-Ты сначала поработай подсобницей, а потом место появится, мы тебя лаборанткой переведем., - сказала Нина Александровна, суровая женщина с короткой седой стрижкой и с неизменной папиросой в зубах. Большую часть жизни проводила она в командировке на севере нашей необъятной родины, в Дальних Зеленцах.
Антонина подняла на неё свои разноцветные глаза (один зелёный, другой наполовину карий) и смущенно молчала, всё ещё держа навесу небольшой чемодан с пожитками.
На первое время семья Нины Александровны приютила девушку, выделили ей спальное место и обед за скромным кухонным столом.
Всё удивляло провинциальную Тоню в столичной семье — огромная собака-боксёр по кличке Альма, молчаливый сухой муж в больших роговых очках, обед строго по расписанию, но одна деталь повергла её почти в ужас. Утром Галина Александровна, взяв в руки мужскую электрическую бритву начала бриться, нимало не смущаясь присутствием Тони в комнате, продолжая при этом начатый разговор. Это надо было пережить.
Но к делу!
Деваться Антонине было некуда: в институт не поступила, одного балла не хватило, на подготовительные курсы уже записалась, возвращаться домой не хотелось, да и Питер ей сразу понравился, мечтала поближе с ним познакомиться.
Заветный институт, который она себе намечтала, продолжал невозмутимо смотреть многочисленными окнами на Неву, на памятник генералиссимусу Суворову, на Марсово поле, а ей пришлось довольствоваться посещением опустевших аудиторий, когда темными вечерами они, непоступившие, слушали долгие лекции по истории литературы и нередко засыпали в тепле.
Длинная, похожая на циркуль девушка в модной шляпе и пальто от известного кутюрье Зайцева (случайно на Невском зашла в модный дом, а там распродажа), заявилась в отдел кадров Ленакадемстроя, оформилась на работу и поехала заселяться в общежитие.
На вопрос — девушка, где вы работаете? - ей нравилось произносить — в Ленакадемстрое, пусть думают, чем она там занимается, слово АКАДЕМ уже прозвучало.
Соседками по комнате в общежитии на Волкуше стали две колобкообразные девицы из Иванова. С каждой получки они покупали сорочки, трусы, пододеяльники и простыни, и все это богатство пряталось в огромные чемоданы, углы которых торчали из-под кроватей. Подушки они с собой привезли, и теперь, поставленные привычным уголком, снежными пирамидами гордо украшали их постели.
Когда ссорились, одна другой кричала: - Чего зевашь: Чего ты зевашь?
Видимо, в Иванове слово «кричишь» было не в ходу...
В выходной день отправилась Тоня на прогулку и забрела на кладбище. Тут и узнала, что рядом с общежитием, куда её поселили в комнату с тремя девицами, лежат светочи русской литературы — Тургенев, Салтыков-Щедрин, Лесков, Успенский, Надсон, Куприн, Тютчев. Это были Литераторские мостки.
Оказаться после любимой писателем Куприным Балаклавы рядом с местом его последнего упокоения она сочла за счастье и немного успокоилась от резкой перемены жизни.
- Ничего, ничего, - уговаривала себя Тоня, - пусть стройка, зато есть театры, Капелла и Эрмитаж… Эрмитаж! Встреча с ним совершила переворот в её жизни. По ночам ей снилась рыжеволосая Мария Магдалина, босые ноги блудного сына, пучеглазый граф Гурьев и пышнотелая капризница в немыслимо красивом чёрном платье.
На работу к своему строительному участку с улицы Мгинской, где Волково кладбище и Литераторские мостки, до Тихорецкого проспекта добираться приходилось минут сорок.
Напротив Политехнического института, что на Тихорецком проспекте, строили Физико-технический институт имени Иоффе, где рос уже четвертый этаж.
Это и было место её работы на целый год, о чём она, разумеется, не догадывалась.
Выдали Антонине спецодежду – сапоги, ватник, каску, ватные штаны. «Это еще зачем?» - удивилась она, разглядывая огромные стеганые портки. «Пригодятся!» - последовал короткий ответ.
В кабине башенного крана, в шапке набекрень, сияет улыбкой Саша, комичный скелетоподобный мужик лет пятидесяти, похожий на Мамонова. Он подаёт кирпич и раствор на площадку, а подсобницы, приставленные к каменщикам, тянут этот раствор на лопатах и шлепают на кладку.
Старшую каменщицу звали Аня, которой помогала Тоня, было ей лет сорок. Одинокая, из деревни, успевшая получить однокомнатную квартиру в Питере, она радовалась, что жизнь удалась. Про одну свою травму, связанную с работой на стройке, она говорила так:
- Оторвалась балка, по башке ударила и было у меня сотрясение мозог!
