4.
Девяносто седьмой. Конец лета. Жара. Тепловой пункт раскрыт настежь. Все раскалилось, от металлических дверей жарит, словно от утюга. Асфальт что серый паштет – мягкий, липкий. Работы нет. Пашка и Бурый прилегли на газон у теплового.. Вова только что вылил на себя ведро воды– прямо на синюю майку со штанами – и размазывает по лицу и волосам живительную влагу, быстро обсыхая под жаркими лучами. Пашка из газеты сделал себе треуголку. В оставшемся куске он внимательно изучает старую телепрограмму. Их оставили на тепловом, а остальные, во главе с Брыковым собирают крупную гальку для облицовки лехиной дачи. Вечером бугор обещал привезти спирт. Как его пить по такой жаре? Вот если на бережку, после купания…
Не повезло парням, другие у речки, а они на сковородке. Вот был бы с ними Компот, бичара, пропавший по весне, оставили бы его на пункте, а сами бы тоже подались на реку. Тот, неразговорчивый троглодит, отлично имитировал массовое присутствие, мыча в одиночку на верхотуре в разных октавах, Потом Пашка снимал треуголку и вяло обмахиваясь, качал головой: нет, скорей, Компота бы взяли на поиски. По земле, по помойкам ползать – ему самое дело. Он бы шустрее Брыку гальку набрал.
На часах четыре часа. Вряд ли начальство станет устраивать шмон. Киснет, небось, под вентиляторами. Поди уже, можно сваливать. Не, ну экое пекло! Но парни медлят. Вполулежку расположившись на прохладной траве, не сводят глаз с красного телефона на пустом канцелярском столе, что маячит в темном дверном проеме. Недавно звонил их приятель-торгаш, у которого они постоянно деньги стреляют. Позвонил и сказал, что хочет машину помыть - бомбить на грязной не в кайф. И повесил трубку, не дав им опомниться.
Бомбить?! Длинный больше не в бизнесе?!
Потом на пятак перед воротами теплового с визгом заруливала белая «классика-жигуляка», с рубленными очертаниями, резко тормозила, подкидывая квадратный зад. Привлекала взгляд целлюлитным крылом, неумело отрихтованным вручную киянкой, выключала мотор, откидывала дверцу и оглашала асфальтированный пятак невротическим речитативом Гребня:
Иначе все что вы услышите – это «что вам угодно». Может быть нет, может быть да, На нашем месте в небе должна быть звезда; Ты чувствуешь сквозняк оттого, Что это место свободно…
Деревяными протезами на асфальт вышлепывали белые кроссовки 47 размера с тремя полосками – это в жару-то! Потом появлялся сверкающий большими резцами, довольный, словно как конь после случки, хозяин. Потягивался, сгибался, чуть приседал, ставил жилистые руки с огромными ладонями на колени и крутил ими круги. Ухмылялся, видя осуждающее наблюдение, и кивал на грязюку, облепившую колесные арки – э, не вижу движения?! «Сам ишачь, - зевали слесаря. - Зачем бизнес про…рал?»
- А надоело, – довольно растягивал губы торговец.
- А у кого нам теперь бабосы стрелять?
- Не в деньгах счастье, - скалился Длинный.
- Ага, когда они есть.
Длинный, морщась, присаживался рядом, а слесаря нехотя поднимались, Пашка уходил в портал прохладного теплового, минуя жаркие, пышущие как противни стальные двери, и через минуту вытаскивал сочащийся водой черный шланг. Струя текла без напора. Вяло, словно покойника, поливал пыльную белую крышу.
- Зачем вам мои бабосы? Вам нужно искать сундук мертвеца. Найдете - озолотитесь, – хиппарь словно нарочно поворачивал к солнцу крупный оскал, - как ни приеду, все копаете, копаете..
- А с бельем чего?
- Да ничего. Расстались.
Длинный прекращал улыбастья.
- Чего не поделили? Чашкин долю зажал?
Юрец на рынке, в палатке, никогда не сидел. Не продавая лично, только путешествовал в Лужники и Черкизово за товаром. Зато периодически совершал набег на свои же палатки, когда Длинного не было, а на раскладных стульчиках под тентом бедовали нанятые тетки. Чашкин отбирал у них выручку и относил ее в казино. И это было единственной темой, когда Длинный ругался на Чашкина.
Сейчас Жека, поколебавшись, отвечал, что напарник не при делах.
- Ну да? - ухмылялись слесаря, - почему же ты на бабосы забил? Или – из-за нас?
- Почему из-за вас? – не понимал собеседник.
- Надоело нам деньги подкидывать?
Длинный мотал головой.
Бурый принимал шланг, становился на одно колено и проливал колесные арки. Темное пятно воды расширялось под днищем, паря на асфальте.
- Не, я знаю, чего он ушел, - Павел положил сложил ладошки на вымытой крыше, и поставил на них подбородок, - коммерс из него никакой, - кивал на патлатого, облокотившегося на землю и вставившего в рот травинку, - О долге пускай забудет, раз он такой нехороший дядя Вася.
Длинный только ухмылялся. Он и не думал трясти с парней долг. Отдадут – хорошо, нет, да и фиг с ним. Главное – дружба. Бурый передавал шланг Пашке, сам вальяжно облокачивался о крышу и замечал в свою очередь, что это Чашкин длинного недотепу избаловал. Пустил дело на самотек. Вот патлатик и распугал персонал. Какой из него коммерсант? Никакой. Ему только алкашне ставить капельницы – тут он умелец.
Тут уж Длинный не выдерживал, тяжело подбирался с травы, недовольно отбирал шланг, и зажав ему носик, пускал на друзей веер брызг. Слесаря, фыркая, отстранялись, заслоняя лица и не торопясь, уходили на тепловой, в баньку. Звали за собой и приятеля – мякнуть. В холодке у них томилась заначка.
Поколебавшись, водитель оставлял свою стальную старушку с целлюлитным прямоугольным бедром, и поднимался следом по гулким ступеням. Парни же ругались в теплой, влажной темноте парной – бутылка пропала. Бригада стибрила!
Вытирая руки, усаживались на топчаны.
- Эх вы, дятлы, прощелкали нычку…
Евгений сталкивал с топчана Пашку, ложился сам и задирал ноги на стену. Блондин без споров садился на холодный пол. Доставали карты. Длинный насыпал каждому в протянутую руку горку семечек. Одну кучку высыпал на пашкин кусок газеты с телепрограммой – как банк.
- Казино не проблема, - возвращался к причинам разрыва, и пространно добавлял, с некоторой преувеличенно восхищенной интонацией, что это ему даже нравилось в Чашкине
– Юрка сходу бабло проживает. Деньги для человека, а не человек для денег! Молодец.
