-то какая! Это же надо, шедевр золотой осени! - Восторженно и в то же время деловито, как художник, удачно выбравший цвета и композицию натуры, взволнованно бормотал фотограф, – надо выпить. Коньяк выжрали весь? – Мгновенно, опустившись с высот прекрасного и возвышенного на землю, спросил меня Макс.
-Два тоста тому назад, уважаемый, - ответил я.
-Ладно, нам – русским, и спирт сгодится.
Я вопросительно посмотрел на Максимуса.
–Чего? Я по паспорту русский, - заверил меня Макс,- фамилия у меня, правда, несколько необычная. Давай сначала выпьем за «прекрасное высоко», - видимо, перефразируя «прекрасное далёко», Макс показал рукой на небо над листвянками, - потом я тебе скажу свою фамилию, а то ты не поверишь.
Мы выпили за «прекрасное высоко» спирт, разведённый водой из речки.
-Готов? – спросил Макс.
–Всегда готов! – ответил я, отсалютовав рукой.
–Нота - моя фамилия, - глядя на угли догорающего костра бесстрастно сообщил Макс.
–Ну что ж. Как сказал Антон Павлович Чехов:- «Нет такого слова в русском языке, которое не сгодилось бы еврею на фамилию», - как можно невозмутимее заметил я.
Мы, наверное, на волне ностальгии по студенческим годам, дурачась, беседовали, как тогда было принято среди молодёжи, когда всё сказанное имело двойной смысл, неожиданное продолжение и могло содержать подвох. Любая чушь, любая, Бог весть, откуда выдернутая сентенция произносилась с умным видом и совершенно серьёзно.
-Да, но есть один нюанс. Девичья фамилия моей матери, - Максисмус выдержал эффектную паузу и произнёс,- До, фамилия моей мамы - До!
Брови мои взлетели вверх; мне не удалось скрыть удивление, - умыл ты меня Макс, умыл, сдаюсь. Я принялся хохотать. Я почувствовал себя как двадцать лет назад в компании студентов на дружеской пирушке.
–Да, Александр, это слишком невероятная история, чтобы быть вымыслом, никто не верит, но это действительно так, - серьёзно прошептал Максимус.
Не в силах понять шутит Макс или же рассказывает мне на полном серьёзе невероятные факты своей биографии, я перестал смеяться.
– Честно сказать, Максим, история, конечно, невероятная, но всё может быть. Среди корейцев До, как Ивановых, Петровых, Сидоровых среди русских, так что, почему бы и нет. Мы оба замолчали, как это бывает иногда в беседе двух изрядно выпивших людей, когда они всё сказали по какому-то поводу, а новой темы ещё не найдено.
Солнце, между тем, уже скрылось за пики елей, багровая заря догорала в западной части неба над угрюмым отъёмом леса, который в этот час был особенно неприветлив. Я подкинул хворост в костёр; сумерки, на фоне занявшегося с новой силой костра стали ещё темнее. Пента, спала, свернувшись чёрным калачиком возле моих ног. Жар разгоревшегося костра, видимо, достал её и она проснулась.
–Покормить надо бы собачку, Александр, сами-то пируем, а собачку забыли, - обеспокоился Макс.
Я покормил Пенту с рук, попросив для этого Макса вывалить мне в ладони остатки остывшего кондёра.
– Как трогательно,- умилился Макс, - прямо как у Высоцкого –«он ел с ладони у меня, он был мне ближе чем родня». Ты любишь Высоцкого, Саня? – Без перехода спросил Макс; похоже, он нашёл новую тему.
Мы выпили за Высоцкого.
Чай вскипел моментально; мы пили его с круглыми конфетами «Дунькина радость» и рассуждали о смысле конкретно нашей жизни на ближайшие три года. Я придерживался теории неисповедимости судьбы, которая сводилась к тому, что строить какие-либо планы, когда всё вокруг рушится, течёт и изменяется как в селевом потоке бессмысленно, а значит смысл жизни в том, чтобы из этого потока хотя бы выбраться живым. Максимус сказал, что с селевым потоком он в принципе согласен, но лично он продолжает жить под лозунгом «Бороться и искать, найти и не сдаваться». Я сказал, что уважаю его активную жизненную позицию и, наверное, уже этой зимой пересмотрю свои взгляды.
Мы выпили за совпадение взглядов и достигнутый консенсус. Я и подумать тогда не мог, что в ближайшие три года нам именно так и придётся жить, и Макс со своим лозунгом не только сам выгребет из этого селевого потока, но поможет и мне удержаться на ногах.
Огромный диск полной луны вынырнул из-за вершин лиственниц и, осветив Кресты холодным призрачным светом, стал незаметно набирать высоту, становясь всё меньше и меньше. Прозрачные перистые облака, неспешно плывущие днём к востоку, превратились в кучевые; ряды их были неплотные, но занимали они всё небо. В воздухе запахло снегом.
– Максим, нам оставаться здесь нельзя. Ночью пойдёт снег, возможно очень сильный, а у нас ни палатки, ни шалашика мало-мальского; сейчас мы сделать ничего не успеем.
– С откудова ви за это знаете, Александр? – шутовским голосом местечкового еврея спросил Макс.
–Таки, на дворе не май месяц, товарищ Нота, реально пахнет снегом; нам надо делать ноги с этого бивуака. Тут в трёх верстах есть заброшенная деревенька – Лычагино. У меня там зимовеюшка, я в этих местах по осеням, когда снега ещё немного, зайчишек стреляю; дня по три живу в избушке. Печурку там мало-мальскую наладил, двери, окна починил, в общем - от холода укрыться можно. Айда, пойдём; за час по любому дотащимся.
Макс спорить не стал, и мы, собрав вещи, двинулись в
путь.