Решил поменять общество говорливого араба на общество толпы, рассудив, что ничего не теряю. Сомневался с минуту, но определился — Красная площадь. Давно туда не катался, да и есть формальный повод в виде праздника. К тому же, надо бы сменить декорации — может, так сменится действие или как там это называется в театре.
В метро приехал ублюдский серый поезд, из тех, промежуточных, пущенных в оборот где-то в девяностые или нулевые. Тогда я точно был ещё не в проекте, но в мечтах — по крайней мере, у одного из родителей. Глупая, побочная, но милая мысль.
Двадцать минут провёл без музыки в силу зарядки через банку — весь день валялся под случайные зацикленные треки — читал скинутую А. книгу про отшельника. Началась она с воровства — интригующее начало, показалось.
Доехал: было людно; тем людней, если считать полицейских. Прошёл по переходу в русле толпы и вышел к знакомым местам. С переезда я стабильно катался сюда раз в две или три недели, молчал на пару со Спасской башней, а потом уезжал. Один раз читал ей свой стишок, наверное, ожидал что кто-то заметит.
Сегодня ожидаемо людно: на входе семь или восемь металлоискательных арок со служителями порядка на первичном досмотре. У меня с собой целых две улики — энергетики разных марок — и мне не хочется оставлять ими залог примерного поведения, дабы потом не искать в суете. Показываю второе отделение рюкзака, кротко озвучивая его содержимое — зонтик и пакет. Кажется, здесь и пришла первая мысль о небольшой шалости.
Прошёл под смехотворно несимметричными башнями исторического музея (или чего-то ещё, не суть), которые мне ранее показала М. Меня встретила спина бабки-попрошайки и стекающиеся к выходу обрывки толпы. То тут, то там бдели полицаи, с машинным экипажем либо без него. И вот я вышел на площадь.
Всегда считал досадным недочётом чёрно-серый камень её: ведь тогда Красная площадь не сполна соответствует своему названию. Но, возможно, у архитектора имелась своя мысль, аллергия к абсолюту или что-нибудь такое. Или просто недоглядел, такое бывает тоже.
Кругом была толпа: дети в пухлых пуховиках, женатые или встречающиеся парочки, друзья-подружки средних лет, фотографы со штативами, интернациональные гости. Основная часть носила счастье на лицах — ещё бы, праздник; многие фоткались. Центр прямоугольной площади занял базар с катком — светлое, белое даже и по-хозяйски шумное место.
Спасская башня была, как всегда, на месте.
Зевнув сквозь маску, обнаружил недостаток никотина в себе, но прилюдно закурить не решился по двум причинам: полицаи и отсутствие подобных мне. Лавируя по скользкому от снега-голольда камню, направился к бесплатному общественному туалету, до которого мы как-то дошли с М. в один преступно холодный вечер.
Там ожидаемо собралась женская очередь и быстро движущийся её мужской аналог. Присовокупился ко второму, чуть подождав, занял кабинку. Напарился всласть своим персиком-манго-гуавой. Пожелал сменить трек (‘там могли лежать мы оба, но придётся подождать’), однако неглубоко под землёй это оказалось невозможным. Поразмыслил над предстоящей шалостью.
На выходе вновь заработавший шаффл подкинул мне Щенков, что было совсем другим уровнем тоски, но сгодится. Удивился, как из почти двух тысяч треков ГСЧ выбрал последний добавленный. На склоне у туалета детишки играли в снежки, катались со склона, спотыкались на нём.
Спасская башня была прямо надо мной — величественная и большая в сравнении. Чуть поодаль дежурил экипаж, наполовину полный. Сдерживая улыбку, что было необязательно в силу маски с эмблемой института, прошёл мимо и остановился метрах в десяти от машины, глазеть на башню. Очень хотелось сотворить шалость сейчас, но меня уколол тот самый инстинкт — мало ли чего.
Постояв секунд десять, я пошёл неспеша прочь, чуя спиной вероятные взгляды экипажников. Подобрался к кромке базара, вновь развернулся к Спасской башне. Затем — в пару мгновений — достал электронку, затянулся, выдохнул.
Спасская башня, с моего ракурса, скрылась за двухсекундной молочной ширмой. В первую треть секунды её совсем не было видно. После этого я частичкой диффундировал в толпе и окольными путями выбрался к Александровскому саду. Дыхание учащённое, грудь ходуном, всё как полагается.
Там я, пока не замёрз, писал этот текст и не преминул возможностью окропить паром Спасскую башню ещё раз, теперь со внешней стороны.
Теперь я еду домой, к бесноватому арабу, вновь в ублюдском сером поезде, и думаю, зачем всё это затеял: шалость, текст. В тот момент мне хотелось показать себе, что я что-то могу, вне буковок и сомнительного качества жизненного пути. Потрясание кулачком, фига в кармане, топ ногой маленького поневоле человека.
Я показал это и не чувствую довольства. Снова текст на девяносто процентов обо мне, что худ. ценность едва ли представляет. Мне бы хотелось пропустить тот отрезок времени, в котором я переживаю это внезапно свалившееся горе, рандомные приступы апатии и провалов под ткань этого мира — до момента, когда я смогу написать что-то полноценное, хотя бы про твой уход ото всех нас.
Но, надо полагать, этот момент не наступит — это именно что надо полагать, чтобы не жить будущим и не быть зависимым от прошлого. Может, тогда я стану достоин своей печали.