Метали банк.
- Притом, - добавлял бывший торговец лифчиками, - базар не прокатный стан, тут деньги из воздуха, наценку повысил - недостачу покрыл. Сколько бы он в казино не отнес – мы никогда не в прогаре. Народ обижается, тут это да. А такой убыток возместить, два раза плюнуть.
- А какой тогда убыток не возместишь? – тут же интересовалась пытливая, внимательная бригада, глядя поверх карт, - значит, был еще какой-то косяк?
Слишком они хорошо знали Чашкина, чтобы в его невиновность поверить!
Но Длинный мотал головой – вам послышалось. Просто штиль надоел. Никакой романтики на рынке. Покупатели, мешки, контейнеры, крыша, реализаторы. Хочется ветра, южных штормов! Застоялся в бухте Летучий Голландец! Душа просит найти Остров Сокровищ. Уже дует южный пассат…
- Кто-то хочыт пассат!? – с акцентом издевался Павел, ковыряя обойным гвоздиком под ногтем большого пальца. Потом откладывал гвоздь, коротко взглянув в карты, сбрасывал раздачу на перфорированное железо.
– Ветер пассат, ветер. Ветер сокровищ!
- И где он задует?
- А увидите, как понесет меня, значит, задул! - ухмылялся Длинный, сбрасывая свой «веер» туда же.
Бурый довольно загребал кучку семок, стучал по газете, требуя пополнить банк. Длинный запускал руку в карман и досыпал валюту до нормы.
Продолжали игру. Вяло бросали карты, смешивали, раздавали. А Бурый размышлял, что ведь Длинный серьезно. Вот серьезно мог с наскоку взять и бросить хлебное место. Понятное дело, не из-за ветра, Чашкин во всем виноват, а Длинный отчего-то его выгораживает. И притом на уши им мажет романтику! То же вот, типа причина! А ведь для Длинного – и причина! Да, аргумент! Скука, однообразие. Блин!
Бурый не понимал романтики. Он знал, что ему недоступны выдумки, сказки, кино… А вот от слов Длинного в нем всегда что-то отзывалось! Горизонты, надежда! Простор! Всегда что-то в нем оживало!
- Значит, остров.
Длинный кивал.
- И сокровищ?
- Ага. Главное, сокровища настоящие, чтобы мои предки в осадок упали… от счастья. Все им не так. «Скорая» - не комильфо, бизнес – опять застой. Мелко! Поняу?
Длинный нарочно комкал окончание, имея в виду подчеркнуто правильное отношение к жизни интеллигентных родных. И тут Бурого, удобно примостившийся на курточной скрутке, глядящего в небольшие, внимательные карие зрачки Длинного, словно молнией пробивало – ну, наконец-то! Сдвинулся пень с мертвой точки! Понятно, отчего с рынка ушел – дело ему предложили!
- Тебе капитал папаша дает?! Тогда чего ж ты морочишь?!
В ответ – грубый регот.
- В гробу я деньги его видал. С бабкиной хаты жильцы съехаил, хата пустая.
- На квартале?
- Ну да. Я хотел вселиться, там же все детство прожил. А мне дали ответ, что нет. Не уверены они. Я человек без руля и ветрил. Вот, для начала, вселись к нам, поживи, мы тебе две комнаты отведем…
- А ты?
Длинный пожал плечами.
- Сказал, стар я уже свою вменяемость доказывать.
Потом Длинный долго молчал, и уже с другой, примирительной интонацией, говорил, что стойло ему оборудовали по первому виду. Все го детские мечты – аппаратура, усилитель, микрофон, гитара «Фендер». Зашел прямо как в пещеру Алладина.
Вздыхал, прогоняя видение.
- Я и забыл, о чем мечтал. А вот… Заселился, бренчал бы по вечерам… А потом бы, - неудавшийся рокер раздувал ноздри и широко таращил глаза, - все бы спустил!
- На хера?
- Ну как, бабосы нужны.
- Погодь, так Чашкин чего – совсем вас разорил?
- Да нет.
- А ты же – ушел?
- Ну да.
- И что, и без доли?! Вы чего – не делились?!
- Да у Чашкина в гараже моя доля, - сквозь зубы отвечал им приятель, - туда баулы отвез.
- Так распродались бы сначала! – удивлялись вопиющей непрактичности слесаря, - зачем свою долю не вытащил? Распродайтесь, а потом разбегайся!
Длинный выпускал к бетонным плитам дымные кольца и говорил с редкой для себя раздраженностью:
- Не, в этом смысл. Пусть теперь Чашкин труселя да лифчики на кон ставит в своем казино. Натурой, бля. А я посмотрю, кстати! - он азартно приподнимался на локте и давил бычок в консервной банке, - чтобы вы знали, сокровища есть у всех. Вопрос как смотреть на вещи. Для человека сокровища это когда денег много и сразу, типа, в одном сундуке, так?
- Ну да. В сундуке мертвеца, - тянул Павел.
- И в этом главная ошибка. – Длинный вынимал из новой раздачи «короля треф» и бросал на железный пол, озадачивая партнеров. – А вот если прикинуть сумму за всю жизнь которую тратишь, а это где-то в среднем полляма баксов, то надо себя так настроить, что берешь бабки из волшебного сундука, в котором их бесконечно много. Просто сейчас ты взял именно столько, сколько нужно сейчас.
- А надо на работу ходить? – ухмылялся Павел, отводя русую прядь с поднявшейся скулы.
- Да. Но работа должна быть по душе. И тогда будет полное счастье. Прикинь – сундук с сокровищами и жизнь в кайф, чего – не? Хотя любая работа сойдет, если люди нормальные.
- А как это – тратишь сколько сейчас понадобилось? А как же понять, сколько понадобится? - Бурый разочарованно замер со своей картой в руке. Рассуждения Длинного он поначалу пропустил – ну, в обычном режиме, - а в конце его что-то кольнуло. Говорили-то о святом, о деньгах!
- Ну как. Надо знать чего хочешь.
И Длинный завершал теорию сундука, возвращался к рассказу, как он славно расплевался с родными, и как было бы здорово тему найти, чтобы как бы и тема, то есть работа – но ты на ней чуть ли не бомж. Чуть ли не бомж? Да, чтобы – бомж. От этого точно интеллигенцию вштырит!
Пашка хмыкал – иди к нам, мы тут самые бичи. Длинный же отмахивался – не пори ерунды. Мастера у вас вон на каких тачках ездят! Нужно занятие, чтобы позор лег на фамилию до скончания дней! Есть у кого знакомые на мусоровозках?