-Чего сотрясение? - не поняла Тоня.
- Мозог! - повторила Аня.
Жили они мирно, хорошо. Однажды зимней ночью, когда за окнами в свете фонарей спиралью кружила метель, сели все на кроватях и стали натягивать чулки, пока одна не взглянула на часы – два часа ночи. Что им троим одновременно вздумалось на работу собираться в такой час? Стянули чулки, упали на подушки и уснули.
Мастера участка тоже звали Саша. Он был высокий, худой, жилистый мужик, говорили, что он «сидел». Распределяя утром работу на участке, он вышагивал по заснеженным перекрытиям этажа, матерился и в сердцах кидал свои рукавицы на бетонные плиты. Бабы бегали за ним, подбирали брезентовые рукавицы с ригелей, чтобы вернуть ему, потому как наступили уже зверские питерские холода с колючим ветром. В конце рабочего дня он запирал этаж на приваренную сварщиками решётку на замок, не дай Бог кто-нибудь заберется и улетит с верхотуры вниз прямо на кирпичи и железобетонные балки.
Когда каменщицы заметили, что девушка ревёт от его матюгов, спрятавшись за колонну, стали предупреждать:
-Саш, Саш, тихо, Тонька тут...
Тоню он ругал за два регулярных прогула в месяц.
-Почему тебя опять вчера на работе не было?
Она молчала. Что ему скажешь? Что она по Эрмитажу бродила целый день? А вечером Баха слушала в филармонии? Какая работа! Город полон музеев, выставок, концертных залов, где можно слушать стихи в исполнении знаменитых артистов, слушать оперу Порги и Бесс, где звучит великая музыка Гершвина, видеть Варшавскую мелодию в театре Ленсовета и даже попасть на выставку импрессионистов в Эрмитаже… Какая уж тут работа!
Плотник Иван Петрович долго вызывал восхищение Тони : - надо же, -думала она,- вот плотник, а всегда надушен, одеколоном пахнет, чистенький такой, уважительный...
Пока Антонина не зашла в неурочный час в подсобку и не ткнулась в ванную комнату, где он водой в кружке одеколон разводил. Эх-ма! Наивная дева.
Когда ударил мороз за 20, она сразу поняла для чего нужны ватные штаны. В них жизнь заметно наладилась. Саша поставил её помогать сразу двум каменщицам и уже через полчаса она скинула ватник. Но Саша не одобрил такие скоропалительные действия и велел одеться, заботливый был, с пониманием относился к женщинам. Он вообще был добрый, надёжный человек.
Здание стройки наращивает этажи, растёт дом, словно детские кубики кто-то ставит один на другой.
И какой морозный рассвет увидела она однажды, поднявшись к бытовке, где у печки-буржуйки грелись все строители — каменщики, подсобники, сварщики. Сидели в ватниках, тесно прижавшись друг к другу и тихо дремали в ожидании разнарядки.
В морозном небе из-за гряды высотных домов вынырнуло ярко-красное солнце, совсем как на картинах Кустодиева! Тоня, забыв о холоде, стояла столбом и любовалась невиданной картиной.
На одиннадцатом этаже каменщицы переговаривались с крановщиком напрямую, потому как подравнялись с кабиной крана – он сидел в своей кабине с голым торсом и весело орал песни. Веселый был человек. Натопит в кабине, разденется до пояса и смеется, а девчонки наверху снежки лепят и в него попасть норовят.
Однажды он пригласил Антонину в ресторан на углу Невского и Владимирского, прямо на стройку такси подал. Бабы её напутствовали: - Иди, иди, не бойся, он не опасный, ему просто посидеть с тобой хочется. А сами хохочут.
Ну, им видней.
Пили они какой-то дурацкий коктейль в Сайгоне, их мешали с чем ни попадя, так что обратно в общежитие ему пришлось снова такси искать. Саша и в самом деле оказался обходительным, скромным ухажёром.
А с каменщицами они ходили пиво пить в обеденный перерыв. Взяли они Тоню с собой, к ларьку привели и заказывают:
Раз, два, три, четыре... Пять больших и одну маленькую. С подогревом.
Продавщица даже в окошко высунулась, кто это у нас тут «с подогревом»?
Как опасливая и недоверчивая хозяйка, уходя из дома, запирает его на три замка, а сверху еще доской подпирает, так действовал и мастер Саша.
В один из зимних мрачных дней, когда все каменщицы, подсобники и отяжелевшие от холода и тяжелых ватных телогреек, рабочие уже спускались на первый этаж, Саша осмотрел площадку, убедился, что никого нет, запер решётку этажа на тяжелый навесной замок и поспешил вниз переодеваться.