Павел качал головой.
- Только у Моки родственник на водоканале, на дерьмооткачке ездит.
- Да?! – оживлялся Длиный
- Да. Только там нужна категория Д
- Д?
- Ну. У тебя же Ц есть, пойди пересдай.
- Не могу. Я сейчас психов не пройду, мне бывшая тут устроила фокус, сучка. Ладно! – и приятель снова углублялся в карты, то и дело протягивал руку к горке подсолнухов «банка».
Тут Бурый накрывал своей пухлой, волосатой ладошкой широкую, длиннопалую жмень и волево отводил – так весь банк сожрешь, на что играть будем? На сокровища из сундука?
И так зло, с такой болью говорил, что ясно становилось, какая обида сердечная душит.
Длинный воззрился, и спиной аж к стене прислонился – о чем ты, родной?
- Да о том жа, что не знаешь сперьва, чего дальше захочется. За рупь мандулу возьмешь, а жалеть будешь, что за десять не взял.
- А я не буду жалеть. Взял за рупь и взял, - скалился Длинный.
- Это ты, ты с детства все перепробовал! А остальные-то – будут!
- Что я перепробовал? – хмурился Длинный, - магнитофоны да джинсы?
Бурый на секунду терялся, понимая, что пример неудачный, и снова возвращался к сундуку – обмануть себя – невозможно! Всегда будет хотеться больше, чем есть!
- Понятно, для тебя счастье в деньгах, - бормотал Длинный, мусоля колоду, - ну вот мой родной, биологический… отчим, денег валом, а счастья нет. Ему нужен я, Длинный, для полного счастья, а я ускользаю.
- Не сами бабки важны, а то, что купить на них можно! – стонал, поправляясь, Володя.
- Зачем? – улыбался приятель.
- Да чтоб человеком жа быть! – в отчаянии вскрикивал Бурый.
- А сейчас ты кто - жаба? – смеялся Длинный, - куа, куа!
И резко свесившись, лупил распушенными ладонями по полу – бздынь, бздынь! Куа, куа!
Пашка ржал, Длинный улыбался, возвращался спиной к штукатурке холодной. Бурый умолкал. Потом притворно соглашался: что ж, наверное, я человек. Да вот только чего-то же нас за людей-то не держат! Ну вот никак! Потому что нет шмоток крутых! Вот, возьми моего братана. Он на Москве поднялся. Прежде был секьюрити, потом те, кого он охранял, его на бизнес поставили, там он деньжат подзаработал и своим делом занялся. И вот как братан был вроде меня, с ним ни одна собака не общалась, а как голдари нацепил да приехал на «лексусе» – все соседи к нему в моменту на цырлах прибегли! А его, такого хорошего слесарюгу в спецовке каждый пытается нае…ать! Вот экскаваторщику подкинул халтуру – тот даже не проставился. А когда яму понадобилось под гараж откопать – цену заломил как чужому. Я говорю – ты чего, мы же свои! Кто тебе халтуру подкинул, забыл? Э-э…. Или цемент под фундамент заказывал - так на своем же складе его продали по розничной ставке! Хотя и с кладовщиком водку лакал! Специально его в разливуху затащил о цене договориться. И согласился жа вроде, а до дела дошло взял и зажал мою скидку, понятно?!
- Я ему говорю – откуда цена? За такую цену сам жа купить могу. А в магазине жа мне и чек дадут, и еще до багажника донесут! Дай со скидкой, это ж неучтенка! А он меня в магазин посылает! «Педаль, говорит, в свой магазин» Не, видали? – Бурый махал рукой, ложился на спину, понемногу успокаивался, и тут же, вздернутый новым волнением, приподнимался опять, - Водиле «Газона» для халтур дал телефоны шабашки, там подвоз круглосуточный нужен. Подбросил работку! А как кирпич довезти мне понадобилось – он такой - деньги на бочку! Электрика зову свет подключить – смотрит будто первый раз видит. А тожа ж бухал на мои! Зачем тогда им наливал?! Зачем услужал? Ну, скажи – зачем?! А-а, не знаешь?! А все потому, что никто добра людского не помнит! Своих загнобить – вот их счастье! Хоть бы кто мне за просто так бабки подкинул!
- Не подкидывают? – участливо интересовался хиппарь. и по-детски губу выпячивал.
- Нет! Потому что люди злые и жадные, и каждый сам за себя! А если тебе отовсюду прет масть – чего же ты до сих пор не в сокровищах?!
- А я и в сокровищах.
- В каких?
- В людях хороших, – отвечал Длинный, словно прикалываясь, чем еще более выводил из себя.
- В каких еще людях?! – возмущался Бурый, - причем тут люди твои?
- Да притом, что счастье - именно в людях.
- Да в ..опу такое счастье! – в сердцах брякал Бурый.
Компания снова уткнулась в карты.
Стучала дверь
Пашка приподнимался на локте и вытягивал шею вниз: кто пришел? Потом укладывался назад.
- Люди ставят себя с тобой так потому, что ты их купить пытаешься, - – философски выдавал Евгений, почесывая нос, - а у людей, может быть, для себя другая цена. Им и неприятно.
- Так что ж, перестать людЯм добро приносить?! – всплескивал руками Бурый и садился на топчане, - и как в обществе устраиваться – уговорами-разговорами, да?
- Типа того. Только париться не надо. Даже если откажут. Раз откажут, потом сами предложат. Главное, не парься.
- Так, значит, сами, - Бурый нервно стряхивал с колен шелуху, - вот скажу тебе так. А ну-ка, сам с нашими людЯми спробуй раз и другой, а я посмотрю.
Снова укладывался, и, дирижируя руками над грудью, зло приговаривал:
- Сокровища – это много и сразу, потому что себя не обманешь и недостачу всегда будешь чувствовать. Потому что когда тратишь рубль, всегда глядишь на мандулу, которой десять цена! Когда за десять берешь – на ту, что в сотню котируется. Человеку всегда надо больше, чем есть! И сокровища – это когда любую вещь можешь взять за бабки из сундука! Купишь вещь крутую - ты и человек! Вот что счастье!
- Наоборот, счастье когда ничего не надо, – возражал Длинный и качал головой, - Человек всегда человек.
И снова задумчиво тер карточным веером переносицу. Потом поднимал узкопосаженные, беспомощные глаза – и интересовался с затаенной надеждой - неужели все так запущено? Здесь, в теплосетях? Он-то видел пионерлагерь - час работы, неделя пляжа. Аттракционы бесплатные. Соцпакет и зарплата, небольшая, но по усилиям, и сабантуй каждый вечер в приятном кругу. Шик, блеск. Житуха, словом. Не путаю ничего?
Тут и Пашка восстал! И заголосили они вместе с Бурым, перебивая друг друга, друг за дружкой и хором! и уж доставалось работе за грязь, нищету, хамство клиентов и борзоту мастеров! За большое начальство, что быдло в них видит! За…. Словом - не было места черней на планете! Потому и нет дураков за три копейки ишачить!
- И все они здесь. – неудачно шутил приколист.
- Ага, умные с отцами для виду брешутся, а сами капитал дожидаются! – зло выпаливал Бурый затаенную мысль, глядя на бетонные плиты под крышей.
Умолкали.
- Может быть – нет. Может быть – да, на этом месте в небе должна быть звезда! – ухмылялся Длинный и сбрасывал ноги со стены, - Сквознячок-то не чуете? Пассат, пассат… пойду.
Быстро прощался, спускался к машине, тяжко стуча ступнями по лестнице.
Следующим утром король трусов появился в проклятой промзоне. И сразу засомневался, здесь ли искомое дно. Да, со слов друзей, хуже ям ничего придумать нельзя! Но в глаза сразу бросился свежекрашенный автопарк строительной техники, зябнущий под вафельно-бетонным периметром. На воротах со стеклянной дежуркой, где вращался стальной турникет, куковал типовой вечный жид в полушубке, попивающий чай из медного прибора с подстаканником. На территории было чисто, асфальт – подметен, техника заводилась и отъезжала, сгнивших рам от бывших грузовиков, в изобилии захламляющих территории недавно заглохших заводов - не было видно.У крыльца управления блестела Доска почета с допотопных времен – и не было на постной черно-белой шахматке с протокольными рожами ни одного разбитого фэйса.
А в конторском улье сомнения дошли до предела. Сквозной коридор по первому этажу хотя был и мрачен, но свеж и проветриваем. Там и сям мелькали электрочайники - их носили гладкие тетки бухгалтерского вида с непропорционально большими задами. В напольных кадках зеленели невиданные шарообразные «тамаринды». Аккуратные дядьки в пиджаках, с зачесанными на пробор мокрыми волосами, входили и выходили из кабинетов. Мастера участков неслышно перемещались по мягким коврам в начищенных туфлях и форменных синих комбезах. Даже знакомый по пашкиному тепловому мастер, Леха Брыков, детина с пятиугольным лицом и мелкой русой косичкой на шее – был трезв, на кивок не ответил, странно посмотрел и скрылся за солидной дверью дирекции, черным дерматином оббитой. Что-то не стыковалось с ложью и злом в этой нечаянно подвернувшейся преисподней. Ад был сам на себя не похож.
И вот отдел кадров. Дама лет сорока с плоской буклей в мелкую сетку на крупном затылке, тоже была кем угодно, но только не заведующей лепрозорием. Она плавала по кабинету не золотой рыбой, нет…но полным, в сверкающей чешуе толстолобиком… Женщина улыбалась золотыми зубами, качала каплевидными янтарными серьгами в мясистых ушах и поигрывала перстнями. Их было много, на каждом пальце полной, ухоженной длани. Двигалась от угла к углу, от шкафа к окну и раз в минуту повторяла голосом механического автоответчика, что хорошо, что Георгий паспорт не потерял, новую трудовую ему заведем, но заявление от него обязательно. И бросала взгляд между конторкой и наружной стеной. Длинный вытянул шею, пытаясь разглядеть адресат. Там, за маленьким столиком морозился щуплый, чернявый нукер с мятой морщинистой рожей, в узких серых штанах. Нет, он реально был похож на аравийского мавра! Только вместо непонятной ушанки, у которой срезаны уши, нужно было напялить тюрбан. Однако внизу, куда по сутулой стене плавно спустился рокерский взгляд, можно было заметить как между трубами клетчатых брючин и черными носочками, по-детски беззащитно и нежно белели полоски незагорелого тельца. А штанины на ляжках были натянуты так, что казались рейтузами клоуна. Нет, он был не мавр, что сделал свое дело и вот-вот уйдет. Он был кем-то… зовущим… За ним, за этим ссутулившимся человечком, в прикиде с помоечного ограждения, куда сытые горожане вывешивают поношенный хлам, с лицом шарпея - из складок, с опухшими веками, под которыми не различались глаза, со сплющенным носом, равномерно перетекающим в губы и подбородок, с маленькими ручками и ртом, отвыкшим от слов, за этим приодевшимся для зимнего трудоустройства бездомным, застрявшем в городе, чтобы не сдохнуть в деревне зимой, откуда он родом, слышался цокот копыт, запах кочевий, а в блуждающем взгляде из под набрякших бровей, и блестела двойная звезда паттеран, знак тайной дороги ромалэ…
Он беспомощно сжимал в пальцах оранжевую шариковую ручку, и механически тыкал стержнем в «пергамент». На бумаге оставались мелкие значки, похожие на умерших блох.
А «толстолобик» отплывала от шкапа со стеклянными дверцами, бросала терпеливый взгляд в его сторону и повторяла как патефон: «Оклад по ставке ученика. Восемьсот минус налоги. Чистыми шестьсот.. После испытательного присвоим разряд. Будешь получать тысячу. За опоздания штраф. За пьянку – увольнение. Трудовую заведем новую. Пиши заявление, слышишь? Не спи-и!» И снова перекладывала папки. Потом устало вздыхала, доставала маленькое зеркальце и, глядя в него, опять заводила шарманку. Нет, ее нисколько не смущало появление в апартаментах испитого маргинала. Наоборот, в умиротворенной настойчивости, с которым она ускоряла процесс, чувствовалась живейшая заинтересованность. И не эксплуататора и эксплуатируемого.. Нет! Отнюдь! Здесь было что-то от выкрика Маугли крокодилу – мы с тобой одной крови! Да-да! Вот этой, толстой, лощеной волшебницы и этого, последнего из людей! И по холке Длинного пробежал холодок. Он попросил бумагу, быстро написал свое заявление, потом придвинулся к человечку, и также написал за него нужный текст. Потом взял его под руку и потащился, получив несколько напутствий от тетки, на тепловой.
Но им не обрадовались. Предвкушаемый Длинный удивленный восторг на лицах бригады, торчащей в дверях теплового, запаздывал. Лики друзей были мутны и загадочны. Мрачный, как туча, Толян смотрел на пару прибывших пустым взглядом голодной акулы. Пашка задумчиво щурился. Космос застыл в дверях удивленно, треугольный свой клюв разведя.