Тоня и днём могла задуматься, глядеть на небо, бормотать что-то вполголоса… Бабы её слегка побаивались, мало ли что на уме у девчонки.
Присела на минутку Тоня на деревянный поддон с кирпичом, а когда очнулась, автобус с рабочими отъезжал с развороченной машинами глинистой площадки стройки.
- Ничего, - мелькнуло в голове, - спущусь, переоденусь и на трамвае доеду.
Но решётка не поддалась. Тоня начала трясти её, в надежде выйти на волю, но клетка была сделана на совесть.
Кричать? Бесполезно. Одиннадцатый этаж, внизу темно и нет прохожих. Кому нужно бродить по стройке? Только если кирпичей своровать…
К горлу подкатил комок слёз и крика. Мысли бились одна о другую, но разумной среди них не было.
Тоня набрала в ладонь снега и потёрла щёки. Потом ещё и ещё раз. Сердце уже не колотилось в груди подобно опоздавшему в вагон пассажиру. Она села на опрокинутую бадью из-под раствора и огляделась. Луна светила равнодушным неярким светом на строительную площадку, где повсюду лежали пирамиды красного кирпича, мастерки, отвесы и даже сварочный аппарат отдыхал от бесконечной работы.
Ночь наступила быстро и неумолимо. Мороз к ночи остервенело и нагло лез под ватник, забирался в сапоги, руки замёрзли.
Единственным убежищем на площадке была бытовка. Обычная деревянная конура с буржуйкой внутри, где кроме спасительной печки и лавок вдоль стен, ничего больше не было.
Тоня открыла дверь и вошла внутрь. Там было так же холодно, как и под открытым небом.
Дрова лежали внутри, прямо возле дверцы зольника.
Теперь нужно найти спички. В полной темноте Тоня шарила руками по лавкам, по полу, по узкой полке возле печки, внутри неумолчно звучало — спички! Спички! И они нашлись. Паника немного отступила и Тоня вспомнила случайно открытую книгу в библиотке Салтыкова-Щедрина, где ей запомнилась всего одна фраза - ««Мастерство русских в устроении печей превосходит мастерство венецианцев в устройстве искусственных водоемов». Кто это сказал? Какой-то Казанова, но она не знала этого имени, просто фраза понравилась, а сейчас всплыла.
Спичек в коробке было штук 15, первые три погасли и Тоня приступила к следующей осмотрительно и прижимисто. Проложила найденной газетой корявые сучки и подожгла.
- Вспоминай, - твердила она себе, - вспоминай, как тебя учили в походе разжигать костёр. Огонь! Живое оранжевое пламя меняло оттенки каждую секунду и отблески огня отражались, наверное, в глазах Тони, только некому было взглянуть на неё. Теперь она чувствовала себя первобытной женщиной в пещере, которой надо поддержать огонь в очаге, пока мужчина на охоте добывает пропитание семье.
Паника утихла окончательно.
Огонь играл в горле буржуйки, то синие, то желтые, то красные языки пламени лизали поленья и пропал страх перед ночью, перед своим безвыходным в прямом смысле слова положением. Великая вещь огонь!
Внутри будки стало теплее, руки и ноги согрелись, Тоня даже улыбнулась своему приключению, поверив, что не погибнет смертью храбрых каменщиц на одиннадцатом этаже института, где и крыши над головой еще не было. Одни звёзды.
Она вышла из бытовки. Осторожно и плотно закрыла дверь. Над головой только огромное чёрное небо. Звёзды. Луна. И она одна посреди этого звёздного бала. Где-то далеко за городом полыхнуло зелёное с переливами сияние. Это привет из Заполярья! - подумала Тоня.
Она вернулась в своё убежище, подбросила дров в топку, расстелила ватник на лавке и уснула.
Истерика утром была почти у всех. Громче всех голосили бабы. - Ты с ума сошла! Как ты могла остаться! Сумасшедшая!
И только Саша сорвал шапку, подошёл к Тоне, заграбастал её в объятия и в ухо ей прошептал: - Прости меня, это я виноват…
Тоня подышала в его прокуренный ватник, уткнувшись в плечо, потом высвободилась, сняла рукавицы и улыбнулась.
- Саш, перестань… Я такое видела ночью! Весь город в огнях, звёзды, много-много звёзд и северное сияние! Много лет не видела его, ровно с тех пор, как мы с севера уехали, а тут меня за что-то наградили. Всё хорошо, Саш…
Соседки по общежитию смотрели на неё молча, а глаза Тони сияли так, словно эти робкие утренние лучи солнца принадлежали только ей и никому больше.