- Возвращение Будулая. – прокомментировал Пашка
- Цыган, я ж тебя предупреждал на глаза мне не показываться! – прорычал Толян, блестя недавно обритой, как у уголовника, лысиной, - ну?
- Кхемх… - сказал бомж, и склонил голову на плечо, как собака.
- Н кхе, а команду вспомнили живо? Ну-ка, нохаймаль: «да, мой фюрер».
Компот не среагировал. Толян угрожающе наклонил из дверей корпус – брови возмущенно взлетели вверх.
- Цыган, ну-ка еще раз: «да, мой фюрер!»
Тут пришелец оживился, и кое-как отклонившись назад, сделал нацистское движение от сердца вверх, только левой рукой.
Толян хлопнул кулаком в ладонь и нырнул в помещение.
Пашка последовал за Толяном.
- Здоров, Компот. – пискнул, наконец, Космос развернулся и тоже ушел за всеми.
- Не понял? – удивился Длинный и повернулся к бомжу, - ты из местных?
Бомж опять зиганул, как заведенный. Длинный шагнул на тепловой. Там, кое-как, атмосфера чуть разрядилась. «Будулая» послали за водкой. Он принес, поставил на стол, сам сел в угол с видом отсутствующим. А Пашка объяснял практику наших бездомных: чтобы найти подогрев на зимний сезон - кто-то ломался, кто-то садился в тюрьму, а цЫган, он же Компот, честно устраивался в теплосети. Но Длинный откомментировал ситуацию по-своему: Компот – ветер пассат. Дует раз в год, но дует устойчиво, бежит от холодного океана зимы на просторы теплых равнин. Да, он ветер вдвойне! Кароче! – о в восторге посмотрел на Бурого и Пашку, - История то сработала! Вот вам пассат, Будулай, он же Компот! А следом и что?
- Что
- А дальше – остров сокровищ! Он будет! Не, ну если по схеме?! А чего?
Длинный радовался как ребенок.
Бригада же угрюмо молчала и кидалась в полусонного цЫгана, сразу усевшегося в углу на трубы, тяжелыми гайками.
Вот так! Компот для него ветром стал. С моей же подачи, однако! – самодовольно отметил Бурый.
А потом что…. Потом службишка покатила. Вместе со всеми в грязюке ковырялся, бухал как конь, приколы свои мутил. Время незаметно прошло. Под увольнение обратно стал лекарем - отвозил под капельницу Брыкова, уже помогал с гастритом одному начраю, потому другому, Фысину потом таблетки доставал, и наконец, Сигизмунда самого с папашей свел. Своим стал начальству. И бригада этому не препятствовала, с уважением относилась.
- Правильно отчим говорит. - задумчиво ковырял в носу рокер - хороший медик голодным не останется никогда. В клан зовут.
- Так не отказывайся! - говорила бригада, - Будешь в шоколаде всегда. Длинный морщился: там все друзья-то со страху. Ты мне, я – тебе, круговая порука и все друг друга боятся.
- И меня втаскивают, будто и я чего-то боюсь. Типа тачку не куплю новую и дворец не построю. Отчим тоже такой. Но ладно, он с войны натерпелся, понятно. А мне-то чего? Детство золотое. И дальше неплохо. И вообще, жизнь – океан, нужно открывать новые земли.
- Острова сокровищ! - выкрикнул Бурый, вспомнив давно забытую тему сундука,
- Не, остров я уже открыл - качал головой Длинный. – сундук уже вытащен.
Потом забирался на топчан, задирал ноги на стену, разглагольствовал про то, как чувствовать себя счастливцем. Втолковывал непонятливым Анатолию и Моке, поставившим вопрос, про какой они сундук говорят. Долго и подробно втолковывал. Потом махал рукой – эх вы, темнота. Не понимаете силы мысли. Ведь это класс, думать, что взял гроши из сундука. Но из сундука с сокровищем.
Народ не понимал.
Длинный облокачивался на парапет верхотуры и вещал словно в трюм.
- Всю водку в мире не выпьешь, всех женщин не отымеешь. Ты от сокровища можешь потратить всегда только часть! Но - от сокровища! Эй! Ублюдки!
Слесаря ковырялись – кто собирался домой, кто шарился под столом, надеясь найти остатки недопитого.
Длинный же вдохновенно набирал в грудь воздуха: сокровища! Сокровища! Мы – на острове! Но скоро я с тобой попрощаюсь.
В заключение смотрел на дверь, в которой должно было нарисоваться начальство:
- Здесь всем страшно, а страх штука заразная.
И завершал неожиданно:
- Пора поднимать паруса.
А потом обложил начальника и свалил, потом стал таксовать, а дальше совсем ноги заболели и с шалавами плотно связался.
Когда его пытались куда-то определить, отмахивался:
- Я жду ветра. Будет ветер – подниму паруса. Пока плыву по течению.
И опять налегал на спиртное и баб.
А ветра не было. Нет, они были, но дули строго определенно: на карьеру, успех. Ветра в виде родных дули звали в чистые гавани медицинских офисов, на теплые места. Тут бы поднять бом-брам-шпиль технической корки, что он все же купил у метро, брям-брям-стеньгу фельдшерского образования и справки из ВУЗа, чтобы аптеку открыть, или в частном кабинете посадить наемных зубодробителей, как мечтал Чашкин, да стричь купоны…
А он отвергал нормальную жизнь, никого не напрягая и ни о чем не прося. Веря в то, что есть еще сезонные ветра, и задуют пассаты, и понесет Летучего Голландца к землям обетованным – но каким и куда?
А под конец у них опять возник разговор о сокровищах – там же, на даче, на заливке фундамента. Длинный, лежа на траве и глядя в облака, вдруг возьми и признайся: прав был Бурый – нет ни островов, ни сокровищ.
И тут же себя опровергал:
- Но откуда же зов?
Вова уточнял, какой еще зов?
- Ну, инстинкт. Это как в пубертате, хер встал, а бабы нет. И такое ощущение. словно их вообще не существует. Но также природа не устроена, да? Бабы есть. Вот и здесь, чувствую какой-то стояк, а где баба – не понял. Это еще с армейки началось. Что-то ведет, а куда, зачем? У тебя нет такого?
Бурый пожимал плечами.
Длинный, помолчав, продолжал:
- Ты говоришь, за рубль берешь, а хочешь того, что за два. Тогда зачем вообще брать? Лучше уж ничего не трогать. Тоска же одна.
Выплевывал травинку.
- Лягушек возьмем для примера. - переворачивался на живот, и, горячась, начинал говорить, - они сначала головастики, потом жабы, ловят комаров, там и мух. Потом их сжирает цапля. Вот вся их жизнь, - заведенный ключиком механизм от и до - без островов и сокровищ. Хотя, есть одно «но».
Бурый, опять не совсем понимая, куда приятель клонит, заметил ему, что если бы он не был транжирой, давно б уже всех заделал завистников. Даже с родственниками не общаясь.
«Смотри, сколько упустил: отцов кабинет, зубной салон, карьеру в фарме. Чашкинский бизнес мог забрать и пахать на себя. Чашкин же тебе предлагал? Он же приезжал замиряться, лишь бы ты с базара не уходил, говорил, что на тебя все перепишет, только ренту плати. А теперя что у тебя за доход?! Э-э…
- Да вообще нет дохода! – хохотал Длинный, - полгода без денег хожу!
- А дамы, что ж, в убыток работают?! – изумился Бурый, - ничего тебе, как сутенеру не платят?
Длинный вдруг поменялся в лице - губы плотно сжались, нижняя челюсть выдвигалась, как груша, поморщился, медленно помотал головой. Потом заваливался на траву, мусоля в губах травинку. И тут же, потухший было взгляд разгорался, широкие ладони били по зеленым стеблям, словно лапы с перепонками, а лошадиные губы сдвигались и раздвигались в лягушачьей припевке:
«Ку-а-а! Ку-а-а! Ку-а-а! Утки, где мои утки?! Знаешь, какое «но»? – радостно улыбался. - даже среди жаб нашлась одна, которой полет полюбился! Помнишь сказку о жабе- путешественнице?! Помнишь? Одной же понадобились дальние страны! А сказка ведь правда. Вот, дожало ее, что даже на цапле полетела, на смерти своей полетела, до того ей в полет захотелось?! Я вот себя ощущаю той жабой. – Длинный приподнимался на локте, - Куа! Где мои утки?! Слушай, ты прикинь, но ведь сели же, сели! Вот вам и сказки!
…. Бурый вздрогнул от крика Чашкина, что с ернических придирок перешел к размашистой жестикуляции, словно к драке готовился – его окончательно выбесил Пашка, теория его, от которой никак не могла отойти беседа. Пашка раз за разом повторял про неслучайность выбора Длинным канав, что это хитрых ход и план, обходной путь ко ништякам, по которым Юрец так вздыхает и которые Длинный якобы херил всю жизнь. Теперь импульсивное поведение покойного вдруг сложилось в крепкую, последовательную линию, противоречащую мнению Юрца. Но противопоставить ей было нечего. Чашкин не любил думать, особенно о ближних своих. Людей он для себя определял однозначно и сразу. И у покойного портрет сложился железный – и давно сложился: он был долбень, что харчами перебирал и шансами раскидываться. Откуда у него планы?! Какой он, к лешему, был карьерист?! Хотел бы, через папу сделал карьеру в два счета! Но нет, потому что был долбень, долбень, долбень!
Слово «Долбень» он произносил азартно и с чувством.
Бурый бросил настороженный взгляд на Пашку, покосился на злящегося, даже словно вспотевшего н – над толстой губиной замерли капельки влаги – наследника. Тот вроде уже успокаивался, потряс ладонью совершенно миролюбиво и кротко, ладно, мол, ладно. Допустим, ты прав. Но повтори-ка, что конкретно Длинный спланировал.
Пашка отвечал охотно, но еще более тумано
- Он приезжал, узнавал, знакомился.
- С точки нашей приезжал?
- Чего?
- С рынка? Втихую? – Пашка не понимал, - Ты ж говоришь, он еще со мной работая, к вам запланировал?
- А! Ды, - Пашка прокашлялся и хитро посмотрел на соседей, - и вот, он составил план, как подняться.
- План, - устало кивнул Чашкин, - и в чем план?
- В должности и деньгах, – хихикал Толян, шевеля бровями, сдвигая на затылок панаму.
- В синекуру, значит, планировал, - щурился Чашкин, - а какую, в ваши начальники?
- Да. В мастера. Не работягой же ему быть. – брякал Толька, и Бурый чуть не ломался в коленях. «Что за ерунда?! Когда это он в бригадиры нацеливался?»
Анатолий вернул панаму на лоб.
- Приезжал на ямы, что говорит, копаете без толку? Где клад? А мы такие – нет вопросов, вот лопата, ищи! А он говорил, мне с лопатой лазить не с руки, вот если в мастаки назначат– тогда я вам покажу, где копать!
«Да что же ты брешешь?!»
- И однажды сказал - пора. – важно сказал Пашка.
- Что – «пора»?
- Пора в мастера, бабосы сшибать.
Чашкин поджимал губы:
- Значит, бабки и должность?
Слесаря кивали.
- И не по приколу пришел?
Слесаря снова утвердительно качали головами.
«Зачем Пашка врет? – удивился Бурый, , - Ведь знает же о приколе!»
Спорщик в серой штормовке, которую мощные руки дергали за веревки кулисок, косо щерился, натягивая веревочку капюшона, кивал равнодушному Фрицу: слыхал?! Мертвец в олигархи тут метил!
- И какие сокровища нарыл, куда сложил? – «молочный брат» глубоко наморщил бульбашистый нос, повернулся к изображению
- Наверное, в швейцарский банк? Ну ладно, срыл с бизнеса, сменил обстановку. Допустим. Пошел на ямы на месяц – тоже законно. Родных построил, папашу качнул. Папа же дал капитал?! – Чашкин покачал головой, - Ну и остынь. Взял бабосы, осмотрись, выбери, что замутить. А ты трудовой стаж решил накопить. И ни себе, ни людям, – Чашкин выпил, вытер нос тыльным основанием ладони, - хотя мастило как никому.
- Он устроился за карьерой, - повторил неуступчивый Павел.
- Да ладно уже! – не вытерпел Юрец, и даже как бы подпрыгнул на месте - Пошла масть, а он карты скинул. Жизнь не мила без выебона! Лучше в канализацию, чем лаве грести!
Он нахмурился и посмотрел вниз, подцепив носком туфли золотую пробку.
- Овнотечку чинить - водоканальные дела, – возразил Анатолий вставил в губы цигарку. Пошарил в карманах, чиркнул спичкой, закурил, – Скажу так, - ткнул дымящейся сигаретой в сторону изображения, - даже мастить должно всласть. Тут же везение шло от папы? А ему его забота обидна была. Я вполне согласен, что он бы теплое место нашел по-любому. Просто не успел.
- Чего же не успел? – фыркнул Чашкин.
- А того, что мы ж говорили – ме-ме.
Толян мыкнул и сделал пальцами рожки.
- Карьера… Да, а на какую должность он метил? – Чашкин словно бы позабыл про начало спора, - чем его сманило начальство, если не врете?
- Главный инженер звал в заместители.
- Неофициальные. – пискнул Космос.
- Нет, с оформлением, - возразил Павел, - а должность называлась инженер. По технике. Безопасности. Он был бы правой рукой у главного.
Чашкин перебил
- И чего бы он делал?
- Он бы… курировал.
- Что?
- Левые бригады.
- И?
- А там бабосы. И с халтур, и по сетке, – с готовностью ответил Павел.
- Вообще золотое дно, шабашка, материал с предприятия, от клиента, туда-сюда, что осталось – загнал, - согласно кивал Толян, обмахиваясь панамой.
- Первый раз слышу, – поджимал губы Чашкин, - что он в шефы к ****ям поперся - помню, а про зама инженера никогда не слыхал…
- А диплом? Вот. Ты сам его возил и с нами его диплом обмывал, - напомнил Павел, подняв палец.
- Я?!
- Ты. Ты его еще в Москву возил до метро «Маяковской» …
Подул холодный ветер. Мастер почувствовал, как холодеют уши, тихонько поднял две руки к кепке, сначала решив расстегнуть клапан, потом подумал, что это будет по-зимнему смешно меховые накладки отстегивать, и на секунду прижал уши ладонями. Звук тут же пропал. Остались жесты.
Чашкин морщил лоб и возражал. Говорил свое.
Пашка тихо помахал ладошкой, не соглашаясь.
Чашкин фыркнул, выставляя напоказ черную дырку между зубов.
Толян, сняв панаму и выпустив дым к небесам, как невысокий, прозрачный фонтанчик.
Юрец посмотрел на Фрица и оба как по команде скривились.
Выскочил вперед Серега сварной, важно поднял указательный пальчик, что-то прострекотал, заикаясь, треугольным клювиком. Потом очертив перед с собой в воздухе округлые контуры, как у снеговика.
Жесты, жесты, жесты…
И не спорили вроде, а словно снежную бабу лепили.
Бурый задрал голову вверх - нет, не бабу они делали, а какого-то другого чувака собирали. Но зачем? Зачем из разгильдяя лепили карьериста? Бурый не понимал. Однако, неожиданная сторона, с которой стал вырисовываться покойный, вдруг открыла ему нечто важное и про себя самого…
Ведь кем он был раньше? Дурачком, народ увеселяющим, что перед бригадой на пьянках паясничал! Подражательным хлопцем, безалаберно жизнь прожигающим от баньки до рыбалки как старшие товарищи Мока и Толька. А какие ему высоты светили без блата и связей? Но вот устроился Длинный в бригаду – сразу и определился для Бурого возможный жизненный ход! Широко Длинный шагать научил, да размашисто! Он, во-первых, со всеми стал сразу приятельствовать, даже без помощи водки, без наигрыша, а чисто по приколу общаясь. И никого не пропускал, от обходчиц до начальства, с каждым шутил, на чин не смотря. Он любого мог обложить, хотя каждый чувствовал, что именно с ними он ругаться-то и неспособный! Потому что он – инженер или работяга – человек! Как так? Загадка. И потому всех к нему потянуло! И трепло, и балагур – а в уважении не отказывали! Вот в чем был талант, вот бы что ему использовать! А сам возьмет высоту – и тут же дает задний ход.
К примеру, вот та же история с дипломом и вакансией. Пронеся слух о блатной должности у инженера. У того две бригады есть тайных, чисто для шабашек, что на балансе числится, и за зарплату расписываются, а на прорывах не замечены, аварийка за них ишачит. Которые само руководство покрывает, ибо долю имеет. И вот, требуется теперь бригадам свойский толковый начальник, который может словом народ успокаивать. Потому как где все вилами на воде и без документов, там всегда сплошной срач. Ну вот, судачит народ, кого пригласят. Корешей, однозначно, потому что тут синекура! И не светит она даже ворюгам-мастерам, в силу их наглости. Ну вот. Обсудили новость и ладно. А Длинный вдруг возьми и брякни, что на той неделе едет за дипломом, чтобы потом по пятому разряду записаться и в замы по технике безопасности устроиться на вот эту вот самую «золотую» должность. Был у него с инженером базар, тот и сказал, что нельзя без корки. В смысле? – отвесила челюсть бригада, - А я сказал, что привезу диплом и оформлюсь, – беспечно отвечает патлатик, - Ты? Я. Вот на те самые бригады? Да. Да каким же образом?!
Длинный пожимал плечами – а кто помешает? И вас туда затащу!
Ну, вот это пуля! Он, попавший к ним с улицы, сразу получит билет в высший свет?! Конечно, никто ему не поверил. А Жека точно через неделю приехал с дипломом. И отнес его в управление. А потом за диплом все выходные бухали. Запеленали его в целлофан, кинули в эмалированное ведро как в котелок, и обмыли его будущее начальствование, за то, чтобы им в те бригады попасть. А Длинный смеялся, времена эти нахвалилвал.
- А что, спустился в метро – и выбирай любой деканат. Все пути открыты. Медицинский только не делают. Не нужно годы штаны протирать, кем хочешь, тем и будь: хочешь, строителем, хочешь учителем.
На вроде все у него с инженером сладилось, подождать осталось, когда вакансии откроются, и пока Сигизмунд даст добро. Ну вот, ждали ждали, месяц, другой, год… а потом Жека вдруг взял и уволился. Прав Чашкин – как масть пошла, он словно и испугался успеха.
Бурый облизал губы.
А ведь именно диплом перевернул тогда ему душу! Да! Именно в те дни он ощутил, что возможно все, ровно в тот месяц он жизнь повернул. Расчетом безбашенность заменил, понял, что безалаберность - зло, и неча на старых придурков равняться. Нужно верные привычки. Начал прислушиваться к людям хватким, изучать их духовный багаж. Стал собирать слова, с которыми в жизни они побеждают. Бизнес, Лужа, Черкизово, челночить - ни о чем ему не говорили, а вот ДОМ, ДАЧА, тачка, гараж, питбуль, жена - оказались близки. И стали они уже вроде не слова, а учебные дисциплины. И потом он, последовательно обретая одно и другое, оценки как в дипломе принялся за них выставлять. Вот, резко женился на Верке, «подруге дней моих суровых» и съехался с ней в отдельной двушке, для чего разменял трешку тещи. Со скандалом через несколько месяцев выселил из хаты, приватизированный на детей, родного отца. Конечно, они с братаном ему обещали неприкосновенность, когда оформлялись, все ж дети! Но кому обещали? Трезвому труженику, спецу с брильянтовой фабрики. А он жа после мамкиной смерти-то запил! Да, на пенсию вышел и на бутылку залез! Пускай не запойно, а так, вечерами – но где жа тут грань?! Сегодня чуть-чуть, а завтра по-черному! Перейдешь – не вернешься! А договаривались-то с нормальным человеком, не алкашом! Вот Бурый после полугода увещеваний и свез его в деревню к двоюродной тетке – у ней все одно дом пустовал. Продал отцову квартиру, отдал долю брату, сплавил загородный участок неуспешливый, где все усилия в прах приходили, а на свою часть от квартиры купил участок поближе к городу, на которой планировал построить двухэтажный коттедж! А рядом с фатерой неслабого гаража начал стройку. Его брат-москвич иногда пробавлялся перегоном и попросил предусмотреть метры под отстойник для иномарки. И Бурый же не стал мелочиться, и построил гараж аж на три здоровых «точиллы»! И размер кирпичного сарая, самого кулацкого в кооперативе, еще больше усилил амбиции! Братан потом, правда, на китайские пуховики перелез, и отстойник не понадобился, но размах постройки при каждом отпирании замка так и обдавал душу истомой! «Брать вещь нужно на вырост – учил брат, - и вот те нате – исполнено! Тоже зачет!
И – женитьба – зачет.
Своя с женкой хата – зачет.
Гараж – зачет
Дача – зачет
Коттедж – в планах.
Корка – в планах.
Печатка, цепка – временная осечка…
Бурый облизал пересохшие губы: ничего, еще не вечер, поправим. Главное в должность войти.
«И без Длинного я бы не вырос, - с неожиданным чувством благодарности подумал Бурый, - Он шагать научил . Хотя отпирался, что он не причем, да Вовка-то знает! Эх, бывает жа так!»
Бурый вспомнил, как Длинный, которому он о своих успехах рассказывал, удивлялся его энергии, а Бурый на него, на его размашистость благодарно указывал. А Длинный – «не бреши, я разгильдяй первой гильдии…»
Снова прислушался к спору.
- Вашу мать, какая карьера? шмарьера у него началась! Кумом он стал над ****ями! А у вас никаким он начальником не был! - гримасничал возбужденный наследник, - И вообще, как бабки планировать на должности?! Ты же в системе не сам по себе. Сегодня начальнику друг, завтра он об тебя ноги вытер. Также и вышло, да?
- Нет. Уволился он из-за козла.
- Хорошо, а что же он к отцу не пошел?! Если бабки интересовали-то, а?
- Сказали тебе, забота его обижала, - встрял Афганец.
- Нет. – Павел жестом остановил Анатолия, - не в заботе соль. Ладно..
Пашка солидно наклонился к могиле, взял пустой стакан, качнул им в сторону Чашкина – не спи, разливающая рука. Тот наполнил стакан.
- Ну?
- Он искал не просто должность, а место, где можно сорвать… джек-пот.
Последние слова Павел произнес, растягивая последнее «о». Получилось «джек-по-о-от».
Но Чашкин и без того офигел.
- Джек-пот?!
- Да.
- И какой же сумме базар?!
- Полляма баксов. - брякнул Павел, покосившись на своих, и вообще избегая взглядом также офигевшего Бурого.
- Сколько-сколько?!
У Чашкина отвисла челюсть, русые брови полукольцами влезли на лоб, он отшатнулся и замер, словно прислонясь к расстрельной стене. И то, вид был, словно пулю словил.. Помахал пустым стаканчиком в воздухе, словно разгоняя морок.
- Знаю, у дурака дорога завсегда широка, – слабым голосом сказал Юрец, глядя на изображение и возвращаясь в исходное состояние. – где умный шею свернет, тебя «ха-ха» провезет. Это я понимаю.- поворачивал лицо к бригадным, - Но полляма баксов, э? Вся теплосеть столько не стоит.
- А ты коттедж директора видел?!
Чашкин не стал спорить и без комментариев наплюхал себе водки, - быстро поднял, качнул стаканчиком в направлении портрета на мраморе - выпил
- А сокровища есть. – продолжил Павел, - умные люди в курсе. Мы, конечно, не в счет. А Длинный был ихний, из умных. И зам инженера только первый шаг. Потом он бы дальше полез.
- Куда? – беззвучно, одним ртом обозначил вопрос Чашкин.
- К директору.
- Самому директору?
- Да. А от него - к губернатору.
- Губернатору. – даже не спросил, а почти беззвучно констатировал диагноз наследник.
- Да. У них были терки.
- С губернатором?
- Да.
- Были, я отвечаю, - подтвердил Толян, выкатывая брюхо в тельняшке, - мы ямы у него на даче копали, а Длинный с ним дул вискарь. И обсуждали этот… как его… лужаистый…. Лан…
- Ландшафтный дизайн. – помог Павел
«Не было этого! Не было! Он к нему на коттедж и не ездил! Нет, погоди – ездил, ну да, но там губера не было!»
- Вот. – поднял палец Пашка. – вот. В этом соль. И никаких чудес, одна ловкость рук… Сейчас расскажу и про губера…
Чашкина перебил, на этот раз – с напряжением в голосе, словно нечто страшное до него только дошло:
- Значит, пока мы на рынке сидели, он себе карьеру планировал? И на меня срал в полете?
- Ну да.
- И бизнес похерил ради канав?!
- Однозначно.
- Да вот же ж б…! – , почти выкрикнул Юрец, и стукнул кулаком в ладонь, зло покачал головой,
отвалился от компании и вприпрыжку направился к желтевшей через несколько рядов травянистой залысине, на которой неровной кучей валялись охапки бурьяна, убраные с могилок жалостливыми потомками. Замер у кучи, закинув за спину полы штормовки, сразу ставшей похожей на фрак. Зычно позвал:
- Фриц, подь сюды!
Голос почему-то уже был вполне благодушный, что на Чашкина совсем не походило. Он жабу долго таил. Фриц поднял голову:
- Чега, не текет?
- Напора нет ни …уя.
- Иду, – водитель, поставил «Нарзан» на плиту и ровно, своей неслышной, надземной походкой, двинулся к Чашкину. Пнристроился, и вскоре от парочки донесся ровный, басовитый смех.
«Простата забилась - Фрица зови. С деловыми приедет – энурез гарантирован. А Чашкин быстро успокоился. Со стороны так вообще оскорбуха, секунда и, ишь ты уже звездохаханьки-смехуечки. Ладно, тебе-то что. Ты мертвый-то тут. Или не мертвый, живой?»
Бурый осторожно потер вспотевший лоб. После ухода бандитов, метры рядом с ним опустели, и он был наедине с бригадой.